Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2004
Ему поручили организацию морской агентурной разведки и обеспечение безопасности перехода эскадры адмирала Рожественского на Дальний Восток. Есть основания думать, что “гулльский инцидент” был следствием его чрезмерного рвения и желания повсюду видеть покушения и заговоры…
Шел четвертый месяц русско-японской войны. Тихоокеанская эскадра бездействовала, блокированная японским флотом в Порт-Артуре. В апреле 1904 года было решено направить с Балтики на Дальний Восток 2-ю Тихоокеанскую эскадру под командованием адмирала З. П. Рожественского.
На эскадру возлагали радужные надежды, искренне верили, что она значительно усилит русский флот в Порт-Артуре и поможет завладеть положением на море.
Предстоящий поход кораблей Балтийского флота на Дальний Восток широко обсуждался отечественной и зарубежной прессой. Большинство газет полагали, что Япония и ее союзница Англия не останутся равнодушными к отправке столь значительного подкрепления Тихоокеанскому флоту и обязательно предпримут меры для создания всяческих препятствий переходу эскадры на театр военных действий.
В сознание экипажей 2-й Тихоокеанской эскадры газеты невольно вселяли чувство тревоги и страха перед происками “коварного врага”, настойчиво муссировали слухи о планируемых ночных нападениях на русские корабли не только японских миноносцев, но и их подводных лодок в водах Балтийского и Северного морей. Не исключалась также возможность минирования узких проходов и закупорки фарватеров затоплением судов. Историки считают, что столь активное распространение подобных слухов, особенно со стороны зарубежных газет, могло быть делом неслучайным. Планомерность и особая навязчивость подачи информации в период формирования эскадры и перед ее уходом в поход дают основания думать о вероятной психологической диверсионной акции японской разведки с целью деморализовать русских моряков. Действительно, ежедневное нагнетание слухов и панических газетных предположений о готовящихся происках врагов и грядущих опасностях при переходе эскадры пагубно отражалось на психологическом состоянии личного состава команд, изнуренных круглосуточной работой по превращению недостроенных и старых кораблей в боевые единицы.
Морские офицеры, прибывшие в Петербург из блокированного Порт-Артура, с удивлением отмечали повышенную нервозность в экипажах. Подобного не наблюдалось среди моряков Тихоокеанской эскадры, воевавших в тяжелейших условиях морской блокады.
В документе Главного морского штаба от 4 августа 1904 года, согласованном с генерал-адмиралом, значилось, что “полученные сведения о готовящихся покушениях японцев на 2-ю Тихоокеанскую эскадру заставляют ожидать, что неприятель будет предпринимать попытки не допустить ее уход или нанести столь тяжкие повреждения, что уход ее будет отложен на более или менее продолжительный срок. Вследствие этого необходимо приложить все усилия, чтобы обеспечить безопасный выход 2-й эскадры из Балтийских вод, для чего полагалось бы теперь же организовать охрану ее в самых широких размерах… Расходы на проведение означенных выше мер отнести на военный фонд”. По существу, в истории российского флота впервые планировалась широкомасштабная морская агентурная разведка, а именно на маршруте перехода 2-й Тихоокеанской эскадры.
С учетом подобных заявлений и рекомендаций Морскому министерству ничего не оставалось делать, кроме как срочно вступить в переговоры с Министерством внутренних дел и его Департаментом полиции. Переговоры прошли удачно, чему во многом способствовали два обстоятельства. Во-первых, упомянутые государственные учреждения уже имели давний опыт совместной работы, проводя политический сыск среди матросов на флоте. А во-вторых, на расходы по охране 2-й Тихоокеанской эскадры Морскому министерству был выделен полумиллионный кредит, который бы полностью переходил Департаменту полиции в случае удовлетворения им просьбы флота. Согласие было получено, и Департамент полиции обязался предоставить для агентурной разведки свой заграничный аппарат с секретными сотрудниками.
Следует напомнить, что ряд секретных сотрудников вербовался охранным отделением из числа революционеров, ставших таковыми случайно и не имевших твердых политических убеждений. Некоторые из них, запуганные карами и угрозами, только за одно свое освобождение из-под ареста соглашались на все.
