Продолжение
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2004
30.IX. 9 ч. 40 мин. вечера
Как чудесно я выспался прошлой ночью! Дождался, как всегда, 11 с половиной часов и лег спать. Тревог не было, и я проснулся, как обычно, в 6 часов, прослушал сводку и заснул до половины восьмого. Хорошо. День прошел тихо, с утра густой туман, затем слегка проглянуло солнце, потом небо покрылось ровной высокой облачностью, но, как говорят, видимость хорошая, знал, что будет налет. Так и вышло. В пятом часу тревога, но сравнительно тихая, изредка слышны зенитки. В начале шестого кончилась. Поспешил домой, захватив из столовой несъеденные две оладьи и микроскопический кусочек свинины с макаронами. Полежал и чувствую — есть хочется. Долго думал, есть или не есть. Решил все же расстаться с двумя маленькими картофелинами из своего двухкилограммового запаса, и только что их вымыл, предвкушая, что через полчаса буду сыт, но не тут-то было: в 7 ч. 35 мин. — тревога. Стал в дверях. Вскоре раздалась сильная стрельба зениток, через некоторое время слышу — жужжит проклятый, куда-то ты прожужжишь, на чью голову сбросишь свой смертоносный груз? Ушел, потом вернулся, но, очевидно, сбросил бомбы далеко, т. к. трудно было отличить отдаленный взрыв от дальних глухих зениток. Стало тихо, пошел, свернул папиросу, слышу — опять стрельба, и опять прожужжало уже несколько самолетов — вторая волна. Ушли — легко стало, стрельба зениток впечатления не производит. Вновь вернулись, где-то далеко раздались как будто взрывы, постепенно стрельба стихла, через 20 минут — отбой. Все длилось 1 час 20 мин. Что-то наделали в этот налет? Вот уже три недели подряд, как нет покоя от бомбежек. Каждый день несет волнение всем, одним — смерть, другим — мучение от тяжелых или легких ран. Масса и серьезных ран стеклом.
Точно узнал, что в Гостином дворе бомбоубежище все-таки рухнуло и много народа раздавило. Немногие спаслись. Вытащено уже 102 трупа, и это еще не все. Как мы не готовы к бомбежкам, а было время — комиссии ходили, смотрели и допускали. Я лично смотрел часть их, в том числе три — в Апраксином дворе. До ужаса сделано безграмотно и исключительно небрежно. Когда мне предложили войти в бомбоубежище и я увидел, что оно из себя представляет, я вышел из него и стал под арку снаружи, а на настоятельное требование войти в убежище резко заявил, что в гроб я не пойду. Это большое преступление так относиться к людям в такое тяжелое время.
Помыл картофель, буду ужинать и пить кофе.
1.X. 11 час. вечера
Сто дней войны. Какая огромная территория занята немцами. Взята Полтава, значит, очередь Харькова, тогда отрезан в значительной мере, а может быть, и вообще, Донбасс, резко ухудшится продовольственный вопрос, т. к. не думаю, чтобы успели вывезти массы хлеба с Украины. Что ждет впереди? Когда наступит перелом? Как-то невольно закрадывается сомнение: а будет ли, и где он начнется? Никто о войне не говорит, как будто ее и нет, а говорят только о выбитых стеклах, бомбежках, обстрелах, да и то вскользь. В общем, ничего не говорят — все молчат.
Вчера — обстрел города. Сегодня начали с 2 часов дня и до шести. Кировский завод пострадал сильно — до 20 снарядов попало в него, обстреливался и Международный проспект до райсовета, по Обводному и Загородному немного попало, а может, и по ближайшим улицам. Я не раз бывал на Марсовом поле по делам и не менее 20 мин. ждал трамвая под звуки обстрела. Неприятно, публика нервничала.
‹…› Сегодня обедал, как всегда, но по новым правилам: на мясо — талон на 100 г при норме 800 г в месяц, на макароны или кашу — талон на 50 г при норме 1000 г в месяц, итого можно пообедать 28 раз в месяц, а три дня — без обеда, т. к. вода с капустой (“борщ”) — это не обед. Ну, да как-нибудь проживем, лишь бы немцы не заняли города.
А писем нет и нет, и ничего не сделаешь — отрезаны. Другие говорят, что дороги под обстрелом и бомбежкой, так что ни чинить нельзя, ни проехать нельзя.
