Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2004
…Картина висела в простенке, прямо против входной двери, в гордом и, я бы сказал, вызывающем одиночестве.
“А при чем тут Джиоконда?” — удивился я и потянулся ближе. Тот же ракурс, тот же загадочный провоцирующий взгляд… “Да она же — седая!” — ахнул я. Но это была она, прошедшая огромную жизнь, состарившаяся Джиоконда!
Я оценил этот потрясающий, нестандартный ход мысли, подлинную находку художника, и с той поры мне навсегда врезалась в память его фамилия — ЯРОСЛАВ СУХОВ.
I
Строго говоря, паспортная фамилия художника выглядит чуть длиннее — Суханов, и фамилия эта имеет весьма заметное отношение к формированию архитектурного и скульптурного декора нашего города.
В начале XIX века в Петербурге была хорошо известна артель мастеров-каменотесов, которую возглавлял Самсон Ксенофонтович Суханов — крепкий помор с Архангелогородчины. Артель квалифицированно выкладывала цоколь Михайловского замка, сотрудничала с Воронихиным и Монферраном, возводя колонны Казанского собора и шлифуя до блеска громадину “Александрийского столпа”. А сам бригадир Суханов работал с великолепными русскими скульпторами — Василием Ивановичем Демут-Малиновским и Степаном Степановичем Пименовым, переводя в камень их модели. Это он вытесывал из пудостского камня скульптурные группы на ступенях Горного института, украшал каменною резьбой арку Главного штаба, а также делал символы русских рек на Ростральных колоннах…
Так что в роду у Ярослава — знаменитый предок, в полном смысле слова основательный и фундаментальный!
Сам художник объясняет происхождение своего “частичного” псевдонима по-разному: то ли тем, что в годы его начинаний слишком популярен был культовый фильм “Белое солнце пустыни”, то ли тем, что живописцу захотелось отличаться от каменных дел мастера и он вынул из родовой фамилии “отрицательную”, как он говорит, частицу “ан”…
Видимо, уже с самых первых своих шагов в искусстве — организации группы “Остров” и первых коллективных выставок в середине 80-х годов прошлого века — молодой амбициозный художник осознанно стремился к отдельности, к самодостаточности, к независимости — даже и от “родовой” известности!
Почти все великие художники прошлого были одиночками. Наше время — это время массовых заплывов в бурном море современного искусства: в коллективе легче держаться на воде… Футуристы, кубисты, сюрреалисты, а ближе к нашим дням — представители соц- или поп-арта (поп-артисты?), наши питерские митьки — все эти самоназвания суть явления одного порядка: судорожные желания обратить на себя внимание не столько за счет собственных живописных заслуг, сколько за счет пиаровских акций…
В современном обществе утрачены общезначимые критерии “красиво-некрасиво” и даже более конкретные категории “целесообразно” и “нецелесообразно”, то есть, иными словами, размыта граница между умом и глупостью… Да ведь и в самом-то деле: более или менее устойчивые понятия красоты или уродства могут существовать только в стабильных сообществах.
Вместо этого господствует зыбкое понятие “мода” с массовым перевертышем сознания: раз модно, раз общепринято, значит — красиво, и нечего тут выпендриваться… Существует мода на молодежную неряшливость и на цветовые несоответствия (“кислотные краски”).
Вместо “золотого” сечения мы ввели в обиход три нелепые цифры 90–60–90. И они на долгое время определили расхожий стандарт — эталон! — красоты… Ну, а что делать тем, кто любит толстых?!
Великий мудрец древности Сократ говорил: “Метаморфизируйтесь!”, то есть изменяйтесь! И в этом заключалось начало диалектики. Теперь же модельеры добавляют: “Изменяйте — чтобы покупали!”
Какая ущербная философия!
В этом безумном мире, утратившем собственные, выношенные веками эстетические образцы и понятия, Художник — ежели он не спекулянт, не маляр по заказу и не идет на поводу коммерческого успеха, расхожей дешевки — чувствует себя неуютно и одиноко. Ибо он-то как раз и не поддается стандартизации!
Ярослав Сухов никогда не работал ради обязательного “новаторства” — новаторства во что бы то ни стало! Он не вписывается в нехитрые стандарты всевозможных модернистов и постмодернистов, ибо настоящий Мастер всегда выше (или шире, или — глубже!) сиюминутных, модных школ и школок… Может быть, еще и поэтому участника полутора десятков персональных выставок как в России, так и за рубежом — в Германии, Финляндии, Чехии — вы не найдете в списках членов Союза художников. Не вписывается?!