Одному из таких бывших секретных агентов охранного отделения, завербованных в начале 1880-х годов, и была поручена директором Департамента полиции А. А. Лопухиным организация охраны пути следования 2-й Тихоокеанской эскадры не только в датских и шведско-норвежских водах, но и на северном побережье Германии. Им оказался заведующий берлинской политической русской агентурой коллежский советник А. М. Гартинг.
Это была любопытная и в своем роде неординарная фигура – студент, сделавший удивительную карьеру от рядового законспирированного провокатора, агента охранки, до легального статского генерала Министерства внутренних дел.
Учась в Горном институте столицы, Аркадий Михайлович Гартинг (в то время Авраам Геккельман) примкнул к народовольцам, был вскоре арестован и в 1882 году завербован руководителем политического сыска в России, жандармским подполковником, инспектором Петербургского охранного отделения Г. П. Судейкиным. Обстоятельства, побудившие А. М. Геккельмана согласиться на предложение Департамента полиции и изменить революционному делу, остаются невыясненными, но нельзя исключить, что в решении Геккельмана могли иметь место особенности его характера. Он обладал безмерным честолюбием и всегда мечтал о блестящей карьере и быстром повышении по службе.
В конце 1880-х годов по рекомендации охранного отделения Геккельман переводится в Дерптский университет, где быстро входит в студенческую революционную среду и даже занимает в ней лидирующее положение, возглавив антиправительственный революционный кружок. Наиболее активный член партийной организации, он, для того чтобы зарекомендовать себя, всегда поддерживал крайние мнения, самые опасные планы и рискованные действия, искусно добиваясь при этом преждевременной развязки событий.
Члены революционной организации по его указанию наладили активные связи с революционерами Петербурга, Москвы и Киева. В 1885 году Геккельман выдал полиции революционеров, а вместе с ними и глубоко законспирированную типографию молодой партии “Народная воля” в Дерпте. Заподозренный в предательстве, он был вынужден срочно скрыться (с помощью департамента полиции) за границу. В Париж Геккельман прибыл уже с паспортом на имя Абрама Ландезена. В среде парижских эмигрантов его встретили с глубоким сочувствием и трогательной заботой, как одного из немногих революционеров, уцелевших во время массовых арестов в России. Принятый русскими революционерами в свою среду, Ландезен вскоре стал пользоваться их неограниченным доверием. Осведомленный охранным отделением о деятельности всех революционных кружков в Париже, провокатор возглавил работу политических террористических организаций. Выступал всегда горячо и убежденно, был ярым приверженцем активного террора и сумел сплотить вокруг себя всех сторонников этих крайних мер. Он энергично настаивал на новом покушении на царя Александра III и дальнейшем развитии освободительного движения в России. При его личном участии и финансовой поддержке (он выдавал себя за состоятельного человека) в Париже была организована мастерская по изготовлению бомб, предназначенных для покушения на русского императора, визита которого ожидали во Франции.
28 мая 1890 года он распределил весь запас изготовленных взрывных снарядов по квартирам революционеров и… оповестил об этом французскую полицию. Утром 29 мая полиция ворвалась в квартиры русских эмигрантов и арестовала 27 членов политической террористической организации, которые затем предстали перед судом в Париже. Адвокат Александр Мильеран (ставший впоследствии министром финансов Франции), защищавший на суде революционеров, заявил, что его подзащитные стали жертвами гнусной провокации Абрама Ландезена, руководителя и идеолога организации. Защитник потребовал от суда немедленного ареста провокатора, но лишь 18 июня следователь подписал ордер о задержании руководителя террористической подпольной организации в Париже.
Секретный агент охранного отделения Геккельман-Ландезен, таким образом, располагал достаточным временем, чтобы не спеша покинуть пределы Франции в комфортабельной каюте первого класса русского парохода, благополучно доставившего его в Одессу. Между тем Сенским уголовным судом Парижа русские террористы были приговорены к трем годам тюремного заключения, Ландезен заочно осужден на пять лет тюрьмы.
“Цареубийственная” операция 1890 года помогла провокатору Ландезену отличиться и даже приобрести известность в высших сферах Петербурга. Его “патриотический” поступок убедил царя, что именно он, Ландезен, спас его от покушения террористов. Провокатор выгодно женился на богатой бельгийке из Льежа, семье которой представился как дипломат с широкими полномочиями. Царь осыпал его всевозможными милостями и наградами, а при его крещении в православную веру разрешил переменить фамилию. Теперь он стал Аркадием Михайловичем Гартингом, коллежским советником, которому служба в качестве секретного агента была засчитана за государственную.
