Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2004
Дмитрий Анатольевич Григорьев родился в 1960 году в Ленинграде. Окончил химический факультет ЛГУ в 1982 году. Поэт, прозаик. Автор нескольких книг стихов и прозы. Член СП. Живет в Санкт-Петербурге.
* * * Закрываешь глаза, давишь пальцами на глазные яблоки, и вспыхивают, как воспоминания, круглые окна рая… А дорога туда сквозь леса, где березы стоят по колено в воде и небо неспешно копается в осиновой бороде, вытряхивая ворон и чаек, а дорога туда сквозь поля, где по самому краю, словно красный горячий шар, пролетает твоя душа, когда глаза открываешь… * * * Я написал две черники, десяток земляник и одну горькую прошлогоднюю рябину, когда ты читала мои черники, смеялась, земляники пробежала взглядом, а от рябины скривилась… Теперь я пишу малины, брусники да голубики и ради красивого слова брожу среди болиголова. * * * Такое высокое небо - солнечные лучи толщиной в руку звенят, когда теплый ветер танцует по кругу на крыше коричневой жестяной, где кошки подобны грому, треугольное смотрит окно диспетчером космодрома, в облака отправляя ракету, и последний поэт страны, нажимая педали лета, улетает от этой весны. * * * Судьба складывается, словно книжка, только страницы знай перелистывай, или как раскладушка, на которой проснешься утром, поставишь ее в угол, пойдешь на кухню, а там уже сидят-говорят, будто ночи и не было, судьба складывается так или иначе, а если вдруг не сложится - я не заплaчу - пусть стоит разобранная, словно кровать после любовников: скомканные простыни, одежда на полу, а они, голые, снова целуются в дyше. ЖАРА Такая жара, что даже стены потеют каменным потом, седым и теплым; такая жара, что машины вязнут в зеркальной реке асфальта и воздух танцует, толкая ногами случайных прохожих, разбивая стекла; такая жара, что поцелуи улетают на небо, не доходя до кожи; такая жара, что слова, высыхая, звенят, а мысли слипаются в большой ком, катятся мячом по зеленому полю, где дети играют и этой жары просто не замечают. * * * В моем доме горит свет, и чайник всю ночь теплый, только тебя нет, ты - лишь рисунок на стеклах, нарисовала его луна тонкой кисточкой инея с другой стороны окна белым по темно-синему, утром солнце придет за тобой, утром станет простой водой все серебро моего сна, вся чудесная белизна. НА ПАРОМЕ Толстые тетки шелестят мешками с товарами из магазина дьюти-фри, ходят по палубе, как буквы жирного стихотворения, которое не проговорить. Мой паром называется "Европа", и палуб у него аж целых двенадцать, словно у каждой свой апостол, а над кораблем только чайки и небо в звездах… Пойду в свою каюту без окон: там за стеной бормочет море, острова пробегают мимо, и апостолы на самом краю сна болтают ногами в теплой воде Гольфстрима. * * * Человека прозрачного, с душой, словно спелое яблоко, с мыслью светлой, как лампочка, полного рыб человека нарисовали мы; и прозрачную женщину, похожую на озеро, с улыбкой, словно бабочка на листе кувшинки, и кожей упругой, как ветер на середине реки, - такие картины нарисовали мы на собственной коже, чтобы их не забыть, когда вернемся домой. * * * Однажды… Ирий Бах Фарах… А. Мирзаев Однажды сапоги, ботинки и туфли пошли сами, по лестнице затопали, и прямо - на улицу: ботинки листвой шуршат, сапоги грязью хлюпают, туфли каблучками цокают, идут, улыбаются… А за ними босиком, словно воспоминания, побежали хозяева: бегут, руками машут, на ходу натягивают одежду, кричат всякие глупости… Сапоги, ботинки и туфли продолжают идти налегке, а хозяева уже вдалеке: кто ноги обмотал тряпочками, кто вернулся к домашним тапочкам, которые никуда не уходили и уходить не собираются. СЕМЬ СПОСОБОВ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ КНИГИ Книгу можно использовать как развлечение, или как место спасения, или как загородку от всяких гадостей, в страницы можно заворачивать сладости, книгой можно лечить мозги, книгу можно дарить другим, или по числу страниц сделать бумажных птиц и бросать слова на ветер, на радость детям.