И, кстати, о стандартизации и модернизме. В иллюстрированном каталоге персональной выставки Я. Сухова в Штутгарте в авторском предварении к картине “Супрематическое напряжение” я нашел любопытную мысль: “Супрематизм Казимира Малевича довел до логического конца эксперименты кубофутуристов. Это — полный отказ от всякого напоминания о существующих формах, о Живо-писи. Для комиссаров-художников не существует мира Духа, Любви, Человека — только цветные плоскости геометрических форм. Революционная борьба против живописной традиции идет рядом с революционным террором. Это — уход в ноль, в Ничто…”
Ярослав Сухов традиции уважает, но это отнюдь не означает, что он им, этим традициям, слепо следует! Тем более что своих учителей он выбирал сам. Правда, великий Рубенс — из-за несовпадения во времени — не числился в его преподавателях в Академии художеств, точно так же как маэстро Арчимбольдо по прозвищу Великолепный… Но их обоих, а ближе к нашим дням — Рене Магрита Ярослав Сухов числит в своих учителях. А сам он по образованию — физик! А окончил он физический факультет Ленинградского университета, и его специальность — лазерная спектроскопия!
Такая вот парадоксальная судьба…
И может быть, в силу своей специальности, которая позволяет проникать в объективные законы природы, Я. Сухов не только живописец, но художник-философ… Почти каждая его картина — это серьезное, глубокое философское эссе, результат размышлений и обобщений, подталкивающий и зрителя к соучастию, к со-размышлению и в конечном счете — к выводам, отнюдь не чисто живописным. Хотя они и достигаются несомненным языком живописи.
Для Ярослава Сухова вообще не возникает проблемы мастерства в его, так сказать, ремесленном, профессиональном аспекте: владения рисунком, кистью, колоритом. Для него это — только само собой разумеющийся, необходимый и обязательный инструментарий, как для хирурга скальпель или для скрипача смычок. Мастер может все: он легко и игриво переходит от нарочито “оклассиченных” натюрмортов типа старика Снайдерса или Петрова-Водкина, чтобы продемонстрировать холодную ледяную атмосферу и чистые яркие тона, напоминающие полярные пейзажи Рокуэлла Кента. Он словно бы поддразнивает своего зрителя: можно вот так, а можно и вот эдак, как бы поворачиваясь перед ним все новыми гранями своего таланта.
Но это всего лишь внешняя сторона дела. Художник всякий раз выбирает наиболее оптимальное живописное решение для своих задач. Он отлично понимает всю силу воздействия именно этого вида искусства.
Это вытекает еще и из того, что Сухов, кроме живописного восприятия окружающего нас мира, обладает еще и несомненными аналитическими способностями. Так, очень интересны его дневниковые размышления, которыми он доверительно поделился со мной. Вот одно из его принципиальных размышлений:
“…Злую шутку сыграло Время с наивной верой человека в достаточность, достоверность и незыблемость научного познания. Ученые пытаются и не всегда могут понять друг друга, собрать из кусочков мозаики и увидеть цельную картину мира.
Под напором громких барабанов победных маршей науки как-то неслышно отошло в тень понимание искусства как одной из древнейших форм познания, создающей системное описание и объяснение окружающего мира.
Искусство, по существу, является своеобразным синтетическим └метаязыком” познания, как некий сокровенный сок Древа жизни, питающий от корней и протекающий по стволу всей истории человечества.
В Искусстве открывается возможность путешествий по всему └информационному полю” представлений человека…”
В Ленинграде–Петербурге за последние полвека ярко проявились десятка два хороших и очень хороших художников, достаточно назвать хотя бы живописцев из “Группы одиннадцати”: Аршакуни, Егошин, Крестовский и ряд других; но все же я не припомню по-настоящему крупного, концептуального художника, за исключением Евсея Евсеевича Моисеенко.
Кстати, он любил повторять: “Картина — это штучный товар!” А что мы видим на стенах нынешних, весьма многочисленных галерей? Так, баловство, подражания, абортивные поскребыши, инсталляции…
Большинство современных художников рисуют, копируют, иллюстрируют, более-менее талантливо отображают; Ярослав Сухов — мыслит!
II
Хорошему художнику не составляет труда просто набросать портрет, отобразить — в той или иной манере — пейзаж или натюрморт.