Вошло в привычку делать ежедневные записи. Это будет как бы письмо всем вам, мои дорогие. Бог даст, будем живы — свидимся, тогда ничего не буду рассказывать, это будет волновать сильно, да и не вспомнишь всего, с течением времени все сливается в общий тяжелый кошмар
5. Х. 9 ч. вечера
Два дня не вел записи, но эти два дня, вернее, две ночи были исключительно необычны. Днем тревоги, особенно 4-го — одна за другой. Как назло, небо совершенно чистое, ночи ясные, все светло, как на ладони. Я предчувствовал, что бомбежка ночью будет. Об обстреле как-то забыл — привык к этой музыке, но 3-го, кажется, был. Обстреливают нас шестидюймовыми снарядами, но для меня, т. е. для квартиры, это безопасно: защищает отдаленность и дом со стороны канала (Грибоедова), т. к. обстрел ведется из Лигова или немного ближе. 3-го только пришел домой, лег полежать (устает спина за день, а я так боюсь обострения ишиаса), как в половине восьмого — тревога, и до 11 час., где-то далеко была бомбежка, стрельба зениток вовсю, в общем, обычные аксессуары налета с чувством полной беззащитности города, т. к. ночных истребителей нет, зенитки, как говорят, стреляют плохо, и немцы летают с сознанием почти полной своей безнаказанности. Около 3 часов ночи снова тревога до 5 или 5. 30, точно не помню, снова далеко. Заснул, проснулся около 7.30 и пошел на работу усталый и невыспавшийся. Говорят, что были сильные пожары на Выборгской стороне и Охте — от Литейного моста и за Охтинский, целое кольцо. Да на ул. Желябова (Б. Конюшенная) разворотило пятиэтажный дом, пролет между двумя лестничными клетками, все внутрь обрушилось. Конечно, есть жертвы. Пожары начали тушить, но начался второй налет уже с фугасными бомбами. Не знаю, что пострадало. Я, как всегда, стоял в дверях, когда слышались самолеты, в состоянии полной готовности двинуться вправо внутрь или на лестницу. Все же в случае катастрофы на какую-то сотую часть увеличивается возможность спасения, тем более что состояние спокойное и голова работает четко. Но, конечно, в случае чего — кто же может поручиться за себя в такой острый момент, тем более что для действия останутся только доли секунды. ‹…›
Вчерашний же день особенный, тревоги ежечасные. ‹…› Зенитки палят вовсю. Самолеты жужжат беспрерывно. За ночь насчитал 10 взрывов, а дальше считать бросил — сбился. Слышен был свист и какой-то шипящий шелест сбрасываемых бомб, затем взрывы. Так продолжалось до 11 часов, под конец заварил какао, выпил его еще до конца тревоги, а после ее окончания лег спать. Просыпаюсь — тревога, 12 часов. Оделся, и вновь повторение предыдущего до 3 часов. Вновь разделся, надеясь, что на этом конец. А луна, как назло, льет свой белый свет на все, в том числе и на жертв бомбежки. Около 5 часов вновь тревога до 7. Лег, уже не раздеваясь, накрылся с головой — холодно; заснул и с перерывами проспал до 11 час., благо воскресенье.
С едой все хуже — столовая с 1 октября режет талоны и на мясное, и на каши, так что талонов хватает на 28 обедов, причем каши и мясо одновременно брать нельзя, иначе и на это число обедов не хватит. Ну, а три дня — без обеда. Так что 4-го у меня на обед был только горох с кусочком хлеба, и все. Взял еще стакан чая, попросил положить 4 ложки сахара, хоть это и неприятно, но сахар — большое питание. В 5 часов есть хочется ужасно, пошел в столовую и решил съесть омлет из порошка с мясом (но его только следы). С грустью отрезал талон в 25 граммов. А вечером заварил два стакана какао с сухим молоком — пить можно, все же какао питательно. Вспоминаю, Борюша, часто твои два мешка сухарей, что ты не взял из Выборга, как бы они были хороши сейчас. ‹…›
6.Х. 10 ч. 30 м. вечера
Только что кончилась тревога, начавшаяся в 7 ч. 30 м., причем был получасовой перерыв. Все как обычно, сильная стрельба, где-то взорвались две бомбы, остальные, видно, далеко — не слышал. Вчера, конечно, ночи спокойной не было, даже забыл уже, сколько было тревог и сколько раз я вставал и ложился при температуре воздуха в комнате 9 градусов — холодно, зуб на зуб не попадает. На дежурстве во время тревоги уже надеваю шубу и даже воротник поднимаю. В последний раз лег спать уже часа в 4 утра и сверху укрылся той же шубой, чтобы скорее согреться и уснуть, голову укрываю, а то холодно — получил уже насморк и кашель. Проспал, разбудили меня в 8 ч. 40 мин., вскочил, наскоро кофе попил, и на службу с опозданием. Но это теперь уже без суда обходится, да и как иначе, если у всех трех миллионов населения не только бессонные ночи, но и крайнее нервное напряжение. Правда, все может перейти в привычку, сейчас уже мало интересует, где разбомбили, сколько жертв. Ко всему привыкают, даже к ужасу.
Больше страдают все же заводы Выборгской стороны, вокзалы, по преимуществу —Варшавский и Балтийский, где в основном и сыплют бомбы. ‹…› На наш институт сегодня, точнее вчера ночью, было сброшено 6 зажигательных бомб. Все были потушены, и пожара не было.
‹…› Обстрела нет вот уже ряд дней, т. е. батареи либо подавлены, либо их отогнали подальше. Ничего не знаем, бродим в потемках. И к этому привыкли.
Сегодня узнал, что еще одно бомбоубежище провалилось, но не все, многих удалось вывести, причем болван-милиционер, как говорят, не хотел позволить людям выйти, т. к. во время тревоги выходить запрещено. Если это так, то какой же он дурак и можно ли таких остолопов ставить на такие посты. Господи, сколько же у нас есть еще таких типов! Учат, учат, а как были, так и остались дубьем.
‹…› Завтра месяц непрерывной бомбежки Ленинграда.
Лягу спать — надолго ли?
