Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2004
С Ириной Владимировной Лермонтовой судьба сводила меня несколько раз, и всегда казалось, что в ее визитах в наш город была какая-то заданность, словно северная столица неизменно притягивала ее к себе. Ближе познакомившись с этой удивительной женщиной у ее сводной сестры Татьяны Владимировны Лермонтовой, я еще больше утвердился в этом мнении.
Действительно, с Санкт-Петербургом ее связывало очень многое. И не только громкая фамилия. Как и у старшей сестры, у Ирины Владимировны здесь были глубокие корни и часть души. И та, и другая могли сказать о себе словами поэта:
О, петербургские камни,
Разве вас можно забыть,
Если потрогать руками,
Душу свою вам излить?!
Представительницы старинного лермонтовского рода, они всегда обращали свои взоры к великому городу и поэту, чей гений впервые ярко вспыхнул в Петербурге. По стечению обстоятельств, их отец Владимир Михайлович Лермонтов, полковник 12-го Ахтырского гусарского полка, герой Брусиловского прорыва, учился в Петербурге на Высших кавалерийских курсах, наследовавших традиции той самой Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, которую в свое время оканчивал и Поэт. Здесь же во втором браке он был женат на Марии Владимировне, дочери петербургского градоначальника Владимира Федоровича фон дер Лауница.
Петербургское благородство и интеллигентность явно проступали в облике обеих сестер. Старшая из них, Татьяна Владимировна, до 1918 года училась в Смольном институте благородных девиц и эвакуировалась вместе с ним в том же году в Черкасск. Вернулась она в Ленинград только в 1935–1936 годах, после многих злоключений. К тому времени (1931 год) отец был уже необоснованно репрессирован и находился на ББК (так назывался Беломорско-Балтийский канал). Из ссылки он вернулся оправданным по всем статьям, но надломленным и больным. На страну в то время обрушилась Отечественная война, и как специалист военного дела Владимир Михайлович был направлен на работу в Оборонстрой — начальником гужевого транспорта, на Север, в знакомые ему места.
Но об этом позже. А пока вернемся в 1939 год, когда восемнадцатилетняя Ирина приехала в Ленинград поступать в Педагогический институт имени А. И. Герцена на филологическое отделение и, успешно сдав вступительные экзамены, полной грудью вдыхала Ленинградский воздух вместе со своими новыми подругами, среди которых ей особенно понравилась Любовь Соколова, — будущая народная артистка Советского Союза. Вот тогда и состоялась встреча Ирины Владимировны со своей старшей сестрой…
Однако восторженные впечатления от города были нарушены страшной войной. Вот как об этом вспоминает в своих записках И. В. Лермонтова спустя 60 лет после ленинградской блокады.
* * *
“Ленинград, январь 1942 года. Блокада.
Когда объявили войну, мы сдавали экзамены. После них надо было ехать домой на лето. Я же все взвесила и решила, что делать этого не следует, так как потом в Ленинград попасть будет трудно… Со мной согласились и многие девушки с нашего курса. Но как и на что жить? Прочитали в газете объявление о наборе рабочих на мебельную фабрику, которая, как и многие другие предприятия, перешла на выпуск военной продукции: снарядных ящиков, маскировочных сетей и т. д. Сначала думала, что не смогу выполнить трудовую норму, однако постепенно наловчилась и догнала до двух с половиной норм.
Но вот начались бомбежки и артиллерийские обстрелы районов города. Нас, молодых, мобилизовали на оборонные работы. Под Волосовом и Кингисеппом мы копали противотанковые рвы и окопы, по полдня простаивали в ледяной воде: время было уже осеннее, холодное. Вскоре нам прислали замену, и мы вернулись в Ленинград, где я тотчас же заболела суставным ревматизмом.