Ярослав Сухов стремится прежде всего выразить Мысль, найти обобщение явления, более того — он старается передать самое трудное — движение мысли, ее динамику, подняться до Символа.
Он — живописец Мысли, пытающийся ухватить и закрепить на холсте портрет… Идеи!
Высокой степени символического обобщения могут достичь далеко не все художники, даже самые талантливые. Так, замечательный маринист Айвазовский написал более пяти тысяч картин — титанический труд! Но подлинным Символом среди всех его полотен стал только “Девятый вал”.
У гениального Иванова его, по сути, одна-единственная картина “Явление Христа народу” представляет собой уникальный, неповторимый сплав (или слияние?) пейзажа, группового портрета и символического обобщения. Репин, Шишкин, Левитан — величайшие художники, создававшие нравственный фундамент души русского народа, — каждый в своем роде подымались до высочайших Символов.
Ярослав Сухов не рисует Природу с Натуры (какой, кстати сказать, смешной каламбур!). Он ее отражает, всякий раз преображая, переводя порою из реальности в виртуальный план, и в то же время его воображение питает в свою очередь реальность.
Есть у Ярослава Сухова, к примеру, совсем неграндиозное, всего-то 60×80 сантиметров полотно, которое на первый беглый взгляд можно принять за довольно банальную рекламу табачно-водочных изделий. Если бы… если бы не название — “Манхэттен”…
Художник изобразил на холсте в реалистической, я бы даже сказал, в китчевой манере хорошо знакомый всему миру силуэт Нью-Йорка, только на местах знаменитых его небоскребов… стоят квадратные бутылки из-под виски, прямоугольные фляжки и коробки сигарет популярнейших марок, только увеличенные до чудовищных размеров. И вот тут-то, вглядываясь и — главное! — вдумываясь в этот “рекламный плакат”, вы с замиранием сердца замечаете, что под этими “небоскребами”, под тонким слоем выжженной атмосферы лежит жуткая, безлюдная, безжизненная пустыня! Символ современного тупикового прогресса, конечный облик той самой виски-винно-сигаретной цивилизации…
Не слабо, а?
А вот — нехитрый, казалось бы, вполне типичный пейзаж — деревенская околица. Закат… Но почему такие тревожные краски? Уж не пожар ли?
Околица — это ведь не только реальное окончание заселенного пространства, зримый край деревни. Здесь — не просто конец дня, но закат Времени. Ибо опять, только вглядевшись — и вдумавшись! — вдруг ощущаешь холодок, пробегающий по спине: кусок покосившейся изгороди с перекладиной — это ведь упавший крест!
И вся картина воспринимается уже не только глазом, но и мозгом как конец жизни, судьбы, закат деревенской эпохи, трагедия русского крестьянства…
Ну конечно же, я понимаю, что картину, живописную сущность, нельзя объяснить или исчерпать словами — кто спорит?! — но вот Мысль, Символ изображенного на холсте выразить словами вполне доступно. Ежели в ней заключена мысль…
Было бы весьма любопытно сравнить работы Я. Сухова с работами двух других, наиболее известных живописцев второй половины XX века — Ильей Глазуновым и Александром Шиловым. Оба они — несомненные Мастера, невероятно работоспособные (а это — всегда признак масштаба дарования!), достигшие многого и вызывающие постоянные споры как профессионалов, так и любителей искусства, столкновения самых противоречивых мнений.
Почти открытый принцип А. Шилова “Вперед — к классике!” вызывает непременный отпор “модернистов” всех мастей, в том числе и откровенных мазил, неспособных похоже изобразить даже корову…
Илья Глазунов, кроме отличного рисунка, обладает безусловным, остро направленным социальным чутьем, как и лучшие русские художники. Его огромные работы, такие, как “Похороны” или “Посещение большевиками храма в пасхальную ночь”, не просто сумма красок, размазанных по холсту, — но живые (живо-писные!) свидетельства эпохи, и когда-нибудь в восприятии потомков окажутся рядом с такими великими суриковскими полотнами, как “Утро стрелецкой казни” или “Боярыня Морозова”.
Но у этих признанных мастеров есть одно общее свойство: мысль их картин исчерпывается фиксированным содержанием — да, самый превосходный, самый “классический” шиловский портрет есть не более, чем отличный портрет; да, событие, закрепленное глазуновской рукой, можно подвергнуть подробному разглядыванию, рассматриванию, отмечая мелкие, порой — гениальные детали, почти рембрандтовскую игру света и теней на лицах персонажей, но содержание картины (за редкими исключениями) не будет шире его непосредственного сиюминутного восприятия.
