Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2004
Дверь, открытая всегда
Голик Н. В. Этическое в культуре. —СПб., 2002. — 255 с.
“Опять об этике?! — равнодушно подумает некто, оказавшись у магазинной полки. — Что нового можно сказать после библейских заповедей и по прошествию двух с лишним тысячелетий истории европейской гуманитарной мысли?” Добавим сюда прочно вошедшие в тезаурус современного интеллектуала японское “бусидо”, китайское “дао”, индусское “лиль” и прочие этические ориентиры, — получится, что и вправду, как мудро заметил Экклезиаст, “нет ничего нового под луной”. Вместе с тем нравственность что боль при пожаре: не почувствуешь, покуда не обожжешься или пока не загорится твой дом. А пожар уже начался. Не будем повторять ставшие привычными суждения об экономическом спаде, политической стагнации, потере национальной идеи в нашей некогда великой стране; о смене парадигм в мировом культурном сознании и т. д., и т. п. Поражает другое. В первые сентябрьские дни средства массовой информации рассказывали о захвате террористами и гибели сотен детей в осетинской школе, а по параллельным каналам извивалась певица с жестами стриптизерши и демонстрировались боевики, где тоже гибло множество людей, но ни авторов, ни зрителей все это давно не волнует: законы жанра. Реальность пародирует известный тезис Чернышевского об искусстве как учебнике жизни, и действительные налетчики осуществляют сценарии, подробнейшим образом смоделированные кино. “Менты” из телевизионных сериалов без ордеров врываются в квартиры, а сыщики шантажом выбивают признания. Где порог чувствительности у современного россиянина? Каковы последствия постоянного зрелища виртуального страдания и морального беззакония? Как жить дальше, когда в заложники берут детей и учителей? Задача жизни — ставить вопросы, задача философии — на них отвечать.
Н. В. Голик, автор книги “Этическое в культуре”, относится к тем, чья профессия думать, говорить, писать. Заметим, что автор книги — университетский профессор, а это, как известно, есть некий “знак качества”, что и подтверждается монографией. Здесь чувствуется опыт и рефлексия педагога, одаренного диалогичностью. Продуманная интрига отдельных “кусков” придает тексту плотность и напряженность, но ведь автор привык к оппонированию, — и он разворачивает многоголосье в партитуре текста.
Очевидно, что большая часть книги рождалась не в отстраненной, академической тиши кабинета, а инспирировалась атмосферой студенческой аудитории, когда приходится сочетать учебную программу (сколь бы авторской она ни была) с безукоризненной проработанностью тем (педагогика не терпит дилетантизма и фельетонистской “легкости в мыслях”). Обосновать и убедить — презумпция дидактики, но поскольку здесь речь идет об этике как науке о нравственности, то любая идея приобретает дидактический окрас, наполняет текст полемическими интонациями и “выходами” в животрепещущую актуальность. Посему, начиная с неизбывной для “академического” человека античности, преодолевая антиномии западноевропейской этической мысли XX столетия, автор треть книжных страниц все же отдает России — ее проблемам и ее мыслителям.
Было бы наивно ожидать от кого-либо окончательного раскрытия тайны этического элемента в культуре: тогда на Земле наступил бы либо рай, либо ГУЛАГ. Так же невозможно рекомендовать единственно правильный образ жизни: разнятся и люди, и обстоятельства, и души человеческие. Как формулировал А. Шопенгауэр, сокрушаясь о неэффективности своей безукоризненно обоснованной этики, темпераменты разные. Вместе с тем можно и нужно прояснить достоинства и недостатки способов существования, тем паче на примерах тех, кто выстрадал (“апробировал”, говоря не столь уж неправым современным языком) свое “жизнестояние”. Потому на страницах, озаглавленных “Тайна этоса”, “Антиномии этического”, возникают фигуры Аристотеля и Плутарха, Камю и Ильина, — слышатся их голоса.
Не менее полезно ознакомиться читателю с историей понятий “этос” “культура”, с метаморфозами их исходных смыслов; с этическими тайнами древней математики, числовой философией мироздания; с сублимационной и проективной функциях праздника и многими другими фрагментами книги Н. В. Голик, раскрывающими значения слов и явлений, закодированные ходом истории, но все же живущие — неотрефлексированными — в нашем подсознании.
Рассуждая об этике и культуре, легко поддаться соблазну порассуждать об истории этических учений, изложить разнохарактерные учения. Такой “театр этики” изначально обречен на успех, ибо вся ответственность перекладывается на исходные фигуры. Что может быть лучше, чтобы продемонстрировать изысканное знание текстов, владение методами герменевтического анализа! Отказаться от такого пути означает спрятать свой профессионализм и отважиться на интеллектуальный риск: выстроить собственную концепцию этического бытия культуры, прибегая к искусно подобранным чужим силлогизмам.
Этика — самая “проблемная” сфера философии, где неизбывно вечное возвращение вопросов и ответов. К ней более всего применим известный тезис Х. Л. Борхеса о том, что всемирная история — это история нескольких метафор и “…быть может, всемирная история — это история различной интонации при произнесении нескольких метафор”1. Этическая философия что прогулка по краю пропасти: безмятежно, пока не споткнулся. Тогда обнаруживается удивительное совпадение вопросов, озвученных, например, “Размышлениями” римского императора Марка Аврелия, японской “Книгой самурая” или “Дневниками писателя” Ф. М. Достоевского. И в то же время движение культуры — это приращение этических вопросов и ответов на них; “вызовов”, осуществляемых развитием технической цивилизации, науки, искусства. В поле напряжения таких “повторов” и “вызовов” разворачивает Н. В. Голик свое повествование о бытии человека в культуре.