7. Х. 12 ч. 15 м. ночи
Только дату написал — канонада. Тревога длится вот уже 5 часов, и конца ей что-то не предвидится. Ужасающая стрельба; зениток, судя по новым их звукам, прибавилось. Взрывы бомб, вначале один, затем шесть подряд. Думаю, что это немец удирал от зениток и сбросил бомбы куда попало. Потом тишина — ни одного звука. Изредка — гудок санитарной кареты, конный патруль проезжает по Демидову. Затем снова жужжание самолетов, опять стрельба, и вновь тихо. Урывками (прерывала канонада) сварил и трижды подогревал кофе, наскоро проглотил два стакана, помыл посуду. В комнате не сижу, только когда тихо, а так, как обычно, стою в дверях парадной. Странные выстрелы были только что: сильный удар, раскатистое эхо и как бы свист или шипение какое-то. Стрельба пулеметная. Странно, ничего не пойму. Но налет небывалый — вот уже 12 ч. 40 мин., а конца нет. В три приема я это все написал, т. к. ложиться спать нельзя. В комнате вообще находиться нельзя, т. к. если от близкого взрыва лопнут стекла, то они дают массу ранений, часто сильных, и бывают случаи потери глаз. Что-то они натворили за эту бомбежку? У меня с этим невольно ассоциируются пожары, смерть, страдания. Сегодня шел на работу, встретил группу, человек 15 сестер с повязками Красного креста. Очевидно, направлялись к арене предыдущей бомбежки. Да, это ужасный способ ведения войны. Но довольно об этом.
‹…›
В бытовом отношении сегодня удачно — обедал супом гороховым и, правда, по талону, рисовой кашей с маслом. Да еще в буфете купил для поддержания калорий 4 ложки сахару (главное — без талона) и бухнул их все в кашу. Вот и питательно получилось. Оладьи соевые (по талону) решил взять с собой на вечер, чтобы добавить к хлебу. Да так и не добавил — разогревать не было времени. Вместо этого взял два кусочка насушенных мной сухарей. Но вот что лучше всего вышло. В столовой подходит ко мне официантка после каши уже и спрашивает — каша хорошая была? Да, очень хорошая. Еще бы съели? Ну конечно, только без талонов. Она кивнула и через 10 мин. принесла. Дал вместо 1 р. 45 к. — 2 рубля (я и раньше так уже делал), она довольна, и я тоже. Прерываюсь, вновь стрельба.
Итак, завтрак на завтра с добавкой оладий, хоть паршивых, и 200 г такого же хлеба — есть. Вот и хорошо.
Ну, конец, впрочем, только записи. Сейчас половина второго, а конца тревоге не видать. Спать и не хочется, и все же опаснее. Буду читать газеты, благо получил сегодня сразу две — за 5-е и 6-е. ‹…›
Сегодня месяц непрерывных бомбежек.
1 ч. 40 мин. — отбой тревоги. Итого 6 ч. 20 мин., но что-то не верится, что уже конец — еще минут 15–20 назад была стрельба. Могут вернуться, а так не хочется зря раздеваться.
Около 5 часов проснулся от непрерывной сильной стрельбы; через 10 мин. — тревога; встал, разбудил остальных. Через 25 мин. отбой. Слушал — самолетов не слышно. Стреляют наши тяжелые орудия.
Лягу, быть может, засну, раздеваться не буду, только разуюсь. ‹…›
11.Х. 12 ч. 30 м. ночи
‹…› Наступают холода, с топливом, очевидно, будет плохо, следовательно, и с температурой в квартирах тоже, в том числе и в домах с центральным отоплением. Вновь появятся, очевидно, самодельные “буржуйки” и пр. Часто встречаю теперь идущих со связками щепок, палок, обрезков и прочего, что может пойти на топливо.
‹…› Сегодня без разрешения начальства велел сделать две “буржуйки”; бойцы мерзнут в окопах, и один красноармеец из нашего института просил срочно для них сделать. Разве я могу отказывать и оформлять что-то через начальство? Сам распорядился.
‹…› 2 часа. Если будет отбой, лягу спать. Уже 3 часа, как “тревожимся”, и немцам тоже дрыхнуть пора, хоть и холодно. Ну, пусть померзнут получше.
Рабочие у меня все стали делать медленнее, чем раньше, а на мой вопрос в упор, почему копаетесь, замялись, а потом один сказал — жрать нечего, откуда же сил брать, чтобы делать быстрее.
12.ХI. 9 ч. 30 м
Только что кончилась пятая или шестая тревога, счет им потерял, т. к. начались они с половины десятого утра. Вечером в половине седьмого спустился в бомбоубежище. Крепления потолков все же недостаточны; наружная стена выходит на канал и в местах бывших окон, полагаю, удара бомбы не выдержит. Тревога длилась 1ч. 45 мин., слышал 3 или 4 разрыва, близких, поскольку пол вздрагивал. Многие ахали, я успокаивал, говоря, что в Ленинграде особенности грунтов таковы, что и за версту упадет бомба, а пол будет вздрагивать, так что ничего страшного. Сам-то я, конечно, знал, что разрывы были близкие, но чувствую, что достаточно ничтожного повода — и будет паника со всеми ее ужасными последствиями, пришлось врать.
Вновь сегодня обстреливали район института, я спустился в убежище, т. к. от снарядов, которыми нас обстреливают, оно вполне надежно защищает.
