Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2004
Необычайно интересно рассматривать старые почтовые открытки, на которых запечатлен неподражаемый облик нашего города, документально зафиксированы исторические моменты и события, канувшие в Лету. Давно уже нет людей, изображенных на снимках, ушел из жизни и старый мастер, сделавший эти замечательные фотографии. Навсегда исчезли из повседневной жизни петербуржцев чопорный патриархальный быт, нравы, мода и старый городской транспорт. На открытках же, пожалуйста, — полные человеческого достоинства и мужества лица солидных отцов семейства, с холеными бородами, усами и эспаньолками, которых сейчас уже не встретишь. А разве не вызывают восхищения милые петербургские дамы в умопомрачительных туалетах, обольстительные красавицы в платьях с перетянутыми осиными талиями и широкими буфами рукавов. Как прекрасен и выразителен на старых фотографиях облик горожан, словно их специально отбирал для съемки взыскательный режиссер.
О многом могут рассказать почтовые иллюстрированные открытки. С удивительной документальной точностью передают они неповторимые моменты и приметы времени.
У прилавков букинистических магазинов города нередко можно увидеть отдельных горожан, обращающихся к продавцу с непонятными непосвященному вопросами и не менее странными просьбами:
— Покажите “артистов”, пожалуйста!
— Есть что-нибудь новое по “малым городам”?
— Разрешите посмотреть “головки”!
Иногда слышатся радостные возгласы и оживленные рассказы по поводу интересных находок. Подобные вопросы и приступы искреннего восторга принадлежат филокартистам — фанатичному племени собирателей “открытых писем” или “почтовых иллюстрированных открыток”, с завидным упорством обходящих магазины с тайной надеждой найти наконец заветное сокровище, о котором они так долго мечтали.
Как-то в один из дождливых осенних вечеров, в хорошо известном всем петербуржцам букинистическом магазине на Литейном проспекте, просматривая объемистые пачки старых почтовых открыток, я неожиданно обнаружил среди них три экземпляра, которые сначала не вызвали особого интереса, так как не имели никакого отношения к тематике моей коллекции. Однако, к счастью, я вовремя заметил, что на лицевой стороне каждой из них были сделаны короткие каллиграфические надписи на русском языке. Почтовые открытки, датированные 1904–1906 годами, адресовались из Египта, Владивостока и Индокитая в Санкт-Петербург, на Офицерскую улицу, в дом 57, ее высокородию Анне Андреевне Михайловой. Первая открытка, изображавшая двух водоносов из Египта, от 28 декабря 1904 года, содержала достаточно тревожный и лаконичный текст: “Сейчас уходим в Красное море. Надеюсь, до свидания”. Вторая, на которой красовалась выразительная фигура бурятского шамана из Восточной Сибири, от сентября 1905 года, уже спокойно извещала жительницу дома 57 о том, что “Адрес мой — Владивосток, крейсер └Алмаз””. Наконец, третья, с группой тамильских актеров из Цейлона, была датирована отправителем 31 декабря — 13 января 1905–1906 годов.
Неблизкое и небезопасное путешествие по морям и океанам. Причем, судя по маршруту и датам, указанным на почтовых открытках, туда и обратно. Время было лихое для подобных морских вояжей — даты писем совпадали с началом и окончанием трагической для России русско-японской войны и гибелью второй Тихоокеанской эскадры адмирала З. П. Рожественского. Автор коротких путевых заметок — офицер крейсера “Алмаз”, вероятно, мог быть непосредственным свидетелем нашей национальной трагедии у берегов Цусимы.
Расшифровка этой части текста на почтовых открытках мне, историку флота, большого труда не составила. Маршрут, даты и наименование крейсера действительно полностью соответствовали историческому переходу второй Тихоокеанской эскадры из Петербурга на Дальний Восток и ее трагической гибели в Цусимском сражении. Крейсер второго ранга “Алмаз” героически сражался в неравном бою и оказался единственным кораблем, прорвавшимся сквозь строй японских броненосцев во Владивосток.
Однако, к великому стыду, мне, коренному ленинградцу, ничего толком не было известно об Офицерской улице. Мало о чем говорила и достаточно распространенная на Руси фамилия Михайловой Анны Андреевны, проживавшей в 1904–1906 годах по указанному на открытках адресу. Сплошные вопросы, на которые я не смог себе толком ответить, повергли сначала в стыдливое уныние, а затем настоятельно потребовали неотложной реабилитации в собственных глазах и глазах внука — свидетеля моего позора.