Этические максимы в силу своей абстрактности в реальной жизни, как минимум, двуличны и изворотливы. Какой безоговорочный онтологический тезис можно положить в основание искусства жить, и является ли избыточным тот, что приводит автор данного исследования: “Не приноси вред Другому”, “Поступай с Другим как с самим собой”. Нравственные нормы весьма склонны к оборотничеству, и наш тезис легко приобретает звучание: “живи сам и давай жить другому” или “как ты со мной — так и я с тобой”, — и тогда в стране, по праву гордящейся своей духовной культурой, литературой и религиозно-этической мыслью, имеет место тотальная коррупция, расцвет порнографии и наркобизнеса, терпимость к всякого рода злу.
Автор ссылается на пробуждение инстинктивной нравственности в экстремальных ситуациях. С этим трудно поспорить, остается только надеяться. Проблема, на наш взгляд, не в том, почему человек поступает инстинктивно должным образом (хотя и это чрезвычайно интересно и стоит почитать соответствующие страницы книги), а в том, почему, мучаясь и преодолевая давление обстоятельств, размышляя и испытывая, по-кьеркегоровски, “страх и трепет”, переживая искус зла, человек все же выбирает жизнь нравственную. Преодоление — вот что является краеугольным камнем нравственного сознания. Прорыв из “дольнего” в “горнее” — высшее, сверхличное, то, что когда-то именовалось “священным” или приходит как “нуменозность” (озарение, знак высшей силы). Заблуждения и расплата, гнет эмоций и усталость от раздумий — вот об этом и написаны лучшие страницы монографии Н. В. Голик. “На сцену” текста выходят ученые франкфуртской школы: М. Бубер, В. В. Набоков, И. А. Ильин, П. Я. Чаадаев, “бунтующий человек” А. Камю. Между тем следует отметить, что при всем идейно-фактологическом накале автор не склонна впадать в аффектацию и дидактический тон, а остается собой: строгим аналитиком и писателем академической школы.
Этические аспекты культурного бытия закономерно провоцируют интерес к искусству. Возможно, потому, что “этика и эстетика” в классической философии являются традиционной парой маргиналов, пребывающих на границах между эмпиреями абстрактного разума, погруженного в вопросы онтологии и гносеологии, и сферой действительной человеческой жизни, включающей способы борьбы с ней и за нее. Мораль и искусство испокон веков взаимно подпитывают друг друга; об этике мы говорим: “искусство жить”; об искусстве — “школа жизни”. Эстетика поселяется на страницы представленной монографии, где автор заводит разговор об этической природе музыки (в главе “Тайна этоса”); о сущности иконописи; анализирует творчество В. В. Набокова, Т. Уильямса, С. Виткевича, А. Стриндберга, Э. Хемингуэя, Э. Уорхола (главы “Антиномии этического” и “Россия и ее этос”). Не все здесь кажется убедительным, а кое-что — “посторонним” в свете собственно предмета исследования. Приведу несколько примеров. Тезис о “музыке как совершенном образе этического”, может быть, и отсылает нас к А. Шопенгауэру и Р. Вагнеру, но не является необходимым и достаточным в отношении музыкальной практики XX столетия.
Художники либо давно отказались, либо никогда не стремились “сделать нас лучше”, как утверждает автор, а многие “гении” обладали скверной душой, совершали аморальные поступки и были весьма противоречивыми личностями. Достаточно прочитать “Исповедь” Жан-Жака Руссо, или “Дневник” С. С. Прокофьева, или заслуженно вошедший ныне в интеллектуальную моду роман А. Переса-Реверте “Королева юга” с наркодельцами в качестве положительных героев.
Зачем говорить о недостатках, заведомо зная, что противная сторона не может вступить в полемику? Так же известно каждому, что не существует авторов “без греха” и бесплодны бесспорные тексты. Не собственные амбиции стремится обнаружить рецензент, но подчеркнуть, что, обратившись к данной работе, читатель найдет гораздо больше того, что он может предположить, исходя из названия книги, и, право, стоит подискутировать с ее автором.
Многое хотелось бы продолжить: разговор о патриотизме, о политике и морали; о сопротивлении злу насилием и пределах этого насилия. Последняя тема, казалась бы, давно осмыслена великими умами: Л. Н. Толстым, М. Ганди, И. А. Ильиным, но остается неизбывным этическое кредо — сила словесного акта и его вечное возвращение.
Еще один, может быть, самый актуальный вопрос ставит своей монографией Н. В. Голик: о достоинстве и возрождении национальной культуры. Что мы знаем о своей истории? Скучные, обескровленные даты из учебника, факты из усеченной программы по литературе, сомнительные мнения тележурналистов. Однако существует мощный этический пласт, представленный сочинениями П. Чаадаева, В. Соловьева, лекциями по литературе В. Набокова, философскими рассуждениями М. Мамардашвили. Анализ, цитирование этих работ, явные и скрытые аллюзии на них составляют как бы второй план монографии Н. В. Голик, но при бессознательной реконструкции, совершающейся в сознании читателя, выявляется особенность национального сознания и коллективного гения, каковым в совокупности является отечественная философия.
Невозможно проработать с одинаковой тщательностью феноменологию морали. Монография Н. В. Голик закономерно приобрела характер очерков, посвященных разрозненным на первый взгляд темам. Но только на первый взгляд. На пересечении картин существования отдельных этических феноменов, идей, концепций и учений рождается знание об онтологии нравственности, об этике как ядре культурного существования — о “культуре в культуре” (по определению автора). О морали как системе норм, о которых не думают, но по которым нельзя не жить, ибо без них человечества давно бы не было.
Тамара Апинян
1 Борхес Х. Л. Сфера Паскаля // Борхес Х. Л. Коллекция. СПб., 1992. С. 328.