Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2004
Разница между массовой литературой и высокой довольно проста. В высокой литературе пишущий — единственный и неповторимый, его главная сила — глубина переживания, уникальность опыта, гибкость и выразительность слова. Круг его читателей относительно невелик: признание обеспечивается мнением критиков, престижностью литературных премий, публикацией в элитных издательствах.
В массовой литературе жанры, тематика, герои, сюжет, язык, стиль должны быть соотнесены автором с желаниями и потребностями читателя (покупателя). Для массовой литературы занимательность, приемы формирования и способы удержания читательского интереса — важнейшие условия ее существования, формо- и смыслообразующие элементы. Разумеется, так дело обстоит лишь в общих чертах.
Сближение этих полюсов литературного ландшафта у нас сейчас в процессе становления. Точнее сказать, литература постоянно находится в этом состоянии, хотя бы просто потому, что это — сложный и многоаспектный процесс.
Однако есть и “местная” специфика. Наша массовая литература на всего-то десятилетнем книжном рынке на момент зарождения была, да и теперь в низовых своих формах остается чудовищной, может быть, самой “паленой” из всех видов паленой продукции нашего отечества. Однако “хитовые произведения” массового книжного рынка — творения несомненно наглядно красноречивые, если не всегда в сугубо литературном, то всегда в социокультурном аспекте.
Готовых рецептов приготовления качественной массовой литературы не так много, а главное, рецептура открывается после того, как произведение завоевало рынок, оказалось усвоенным, отчасти забытым и было заменено другим “хитом” сезона. Да и доминанты массовой литературы — художественные приоритеты и потребности читателя, меняются быстро.
Лихие годы передела, проходившего у нас под девизом “кто не успел, тот опоздал” (середина 90-х годов), подстегнули интерес к детективу, то есть произведениям, сюжеты которых наглядно демонстрировали, как эта лихость наказывается. Детективы принялись писать все, кто имел живое воображение и хотя бы малейшее умение скрутить многоходовую интригу. Однако у всех на устах знаковыми оказались, по сути, два имени: Маринина, а вслед за ней Донцова, тексты которых, несмотря на гигантские тиражи и бешеную популярность, литературньми произведениями не назовешь.
У постсоветского детектива, по сравнению с доперестроечным, своя специфика (впрочем, это касается всех видов продукции масскульта). Произведения, которым предназначено быть “хитами” (а уж как это определяет издатель, как он это просчитывает и как просчитывается, — другой разговор), делаются по канону. Во-первых, это сериалы, во-вторых, они выводятся на рынок ударными дозами, ковровым издательским бомбометанием, когда на читателя обрушивается и одномоментно, и последовательно шквал изданий при поддержке всех видов рекламы.
Однако, чтобы стать хитом, детективу необходимо иметь не только увлекательную интригу и волнующую всех область ее развертывания, не только симпатичного долгоиграющего (сериального) героя. Необходимо иметь еще что-то, какой-то скрытый “манок”.
Детектив, оказавшийся вдруг самым органичным жанром эпохи, потребным, чтобы растолковать, объяснить читателю действительность, а то защитить его в волнах беспредела, должен иметь какой-то 25-й кадр: он должен резонировать с неосознанными ожиданиями читателя. В определенной мере таким манком стала сама способность детектива живописать страшное в буднях. Но в большей степени таким манком становится центральный герой — средостение детектива во все времена (Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, комиссар Мегре, мисс Марпл и т. д.). Найдет автор такого героя, и вот тогда он — король, а у всех остальных на носу очки и в душе осень.
Важно также, что к середине 90-х годов (время появления Марининой) в неразберихе перемен сформировался и читатель — потребитель такого рода литературы. Им стала женщина средних лет, бывшего среднего достатка, бывшего средне-высшего образования. Этому читателю необходимо было, чтобы действие, события, обстоятельства, нравственные приоритеты мягко соответствовали его прежним морально-нравственным ценностям и жизненному опыту, не оскорбляли бы его чувства порядочности, чтобы все было без излишней брутальности — кишок, крови и гноя на каждой станице. Читателю необходимо было, чтобы зло было бы наказано, расследование протекало под эгидой государственных структур и в рамках закона, а герой был бы близок и понятен. Героем и автором стала женщина.
Само по себе количество пишущих женщин, женщин за рулем, в предпринимательстве и т. д. — феномен, нуждающийся в отдельном исследовании. У меня лично такое ощущение, что количество пишущих и гоняющих на автомобилях дам больше, чем все женское население страны, но это так, к слову. Однако успехи женщин, в частности, в массовой литературе, в детективе, которого советские писательницы, кажется, кроме Мариэтты Шагинян, вообще не касались, тоже системная характеристика.
Современное массовое чтиво и детектив как его разновидность — это правильно угаданная потребность общества, материализованная в удобных для употребления формах.
С литературной точки зрения тексты Марининой абсолютно банальны: город — Москва, фрукт — яблоко, река — Волга. Но она ухватила очень важный момент: она вывела в период беспредела женщину как последнюю надежду, последний оплот миропорядка. Более того, писательница нащупала и другой важный момент: отечественный детектив — не о преступниках и не о раскрытии преступлений. Он актуализирует ту или иную иллюзию, воспринимается читателем в русле какого-то мифа, правильно угадать который — задача номер один.