Занятия в институте продолжались по сменам: месяц мы занимаемся, затем снова едем на оборонные работы. Пока все было терпимо, но вот в октябре у меня пропали все продуктовые карточки… Первые три-четыре дня было очень трудно. Сначала девушки хотели делиться со мной хлебом, но я категорически отказалась: они сами получали незначительные крохи. Мне дали пропуск в столовую, по которому отпускали суп, — единственное, на что я могла рассчитывать. Пришлось оббегать все аптеки, накупить сен-сена (мятных лепешек), горчицы, которая мокла у меня восемь дней. Постепенно горечь исчезала, получалась горьковатая мука. Успела купить и столярного клея, который раскалывала на мелкие кусочки и варила до состояния киселя. Так и существовала… Ее дождалась конца месяца, когда наконец получила продовольственные карточки. Не верила своему счастью! Домой об этом не писала, так как знала, что помочь мне родители не смогут.
В период блокады пришлось столкнуться с большими трудностями и лишениями. В городе не было электричества, водопровод не работал. Трамваи не ходили. Топить было нечем: столы, стулья, шкафы — все пошло в ход. И все-таки продолжала ходить на лекции и аккуратно конспектировала. Хотелось сдать экзамены, чтобы не потерять последний учебный год. До окончания института мне оставалась всего полгода.
В это время начались разговоры об эвакуации военных заводов и фабрик. Мы с девушками из общежития ходили дежурить в военный эвакогоспиталь, который помещался в здании нашего института. Чем могли, помогали фронту и тылу.
Однажды в выходной день я пошла к одной девушке за конспектом и у нее плохо себя почувствовала. В общежитие вернулась только через пятнадцать дней, но наша комната оказалась закрытой. В общежитии сообщили, что все студентки, с которыми я жила, эвакуировались в восемь часов утра, решив не сдавать экзамены. Кроме меня и Нади Скляренко… Я вошла в соседнюю комнату, где узнала, что Надя осталась из-за плохого состояния здоровья. Просидела там долго. Выхожу из комнаты, иду по зигзагам нашего общежития и вдруг вижу Надю, но узнаю с трудом. Она передвигалась ощупью, держась за стенку. С трудом мы открыли дверь в свою комнату. Там все было разбросано, валялась битая посуда, тетради, книги. Я утешала подругу, как могла, ссылаясь на то, что сама два месяца мучилась без карточек.
Надя вскоре уснула. Ночь эта показалась мне вечностью. Я дрожала от холода и не могла согреться. Под самым окном грохотала зенитка, где-то звенели и сыпались стекла. С трудом дождалась утра. Вошла Сима Г., которая жила рядом. Мы склонились к Наде и обнаружили, что она мертва…
В нашу комнату переехали девушки с геофака. Вместе с ними я много занималась и сдала экзамены на отлично…
В конце сессии прошел слух, что институт должны эвакуировать в Пятигорск. В конце 18 марта мы отправились в путь.
Не доезжая Тихвина километров семьдесят, наш эшелон остановился. Мы спустились, чтобы набрать снега, но состав неожиданно тронулся. Поднялась паника…
Когда подъезжали к Вологде, я почувствовала, что в таком состоянии не смогу доехать до Пятигорска. При медосмотре у меня обнаружили дистрофию второй степени в острой форме и посоветовали отыскать родных и ехать домой.
Но куда? Ведь последнее письмо от них из Пудожа я получила девять месяцев тому назад. И все-таки решила ехать в Пудож поездом до Няндомы, а затем пересесть на попутную машину и добираться на ней в Пудож. Это почти 270 километров. Так я и сделала.
В Каргополе случайно встретила знакомую Марию Акимовну Рябоконь. От нее узнала, что родители живут на станции Ерцево Северной железной дороги. Обиднее всего было то, что эту станцию я проехала на поезде, когда направлялась в Няндому. На несколько дней остановилась у Марии Акимовны. Послали телеграмму в Ерцево с запросом о местонахождении родителей. И вот на мое счастье пришел ответ с адресом. От радости земли не чувствовала под ногами.
11 апреля я прибыла домой. В первый день, когда передо мной поставили суп, вареную картошку в мундирах и хлеб, я не верила, что все это мне и я могу спокойно есть…
Через два месяца я поправилась. В августе мы переехали в Воронино. В первое время как мобилизованная работала в полеводстве.