Правда, в своем невежестве я оказался не одинок. Мало кто смог мне ответить, где находится Офицерская улица и чем она примечательна в истории нашего города. Подобное обстоятельство, однако, меня не успокоило. Наоборот. Подвигло на решение получить детальную информацию об этой городской магистрали, сведения о доме 57 и его таинственной жительнице — Анне Андреевне Михайловой.
Пришлось с головой уйти в захватывающую и интересную работу, превратиться на время в своеобразного детектива, с азартом погрузиться в многочасовые сидения в архивах и библиотеках. Начались бесконечные переговоры и консультации с различными организациями и частными лицами. Поиск вывел не только на любопытные архивные материалы, но и на прекрасных людей, наших современников — скромных работников музеев, архивов, библиотек, подлинных энтузиастов и мастеров своего дела, щедро и бескорыстно делящихся информацией, советами с теми, кто занят розыском исторических документов, кто посвящает себя увлекательному делу — истории нашего замечательного города.
Цепная реакция этой человеческой щедрости позволила в конечном итоге успешно ответить на большинство интересующих меня вопросов, связанных с историей дома 57 на старейшей улице Петербурга и жизнью людей, некогда его населявших.
Передо мной, как в многосерийном фильме, прошли нелегкие судьбы наших сограждан, втянутых историей в водоворот трагических событий и потрясений. Поколений, которым все было отпущено полной мерой: счастье и горе, победы и поражения, известность, слава и бесславие. На их долю выпали времена величайших национальных смут и трагедий. В крамольные годы геноцида и террора, великих войн они страдали, голодали, подвергались тяжким преследованиям и репрессиям, но стойко переносили все испытания, не ожесточились сердцем, без ропота и особых обид несли тяжкий крест неимоверных унижений, нищеты и незаслуженного общественного остракизма. Многих из них не миновала вечная разлука с отчим домом, близкими и друзьями. Некоторым пришлось на чужбине доживать свой век, надеясь до последнего своего часа на возвращение к родным очагам, на Офицерскую улицу, чтобы умереть на Родине.
Три простые, казалось бы, невыразительные почтовые открытки стали поводом для интересного поиска, воскресили незаслуженно забытые подробности далекой эпохи, наполненной великими потрясениями и историческими судьбоносными событиями. Три открытки позволили из дымки забвения извлечь малоизвестные эпизоды жизни граждан России, людей, которые своими делами и поступками формировали историю государства и без которых невозможно понять Петербург и его душу. Нас многое связывает с ними, и, вероятно, по великому чувству сопричастности, которое мы испытываем к нашим предкам и их делам, нам дорого все, что они оставили в наследство, все, с чем соприкасались в своей жизни, что до сих пор хранит следы их благородных искренних деяний.
Оказалось все довольно банально и просто. Улица была переименована за десять лет до моего рождения. Не зная об этом я неоднократно бывал здесь, часто проезжал по Офицерской, в бестолковой суете повседневных дел и забот не замечая в современном облике улицы Декабристов величественные черты былого великолепия старой магистрали города. В привычной суматохе буден, в постоянной спешке мы, к сожалению, не обращаем внимания на сказочную красоту и удивительную гармоничность архитектурного облика этой улицы, оставленной нам в наследство, с ее домами, особняками и строениями, некогда созданными великими трудами и талантом русских зодчих.
Современная план-карта Петербурга, с которой я, естественно, ознакомился в первую очередь, свидетельствовала, что нечетная сторона улицы Декабристов (б. Офицерской), оказывается, завершается жилым домом № 57 — особняком, куда приходили почтовые открытки для “ее высокородия Анны Андреевны Михайловой”.
Быстротечное северное лето закончилось. Вечереет. Сумеречно и неуютно. Сыплет с неба привычный мелкий петербургский дождичек. Иду по бывшей Офицерской улице, пересекаю Английский проспект и вхожу в небольшой сквер, усеянный цветастым ковром багряных и желтых листьев. Ветер, пропитанный морской влагой, налетая порывами, раскачивал ветви старых деревьев. Вот он справа — большой дом, замыкающий строй жилых строений нечетной стороны улицы Декабристов.