Картины Глазунова, впрочем, как и картины Репина, можно пересказать словами.
От картин Я. Сухова, как от хорошего редкого вина в особенно удачный год, остается особое послевкусие — Мысль. Она может вызывать не только согласие, но и возражения, и сопротивление, и — в большинстве случаев! — непонимание. Но кто сказал, что мыслить — это легкое занятие?! Как правило, картины Ярослава Сухова, их, так сказать, внешний сюжет, пересказать хоть и можно, но недостаточно. Зато Мысль, остающуюся в результате знакомства и анализа, передать можно. И должно…
III
При известном желании и узконаправленной предвзятости можно было бы упрекнуть Ярослава Сухова в мистицизме: в его картинах множество религиозных мотивов. Но каких! К примеру, “Запад и Восток”, где смотрят друг на дружку две Богородицы — миловидная мраморная Мадонна и темный канонический иконописный лик то ли Тихвинской, то ли Казанской Богородицы… Или — “Ноша” — символический путь человека на свою собственную Голгофу, ибо “каждому дается по силе его…”
А вот — “Поцелуй”, где рыжеволосый Иуда с саркастической ухмылкой отвернулся от Христа, а на его плече — отпечаток губ предателя, в полной смысле слова — горящий, как клеймо, как огненное тавро!
Но мистика — это продукт дешевого, неустойчивого сознания, ущербного интеллекта; это — судорожная попытка понять непонятное, так и не доведенная до логического конца. Художник — выше мистики!
По четкости рисунка, по реалистичности и проработке деталей, по отбору подробностей приемы, присущие Сухову, в большей степени исходят из Сальвадора Дали, нежели из деформации предметов, свойственных Пабло Пикассо. Поверхностные ценители иногда называют (или — обзывают?) его сюрреалистом. Но тогда уж по ассоциативности воображения, по силе стимуляции сознания его работы прямиком восходят к Босху…
Ярослав Сухов понимает, что деформация предметов в живописи имеет свои логические границы: за этой границей — ничто, распад, пустота, штукарство, в лучшем случае — узор для обоев…
Ярослав Сухов как художник и мыслитель стремится достучаться до своих зрителей, со-временников, со-мышленников.
Одна из моих самых любимых картин художника называется “Ветры забвения”. На ней распластался вполне реалистичный, плоский полупустынный пейзаж с редкими чахлыми кустиками и пятнами выгоревшей травы. И — до горизонта, до окоема уходят стоящие неподалеку друг от друга, как кресты на кладбище, невысокие каменные арки. На них виден каждый шов кладки! Эти арки похожи на воткнутые в землю разнополюсными концами школьные магниты…
И под сводом каждой арки висит одинокий колокол. И эти арки с колоколами уходят по плоскости полупустыни в бесконечность… Не эти ли колокола безнадежно колышут “ветры забвения”?! Про себя, для себя я называю эту картину “По ком звонит колокол”. Помните слова средневекового поэта Джона Донна: “Помни, — колокол звонит и по тебе…”
В картине на первый взгляд много непонятных деталей — под каждой аркой на земле валяется… разнообразнейшая обувь! Вот крепкие, еще совсем недавно модные штиблеты; вот —шлепанцы-вьетнамки; на переднем плане — ботинок бедняка со стоптанным каблуком и явной набойкой на носке; а вот… совсем уж невесть что! — продранные, полуистлевшие башмаки, которые таскали несколько веков назад жители средневековой Европы… А ответ таится… в небе над пустыней, над арками и колоколами: край рамы обрезает две босые ноги, словно бы уносящиеся (возносящиеся?!) вверх, к горним высям, в Космос, в Вечность… Короче говоря, то ли иронический, то ли серьезный зримый образ Воскресения!
Так, может быть, каждый человек, о коем помнят, каждый, кто оставил свои башмаки у входа в Вечность, — Бог?!
И Ветры Забвения не властны над ним?!
Разумеется, как философ Ярослав Сухов задумывается над смыслом Жизни и о роли Искусства в ней. Приведу еще один характерный для него отрывок из дневника:
“В наше сознание и язык назойливо внедряют неверные, а зачастую и опасные штампы. Например, └Искусство — духовная пища человека”. Что из этого следует?