В 1902 году в целях надзора за нелегально отправляющимися в Россию революционерами и переправкой в страну политической контрабанды в Берлине с согласия германского правительства была учреждена самостоятельная агентура, службу которой возглавил фон Гартинг, он же Геккельман и Ландезен – бывший революционер-террорист, секретный сотрудник Департамента полиции по партии “Народная воля”.
Таков был послужной список представителя русского правительства, которому была поручена защита 2-й Тихоокеанской эскадры, последнего боевого оплота России на море.
Облеченный особым доверием и чрезвычайными полномочиями, фон Гартинг в июне 1904 года с паспортом на имя Арнольда прибыл в Копенгаген и остановился в отеле “Феникс”, ставшем его конспиративной резиденцией. Ему была предоставлена полная и бесконтрольная свобода действий, а также огромные кредиты, выделенные для охраны эскадры.
Вероятно, выбор основной базы для разведывательной операции в Дании был обоснован не только территориальной близостью ее к России, но и наличием антияпонских настроений в этой стране.
Гартинг-Арнольд развернул дело с исключительной широтой и желанием видеть всюду покушения и заговоры. В своем отчете об организации охраны пути следования 2-й Тихоокеанской эскадры в датских и шведско-норвежских водах, а также на северном побережье Германии Гартинг писал: “По прибытии 2 июля 1904 года в Копенгаген немедленно приступил к изучению географического и этнографического положения стран, в коих надлежало мне вести предлагаемую агентурную организацию, обратив при этом внимание на существующее настроение к России местного населения, в особенности руководящих сфер. По сопоставлении особенностей подлежавших моему надзору местностей выяснилось, что наиболее центральным пунктом для руководства организации является Копенгаген. Имея постоянною и неотступною заботой не совершить каких-либо неосторожных действий, могущих вызвать нарушение нейтральности Дании, Швеции, Норвегии и Германии, а равно имея в виду, что в наибольшем общении с прибрежным населением находятся не полицейские власти, а элементы, занимающиеся морской торговлей, я приложил все старания заручиться их доверием и убедить принять участие в охране нашего флота, несмотря на то обстоятельство, что посланники в Копенгагене и Стокгольме не допускали мысли, что при существующем настроении общественного мнения в Дании, Швеции и Норвегии вряд ли удастся найти людей, готовых оказать содействие в моем деле”.
Вся разведывательная операция, по сводкам Гартинга, была тщательно законспирирована, а агентурная информация надежно зашифрована. Мощный поток часто сомнительных и противоречивших друг другу сведений в адрес морского командования, будоража воображение командиров боевых судов 2-й Тихоокеанской эскадры, скорее дезориентировал их, чем помогал правильно оценивать оперативную обстановку на пути следования кораблей Балтийского флота.
Сотрудник Главного морского штаба флота генерал В. А. Штенгер впоследствии вспоминал: “При первом знакомстве с Гартингом он произвел на меня крайне отрицательное впечатление. Я определенно заявил сослуживцам, что этот чиновник в вицмундире не внушает доверия. Однако многие моего взгляда не разделяли. Апломб у Гартинга был очень большой, говорил он очень много и развивал всякие планы, как он поведет охрану. Вскоре он явился с готовым проектом, согласно которому организовал целую сеть постов по побережью Скагена, обслуживаемых местными жителями, за хорошие деньги, конечно, а сам находился во главе целой местной рыбачьей флотилии, которая должна была крейсировать на пути следования эскадры и сообщать ему о всем замеченном. Для поддержания своих планов он не упускал случая представлять нам все более страшные агентурные сведения, якобы им полученные. Денег он изводил уйму, уезжая в Швецию и организуя там охрану, как он нам объяснял; было ли это, однако, в действительности – сказать затрудняюсь.
Гартинг сообщал нам, что └тогда-то видел двух японских морских офицеров с чемоданом, в котором была мина; видел старый миноносец, видимо, купленный и приспособленный японцами”; наконец появились новейшие японские миноносцы, и так далее – одно страшнее другого.