В конце сквера возвышается афишная тумба, стилизованная под старину. Рекламные плакаты на ней приглашают горожан посетить музей-квартиру поэта А. А. Блока, располагающуюся в доме № 57. Вот неожиданность! Адрес таинственной Анны Андреевны Михайловой, проставленный на почтовых открытках, совпал с местожительством великого русского поэта.
Должен признаться, считал, что нелегко почти через целое столетие, после бурных вихрей стольких исторических событий и потрясений получить о неизвестной жительнице рядового доходного дома в старой Коломне какие-либо сведения. Легко или трудно, но полагал, что попытаться необходимо. Поиск решил начать непосредственно с дома 57, подавив в себе естественное желание направиться сначала в архивы или прибегнуть хотя бы к обычной справочной литературе, коей является сборник “ревизских сказок” жителей Петербурга — солидные и в прямом смысле (бедные библиотекари!) весомые справочные тома сытинского издания “Весь Петербург” и “Весь Петроград”. Теплилась надежда: может быть, в доме еще живут ближайшие родственники таинственной Анны Андреевны.
Предчувствие возможной удачи не оставляло меня. В доме существует прекрасный музей-квартира А. А. Блока, а в нем работают замечательные и милые люди, влюбленные в свое дело. Среди них — научный сотрудник-искусствовед Юлия Евгеньевна Галанина, которая, как мне рассказали, располагает сведениями не только об истории дома 57, но и обладает уникальной картотекой жильцов этого старого особняка.
Предварительно договорившись с ней по телефону о встрече, прихожу в музей в назначенный день. Представился, изложил просьбу. Веером рассыпал на столе старинные почтовые открытки. Юлия Евгеньевна с неподдельным любопытством прочитала адрес и короткие тексты на каждой из них, помолчала, а затем озадачила меня уверенным и решительным ответом: “Нет, такой не помню! Михайлова в этом доме не проживала. Не помню”.
Однако, посмотрев на мое огорченное лицо, все же подошла к своей заветной картотеке и долго перебирала ее содержимое. Надежда вернулась ко мне после того, как Юлия Евгеньевна, найдя наконец нужную карточку и заглянув в нее, медленно произнесла: “Простите, вы правы, действительно была такая. Это Сомова Анна Андреевна, в замужестве Михайлова, любимая сестра известного художника из объединения └Мир искусства” — Константина Андреевича Сомова. Она поселилась в доме сразу же после своего замужества и жила здесь несколько лет в квартире № 1, третья парадная, с Офицерской улицы. О ней в своих воспоминаниях неоднократно упоминают близкие и друзья Константина Андреевича Сомова: ее сын Е. С. Михайлов, поэт М. А. Кузмин, художники А. Н. Бенуа, М. В. Добужинский, А. П. Остроумова-Лебедева. Это был обаятельный, добрый и талантливый человек, сестра, делившая с любимым братом все жизненные превратности, радости и печали; художница, находившаяся в водовороте всех событий культурной жизни Петербурга и Петрограда”.
Вот это удача! Скажите, как после этого не верить старым чудакам коллекционерам, надеющимся на счастливое стечение обстоятельств, случай, выводящий их порою на верную дорогу поиска. Полученная в музее-квартире А. А. Блока информация удостоверила, что я не зря взялся за разгадку выяснения личности Анны Андреевны Михайловой, реальная жизнь которой, оказывается, была тесно связана с судьбами многих интересных и замечательных людей, живших в не менее славную судьбоносную эпоху конца XIX и начала XX веков.
Анна Андреевна Сомова родилась в Коломне, в доме, принадлежавшем старинному дворянскому роду Лобановых. Этот дом на Екатерингофском проспекте составлял приданое ее матери, Надежды Константиновны Лобановой, в замужестве Сомовой. Ее отец, Андрей Иванович Сомов, занимал почетную должность старшего хранителя Эрмитажа по отделению картин, гравюр и рисунков и пользовался огромным уважением и доверием художников и искусствоведов.
Сомовы являлись потомками татарских царевичей и принадлежали к одному из старинных дворянских родов, “записанных в VI Бархатную книгу” — один из древнейших родословных списков Российской империи, составленный еще в конце XVII века и хранившийся (в малиновом бархатном переплете) в департаменте герольдии в Сенате.
