Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2004
130 лет тому назад, 29 мая 1874 года, родился замечательный английский писатель Гилберт Кит Честертон. Слава Богу, теперь он известен российскому читателю не только как создатель отца Брауна — в нашей стране издается все больше дотоле неизвестных произведений Честертона, в том числе его религиозные трактаты. За это поклон Наталье Леонидовне Трауберг, которая много лет неустанно пропагандирует творчество Г. К. Ч. в России. Она самый крупный авторитет в этой области, блистательный переводчик произведений Честертона.
Однако если у нас хорошо известен сам писатель, то почти никто ничего не знает о его жене, Фрэнсис Честертон. А между тем эта женщина сыграла немалую роль в жизни мужа. В 1901 году Гилберт Честертон женился на Фрэнсис Блогг, дочери профессора, в семью которого его ввел школьный друг. Супруги прожили вместе 35 лет — до самой смерти Честертона. Как пишет Н. Трауберг в предисловии к трехтомнику Честертона, выпущенному издательством “Художественная литература” в 1992 году, “он увидел Бедфорд-парк (где жила Фрэнсис Блогг. — Е. Ф.) с моста или виадука, издали, словно райское видение, и с этой минуты тьма сменилась светом, бесприютность — тем особым ощущением мира как уютного дома, которое он всю оставшуюся жизнь пытался передать другим”.
Фрэнсис была очень уютной и практичной, она упорядочила жизнь своего рассеянного мужа, который порой посылал ей отчаянную телеграмму, в которой говорилось примерно следующее: “Нахожусь (далее следовало название места. — Е. Ф.). Где должен быть?” Мог по рассеянности не заметить трамвая, о чем рассказывал с присущим ему юмором: дескать, столкнулся с трамваем, и битва была грандиозная, но на равных. Надо сказать, что Честертон был огромный и необъятный. В своей “Автобиографии” он замечает: “У моей жены хобби: она собирает крошечные вещички. Правда, некоторые упрекают ее в непоследовательности, имея в виду такой экспонат коллекции, как ее муж”.
Фрэнсис Блогг была воспитана в англокатолических традициях, Честертон принял католичество в 1922 году. В “Автобиографии” он пишет: “Когда мою жену спрашивают, кто обратил ее в католичество, она неизменно отвечает: └Дьявол””. Мне кажется, такой ответ свидетельствует об остром уме.
А вот как вспоминал Честертон о первом дне своего медового месяца: “Вот одно из самых ранних воспоминаний моего детства: в длинной комнате на втором этаже, наполненной светом (такого света не бывает ни на море, ни на суше), кто-то вырезает или красит белой краской голову сосновой игрушечной лошадки — эта голова по простоте своей была почти архаичной. С того самого дня меня сильно волновал даже деревянный столб, выкрашенный в белый цвет, а тем более — белая лошадь на улице. И мне показалось, что я попал в сказку и встретил там старого друга, когда в первый день своего медового месяца очутился перед вывеской гостиницы └Белая лошадь”… Как правило, человек не забывает первый день своей свадьбы, не говоря уже о таком в высшей степени комическом, как мой. Моя семья хранит множество легенд обо мне: как я опаздывал на поезд, терял багаж и вытворял такое, что считается еще более эксцентричным. Так, например, утверждают (и это чистая правда), что по пути я остановился выпить стакан молока в одной лавочке и купить револьвер с патронами — в другой. Некоторые сочли эти подарки, которые жених преподнес самому себе, несколько странными. И если бы невеста не так хорошо знала своего суженого, то, вероятно, сочла бы его убийцей, или самоубийцей, или, что и того хуже, трезвенником. А для меня подобные поступки были вполне естественными. Я купил револьвер вовсе не для того, чтобы убивать себя или свою жену, — я никогда не был по-настоящему современным. Пускаясь в это великое приключение своей молодости, я купил оружие, чтобы защищать свою жену от пиратов, которые как мне казалось, наводняют Норфолкские озера1, куда мы направлялись, — кстати, там подозрительно много семей носит датские фамилии… А ритуал поглощения молока был связан с воспоминаниями детства. Я остановился около той маленькой молочной потому, что именно там всегда выпивал стакан молока, когда в детстве гулял с мамой. И мне показалось, что такая церемония наилучшим образом поможет связать двух главных женщин в жизни мужчины. На вывеске молочной была белая корова, которая отлично увязывалась с белой лошадью: первая стояла в начале моего путешествия, вторая — в конце”.
