Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2004
Вячеслав Абрамович Лейкин родился в 1937 году в Ленинграде. Работал на севере в геологических партиях. Много лет руководит литературными объединениями. Поэт, сценарист. Автор нескольких книг стихов. Член СП. Живет в Царском Селе.
ВЯЧЕСЛАВ ЛЕЙКИН* * * Время жизни свернулось, срослось - и ни взад, ни вперед. Бесконечное вдруг оказалось почти безнадежным. Догадал меня этот - неважно - свинья разберет - Накуковывать сроки живым с упоеньем вполне молодежным. А теперь они - даром что тени - сплошным обступили кольцом, Ни слинять не моги, ни случайным рывком их не вызли. И с таким никаким отовсюду выходишь лицом, Словно лета не будет и Серую Шейку загрызли! Нет, не то чтобы старость, усталость, подгнившая плоть, Просто скука, настырность желаний, и все повторимо. Ни гряду прополоть, ни тельца от щедрот заколоть, И движение к свету, к прощенью одной лишь виною торимо. Кашлянешь - ситуация, плечи расправишь - скандал. Лишь безумие свято, лишь оно ничему не мешает. Вот и видно, что этот - неважно, - который меня догадал, Только делает вид, что он есть, и навряд ли он что-то решает. * * * Я не люблю, когда меня не любят, Когда меня не требуют, допустим, К священной жертве, не идут навстречу, Размахивая чем-нибудь веселым, Под поцелуи, как под рукомойник, Не подставляют, как у Пастернака Заведено бывало с пересладу, Не прыщут невпопад адреналином, Дотошно высмаковывая знаки, Того, чему и не с чего, и странно Рассчитывать, и бесполезно ждать. Я не могу, когда меня не могут Достойно отличить от посторонних, То перенумеровывают, то вдруг Выносят за какие-нибудь скобки, Которые сомнительны, развязны И сами по себе невыносимы, Когда от доморощенных Прокрустов Едва ли не буквально ноги в руки, Когда не жить не хочется, а жизни Ни шанса, ни прохода не дают. Куда ни кинешь - сплошь экскурсоводы: Пойди налево, погляди направо, Замкни в сознанье, ощути, как славно, Как бесподобно, как великолепно, А этот портик, это обрамленье, Натура, между прочим, состояла В известной связи, и в связи с легендой Мне вспоминается забавный случай... И вдруг оглохнуть, онеметь, ослепнуть, Осиротеть и как-нибудь случайно Поймать кураж и заглянуть в себя. И там умыться истиной простою: Я прожил жизнь, но я ее не стою, Поэтому люблю, могу, хочу, Бренчу, как Торричелли, пустотою. * * * Забыть, как все это делается, избыть ко всему нужду, Сказать себе сухо: "Господь с тобой, довольно питаться мылом". Когда говорят: "Еще не вечер", рассвета не жди. Не жду. Пытаюсь трепет свести на трёп, терпенье цежу по жилам. Забыть, как всем этим пользуются, когда не хватает сна, Когда выставляешь руку во тьму и вдруг уперся спиною. И хлеб не харчит, и сахар горчит, и соль невпопад пресна, И время в упор маркирует лоб штриховкою оспяною. Загнать все это в прошлое: в подвалы, в календари. Заткать это все парчёвиной, патиной, паутиной. Цепляясь за то, чего не было, судьбы не передури, Не переиграй Хозяина, не будь, говорю, скотиной. От воя, визга, рычания напрочь очистив речь, Лукаво смущаясь праздности, подмигиваний, подтанцовок, Прожить все это с нежностью, погрешностью пренебречь, И это будет воистину не худшая из концовок. * * * Всю жизнь учили его, как жить, Учили, о чем мечтать, Кому доверять, на кого служить, Что петь, говорить, читать. И всё ничего бы, всё как у всех: Верить, любить, летать. Но в нем поселился однажды смех, Темный, как зверь и тать. Вибратор фибр; неясный комок, Одна из многих помех, Нечто, чего он понять не мог, Но чувствовал - это смех. Он честно пытался жить, как они, - Вино, домино, пшено. На ржавый болт