Во-первых, употребляете ли вы судака-орли под соусом бешамель или перловку с квашеной кислой капустой, — на выходе равно получим известный вторичный продукт…
Во-вторых, навязывается глубоко чуждое русской традиции отношение к искусству как к предмету потребления, ибо у нас, как нигде, └не хлебом единым жив человек”.
Независимо от систем образов и символов человек в искусстве выражает представления и чувствования своего пребывания в могучей, превосходящей весь наш опыт непостижимой целостности жизни. Истории не известны общества, не имеющие своего искусства, и объяснить этот феномен лишь └удовлетворением материальных потребностей” еще никому не удалось”.
IV
В России с ее загадочным менталитетом редко любили и признавали крупных художников при жизни. Мировые величины: Кандинский и Шагал, Эль-Лисицкий или Малевич получили признание на родине только после того, как стали знаменитыми за рубежом.
О меценатстве как системе и тогда, и особенно сегодня — говорить не приходится. Третьяковы, Щукин, Плюшкин (не путать с гоголевским персонажем!), Морозов да Мамонтов… Кто сможет продолжить список хотя бы до десятка?!
А нынешние скорострельные богачи и толстосумы (теперь мы почему-то называем их красивым “заграничным” словом “олигархи”!) еще сохраняют в душе девственный интеллект дворовых мальчишек и предпочитают покупать себе футбольные клубы, но уж никак не формировать для своей обнищавшей страны картинные галереи…
Ярослав Сухов не может пожаловаться на невнимание своих современников: за четверть века своей работы он принял участие более чем в тридцати групповых и полутора десятках персональных выставок. За рубежом он выставлялся с неизменным, нескандальным, но прочным успехом; его картины продаются и сейчас находятся, кроме Музея современного искусства в Москве, в частных собраниях Германии, США, Финляндии, Швеции. Но особенно радует художника, что одна из его самых “солнечных” картин, изображающая виноградную лозу — символ древнего изобилия — хранится в городе Вольфшлюген, неподалеку от Штутгарта, как реликвия, наряду с бронзовым изображением ангела работы самого Дюрера!
Ярославу Сухову — одному из самых, на мой взгляд, заметных художников современности — в январе 2004 года сровнялось 50 лет. Выставка, посвященная этому нерядовому событию, прошла в маленькой Третьяковской галерее… Нет, я не оговорился! Пока — маленькой! Ибо я имел в виду не московскую Третьяковку, а нашу, петербургскую галерею на Петроградской стороне, на Пионерской улице, дом 2… Ее хозяин — предприниматель Третьяков, по-видимому, относится к художникам так же трепетно, как и его знаменитый однофамилец — “тот самый” Павел Михайлович…
Экспозиция, которая продолжалась весь ноябрь, называлась несколько провокационно: “Русский сюрреализм Ярослава Сухова”. Самое забавное было в том, что на выставке “сюром” таки попахивало, но… в веселом, ироничном, я бы даже сказал, залихватском ключе.
Не существует строгих математических доказательств талантливости Художника; и все же — общепринятым свидетельством талантливости человека является присущее ему чувство юмора.
“Гвоздем” выставки была “эротическая” серия картин, состоящая… из портретов овощей! Например, изображенных сексуально привлекательных — со всеми своими корешками! — морковин, “обнимающих” друг дружку на разделочной доске, называется “Каротика” — новое слово, соединившее в себе “каротель” и “эротику”.
Ярослав Сухов как подлинный Творец ощущает единство всего сущего, в том числе — насекомость человека и человечность овощей!
Эти полные юмора и мастерства картины из серии “Овощи” заставили бы упасть от зависти в обморок самого Сальвадора Дали! Хотя, я думаю, эти работы не могли бы возникнуть без знаменитой графической серии Мастера “Флора Дали”…
А в Германии, в издательстве “Kunstverlag Cotha” вышел объемистый альбом Я. Сухова с выразительный названием “Solo”. Название это, пришедшее из мира Музыки, глубоко символично: независимость, самостоятельность, отдельность. “Картина — штучный товар!”
Почти полвека художник жил и работал в веке XX, но он весь открыт веку пришедшему — XXI. Пожелаем же ему реального жизненного срока длиной почти в полный век, отпущенного таким гигантам, как Тициан или Пикассо!
Пожелаем ему неистовой работы во славу русского и мирового искусства!
Он вступает в самую зрелую пору своей жизни. Запомните это имя — Ярослав Сухов. Мастер.
Художник XXI века!