И хотя закрадывалось большое сомнение в справедливости его сведений, но надо отдать ему должное: он умел хорошо придать всему оттенок правдоподобия, и так как проверить его не было никаких средств, то и приходилось поневоле все же с его сообщениями считаться. Нас, штабных, было очень мало, и выделять кого-либо на эту проверку в Швецию и Данию было невозможно; свободных офицеров вообще не было… да и, кроме того, такое специальное дело требовало особых людей. Приходилось мириться с положением и пользоваться крайне дорогими услугами присланного нам специалиста”.
Отряд “бдительных агентов” числом более ста человек обходился России ежемесячно в 20 тысяч золотых рублей. “Секретные” же крейсерства флотилии Гартинга, вызывая саркастические реплики сотрудников Главного морского штаба, также регулярно оплачивались государством и стоили около 30 тысяч рублей в месяц.
У большинства историков, изучавших разведывательную операцию по охране 2-й Тихоокеанской эскадры, имеются достаточно веские основания подозревать, что число агентов и кораблей, так же как и число проведенных Гартингом секретных операций, а с ними и сумм расходов на их обеспечение, имели реальность лишь в регулярных отчетах секретного агента охранного отделения, тем более если учитывать, что высокими нравственными качествами он не обладал. Многим были известны его меркантильные интересы. Уже в ходе операции Департамент полиции вынужден был пресечь начатую вдруг бурную коммерческую деятельность Гартинга по организации за границей собственной торговой фирмы по купле и перепродаже в Россию крупной партии военных кораблей “по выгодно дешевым ценам”.
Достоверных сведений, подтверждающих истинные цифры расходов Гартинга, не существует. Все было законспирировано, проходило в строгом секрете, в условиях полного доверия Департамента полиции к руководителю операции. Престиж Гартинга в Министерстве внутренних дел был настолько велик, что даже представители высшей русской императорской дипломатии не рисковали вмешиваться в некоторые, по их мнению, сомнительные операции секретного агента или тем более заниматься перепроверкой его агентурной информации.
Отдельные донесения резидента вольно или невольно носили характер дезинформации и создавали на эскадре вице-адмирала З. П. Рожественского повышенную нервозность команд, доводя порой моряков до галлюцинаций, видений воздушных шаров над кораблями, всплывающих вдруг средь бела дня подводных лодок. Командованию постоянно шли донесения о многочисленных минах, поставленных по ходу эскадры. Флагманский корабельный инженер Е. С. Политовский в начале похода писал домой: “Сегодня ночь опасная… Пойдем проливом. Опасаются нарваться на японские мины. Может быть, мин и не будет, но, принимая во внимание, что японские офицеры давно уже приехали в Швецию и, говорят, поклялись уничтожить нашу эскадру, надо опасаться…”
Личный состав отряда броненосцев эскадры, постоянно ориентированный потоком внешней и внутренней информации на происки японцев, в ночь на 9 октября 1904 года в условиях крайне плохой видимости и дождя в районе Доггер-банки в Северном море принял мирные английские рыболовные суда из Гулля за японские миноносцы, открыл по ним беглый огонь из всех калибров, потопил два судна и повредил остальные. Эта господствующая до сих пор версия “гулльского инцидента” нашла широкое распространение и толкование в трудах большинства известных западноевропейских, американских и отечественных историков. Однако ряд специалистов придерживается другой версии, считая, что инцидент в Северном море мог быть специально спровоцирован Англией, которая у Доггер-банки под прикрытием рыбачьей флотилии попыталась произвести несколькими своими миноносцами, проданными Японии, провокационный налет на проходившую русскую эскадру. Цель этой провокации могла быть одна: задержать русскую эскадру в испанском порту Виго, а затем вернуть ее обратно в Кронштадт. В своих требованиях, подкрепленных угрозой войны, Англия в ультимативной форме предписывала России удалить как виновников инцидента весь высший офицерский состав эскадры вместе с командующим З. П. Рожественским. Одновременно по британскому Адмиралтейству был отдан приказ послать все броненосные крейсеры и эскадренные миноносцы английской Средиземноморской эскадры навстречу русскому флоту и в случае необходимости вооруженной силой преградить ему путь. В телеграмме английского Адмиралтейства от 27 октября 1904 года было отдано четкое распоряжение командующему английской эскадрой: “…чтобы вы задержали Балтийскую эскадру убеждением, если это окажется возможным, силой, если это станет неизбежным”. В ответ на этот приказ командующий эскадрой лорд Чарльз Бересфорд запросил Адмиралтейство: “Потопить их или привести в Портсмут?”