Молодожены Сомовы поселились в бельэтаже родового дома Лобановых, переданного в качестве приданого Андрею Ивановичу. К жене он относился с трогательным вниманием и глубоким уважением. Брак оказался счастливым, и вскоре в доме на Екатерингофском проспекте зазвенели веселые детские голоса. Первенец, Саша, родился в 1867 году. Внешностью и характером он больше походил на мать. В 1869 году родителей осчастливил своим появлением на свет второй сын, Костя, в котором доминировали отцовские черты. В любимице же всего семейства, Анюте, родившейся в 1873 году, удивительно тепло сочетались и нашли пленительную гармонию черты обоих родителей. Внешне суровый и строгий, Андрей Иванович, улыбавшийся в редчайших случаях, дочери Анюте всегда выражал открытую нежность.
Четырехэтажный дом Сомовых выглядел довольно скромно. Его фасад несколько оживляли детали классического стиля эпохи Александра I. Все комнаты квартиры бельэтажа выходили окнами на Екатерининский канал. Меблировка жилых помещений была довольно заурядной. Бросалось в глаза обилие картин, старинных гравюр и офортов на стенах всех комнат. Среди картин своим размером выделялся портрет прадедушки — офицера Раткова, который, согласно семейному преданию, первый прискакал в Гатчину доложить цесаревичу Павлу о кончине его матери Екатерины II.
Дети воспитывались в семье, где еще были достаточно сильны добрые обычаи старины. Детство Анны Андреевны, как и ее братьев, проходило в семействе, горячо любившем и свято ценившем искусство: живопись, музыку, театр и литературу. От отца дети унаследовали любовь к коллекционированию. Общаясь ежедневно у себя дома с искусствоведами и известными художниками, сами рано начали тянуться к искусству. Особый талант к рисунку проявился у Кости и Анюты. Для уроков рисования на дом приглашалась художница В. М. Судиловская, которая преподала детям основы рисунка. Анюта и Костя начали рано брать уроки музыки, сначала у той же Судиловской, а потом и у других учителей. Музыкальной частью в семье заведовала мать Надежда Константиновна, которая сама была отличной музыкантшей и хорошо пела.
Пение матери, а еще раньше нежные звуки музыкального ящика под старинными бронзовыми часами с (фигуркой Ахиллеса — подарок Надежде Константиновне от ее деда), по существу, были самым первым и незабываемым впечатлением о волшебном мире музыки, которое получили дети в родительском доме. Костя, а затем и Анюта в ранних зимних петербургских сумерках любили садиться с ногами на большой стул около самого музыкального ящика и подолгу слушать его нежные незамысловатые мелодии. Дети настолько были увлечены музыкой, что даже серьезно мечтали о карьере камерных певцов. Хорошими голосами обладали все дети, но особые способности были у Анюты и Кости Сомовых.
А. Н. Бенуа вспоминал, что в доме Сомовых, в кабинете отца Кости и Анюты Андрея Ивановича, регулярно проходили интересные вечера — собеседования, главной темой которых служило обозрение уникальной художественной коллекции главы семейства, “который сам и доставал из стола папки, и усаживал нас, и давал все нужные и очень ценные объяснения”.
После осмотра коллекций Андрея Ивановича дети переходили в гостиную, где Костя и Анюта “угощали” друзей пением преимущественно старинных итальянских песен и арий. “Костя был вообще очень музыкален, и его страсть к музыке, его глубокое понимание ее поражали слушателей. Он, не переставая, годами учился петь, голос его обладал приятным бархатистым тембром. Однако он все портил той доходящей до чего-то карикатурного аффектацией, которую он вкладывал в исполнение любого романса, сам упиваясь звуком своего голоса, вздымая очи к небу и кладя руку на сердце”. Впоследствии, став взрослыми, брат и сестра не оставляли музыку, они хорошо играли на фортепьяно и часто пели на музыкальных вечерах, где выступали известные профессиональные певцы и музыканты Петербурга.
В 1901–1911 годах в доме 11 по набережной Фонтанки, на квартире С. П. Дягилева, по инициативе В. Ф. Нувеля, ведущего музыкальный отдел в журнале “Мир искусства”, были организованы “Вечера современной музыки”. В программу регулярных камерных концертов включались произведения молодых русских композиторов, звучавшие в авторском исполнении, — А. Н. Скрябина, С. В. Рахманинова и совсем юного С. С. Прокофьева, отличные пианисты исполняли новинки зарубежной музыки (Сезара Франка, Макса Регера, Клода Дебюсси).