он нанизывал дни И вдруг понимал: смешно. Ему говорили: клиент, слабак, Бди в корень, обуй пенсне. А он просыпался от воя собак, Вывших в его же сне. Глаза протирал, головой мотал, Сон обращался в прах, И он хохотал, хохотал, хохотал, Но это уже был страх. * * * Ты - герой эпизода, фигура второго плана: Грация скакуна, раскованность лейб-улана. Восемь минут всего-то, но как это зло и густо, А рядом первый любовник, слегка перебравший дуста. Ты - герой эпизода. Кстати, весьма сырого. Интрига пока размыта, но смотрят уже сурово. Ты входишь с дамой на сворке, и сразу взбухает ссора, И рядом первый любовник с лицом плохого танцора. Восемь минут - и пьеса живет, обретает соки. Ты даму спустил со сворки, и прочие дамы в шоке. Ах, кто это там, за кадром, их топчет, как вольный кочет, Покуда первый любовник второго угрохать хочет. А помнишь, какие роли? Не отодрать личины. Какие расклады - помнишь? Какой перебор дичины. И ты на плаву, на гребне, на полном скаку, на взводе. Не помнишь. Ты не был первым. Ты был всегда в эпизоде. * * * Всякий раз, когда в душу вопьется клещ, И вдруг начинает казаться, Что жизнь - не такая ценная вещь, Чтобы было нельзя отказаться, Когда чуешь утробой жуткую власть, Что дал Сатана бабью, Когда тянет, картинно оскалив пасть, Объявить: "Не влезай, убью!", Когда словно тупым гвоздем по стеклу, Сырым лицом по стене, Когда ловишь хулу на каждом углу И veritas мрет на дне, То есть всякий раз, когда крах, кранты, Когда серный расплав с небес, Появляешься ты, моя радость, ты, Сущий ангел, сосущий бес, И все, что грызло, язвило, жгло, Сулило сплошной облом, Все, что собой замещало зло, А значит, и было злом, Весь этот вой, запредельный стон, Транс в прикладном аду - Все это вдруг обратилось в сон С прогулкой в Летнем саду, А наяву чернеют цветы, И птица молчит, как моль, Потому что ты, моя радость, ты И есть основная боль. * * * Однажды вел он с волосом сраженье: Ровнял усы и за ушами стриг, И вдруг свое увидел отраженье, И закричал: "О, боже! Я - старик!" Но даже этот изумленный крик Не сделал полным самовыраженье. Предутреннее проминая ложе, Он сновиденье рифмою слоил И думал так: "Когда я был моложе, Я был себе и гений, и зоил, Но треплющий струну Мафусаил - Что может быть безрадостнее, боже". Еще одно - и тоже нелегко, Как Федору Иванычу Россию Понять умом. Все пули в молоко, Ну то есть пыл уходит в дискурсию, Усердие сулит апоплексию; Ах, где же вы, Мисюсь и Сулико? И вроде бы не обещал никто, И этот бред про ужас и увечность Не к месту, как в прозекторской лото, Не в тему, как в инфарктнике сердечность, И зря не тычь конечность в бесконечность, Ведь за дверьми отнюдь не конь в пальто. * * * С возрастом жить не то чтобы скучно, но как-то лень. В особенности когда на малоосознанном повороте Замечаешь на месте посаженного тобою дерева распертый кольцами пень, А внутренний голос выводит полную ахинею, но высоко и трагично, как Паваротти. Ощущение, что все время спускаешься, по счастию, не в забой, А просто скользишь по склону: пятки врозь, на глазах тряпица. По ночам приходят покойники, но не зовут с собой, Наоборот, смущены, растеряны и просят не торопиться. Транспорт становится все менее общественным, приближаясь к кольцу, Некоторые сошли еще раньше, чем некоторые сели. Улыбка принадлежит уже по преимуществу черепу, а не лицу; И является следствием совершенно не ведущей к улыбке цели? Светоч давно не греет. Опять же слова не изреки, Чтобы тут же не бросились утешать в сто глоток, дудок, трещоток. И кто-то постоянно подмигивает с неба, с дуба, со дна реки, И в принципе даже понятно кто, но повод пока нечеток.