Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2004
(I том собрания сочинений)
Имя Льва Куклина присутствует в поэзии нашего города более полувека. Это не преувеличение: автору данной рецензии оно впервые встретилось еще в 1947 году в книжке “Первые стихи”, где были собраны произведения участников литературной студии Дворца пионеров. В годы поэтического “бума” пятидесятых годов имя студента Горного института Льва Куклина стало “знаковым”: на общем фоне тогдашней поэзии его стихи казались вызывающе экстравагантными, дерзко метафоричными. Хотя порой он умел писать с обезоруживающей ясностью и простотой. Его строки переписывались, запоминались наизусть:
Помнишь? Это на северной станции было:
Запоздав на полгода, к нам почта пришла.
Ты мне горько сказал, что она разлюбила,
Что в душе не осталось ни капли тепла.
Это больно. Я знаю. Но сильный — дерзает.
Пусть мороз, пусть пурга, пусть дорога трудна, —
Только мелкие лужи до дна промерзают,
Только мелкие души промерзают до дна.
С годами в творчестве поэта возобладали именно эти черты: четкость письма, запоминаемость, афористичность. Ощущаются они и в нынешнем его томе “Стихи конца века”. “И боль несу в своей сердечной сумке”, — так определяет поэт свое мироощущение на исходе столетия. “Не приходится гений ни к какому двору”, — говорится в стихах о судьбе кинорежиссера Андрея Тарковского.
Тихо падал неспешный снежок,
Тихо ангелы пели в рожок,
А за ними легко, не спеша
Поднималася к небу душа.
С неба падал неслышный снежок,
И еще был за Богом должок… —
так завершаются стихи об Иоганне Себастьяне Бахе. Это достаточно свежий и дерзкий на сегодня поворот мысли — говорить о долге Бога перед людьми (а не наоборот!). Но быть дерзким — и право, и обязанность поэта. И здесь я узнаю еще давнего, молодого Куклина. В его книге довольно много стихов о великих людях. Тут и Моцарт, и Шопен, и художник Саврасов, и Чехов, и Джек Лондон, и знаменитый русский филолог с французской фамилией — Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ, которому посвящены изящные, чуть озорные стихи:
Свой, как видно, интерес
Здесь имел Иван.
Вот уж явно кто не лез
За словцом в карман!
Знал он толк в таких вещах,
Не терял лицо
И ценил, как соль во щах,
Крепкое словцо.
Золотая голова!
Мысли же — грешны:
“Перед Богом все слова
Подлинно равны…”
В целом же “стихи о великих” у Куклина очень живые, отнюдь не кажутся книжными и обладают определенной внутренней актуальностью: среди сегодняшней суеты и нравственной неразберихи важно напомнить о неких столпах, устоях, без коих немыслим мир интеллигентного человека. Впрочем, ту же задачу решает Куклин и в своих стихах о “невеликих”: деревенском мужике Иване Андреиче, сыроваре Дионисии, богомазе Василии Кравцове, “человеке, плетущем лапти” (который у Куклина отнюдь не традиционен: “молодой, небородатый, в модных цейсовских очках”). Куклин откровенно любуется своими героями, и это опять-таки представляется актуальным на фоне многих стихов, авторы коих склонны любоваться исключительно самими собой. Конечно, поэт по-прежнему не чужд и прямого лирического самораскрытия — есть целый раздел в книге, озаглавленный “Жестокая лирика”, в котором — свои удачи. Иногда это — поистине страшные удачи:
Бабка стоит в переходе метро,
Тянет ладошку:
“Ради Христа, вспомогите на смерть…” —
Шепчет тоскливо.
Боже ты мой, до чего ж мы дошли
В нашей гордыне!
Прося уже не на жизнь, а на смерть:
Выбора нету…
Однако мир Куклина отнюдь не безысходен. Он не безысходен, пока поэт помнит свою “Обязанность” (название стихотворения):
Поэт обязан быть голодным:
Быть сытым — грех!
Поэт обязан быть свободным,
Свободней всех!
Иметь несломленную гордость,
Лишь с ней — успех!
И сердце, верное, как компас,
При смене всех!
Разумеется, первую строку этой заповеди не следует понимать слишком буквально. Зато последнюю…
Илья Фоняков