И Маринина создала миф о женщине, которая является олицетворением законности, порядочности, стабильности, правопорядка, государственности, а главное, создала миф, все составляющие которого работают на идею женской самодостаточности.
Каменская — зеркало, поставленное перед мечтой читательниц среднего возраста, их сокровенных представлений о себе. Поближе к пенсии все мы оказываемся в прошлом круглыми отличницами неброско-привлекательной наружности. Как говаривала опереточная дива прошлого века: “я никогда не была красива, но всегда была чертовски мила…”
Каменская незаметная, невзрачная, но всегда разная, хворающая неопасным, но впечатляющим и удобным недугом, позволяющим ей в нужный момент хлопаться в обморок. Она обладательница идеального мужа, старомодно-престижного, заботливого и беззаветно преданного, как старая бабушка. Добавьте к этому идеалу защищенности волевую мамашу в безопасном отдалении, академического отчима, авторитетного именно а тех кругах, где вращается сама героиня, брата — состоятельного предпринимателя, красавицу невестку, обожающую нашу героиню, и… не нужно нам никаких миллионеров с яхтами. Именно такая защищенность нужна нашей бывшей советской женщине, и именно такой защиты ее женщина чаще всего лишена в реальности. Более того, важной составляющей мифа (об этом уже писали критики) является и то, что за Каменской, проявляя к ней благосклонность, симпатизируя ей и охраняя ее, стоит некто “тот, кто знает”, очень-очень высокий чин, структуры вроде КГБ, который также является гарантом ее успехов, правоты ее полномочий и, кстати сказать, правоты системы, которую она представляет.
Каменская может позволить себе не любить модные тусовки (“Я там умру со скуки”), быть равнодушной к нарядам и косметике — ее гардеробом ведает тщеславная и состоятельная мамаша, с брезгливой покорностью переносить трудности быта, о котором заботится исключительно ее вечно варящий-парящий и раскладывающий пасьянс гений математики. Правда, он то ворчит, то компьютер занимает, но с этим, согласитесь, можно смириться: “Муж: „Поесть на халяву не дала. Будешь за это готовить ужин”. Каменская: „Ты что, Лешик, чем-то недоволен? Хотел остаться?” Муж: „Конечно, хотел. Я посмотрел каталог аукциона и выбрал совершенно изумительный пейзаж. Хотел тебе подарить”. Каменская: „Прости, милый”, — ей стало неловко”.
Хотя бы только почитать о таком и то — приятно.
На работе такой же расклад: имея кабинет, звание, чин, должность, она не имеет места в служебной иерархии, неизвестно, что входит в круг ее обязанностей, — она просто лучшая из всех, она консультирует, дает советы: “Коллега: „Аська, все равно ты не отдыхаешь, прерви отпуск, а?” Каменская: „Какая разница?” Коллега: „Еще какая. Когда ты на работе, я без зазрения совести хожу и требую, чтобы ты мне давала советы. А так я вроде бедного родственника…” Каменская: „Перестань. Ты и без моих советов все знаешь. Ты загс запросил?””
Каменская поставлена автором в такие условия и ведет себя так, что ее профессиональная служебная деятельность воспринимается как развлечения принцессы инкогнито, она здесь белая ворона. Идеальное представление читательницы о себе: конечно, я заслуживаю большего, как учит реклама, но и на этом месте я незаменима.
У героини непростые отношения с родом деятельности.
“Собеседница: „Вы действительно знаете пять языков?” Каменская: „И работаю в милиции… Сделали из меня белого слона и показывают за деньги. Что, непременно надо идти в фирму секретарем-переводчиком? А для раскрытия преступлений интеллект не требуется, что ли?” (для раскрытия преступлений интеллект требуется, но знание языков отнюдь не свидетельство интеллекта. — Е. Г.)
Собеседница: „Наверное, нужно быть очень преданным вашей (своей. — Е. Г.) работе, чтобы с этим (грязью и опасностью. — Е. Г.) мириться, верно?” — „Конечно, — согласилась Настя. — Или не очень преданным, но умеющим не реагировать на всякие гадости и мерзости. Или совсем непреданным, но получающим удовольствие от насилия, обмана, ощущения своей власти””.
Каменская выше этой грязи. Ее профессиональные занятия продиктованы интересом к интеллектуальным играм, но, увы, происходят они в сфере деятельности, совершенно для абстракции не предназначенной. Поэтому вопрос, зачем Каменская работает в органах, остается открытым. — А ни за чем. Она из другого мира и из другого мифа.
Не случайно в телесериале Каменскую играет Елена Яковлева, актриса, в облике которой нет ни властных, ни интеллектуальных составляющих, однако присутствует другая устойчивая компонента. Яковлева привлекательна именно среднестатистичностью облика, правильностью поведения, она — квинтэссенция обычности, она избрана из равных, и неслучайно она — исполнительница заглавной роли в “Интердевочке” — “Светлого пути” 90-х годов. Да, она — чадо генерала и профессора, выпускница элитарной математической школы, да, с пятью языками и мужем-светилом, да, она работает в следственных органах, и она действительно та самая особа, которой мешала горошина под перинами.