Это была счастливая жизнь, полная любви, творчества и друзей. В “Автобиографии” забавно описывается день, проведенный в компании лучшего друга Честертона — Хилара Беллока, известного английского литератора: “Среди воспоминаний, словно бы принесенных ко мне ветром с холмов Даунс2, — тот зимний день, когда Беллок протащил нас через весь Суссекс, дабы отыскать исток Эруна. С нами были и наши жены. Мы оба недавно женились и, возможно, были тогда менее сведущи в несходстве человеческих темпераментов, не говоря уже о температурах. Мы с Беллоком в отличие от наших жен любили холодную погоду, (он был женат на очаровательной леди из Калифорнии). В конце концов было найдено то место, где Эрун берет свое начало на холмах. Это действительно было одно из самых прекрасных зрелищ, какие мне доводилось видеть, можно даже сказать, одно из самых классических: полузамерзшее озерцо в маленькой роще из стройных деревьев, походивших на белые хрупкие колонны храма. Но, как мне кажется, наши дамы, хотя и чувствительные к красотам пейзажа, довольно холодно взирали на этот холодный рай. Когда это начало до нас доходить, Беллок сразу же предложил целебное средство — большие стаканы горячего рома в гостинице, находившейся неподалеку. И нас изумило то, что к этому средству отнеслись с не меньшим отвращением, чем к причине недуга. Однако мы сами, не ощущавшие холод, хорошенько угостились ромом. Беллок, имевший привычку повторять обрывки стихов, которые он недавно открыл и полюбил, время от времени декламировал строки мисс Кольридж:
Веселые, и юные, и мудрые мы были,
И дверь была открыта, вино лилось рекой.
А мимо нас шла женщина, в глазах ее был запад,
И проходил мужчина, к востоку спиной.
Что касается нас с Беллоком, то мы, несомненно, были веселые и юные. Правда, в душу мне порой закрадывается сомнение, так ли уж мудры мы были.
Затем мы вернулись в дом Беллока, где он не дал нам согреться, так как выстудил комнату, постоянно распахивая двери и бросаясь к телескопу в саду: на морозном небе уже светили звезды. При этом он громким голосом призывал дам выйти и посмотреть, как Бог создает энергию. Его жена с довольно мрачным видом отклонила это предложение, на что Беллок отреагировал жизнерадостно, вновь прочитав:
Веселые, и юные, и мудрые мы были,
И дверь была открыта, вино лилось рекой.
А мимо нас шла женщина, в глазах ее был запад,
И проходил мужчина, к востоку спиной.
Нет нужды говорить, что гостеприимный Беллок задал нам великолепный пир с вином, и под конец все развеселились. Но осталась легенда о том зимнем дне, когда некоторые из нас гораздо больше интересовались барометром, нежели телескопом. Женский взгляд на эту историю был впоследствии запечатлен в стихах, вторивших бесконечному рефрену:
Совсем окоченевшие и синие мы были,
А двери нараспашку не ветер открывал.
На нас глядела женщина, и у нее был насморк,
Мужчина повернулся к камину спиной”.
Честертон очень любил Лондон, особенно Флит-стрит. Обратимся вновь к Трауберг: “Лет десять он почти все время пребывал на улице газетчиков, Флит-стрит. Там он спорил, работал и много пил, не с горя (такое питье он порицал) и даже не └от радости”, а как бы по рассеянности, для беседы…
В 1909 году Фрэнсис увезла его в селение Биконсфилд. Тогда же, в эссе └Тайна плюща”, он писал, что теперь всегда будет видеть только └Лондон, мощенный золотом”… Фрэнсис боялась, как бы он не спился, вконец не обнищал на Флит-стрит. Больше он в Лондоне не жил. Дом его и сад в Биконсфилде очень хороши, но город он любил больше”.
Да, о том, что Честертон скучал по Флит-стрит, свидетельствуют его стихотворные строки, посвященные улице газетчиков:
Я тихим переулком
Вернулся на Флит-стрит
И вижу, что в “Зеленом
Драконе” свет горит.
Я “Петуха”3 окликнул,
“Дракону” поклонясь:
В них с добрыми друзьями
Сидел я столько раз.
Я здесь так долго не был.
Бродил я по лугам,
К березам привязался
И к тихим городкам.
Но к старому тянуло —
Туда, в веселый ад,
Где ложь строчат ночами
И правду говорят.
Грэм Грин придерживался мнения, что переезд в Биконсфилд был благом для Честертона. Вот отрывок из эссе “Г. К. Честертон”, которое было написано в 1944 году; Грин посвятил его разбору книги жены Сесила Честертона, любимого брата Гилберта.
“Человек не всегда заслуживает своих врагов. И он не выбирает себе родственников. Самая заметная особенность книги миссис Сесил Честертон — стойкая неприязнь к ее невестке, которая увезла Г. К. Честертона из Лондона, от развеселых ночей на Флит-стрит в тишину Биконсфилда. Миссис Честертон рисует со своей субъективной точки зрения несчастного человека, оторванного от компании его друзей, ум которого притупился, а творчество загублено. Но можно усомниться, действительно ли шумные гуляки из кабачков Флит-стрит были его друзьями, а также выходили ли из-под его пера лучшие книги, нежели └Вечный человек” и └Автобиография”, — а ведь они написаны в Биконсфилде”.
