Публикация О. Забродина
Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2004
В ГИПХе (Государственном институте прикладной химии) в 30-е годы решались важнейшие проблемы химии — от этого зависела и оборона страны, и развитие промышленности и сельского хозяйства, и мы, молодые химики, работали с энтузиазмом по 12 часов в сутки, а иногда и по целым суткам.
Я занялся проблемой получения фосфора из апатитов и перечитал все, что тогда было известно о таинственной стране гор и тундр, где обитали лопари (саамы), под названием Хибины. Я хорошо разбирался в минералах: апатите, нефелине, титаномагнезите, эгирине, ефене и др. и мечтал побывать на красивом озере Вудъявр и на апатитовых горах Кунис-Свумчор, Россвумчор…
Вместе с Розалией Вениаминовной Зелеранской я был определен инженером-исследователем по опытным работам по получению фосфора.
Осенью 1932 года (в ноябре или даже в декабре) я дежурил в цехе с 20 часов до 8 часов утра. В начале смены в цех зашел директор Рудольф Мартынович Куск в сопровождении трех мужчин в полувоенной форме, в серых плащах. Куск попросил меня познакомить одного из них с работой в цехе. Это был мужчина плотного сложения, немного меньше меня ростом. Я ему показал куски желтого фосфора, выпуск шлака, дал ему ордометр для измерения температуры шлака, объяснил, как составляется шихта и как работает печь, и стал объяснять, что такое апатит и какое он имеет значение для обороны страны и для сельского хозяйства. Он сказал Куску, что ему здесь очень интересно и чтобы тот шел готовиться к завтрашнему совещанию. Когда мы остались вдвоем (остальные двое стояли около входных дверей и не принимали участия в разговоре), я стал с увлечением рассказывать об открытии в Хибинах апатитовой и нефелиновой руды, показывал ему образцы апатита, знакомил с его химическим составом, содержанием в нем фтора и редкоземельных элементов, демонстрировал образцы нефелина, эгирина, титаномагнезита и других минералов. Рассказывал, что ГИПХ проектирует сейчас фосфорные печи в Хибинах и химический комбинат в Кандалакше по переработке нефелинов в соду и окись алюминия, что строится Невхимкомбинат по производству cуперфосфата и т. п. Воспевал ему красоты Хибин, рудные богатства Монче-тундры и вообще Кольского полуострова, рассказывал, что нужно извлекать из апатитов фтор и редкие земли, выделять из титаномагнезита титан, получать карбид титана и другие сверхтвердые и сверхогнеупорные материалы и т. д. и т. п. Я принимал собеседника за какое-то начальство из Москвы, которое работает в Наркомтяжпроме или в Управлении химпромышленности и мало что понимает в химии и вообще в науке.
Но вскоре я убедился в том, что имею очень интересного и знающего собеседника. Оказывается, он бывал в Хибинах, хорошо знает, что такое апатиты, нефелины и прочие богатства Кольского полуострова, с большим подъемом рассказывал мне о планах второй пятилетки, о Невском химкомбинате, Волховстрое, Бокситогорске, о строительстве Беломоробалтийского канала. Он развил передо мной блестящие перспективы второй пятилетки, рассказывал о строительстве новых заводов. Говорил увлекательно, и я был восхищен не только его знаниями, но и какой-то глубокой убежденностью. Вот, думал я, таким и должен быть настоящий коммунист. Мы сидели за пультом управления, и я его обучал управлению печью. Ученик оказался очень способным, и он очень скоро не только управлял нагрузкой на все три электрода, но и определял, когда пора выпускать шлак, измерял температуру шлака.
Потом он поинтересовался, где я учился, а когда я ему рассказал, то он сказал, что тоже учился в Казани в Политехникуме. Начались воспоминания о студенческих годах, о знакомых улицах, о Политехникуме, об Университете, о Горном озере, о Большой Грузинской ул., о Лядском садике, о Первой, Второй и Третьей горе, о Пулоке и озере Кабане. Хотя он учился в Казани еще до революции, но Казань с тех пор мало изменилась, и чувствовалось, что он с большим удовольствием вспоминает знакомые улицы и места, где ему приходилось бывать. Когда я его спросил: “Как вас звать?”, он ответил: “Сергей Костриков”. О том, что Киров был Костриков, я тогда не знал. Он меня звал Николаем.
Меня лишь беспокоило, что его два спутника стоят внизу у входных ворот в цех и мерзнут в своих плащах. Я ему сказал, что же это его сотрудники не принимают участия в нашей беседе, но он мне ответил, что у них другая специальность.
Мы увлеклись беседой, которая нас захватила, чувствовали себя полными единомышленниками, и я не обратил внимания на весьма странное поведение его спутников и не сделал соответствующих выводов. Расстались мы с ним весьма дружески уже утром, когда ко мне пришла смена. Выходит, мы с ним проговорили всю ночь и не заметили, как она прошла.
Утром я встретил P. M. Куска и спросил его: “Кто это был — такой интересный человек, с которым я пробеседовал целую ночь?” — “Киров”, — ответил он. После этого С. М. Киров бывал в ГИПХе еще несколько раз, и я с ним мельком виделся, мы здоровались, но не разговаривали, так как он был занят другими делами, например, поунгитом, углеродистым минералoм типа антрацита, обнаруженным в Карелии. Я тоже работал над этой таинственной разновидностью ископаемого минерала. Киров интересовался им как топливом. Горел он в топке хуже антрацита, но оказался неплохим материалом в качестве микрофонного порошка. Над этой задачей я также некоторое время работал с Василием Ивановичем Трубициным. С ним мы получали электрографит в печах Таммона.
Киров был убит 1 декабря 1934 года. Во время его проводов из Таврического дворца до Московского вокзала я и Борис Петров, который приехал из Березников в Ленинград в командировку, находились в Зоологическом музее. Вдруг загудели все заводы, и мы стояли у окна и слушали этот могучий голос Ленинграда, прощавшегося со своим любимым вождем…
…У меня осталось самое лучшее впечатление об этом человеке, с которым я, не зная, кто он, так интересно и дружески проговорил целую ночь.
Публикация О. ЗАБРОДИНА