В Ерцево отец в то время был начальником транспортной части, работал для нужд фронта. Позже мы перебрались в Мелитополь Запорожской области.
В 1946 году пришло предписание из Москвы о том, что папе как родственнику поэта М. Ю. Лермонтова предоставляется жилплощадь в Пятигорске, и мы переехали в этот столь близкий сердцу город. В 1954 году отец умер и был похоронен на старом пятигорском кладбище рядом с местом первоначального погребения Поэта. Я же много лет проработала начальником спецчасти и заведующей библиотекой в Ставрополе”.
* * *
С тех пор прошло много времени, но Ленинград—Санкт-Петербург продолжает, как магнит, притягивать к себе бывшую блокадницу. Разве могла она забыть все то, что пережила в этом городе в дни своей молодости!? Не случайно ее подвиги были отмечены медалями “За оборону Ленинграда”, “За боевые заслуги”, “За победу над Германией” и многими другими, в том числе “Ветеран труда”, которые так дороги ее сердцу. В канун 60-летия снятия блокады ее поздравил Президент России В. В. Путин. В своих тревожных снах она все еще остается на улицах нашего города, видит своих измученных, но стойких подруг, верящих в близкую победу…
Об этом мы не раз беседовали с Ириной Владимировной во время ее свиданий с любимым Петербургом. Она помогла мне установить связь с народной артисткой СССР Любовью Соколовой, которая так по-доброму отозвалась о своей подруге.
По-прежнему для Ирины Владимировны родственным островком остается квартира Татьяны Владимировны на улице Рубинштейна. К сожалению, сама хозяйка ее, тоже героическая женщина, уже ушла из жизни, но светлый образ старейшины Лермонтовского рода хранится в сердцах всех родственников.
С благодарностью вспоминаю о ней и я, ведь Татьяна Владимировна вместе с сыном Вадимом Николаевичем и Ириной Владимировной стояли у истоков моих книг “Лермонтовы” (очерки о великом поэте и его родственниках) и “Поручик Лермонтов” (страницы военной биографии поэта), помогая своими воспоминаниями и семейными архивами. Они же познакомили меня с президентом Ассоциации “Лермонтовское наследие”, правнучатым племянником поэта Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, внуком Владимира Михайловича, объединившим в подмосковном Середникове всех родственников поэта и восстановившим саму столыпинскую усадьбу, где в юности поэт провел четыре счастливых лета. По их советам я побывал в Пятигорске, Тарханах, и других лермонтовских местах, встретился в Пятигорске с Юрием Владимировичем Лермонтовым, сыном Владимира Михайловича, который провел меня к месту первоначального погребения поэта и познакомил с сотрудниками домика-музея М. Ю. Лермонтова в Пятигорске.
Вместе с родственниками великого поэта я несколько раз побывал в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге, куда Ирина Владимировна, как и другие члены ассоциации, передала для Лермонтовской энциклопедии ряд документов. Ей там выдали специальную справку о том, что она является родственницей М. Ю. Лермонтова. Ее подписали видные ученые В. А. Мануйлов и С. А. Фомичев еще в 1979 году.
Вспоминаю, как несколько лет назад у дома на Садовой 61, где впервые на всю Россию прозвучал голос Лермонтова в гневном стихотворении “Смерть поэта”, И. В. Лермонтова очень сокрушалась, увидев, в каком запустении находятся это здание и покосившаяся мемориальная доска. К сожалению, администрация города до сих пор ничего не предприняла, чтобы исправить это положение и, более того, создать здесь наконец-то Лермонтовский музей. Даже в год 300-летия Санкт-Петербурга не вспомнила о его великом сыне.
Три года тому назад Ирина Владимировна отметила свой большой юбилей, но я все еще вижу ее молодой и удивительно красивой женщиной, какой она запечатлена на одной из своих довоенных фотографий. Именно такой я представил ее на улицах нашего города, с которыми навсегда связаны ее многотрудная жизнь и судьба.