Нашему сотруднику вчера осколком раздробило ногу, сегодня отрезали. Один снаряд попал в универмаг на углу Обводного канала и Международного проспекта — опять масса жертв. Пострадавших при последних обстрелах свозили во Дворец пионеров, который, как говорят, за последние 3–4 дня забит ранеными, вид которых ужасен по характеру рваных осколочных ранений. Этот бесцельный, ничем не оправданный ужас производится “культурными” людьми XX века. Согласен, их надо уничтожать всех до единого.
Итак, это одна сторона наших “дней страданий”, если можно их так охарактеризовать.
Вторая сторона — с завтрашнего дня норма хлеба уже 150 г в день плюс отдача талонов даже за суп и за гарнир к котлетам или вообще к чему-либо мясному. Итак, голод вступил в свои права, и это дни и терпения, и дополнительного страдания. Силы убывают, чувствую и по себе. Сегодня я должен был обходить помещения третьего этажа и за 30–40 минут сильно устал. Идя с работы, взял обычный быстрый темп, хотелось побыстрее дойти, т к. в любой момент мог начаться обстрел. Прошел половину дороги и устал, пришлось замедлить шаг. Вчера весь обед состоял из котлеты с чечевицей (мясной и крупяной талоны), а сегодня — из 45 г колбасы и смеси чечевицы с кормовой свеклой на гарнир. Это еще менее сытно, но опять же — мясной и крупяной талоны вырезаны. Правда, когда прихожу, то разогреваю себе оставленный мне со вчерашнего вечера дежурный суп, очень жидкий, и ем, конечно, без хлеба. А в 8–8.30 — два стакана какао. Вот и весь дневной рацион. Как будет дальше? Если не прорвут немецкого блокадного кольца — будет хуже, прорвут — сразу положение улучшится. Вывод один — надо терпеть и ждать. Одна надежда — на прорыв блокады, что тесно связано с положением под Москвой. Надежды на выезд нет. Но унывать нельзя, думаю, что до января 42 года я как-нибудь дотяну с тем, что у меня есть, а на более поздний срок загадывать нет смысла.
Говорят, на основании захваченных немецких документов установлено, что немцы признают взятие Ленинграда атакой невозможным, решили взять его голодом, что и осуществляют. Ну, еще посмотрим, чья возьмет. Русский народ вынослив.
13.ХI. 10 час. вечера
‹…› На Кузнечном рынке идут жалкие, но, по существу, ужасные попытки товарообмена. Один держит 6 серебряных чайных ложек, выкрикивает — 200 г хлеба за ложку; там — отрез мануфактуры, новая шевиотовая кофточка и пр. Все предлагается за жалкие граммы хлеба. Сделок почти нет. А ведь это уже настоящий голод, отчаяние выводит человека на рынок, а дальше, когда ложки будут съедены, а это будет сегодня или завтра, то вскоре — смерть. Ведь так. Не надо закрывать глаза перед такими явлениями, и надо иметь мужество смотреть в глаза этой правде. Я еще не дошел до этого и не хочу думать, что дойду. Пока я еще некоторое время смогу держаться, и этого уже достаточно. А дети? Что будет с ними? Но сдача Ленинграда — это тот же голод плюс ужасы немецкой оккупации, о которой столько пишут и говорят по радио. 1918 год с его голодом — это, говорят местные жители, пустяк по сравнению с 1941 годом. Говорят, что все усилия направлены к тому, чтобы освободить от немцев железные дороги, но у нас мало снарядов. Подвоза нет, а того, что вырабатывает город, не хватает, чтобы бить ураганным огнем. А без этого наступление повлечет массу ненужных жертв и может не увенчаться успехом. ‹…›
12 ч. 25 мин. Только что кончился налет, начавшийся в 11 час. Ураганная стрельба зениток. Снова для налета облюбовали в числе прочих и наш район. Слышал свист бомб и четко 5–6 взрывов недалеко, затем еще, кажется, 3 взрыва, точно трудно определить, они сливались с выстрелами мощных зениток. Что-то наделал, скольких угробил? В прошлый раз около Витебского (вокзала) разрушил 2 дома, на Международном около Технологического института и еще где-то. Завтра, быть может, кое-что узнаю. Я не пошел в убежище, как-то боюсь я их, т. к. в Ленинграде чуть ли не 8 из них уже разрушены с большим количеством жертв, и только одно выдержало прямое попадание. Вот вам и подготовка укрытий для населения. Никто ни за чем не следит и не заботится своевременно. Спать, хотя едва ли скоро засну; это для меня уже как правило.
14.ХI, 12 ч. 50 мин. ночи
Только что окончилась последняя тревога этого дня. Короткая. Перед этим длилась два с половиной часа. И вообще сегодня началось в 6 часов утра, и вот до сих пор то ли 8, то ли 9 тревог. Ужас, не в смысле последствий, их я не знаю, а в том, что абсолютно ничего невозможно делать. Сегодня вообще тяжкий день. Вчера заснул около 2 часов ночи, проснулся в 6 — тревога. Переждал, лег одетый, подремал и начал свой немудреный завтрак — полтора стакана кофе (увеличил на полстакана), 40 г хлеба намазал топленым маслом и положил два тоненьких кусочка сыра. Еще осталось на завтра. Опять тревога, служба, там ряд тревог. Вчера была сброшена на наш институт масса зажигалок — 27 штук, но все потушили. В Летнем саду был целый фейерверк, весь сад усыпан был зажигалками, но тоже все потушили. Там же возле Инженерного (замка) попала в сад огромная фугаска, воронка чуть ли не в 7 метров. Дальше позабыл уже, куда попали фугаски, знаю, что у Финляндского вокзала и по Выборгской стороне Каменному острову сильно попало.