Война могла разразиться каждую минуту. Подобная реакция Англии и позволила ряду историков считать, что инцидент в Северном море мог быть спровоцирован “владычицей морей” с целью оказать услугу Японии. Тем более что еще в январе 1904 года японский посол в Лондоне барон Таями просил у лорда Ленсдоуна не допускать прохода русских кораблей на соединение с Тихоокеанским флотом. Ленсдоун дал требуемое обещание, подтвержденное затем и английским правительством. Провокационный инцидент у Доггер-банки мог быть хорошим предлогом для последующего выдвижения России перечня требований, полностью удовлетворяющих просьбу Японии. Отойти впоследствии от своих ультимативных требований Англию, по-видимому, заставило пугающее ее быстро растущее русско-германское сближение, и она, вдруг переменив тон, согласилась на передачу дела в специальный международный трибунал, что и было оформлено англо-русской декларацией от 25 ноября 1904 года.
Странное впечатление производила работа международной следственной комиссии и поведение на ней представителей Англии и России. “Вина” России была установлена, а это прежде всего было нужно следственной комиссии, в которой первую скрипку играла Англия. Однако при этом следует отметить, что все члены трибунала — четыре адмирала, — категорически отрицая факт присутствия миноносцев близ Доггер-банки, также категорически единодушно не подтвердили виновность адмирала Рожественского и офицеров эскадры. С каждым днем заседания трибунала англичане становились всё более сговорчивыми, и дело практически “закончилось ничем”, если не считать денежного штрафа (65 000 фунтов стерлингов), который был выплачен Россией за убытки, причиненные инцидентом. Поиск истины принесли в жертву соображениям политики.
По мнению В. Теплова, автора вышедшей в 1905 году в свет книги “Происшествие в Северном море”, русская делегация располагала неопровержимыми доказательствами о закупке японцами английских миноносцев, сведениями об их командах и планах нападения на эскадру, но не могла предъявить на суде ни одного убедительного довода о присутствии у Доггер-банки японских кораблей. Представитель России адмирал Ф. В. Дубасов с досадой доносил в Петербург: “…в присутствии миноносцев я сам в конце концов потерял всякую веру, и отстаивать эту версию при таких условиях было бы, разумеется, невозможным”. К числу “таких условий” следует отнести и полную невозможность каким-либо образом использовать агентурные данные Гартинга в качестве доказательств и аргументов русской стороны при судебном разбирательстве инцидента. Русская делегация предполагала вызвать в качестве свидетелей команду шхуны “Эллен”, завербованную Гартингом и, по его донесению, якобы видевшую в море японские миноносцы. Однако в ответ на телеграмму Дубасова о вызове в суд указанных свидетелей директор Департамента полиции А. А. Лопухин прислал 26 октября 1904 года начальнику Главного морского штаба письмо следующего содержания: “Ввиду сохранения тайны организованной в датских водах охраны, мною было предложено Гартингу исключить из нее шхуну └Эллен” вовсе, обеспечив всеми средствами об умолчании при допросе о существовании охранной организации. Ныне Гартинг телеграфирует, что в случае необходимости подвергнуть допросу экипаж названной шхуны не представляется возможным обеспечить умолчание о существовании организации русского правительства”.
