Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2004
Из записок подцензурного
Собственно говоря, это метафора. Но ситуация парадоксальна: если раньше (в 60–80-е) я не смог издать книгу потому, что Андрей Новиков был расстрелян (28 июля 1941 в Москве), то теперь — потому что он неведом читающей публике. Прав был Евг. Евтушенко, введший в оборот понятие “экономическая цензура”.
А теперь по порядку.
Наша встреча состоялась случайно (?). Ровесник Великой Победы, я, как и многие из моих друзей-приятелей, формировавшихся в период хрущевской оттепели, постигал историю русской литературы первой половины XX века по новомировской публикации воспоминаний Эренбурга “Люди, годы, жизнь” (след этого чтения — открытка от писателя в моем архиве в ОР РНБ). Вообще-то тогдашним моим увлечением были Ильф и Петров, и, понятно, меня не смогла не заинтересовать фраза в книге Л. Ершова “Советская сатирическая проза 20–30-х годов”, что в отличие от авторов “Двенадцати стульев”, правильно показавших тщету бюрократизма в советских условиях (“Геркулес”), были и такие (слово “диссиденты” не употреблено было; оно появилось позднее), как Андрей Новиков, преувеличивший опасность недуга: герой его повести “Причины происхождения туманностей”, коммунист с дореволюционным стажем, кончает жизнь самоубийством из-за (далее мое) “победы бюрократизма в отдельно взятой стране”. Месяц спустя я увидел эту крамольную книгу на прилавке букинистического отдела Книжной лавки писателей. Одного рубля оказалось достаточно… С этого началось (воспроизвожу подзаголовок) “Любительское исследование беспокойного человека”. Спасибо бывшему библиографу Публичной библиотеки, в “мое время” доценту ЛГИК, ныне профессору Академии культуры Владимиру Михайловичу Акимову — он оказал максимальную поддержку своему студенту-единомышленнику, и уже на первом курсе я выступил на заседании СНО (студенческого научного общества) с докладом “Кто вы, Андрей Новиков?” (название было не плагиатом — аллюзией на пользовавшийся кассовым успехом фильм “Кто вы, доктор Зорге?”). К этому времени я уже прочел все новиковские книги, кроме “Причин”, напечатанных в “Красной Нови” по настоянию М. Горького и вызвавших шумную дискуссию “Нужна ли нам сатира?” (рефрен: “На Западе есть Гашек, у нас — Андрей Новиков, но наша сатира объективно контрреволюционна”). Однако верховным цензором еще был П. И. Лебедев-Полянский, и в 1929 году книга увидела свет; кроме “Причин…”, это были “Повесть о камарницком мужике” (о крестьянском восстании при Екатерине II, написанная стилем Щедрина и охарактеризованная одной “доброжелательницей” в личном письме к Алексею Максимовичу как… “сатира на революцию”), книга очерков о коллективизации “Гоночное поле” (1930) (по выходе Андрей Новиков на 5 лет был отлучен от литературы — за открытое сочувствие к классовому врагу), роман “Ратные подвиги простаков” (1935; изд. 2-е 1936) — о гибели самсоновской армии в Мазурских болотах (в августе 1914 г.; Андрей Новиков был рядовым и описал — следуя за Швейком — лично пережитое и представляемое). Эта книга оказалась последней. До ареста (1940 год) несколько повестей и рассказов появились в журналах.
Четверть века спустя имя “незаконно репрессированного, посмертно реабилитированного” (в половине девятого тома КЛЭ эта каноническая формулировка отсутствует: книга вышла в 1978 году, на идейно-политическом переломе, едва не кончившемся “реабилитацией” И. В. Джугашвили) появилось в печати (подчеркиваю, имя, фигурировавшее в книгах Л. Ершова, А. Вулиса, Ю. Андреева — монографии и большом указателе, посвященном отражению гражданской войны в художественной литературе,— воспоминаниях). Публикаций же, ни газетных, ни журнальных, ни тем более книжных, не было. Выход был единственный: создать Комиссию по литературному наследию при Московском отделении СП РСФСР. Так кустарь-одиночка обрел статус “секретаря” и возможность — после личного общения с А. Е. Явичем, Н. П. Стальским (его литературный портрет — Лев Вагранский — в “Причинах”), И. С. Шкалой (автор книги “Семь лет с Горьким”, где-то в начале 70-х сказавший мне, что даже в академическое полнейшее собрание сочинений Буревестника “Несвоевременные мысли” не войдут; до перестройки Илья Самсонович не дожил, как и другие члены комиссии…), — повторяю, возможность предлагать книги (полностью или фрагментами) к переизданию.
Кое-что удалось. В Воронеже в 1972 году вышел библиографический указатель (спасибо О. Ласунскому и черноземному происхождению героя), спустя 15 лет в местной газете опубликовали фрагмент из повести “Кустари слова”, а в “Подъеме” — главы из “Ратных подвигов простаков”. Переиздание в 1975 года в “Худлите” не состоялось. Книгу продержали месяца два (мой экземпляр первого издания 1935 года), затем состоялась беседа с редактором. “Роман великолепный, но переиздание невозможно”.— “Почему?” — “Он на ту же тему, что └Август Четырнадцатого””.— (Лукаво): “А что это?” — (Шепотом): “Роман Солженицына”. Знал ли мой собеседник, что в предисловии Нобелевский лауреат писал, что до него события этого трагического эпизода Первой мировой войны изображались “не так” (он явно читал Андрея Новикова, более того, заинтересуйся этой темой до войны, они могли бы встретиться — студент МГУ и бывший рядовой Самсоновской армии).
Это первый эпизод из истории “предварительной цензуры” (до Главлита рукопись не дошла ввиду отсутствия таковой).
Рукопись же была сдана в еженедельник “Литературная Россия”; благодаря Лидии Николаевне Фоменко в “Лит. России” появилось сообщение о создании Комиссии с домашним адресом секретаря; сколько помню, одно или два письма “самотеком” поступили). Это был фрагмент из повести “Летопись заштатного города” (отд. изд.: “Малый след”) — о разговоре с В. И. Чапаевым (Андрей Новиков знал по Балаково и Василия Ивановича, и его брата Григория). Повестью заинтересовался редактор отдела прозы (сам прозаик) и уверил меня, что фрагмент пройдет на зеленый свет. Шлагбаум упал на заседании редколлегии: критик Григорий Бровман доказал присутствующим, что легендарный комбриг в изображении Андрей Новикова не соответствует классическому образу, созданному Дмитрием Андреевичем Фурмановым, а посему реанимирован быть не может.
К 100-летию Чапаева фрагмент был опубликован журналом “Урал” (поддержал Юний Алексеевич Горбунов, участник нескольких Павленковских чтений).
И вот — долгожданная Свобода. История Цензуры “прекратила течение свое”. Все можно.
Однако том “Летопись заштатного города” (“Повесть о камарницком мужике”, “Ратные подвиги простаков”, “Малый след”, “Причины происхождения…”, “Гоночное поле”) со вступительной статьей “Андрей Новиков: Силуэт” рухнул вместе с издательством “Северо-Запад” (книгой заинтересовался Алексей Балакин, ныне — в Гончаровской группе ИРЛИ, кандидат наук).
Почему я решил написать об этом? Пусть эти записки станут свидетельством очевидца, пытавшегося осуществить не такое уж “малое дело” в отнюдь не благоприятных для этого условиях.
Распространять Андрея Новикова “самиздатом” мне и в голову не приходило.