Украшением концертов всегда были выступления известных петербургских вокалистов, с которыми иногда с успехом пела и сестра художника Сомова — Анна Андреевна Михайлова. Брат же ее, Константин Андреевич Сомов, у Дягилева не бывал — он его “не переносил” после весьма серьезной ссоры между ними.
Театр был безумной и страстной любовью Анны Андреевны и Константина Андреевича. Они вместе, вплоть до отъезда Сомова в эмиграцию, посещали все концерты, музыкальные вечера и спектакли. А. Н. Бенуа вспоминал: “Дети были очень дружны. Очаровательны были и Анюта, и старший брат, великий шутник — толстяк Саша. Особенно дружен с Анютой был Костя Сомов, он нежно любил сестру и сохранил любовь к Анне Андреевне в течение всей своей жизни”. В письмах к ней он называл ее ласковыми именами: “Милая моя Анюточка! Мой друг, моя драгоценная сестра!” Он делился с ней своими планами, с полной откровенностью сообщал о своих неудачах и разочарованиях.
Дружба Анны Андреевны и Константина Андреевича, зародившаяся в детстве, связала их на всю жизнь. Константин Андреевич в лице сестры имел не только преданного друга, но и редкого по своим душевным качествам и доброжелательности близкого человека. Анна Андреевна сама была талантливым художником-прикладником, участницей многих выставок “Союза русских художников”, а затем и “Мира искусства”. В своих воспоминаниях Александр Николаевич Бенуа писал: “Костя поощрялся в рисовании отцом. Его в живописи поддерживала и его сестра Анюта, тогда еще не бывшая замужем, к которой он с детства и до конца жизни питал чувства, близкие к обожанию”.
Анна Андреевна имела тонкий вкус, была всегда жизнерадостной и обладала чувством юмора. Уже находясь в эмиграции, страдая от своего эгоцентризма, честно признаваемого, Константин Андреевич писал: “Я как ни хочу, не могу никого любить, кроме себя. И Анюты. Это чувство пронесено через всю жизнь. Оно прочно, как железо”. В старости художник по-доброму завидует двум, может быть, самым для него дорогим людям на свете — любимой сестре Анне Андреевне и Александру Бенуа, своему близкому другу. Сестре завидует “потому, что у нее светлое мировоззрение, умение любить людей, т. е. доброта, помимо прелести, изящества, духовности, культуры и других добродетелей”. Александр Бенуа вызывает у художника зависть “легкостью, с которой он всегда работает”. В своей Анюте Константин Андреевич находил соединение духовности и душевности — драгоценное сочетание, столь ценное в человеке.
В 1894 году в семье Сомовых радостное событие. Анюта вышла замуж. Теперь она уже Анна Андреевна Михайлова. Кто же ее муж? Михайлов Сергей Дмитриевич — коллежский асессор и столоначальник шестого отделения департамента окладных сборов министерства финансов.
Анна Андреевна (уже Михайлова) покинула родительский дом и переехала на Офицерскую улицу, здесь же, в Коломне, в дом 57, в квартиру, которую снял Сергей Дмитриевич. В адресной книге “Весь Петербург” за 1894 год появились новые сведения: Михайлова Анна Андреевна, жена коллежского асессора, Офицерская 57/24” (номер 24 дом имел по набережной реки Пряжки).
Анна Андреевна, взяв на себя хозяйственные заботы, погрузилась в домашние дела и хлопоты. Рождались дети, и их воспитание также в основном легло на плечи хозяйки квартиры на Офицерской улице. Шло время, подрастали сыновья, приходили и уходили радости и печали, но дружба с братом, зародившаяся в детстве, с годами еще более окрепла и прошла через всю их нелегкую жизнь. Во многом этому способствовал их общий интерес к искусству, совместная работа в этой области. Анна Андреевна под руководством брата и частично по его рисункам с большим успехом продолжала работать в сфере прикладного искусства, а с 1907 года стала постоянной участницей художественных выставок, активно сотрудничала с живописцами, участвующими в вернисажах.