10 ноября 1904 года директор Департамента полиции А. А. Лопухин сообщил в Управление Морского министерства о том, что “коллежский советник Гартинг считает свою командировку законченной и ходатайствует о разрешении распустить свою организацию и отправиться к месту служения в Берлине. Министерство внутренних дел признает желательным скорейшее возвращение г-на Гартинга к своим обязанностям, и, кроме того, содержание организации обходится сравнительно дорого”. В ответ на письмо Лопухина адмирал Вирениус сообщил, что “управление Морского министерства разрешает распустить организацию охраны в датских водах и не встречает препятствий к возвращению г-на Гартинга к месту его служения”. Работа Гартинга была высоко отмечена. В специальном письме адмиралу Вирениусу директор Департамента полиции А. А. Лопухин особо оценил заслуги Гартинга в организации разведывательной операции по охране пути следования 2-й Тихоокеанской эскадры и отметил, что он “с полным успехом исполнил вверенное ему дело государственной важности, и притом при сравнительно незначительных затратах… Несмотря на сложность нового дела, коллежский советник Гартинг не прерывал своей деятельности по политическому розыску. На этом практически и завершилась разведывательная операция сотрудника охранного отделения Гартинга, если не считать, что при проходе русских кораблей Суэцким каналом в Красное море их должны были сопровождать нанятые и, по сводкам в центр, щедро оплаченные Департаментом полиции специальные суда охраны. Однако таковых почему-то на месте не оказалось.
Закончив агентурно-разведывательную миссию по охране 2-й Тихоокеанской эскадры и получив 10 тысяч рублей наградных, уже статский советник фон Гартинг, недавно облеченный генеральским чином с титулом превосходительства, получил место начальника всей русской тайной полиции за границей – высокий пост, который ранее занимали такие опытные авторитетные сотрудники Департамента полиции, как П. И. Рачковский и Л. А. Ратаев. Теперь в Париже под его началом была целая армия тайных секретных агентов полиции, действующих в среде русской эмиграции. Ему назначили 36 тысяч франков жалованья, 100 тысяч франков наградных и 150 тысяч рублей в год на секретные расходы. В Брюсселе, на улице Иосифа Второго, он имел роскошный особняк, был награжден всевозможными русскими орденами, а также французским орденом Почетного легиона.
И тут в зените своей славы в Париже, городе, где он предал своих товарищей, оборвалась карьера генерала фон Гартинга. Его раскрыл русский публицист, народоволец, редактор журнала “Былое” В. Л. Бурцев, разоблачивший в 1909 году многих сотрудников охранного отделения, в том числе и “великого провокатора” Азефа. Располагая неопровержимыми доказательствами, В. Л. Бурцев обратился к министру юстиции Франции с открытым письмом, в котором писал: “В июле 1890 года некий Абрам Ландезен, подлинное имя которого Авраам Геккельман, был заочно осужден Сенским исправительным судом к пяти годам тюремного заключения в качестве главного организатора динамитного покушения. Ландезен по сию пору остается неразысканным… В данный момент письмом этим довожу до вашего сведения, что именующий себя Аркадием Гартингом, он же Петровский, Бейер… лично известен начальнику французской сыскной полиции Гамару и полицейскому чиновнику Гишару как Абрам Ландезен-Геккельман. Тождество личности установлено мною вполне. Вследствие чего, г-н министр, прошу приказа вашего об аресте Ландезена. Буду готов представить в ваше распоряжение все доподлинные сведения и разъяснения, какие вы только пожелаете…”
После публикации в газетах этого письма премьер-министр Франции Жорж Клемансо в 10 часов утра, вопреки всем правилам дипломатического этикета, сам по телефону вызвал к себе за отсутствием русского посла поверенного в делах А. В. Неклюдова, предъявил ему фотографию Ландезена и прочие документы, оперативно представленные ему к этому времени французской полицией и удостоверяющие полное тождество революционера-террориста Абрама Ландезена с нынешним генералом фон Гартингом. Выступив в парламенте республики с гневной речью, Клемансо категорически запретил преемникам П. И. Рачковского продолжать свою преступную деятельность в стране, аннулировал решение правительства о награждении Гартинга орденом Почетного легиона и выдворил его за пределы Франции.
После разоблачения В. Л. Бурцевым генерал Гартинг вынужден был срочно исчезнуть, бросив все дела в Париже, не завершив ответственную операцию по подготовке обеспечения мер безопасности русского царя, приезд которого ожидался во Франции. Скандальное разоблачение агента было тяжелым ударом для русской тайной полиции. Однако, несмотря на это, Гартинг был уволен в отставку с солидной пенсией, в чине действительного статского советника.
Находясь на пенсии, он еще довольно долго, вплоть до Февральской революции, продолжал частным образом сотрудничать с охранным отделением, оказывая услуги царскому, а затем и Временному правительству.