Любопытно в этой связи обратиться к самому Честертону: в “Автобиографии” он рассказывает, откуда взялся в их с Фрэнсис жизни Биконсфилд: “После свадьбы мы с женой около года прожили в Кенсингтоне, где прошло мое детство. Однако мне кажется, мы оба знали, что на самом деле нам хотелось бы поселиться в другом месте. Помню, как-то раз мы отправились в путь — это был как бы второй медовый месяц. Наше путешествие в никуда было намеренно бесцельным. Я увидел проезжавший омнибус с табличкой └Хэнвел”, и, сочтя это добрым знаком, мы сели в него и вышли наугад на какой-то станции. Я спросил в билетной кассе, куда направляется следующий поезд. Кассир педантично спросил: └Куда вы хотите ехать?” И я дал ему глубокий философский ответ: └Туда, куда идет следующий поезд”. Оказалось, что он идет в Слоу, — пожалуй, такое предпочтение может показаться странным даже у поезда. Тем не менее мы доехали до Слоу, а оттуда пошли пешком, не имея ни малейшего представления, куда направляемся. Таким образом мы прошли через большую тихую деревню, расположившуюся на перекрестке дорог, и остановились возле гостиницы └Белый олень”. Мы спросили, как называется эта деревня, и нам ответили, что это Биконсфилд. И тогда мы сказали друг другу: └Вот в таком месте мы когда-нибудь устроим себе дом””.
Что касается миссис Сесил Честертон, то досада ее отчасти объяснима: эта дама была журналисткой, и, вероятно, ей было удобно постоянно иметь рядом с собой на Флит-стрит своего знаменитого родственника. С присущей ему доброжелательностью Г. К. Честертон сказал о ней добрые слова в уже неоднократно процитированной здесь “Автобиографии”: “Наверно, самой блистательной из всех была леди, с которой я имею честь быть связанным узами родства: я имею в виду жену моего брата Сесила — ее можно без преувеличения назвать Королевой Флит-стрит”.
Г. Грин с неодобрением приводит примеры из книги невестки Честертона, в которой она с чисто женской мстительностью и коварством отзывается о Фрэнсис, тогда уже покойной:
“В результате неприязни может появиться хорошая книга — но только не в том случае, как этот, когда она проявляется столь завуалированно, в виде насмешки между строк, с самой первой страницы, где мы читаем, что Честертон был └поразительной фигурой в те дни” (миссис Честертон имеет в виду дни до женитьбы; но когда же он не был поразительной фигурой?”, и до последней страницы, где она сетует на то, что на поминках у Г. К. было мало еды и напитков. На странице 26 нам представляют Фрэнсис Честертон: └Она выглядела очаровательно в синем и зеленом, но редко носила эти цвета, предпочитая им тускло-коричневый и серый””.
Грин заключает свое эссе такими словами:
“Этим плохо написанным, экспансивным, нескромным мемуарам противостоит молчание Фрэнсис Честертон, жены более яркого из двух братьев, память о которой еще долго будет жить в стихах ее мужа после того, как забудутся эти презренные анекдоты.
Я как-то раз в листве густой,
В краю зеленого огня
Нашел уютный домик той,
Что стала домом для меня”.
Наши размышления о Фрэнсис Честертон тоже хочется заключить стихотворением Гилберта Кита Честертона, ей посвященным.
СВАДЕБНАЯ ПЕСНЬ
Когда мы скачем вдаль вдвоем,
Пускай летят мгновенья.
Для нас и рока грозной гром —
Всего лишь птичье пенье.
А раскроятся небеса,
Прольется дождь из звезд —
Решим, что выпала роса,
Вспорхнул весенний дрозд.
Мы мчимся, шпорами звеня,
Кипит горячий бой.
Пускай один упал с коня —
Ведь уцелел второй!
А вместе мы вдвойне сильней,
И горе не беда.
И в мире нет сердец верней,
Мы вместе навсегда.
Когда мы скачем вдаль вдвоем,
Что нам людская злоба!
То пламя, что сожгло Содом,
Нас и не обожгло бы!
В краю, где Бога нет в сердцах,
Того и жди беды.
Но нам с тобой неведом страх.
Тесней сомкнем ряды.
Колышет стяги ветерок
В преддверии зимы.
И все пройдет, пройдет в свой срок —
Останемся лишь мы.
Да, сменятся друзья не раз —
Таков судьбы закон.
А смерти нет — она для нас
Лишь предрассветный сон.
Когда мы скачем вдаль вдвоем,
То что нам гнев иль милость?
Мне адский пламень нипочем,
Коль ты мне ночью снилась.
А отгремит последний бой —
Взгляну в глаза твои,
И птицы Англии родной
Споют нам о любви.
1 Район рек и озер в Восточной Англии, преимущественно в графствах Норфолк и Суффолк; место парусного туризма.
2 Холмы в Юго-Восточной Англии, особенно в графстве Суссекс.
3 “Зеленый дракон” и “Петух” — кабачки на Флит-стрит.