В 1924 году на художественной выставке в Нью-Йорке экспонировались работы Анны Андреевны Михайловой: цветные орнаменты для дамских платьев и шляп, искусно выполненные из шелка и бисера сумочки. Сомов напишет сестре о ее успехе на выставке и прекрасных отзывах сдержанных на похвалу американцев: “Был у меня сегодня визит мистера Бринтона, художественного критика, который будет писать предисловие для выставочного каталога… Видел цветы Анны Андреевны и сказал: └Это драгоценности”. Когда уложил их в коробку, он взял ее и поцеловал, еще раз повторив: └драгоценности!””
Даже ненадолго отлучаясь из Петербурга, Константин Андреевич писал сестре. А с момента отъезда за границу превратил корреспонденцию Анне Андреевне в настоящую летопись своей жизни в Америке и Франции. Но это будет потом, а пока они часто виделись, посещали выставки и концерты.
Не все знали, что работа над изображением людей для художника Сомова была всегда делом мучительным, но портреты сестры всегда получались превосходно. Это прежде всего ранний карандашный портрет Анюты, написанный в 1897 году. Миловидное беззаботное личико с округлыми плавными объемами, на котором “торчит”, как говорил Константин Андреевич, маленький вздернутый носик. Портрет молодой, жизнерадостной женщины, не потерявшей прелести юной Анюты, но уже вступившей на самостоятельный путь хозяйки собственного дома. С этого момента начнется разительная эволюция в портретах Анны Андреевны, написанных братом. Эволюция, передающая все повороты и удары судьбы, неизбежную печаль нелегких прожитых лет этой замечательной русской женщины.
После смерти родителей семья в 1910 году переезжает на Екатерингофский проспект в родовой дом и занимает квартиру на третьем этаже.
Октябрьские революционные события заставили Сомовых на себе испытать силу декретов новой советской власти. В сентябре 1918 года Константин Андреевич и Анна Андреевна вынуждены были с группой художников обратиться в Отдел изобразительных искусств с просьбой об освобождении их от трудовой повинности. Родовой особняк на Екатерингофском проспекте национализировали, семью Сомовых-Михайловых уплотнили в одну квартиру. 7 октября 1918 года К. А. Сомов пишет художнице Е. Н. Званцевой: “Я перебрался со своей квартиры, которую сдал, в две комнаты к Анюте. Мне трудно было продолжать мою красивую и роскошную жизнь. Пришлось отпустить прислугу и сжаться со всеми моими вещами в две комнаты. Они вышли похожими на склад мебели. С моей квартирой мне трудно было расставаться — конец эпохи…”
21 октября художник Сомов и его сестра Анна Андреевна ходили в Академию художеств, в канцелярию, для оформления первой категории, дающей право на получение продовольственной карточки.
Помимо голода, жителей революционного Петрограда мучил холод в их уплотненных квартирах. В письме Е. Н. Званцевой художник Сомов писал: “Теперь мы все мучаемся от холода, я в особенности, так как мои комнаты самые холодные. Работаю я завернутый и закутанный, как на улице…”
Заботы о брате перешли на хрупкие плечи Анны Андреевны. Она выбивается из сил, чтобы накормить семью, как-то обустроить быт мужа, детей и брата. В дневнике Константин Андреевич пишет: “Анюта много работает, у нее почти всегда спешные заказы, работает для двух модных портных, отделки на платья, цветы, букеты. Довольно недурно зарабатывает…”
В 1920 году Константин Андреевич в очередной раз рисует портрет своей любимой сестры Анюты, Анны Андреевны Михайловой. Работая над портретом, Сомов писал своему другу, художнице Е. Н. Званцевой: “Анюта страшно похудела и стала очень нервной и нежизнерадостной”. Прошла целая жизнь, полная горя, утрат и переживаний. Если сравнить этот портрет с портретом, сделанным в 1897 году, то видно, что с листа серого картона смотрит не только постаревшая женщина, но совершенно другой человек, на долю которого выпало столько тяжелых испытаний: смерть близких людей, война с Японией, мировая война, в кровавой бойне которой участвовали ее сыновья, две революции, гражданская война, наконец, жизнь в холодном и голодном Петрограде — все это правдиво и безжалостно отобразил рисунок, изображающий даму “в седых кудряшках”, смотрящую осуждающим, строгим и печальным взглядом.