Около трех ушел на перерегистрацию карточек, захватив с собой груз — три кирпича для буржуйки. По дороге сказали, что какао дают на Гороховой. Встал в очередь — тревога разогнала. Было сравнительно тихо, вышел со двора, смотрю — снова маленькая очередь. Я тоже встал. Явился милиционер, опять разогнал. Я в парадную вошел последним. Только кончилось, я с кирпичами шибко пошел в очередь, и сразу в лавку пустили. Получил 200 г какао — и домой. По дороге посмотрел разрушенный за 2 дня перед этим дом напротив нас по другую сторону моста через канал. Под очень большим углом прошла бомба, пронизала все этажи и разорвалась во втором. Все вынесено вон, в том числе и второй этаж, передняя стена и часть боковой. Ярус квартир срезан сверху донизу. Правда, как говорят, дом плохо построен был, но если там кто-то был, то это, конечно, ужас.
Зашел домой, оставил кирпичи и какао (его практически нет в городе, и я рад, что удалось достать; этого мне на три недели хватит) и пошел в домоуправление. Кончилась моя регистрация в половине десятого (это с 5 ч. З0 мин.), так умно организовали. Ну, как и вообще все, если вместо головы кочан капусты. Измучился усталостью, голоден, как собака, т. к. на обед — только водяной суп с 4 кусочками картофеля и 40 г хлеба. Пришел и сейчас стал варить макароны, готовить какао, на которое должна пойти вода от варки макарон. Двойная польза: и экономия топлива — вода горячая, и что-то в ней после макарон остается, выбрасывать — преступление. Еще и не сварилось — тревога. А перед этим во время регистрации (которая продолжалась) тоже была двухчасовая тревога. Не стал снимать кастрюльку с керосинки и потушил ее, только когда началась стрельба. Потом стихло, я вытащил макароны, посолил сильно, полил постным маслом и, не ожидая конца тревоги, съел. А какао поставил на “электричку”, что безопасно в пожарном отношении. Все и закончил в 11 часов, а суп ел в час дня. Около 12 — тревога; сон прошел, и вот дописываю и — спать.
Вот таковы наши дни, дни и дни. Как мало в них жизни, только волнения, голод и у многих — страх смерти.
15.ХI. 10 ч. вечера
Сегодня тихо. В час была тревога, да около пяти начали нас обстреливать, говорят, район Большой Морской ул., но думаю, что и где-то около института; уж очень был силен звук разрыва, стекла дрожали. За выстрелом очень скоро слышался разрыв, значит, откуда-то с близкой дистанции идет обстрел, никто ничего не знает, и говорить запрещают и о фронте, и о голоде, и о бомбежках, словом, обо всем, кроме, пожалуй, погоды, которую обсуждать разрешено. Непонятен мне смысл этих запретов.
При разрушении дома напротив нас было очень много жертв, т. к. задавило многих из тех, кто стоял под рухнувшей проездной аркой. Трупы еще и вчера откапывали. Груда мусора там огромная. Где-то на Таврической улице в один дом попало сразу 4 бомбы, причем одна небольшая взорвалась, а три — нет. Две из них удалось обезвредить безболезненно, а третья в процессе обезвреживания взорвалась, и кое-кто из работавших, видимо, погиб. Опасная это все же вещь.
‹…› Дровяной вопрос мой назначили на понедельник, но печь неизвестно когда будет, да еще и установка ее сложной будет, в стену надо вделать железный кронштейн. Иначе места нет. Ну, да что делать, вооружусь терпением, как делаю это и по всем вопросам.
17.XII. 10 ч. 30 мин. вечера
Городская жизнь идет нормально, народ ходит, но кое-кто шатается от слабости, в основном — старые люди. Трамваи не ходят или ходят изредка, улицы и тротуары забиты пешим народом. Работают, сидят без света, и тогда работа идет плохо, работают в плохо отапливаемых помещениях, работают голодные, но работают. Многие не выдерживают и умирают, и тогда после смерти — драма. Гроб делать некому и не из чего, могилы сторожа соглашаются рыть только за продукты. Райсоветы организовывают похороны в братских могилах, т. к. и отдельного транспорта, чтобы возить умерших на кладбища, конечно, нет.
‹…› Я здорово изголодался, сил нет, иногда валюсь с ног и ухожу с работы в середине дня, с трудом добираюсь до дома и тогда ложусь на 2–3 часа, пока не приду в себя. Но в 7 часов надо готовить обед, надо работать. Кожа трескается, долго не заживающие, гноящиеся ранки — обычное явление, пальцы онемевшие — трудно работать, руки опухшие, хотя и не очень сильно. Вынужден был тронуть ранее неприкосновенный запас — шоколад и сухари, которых у меня крайне мало, но надо идти на риск в расчете на улучшение в январе, до которого иначе можно и не дожить. Продуктов в лавках нет, хлеб — ужасающая тяжелая замазка. 125 г — это буквально один укус, а надо растянуть этот кусочек на три раза… ‹…›
18.ХII. 11 часов вечера
Сильная слабость сегодня, тяжело двигаться, вечером сильно хотел есть. Думал обмануть голод, съев с какао два сухарика из неприкосновенного запаса. Затем не выдержал, сварил 8 шт. маленьких, с орех, картофелин, а все же есть хочется. Лягу спать, т. к. больше есть нечего, а готовить нет сил. Так плохо давно уже не было. Завтра уйду с работы часов в 12.
Был короткий обстрел с 4 до 5 часов.
Как счастлив я продолжающимся разгромом под Москвой. Бегут, мерзавцы, бросая орудия, танки и даже самолеты. Ужас навевают сообщения о зверствах немецкой сволочи в занятых городах. Здесь я не боялся ни голода, ни холода, это очень тяжело, но пережить можно. С чем не мирился никогда, так это с возможностью занятия Ленинграда врагом. Это верная гибель и, скорее всего, мучительная. Когда я видел баррикады на улицах, когда строили ДОТ на углу Сенной и Демидова, когда я понял, что готовятся к уличным боям, что Сенная тоже, возможно, будет одним из центров этих боев, у меня мурашки пробегали по спине, и я думал, что больше не увижу своих дорогих и далеких. Реальная угроза была, ведь они в Лигово, в Стрельне, у Пулково — кругом, двигались по берегу Невы от Шлиссельбурга. Скверно было тогда на душе. Теперь я уже уверен, что взятие Ленинграда не по носу немцам. Мы и здесь продвигаемся с востока, шаг за шагом очищая Северную дорогу. Хоть бы это кончилось в декабре, чтобы в январе легче было хотя бы в смысле голода. Будем надеяться, что с января норма продуктов увеличится. Теперь спать.
20.ХII. 10ч. З0 мин. вечера
Только что кончился концерт из произведений Чайковского, музей которого в Клину разорен варварами. Концерты все расширяются во времени, это бодрит, т. к. чувствуются сильные перемены к лучшему на фронте. Налетов давно уже не было, слегка надеюсь, что их больше и не будет, по крайней мере, ежедневных. Но риск, конечно, все же остается.
Сегодня рано ушел с работы, в начале первого (ночь очень плохо спал), решил заняться “домхозом”, т. к. воскресенья не хватает, а в потемках, бродя с лампочкой в руке, что же сделаешь. Затопил печку, разогрел принесенный обратно обед, вымыл голову, сам слегка обмылся, сменил белье. Это при теперешних силах моих — тяжелая работа. Заодно почистил комнату, вынес мусор и пр. Потом лег и лежал часа полтора. Немного дремал. Затем сделал хозяйственную полочку рядом с плитой, что заняло еще часа полтора, В половине девятого вновь затопил печку, сварил какао, обед на завтра и вот только сейчас все закончил. Как все медленно делается — медленные шаги, медленные движения, постоянные присаживания — устают ноги чуть ли не после каждого шага.
Говорят, что с завтрашнего дня нам прибавят норму хлеба. Впрочем, говорят об этом уже 10 дней. Хочется верить, но вряд ли это будет.
Сегодня в дополнение к какао и кусочку хлеба съел 3 сухарика, впрочем, и 10 съел бы. Уж очень долго продолжается голодовка — третий месяц.
‹…› Сегодня, возвращаясь с работы, сел в трамвай, проехал одну остановку, это много значит. Только вышел, слышу, начался интенсивный обстрел, народ бежит. Я секунду подумал, быстро, насколько мог, прошел до Сенной, свернул вправо и проходными дворами попал к себе. Только придя домой, успокоился. Обстрел, очень частый, продолжался около получаса, потом прекратился. Вот, сволочи, ну что им дает этот обстрел в военном отношении — нуль. А народ гибнет, здания разрушаются.
Заканчиваю свой день. Мыть руки, мазать глицерином и спать.
21.ХII. 11 ч. 40 мин
Только что кончил “домхоз”. Много дел было, а сил мало, все шло черепашьим шагом с отдыхами и присаживаниями. Окончательно поставил трубу для печи, хотя вторую подставку установить толком и не успел, напилил и наколол дрова — 10 поленьев, сварил обед на сегодня и на завтра (вчера вечером сделать это не было сил), а тут еще, я только собрался затопить печь, — налет в 3 часа. Из-за этого опоздал с обедом на полтора часа и обедал только в половине шестого. В 8 часов намочил носовые платки и наволочку, выстирал и вот только сейчас закончил, а то нет чистых платков, для человека сытого — пустяк, но для истощенного почти трехмесячной голодовкой это большая работа.
После обеда полежал и заснул на полтора часа. Взялся уже за неприкосновенные запасы продуктов, надо как-нибудь поддержаться, а то боюсь совсем слечь, потому что тогда — конец. Рассчитываю на увеличение норм с 1 января и поэтому иду ва-банк. Вечером — кусочек плитки шоколада и саговая каша, 50 г как дополнение к обычному рациону. Я научился ее готовить с подсолнечным маслом и маленькой ложечкой сахара — хорошо. Хотел еще испечь лепешки из кофейной гущи, но не успел, а жаль — было бы еще дополнение к хлебу.
Кроме налета, был еще короткий обстрел, но я, сидя в кресле, никак уже не реагировал ни на то, ни на другое — какое-то безразличие и бесконечная усталость.