В 1923 году художник Сомов получил приглашение на выставку в США. 8 октября он записал в дневнике: “Моя судьба решилась: еду в Америку. Анюта страшно огорчена, плакала, и мне было больно и грустно… От волнения и бесконечных мыслей долго не мог заснуть”.
Константин Андреевич в день своего отъезда не собирался покидать Россию навсегда. Поездка в Америку с выставкой была для него крайне интересна, но у него были планы работы в Петрограде, которые он намеревался реализовать по возвращении домой. Однако тревожные предчувствия Анны Андреевны оказались вещими. Домой К. А. Сомов уже больше не вернулся. Но это еще будет, а пока его Анюта помогала ему во всем. Вместе с сестрой Воинова переводила список картин на английский язык. Укладывала с художником отобранные работы в два упаковочных ящика, сопереживала брату, волновавшемуся по поводу задержки с оформлением заграничного паспорта. И вот наступил печальный день отъезда любимого и родного Кости в Москву. Слова прощания, слезы, поцелуи и последний звонок к отправлению поезда, увозившего Константина Андреевича из России навсегда. Навечно из родного города, дома, от близких и родных ему людей.
Анна Андреевна тяжело переживала разлуку с братом, всегда понимавшим ее, делившим с нею все радости и печали, с наставником и учителем в ее трудном ремесле, беспощадным критиком ее художественных работ и доброжелательным советчиком, вдохновлявшим на светлое и прекрасное в искусстве. Теперь, разъединенные границами, занавесом враждебных идеологических систем, они общались и разговаривали письмами, подробными и содержательными. Константин Андреевич, не любивший писать никому, сестре писал часто, по 10–12 писем в месяц. В них, изливая любимому и родному человеку душу, он рассказывал Анне Андреевне о своей жизни в эмиграции, новых работах, встречах со старыми друзьями и многочисленными знакомыми, о происходящих в среде русских эмигрантов событиях, явлениях, ставших сейчас историей той трудной и интересной эпохи.
В одном из первых парижских писем Сомов с горечью напишет сестре: “Да, милаша моя, наша жизнь — └это был сон”! Теперь мы на другой планете, или, вернее, мы с тобой на двух разных планетах…”
В далеком родном городе, теперь уже Ленинграде, кроме сестры и близких, остался друг и соратник по художественному объединению “Мир искусства” — Анна Петровна Остроумова-Лебедева. Большинство ее дореволюционных знакомых теперь не появлялись в ее гостеприимном доме на Нижегородской улице: они, так же как и Константин Андреевич, покинули Россию. Из оставшихся друзей Лебедевых регулярно навещала сестра художника Сомова — Анна Андреевна Михайлова. Она читала Анне Петровне письма брата, рассказывала городские новости и участвовала в музыкальных вечерах, устраиваемых хозяевами квартиры.
Годы берут свое, Анна Андреевна стареет. Она изменилась, располнела. Но брат, получив две ее фотографии, увидел все-таки в ее новых чертах “милую мордочку то десятилетней, то двадцатилетней соррентской Увочки”. В парижской квартире в рамочке, на комоде у Сомова, стоит портрет Анны Андреевны, где ей 19–20 лет. Маркиз де Пизис, художник, внимательно рассмотрев портрет, сказал: “Какая красивая, очаровательная особа”. Был несколько удивлен, когда Сомов сказал, что эта блондинка уже старенькая.
17 августа 1933 года скоропостижно скончался Сергей Дмитриевич Михайлов — бывший статский советник, муж Анны Андреевны. Сомов написал сестре письмо с соболезнованиями: “Очень мне его жаль — не любил он меня всю жизнь, но страшная смерть со всем примиряет… Вижу, что ты, моя вечная умница, не развалилась, не растерялась, не сломилась. Какое это для меня счастье, если бы ты знала…” Погоревав, Анна Андреевна находит забвение в искусстве. В письмах к брату рассказывает о своих театральных походах. В ответном письме, в январе 1934 года, Сомов спрашивает: “Я не совсем разобрал фамилию Жизели — Дудинская? Я думаю, приятно было посмотреть этот балет…”
Перенеся все тяготы ленинградской блокады и Великой Отечественной войны, Анна Андреевна умерла в год ее окончания — в 1945 году, в городе, который так любила, где еще надеялась встретить брата в старинном родовом доме с окнами на Екатерининский канал.