22.ХII. 2 часа ночи
‹…› Со службы занес кое-что нашему сотруднику, изголодавшемуся так, что уже не встает. Это тот же, что ко мне заходил, когда я был болен. Послали ему, взяв в столовой по его карточкам 200 г горчичного масла, 150 сливочного и грамм 200 муки. Вид у него ужасный. То был опухший, а теперь щеки ввалились, почти ни на что не реагирует, речь нечленораздельная, стонет и хрипит. Что ему эта посылка, когда он, по-моему, уже переживает агонию. Только немедленно в больницу на лечение и усиленное питание, это спасет. А так — дорога только на кладбище. Вот итог жизни по тем нормам, которые дают карточки. А сколько таких? В большом городе это мало заметно, но думаю, что смертность от голода огромна. Вчера наш сотрудник купил у мальчишки 250 г хлеба (очевидно, украл где-то) за 50 руб. — вот цены. Да, город переживает дни ужаса и самой разнообразной насильственной смерти. И это — перемены за каких-то 3–4 месяца. Завтра буду говорить с директором, может, сумеет устроить его в какую-нибудь больницу, хотя голодающих ни в какой стадии в больницы не принимают — кормить нечем. Среди наших институтских служащих тоже много опухших. Очень много пьют, чтобы заполнить пустоту в желудке, а вот этого-то как раз и нельзя. Я выпиваю в день четыре с половиной стакана жидкости (кофе, какао и суп), и то руки пухнут. Правда, в последнее время, благодаря несколько усиленному, хотя и голодному рациону, немного меньше. Только всегда онемевшие пальцы на руках и ногах. Да говорят, что и лицо немного отекшее, хотя я этого не замечаю.
Писем нет, газет тоже. Подписался на “Московскую правду” на 1 квартал 1942 г. Послал Женюре бодрое письмо, конечно, ни о какой действительной картине моей жизни — ни звука Зачем?
Четвертый час, лягу. Достаточно наговорился сам с собой. А все же, когда так “поговоришь”, как-то легче на душе становится, спокойнее для нервов.
24.ХII. 11 ч. З0 мин вечера
Вчера не беседовал. Много дел навалилось, устал. Все шло очень медленно, а тут еще постельное белье сменить надо было — труд по нынешним временам немалый. Сегодня, т. е. в ночь на сегодня, впервые за много дней спал хорошо, заснул в 12 и проснулся около 7 часов. Но почему-то с утра была слабость, а на службе пришли с очередной проверкой МПВО, и мне, как начальнику штаба, пришлось много походить, отложив свой обед до половины второго. Пообедав, совершенно обессилел и вынужден был тут же в нашей комнате улечься на диван. Забегали, один предложил валерьянку, я отказался. Пришел директор, спросил, в чем дело Я, лежа, ответил — слабость. Подождите, говорит, я сейчас сварю вам стакан настоящего кофе. И действительно, минут через 20 приходит, приглашает к себе. Пошел, выпил стакан кофе с леденцами, стало лучше. Поговорили минут пять, я ему достал еще нужные чертежи. Принесли мне по моей просьбе толстую палку, и так с палкой часов около 4 я дошел да дому. Кое-что сделал, через полчаса прилег, пролежал больше часа, пришел в норму и принялся за обычные дела. Да, если такое положение продлится и на январь — будет скверно. Но все говорят (будто бы уже и постановление Ленсовета есть), что с 1 января количество продуктов нам увеличат и хлеба будут давать 300 г, а не 125. Вот это было бы хорошо. Пока же народ умирает в основном от истощения. У нас на днях два студента умерли, а перед этим студентка. Одна сотрудница наша попала под обстрел на Сытном рынке, вот уже 4 дня не могут ее разыскать, и неизвестно, что с ней. Кругом драмы одного и того же порядка. Гробов не делают, даже официально запрещено — нет ни людей для этого, ни материалов. Хоронят, завернув во что придется, вплоть до рогожи, и — в братские могилы. Индивидуальные рыть некому, да и сил ни у кого нет для такой тяжелой работы. Да, голод на все наложил свою властную руку. Но мне необходимо во что бы то ни стало перенести все это, пережить, чтобы увидеть своих, увидеть освобождение своей Родины, увидеть гибель немецких варваров. А конец их предрешен. Думаю, что они уже не оправятся от тех ударов, которые мы им наносим, да еще и англичане их бьют в Ливии. Надо только максимально использовать нашу великую союзницу — зиму, на которую немцы не рассчитывали и жестоко ошиблись. ‹…› Дай Бог, чтобы происходящее было не просто переломом на фронте, а прочным началом их конца. Тогда весной была бы надежда увидеть всех своих у себя. Ах, как это было бы хорошо! Только бы не попасть под слепой случай обстрела или бомбежки.
Сегодня днем был короткий налет.
Ну, достаточно, пора ложиться. Освещаюсь керосином с соляровым маслом. Лампочка горит более тускло, но зато экономится керосин. Масла притащил все же около литра.
Трубу буржуйки окончательно закрепил стойками с железными “рогачами”. Теперь остался кафель. На днях и с этим закончу.
26.ХII. 1 ч. З0 мин. ночи
‹…› Вчера ушел с работы в половине третьего, сегодня — в половине одиннадцатого. Сил нет никаких. Ужасающая слабость, видно, дошел до предела, переходить который уже нельзя. Был в поликлинике, завтра утром пойду к врачу. Дадут бюллетень — хорошо, не дадут — буду отдыхать за свой счет. Уже это согласовал. Да и так все видят и знают, что на работу я уже не ходок. Буду пока сидеть дома, до предела, насколько, разумеется, возможно, увеличу свою кормежку и постараюсь поправить положение. Надо во что бы то ни стало задержать дальнейшее падение сил.
‹…› Со вчерашнего дня нам увеличили норму нашего, на 80% суррогатного, хлеба со 125 до 200 грамм. Это прекрасно. Говорят, что с 1 января еще увеличат. Хоть бы так, хоть бы немного сократилась эта ужасная голодовка. А сколько людей умирает, и некому хоронить. В нашем общежитии вот уже две недели лежит умершая студентка и неделю —два умерших студента. Так же, видимо, и в других местах.
В ночь на сегодня умер сотрудник из моего отдела, второй, очевидно, пойдет по той же дороге через 2–3 дня. Есть, наверное, и еще кандидаты на этот путь. Вот и беру отпуск — не хочу быть кандидатом.
31.ХII. 11 час. вечера
Итак, кончается 1941 год, год войны, ужасов и страданий многих миллионов людей, находящихся сейчас под властью проклятых немцев, страданий людей, потерявших своих близких, страданий беженцев, для многих из которых это беженство вылилось в тяжелые бедствия и переживания, ужасов бомбежек, обстрелов, неизвестности, ожидания немецкого плена и, наконец, последняя грань — голод, как у нас, ленинградцев. Многие тысячи смертей от бомб и снарядов, и еще большие тысячи — от голода, который сейчас властвует над всеми другими переживаниями. Плюс к этому — отсутствие света, в большинстве домов — отопления (вот уже две недели как отключен и наш дом), вода дается с перебоями, трамваев нет. Вот в таких условиях мы, ленинградцы, заканчиваем 1941 год, будь он проклят отныне и до века, и будь прокляты немцы и их фашизм, приведший нас к такой жизни. Верю, что 1942 год, хотя он тоже будет не из легких, явится новой зарей возрождения России, и в то же время он должен быть и будет могилой для всех немецких варваров, начиная с их проклятого фюрера и кончая последним бандитом-коричневорубашечником, сидящим сейчас на нашей земле в холоде, голоде и во вшах. Пусть Новый год принесет им лишения и смерть. Да будет так!
Вчера был в институте, приходил за карточками. У входа встретился с директором, “Ну, чего же вы пришли? Получили мою записочку с приложением?” — “Нет, ко мне вчера никто не приходил. А пришел я за карточками”. — “Ну, так вот, когда кончится ваш бюллетень, отдыхайте еще месяца 2–3, набирайтесь сил и потом возвращайтесь работать. Содержание вам будут выплачивать полностью”. Вот такой разговор произошел у меня с Ришесом (директор института), пока мы шли по вестибюлю. То же я прочел и в его записке, которую сохраню. Я никогда не забуду его слов, его внимания ко мне, которое трогает до глубины души. А передал он мне с запиской пивные дрожжи, я их мажу на хлеб вместо масла. Мой заместитель послал мне грамм 300 сыра, который я за завтраком тоненькими ломтиками кладу поверх дрожжей. От замдиректора — пузырек с рыбьим жиром и немного витамина из хвои. Все это очень хорошо для того, чтобы приостановилось мое истощение. Я же добавлю к этому две каши в день. Решил добивать то, что у меня еще есть, кризис наступил, о будущем сейчас думать нельзя. Что будет дальше, загадывать не буду, но тяжелее быть не должно, потому что тяжелее уже некуда. Надеюсь на фронт и окончательный прорыв блокады. ‹…›
А теперь — ложиться спать в ледяную постель, конечно, не раздеваясь, и согреться. 12 уже пробило — настал 1942 год, и пусть он принесет немцам смерть, всем нам — победу, нашей семье — встречу весной здесь, в этой комнате, в которой я пережил дни, недели, месяцы кошмарной жизни Ленинграда конца 1941 года.
14.I. 9 ч. 30 м. вечера
Положение ухудшается. Дом остывает медленно, но неуклонно. В комнате 3,5 градуса. Трехкратная топка повышает температуру на 2–3 градуса, но очень быстро термометр опускается до прежней отметки. Значит, скоро может дойти до того, что вода будет замерзать в комнате. Во дворе сплошная клоака. Почти все уборные замерзли, поэтому все выливается прямо во двор. Весной, когда начнет таять, будет ужас, возможно, эпидемии и прочие последствия антисанитарии.
С хлебом совсем плохо: то были очереди, а сегодня в ряде районов, в том числе и в нашем, в магазинах пусто. Говорят, не хватает воды и топлива на хлебозаводах, что весьма вероятно. Сегодня хлеба не получил. Заведующий булочной говорил, что сегодняшний талон не пропадет, его отоварят завтра.
Вновь проводил инвентаризацию продуктов. Все то же — до 1 февраля. Начало февраля буду жить тем, что даст (если даст) январь. Радио не работает во всем нашем и соседнем районе. Словом, все разваливается, и что делается на нашем фронте — не знаю.
Да, ленинградцы — народ героический, а вернее — великомученики А сколько здесь людей, положение которых еще тяжелее моего!
Руки и ноги по-прежнему отекшие, как вчера.
Все, точка, спать — холодно.
Окончание следует