Героиня Марининой была предложена читателю абсолютно точно и своевременно.
Ее успех — попадание в яблочко читательских ожиданий: обеспеченность, обустроенность, избранность и всегдашняя правота. Каменская давала ощутить читательницам радость самоидентификации.
Маринина сошла со сцены не потому, что читатель вдруг увидел низкий уровень ее литературной работы: деревянных героев, обилие банальностей, незыразительный и неряшливый язык и т. д. — просто время ее миновало.
Занявшись несериальной прозой, Маринина оказалась одной из многих в сонмище незаметных тружениц пера.
Буквально по горячим следам Марининой в Питере появилась Елена Топильская, действующий следователь прокуратуры со своей героиней Машей Шевцовой. Топильская описывала, как и Маринина, в сущности, перипетии своей профессиональной работы, простодушно поведав читателю, что всегда гордилась, что “дела” ее читаются как романы. Это типичный следовательский детектив, в основе которого подлинные события и подлинная процедура следствия. Казалось бы, ниша этого жанра настолько заполнена Марининой, что делать там больше нечего и втиснуться некому. Однако на этом же поле и почти одновременно с Марининой, с такой же по исходному материалу проблематикой и героиней Топильская создала совершенно другую историю.
Начнем с того, что Маринина — псевдоним, а Топильская — подлинное имя, Маринина появилась в СМИ, рекламируя свои книги, Топильская — ведя на местном телеканале какой-то правовой ликбез, то есть в своей основной профессии.
Героиня Топильской не придумана на потребу публики, чтобы польстить ей, завоевать, утешить читательницу тем, что и следовательницы в быту безруки, ленивы, заполошны, одиноки, неуклюжи, немножечко монструозны (то нога огромна, не соответствует крошечному росту, то рост, вроде бы модный воспринимается как анатомическая аномалия, Каменская у нас — женщина без лица, а Пелагия вообще монашка).
Здесь роскошная женщина, привыкшая к вниманию мужчин, находящихся по обе стороны закона. Она, само собой, страдает, мучается, приходит в отчаяние: на работе бардак, любимый сын и любимый мужчина не такие, как хочется.
Когда-то критики язвили, что герой “Осеннего марафона”, разрывающийся между двумя женщинами, воодушевлен и страстен, только когда работает над переводами… Вот уж дудки! Героиня Топильской воодушевлена и страстна все 25 часов своего биологического существования. Это поразительно полнокровная, жизнелюбивая, здоровая и веселая натура: в сон проваливается, ест с аппетитом, болеет с высокой температурой, на работу бежит, сына хватает, забрасывает к маме, женские чары использует на полную катушку: внешностью гордится, мужскому вниманию рада, если что по хозяйству, так она в мгновение ока приготовит из моркови красную икру и превратит квартиру в площадку для дискотеки.
Героиня происходит из нутра и психологии автора, она служит не читателю, а своему творцу, и не зеркалом, а отдушиной, альтер-эго, другой формой существования, инобытием, как обычно и бывает в настоящей литературе.
Каменская у нас — аналитик, мозговой центр, ее дело — анализировать и “давать советы”, ей дана счастливая возможность отстраняться от грязи, не участвовать в насилии, не мучиться властью. Маша Шевцова — следователь, и все это — грязь, чернуха — ее. У героини Топильской другое отношение к профессии, она пошла в прокуратуру не столько для использования интеллекта, сколько для того, чтобы бороться с преступностью. И вся ее деятельность — от осмотра места преступления до передачи дела в суд, все окружающие ее люди, от преступников до коллег, — все это самое интересное в мире. Это ей, осматривающей и завшивленные трупы, завидует племянница, объехавшая весь мир. Тут уже не о преступлениях и преступниках интересно узнать, а о том, как находят такое место в жизни. Похоже перед нами самая счастливая героиня русской литературы последних лет.
У Топильской тоже есть сериал, пожалуй, нагляднее всего демонстрирующий принципиальные различия этих двух детективных эпопей. “Тайны следствия” сделаны под “Твин Пикс” — психологическое напряжение, бездна таинственности, стильная камера, романтическая атрибутика: детектив на фоне монастырей с чудотворными иконами, с любовью в каждом фильме. Здесь в отношениях нет кукольности, влюбляется Маша Шевцова, влюбляются в Машу Шевцову, вся прокуратура следит, переживает, советует, пытается вмешаться. Исполнительница главной героини выбрана таким образом, чтобы ничто в ней не напоминало о профессиональной принадлежности, — просто принцесса Греза в мундире.
Важное качество детективов Топильской — это профессиональная подлинность. Здесь интереснее всего закулисная подоплека следствия.
В этом отношении следовательские детективы Топильской скорее производственные романы. В свое время производственные пьесы сделали для краха системы социалистического хозяйствования гораздо больше, чем перестроенные публицисты, сообщавшие о нездоровье, когда пациент был скорее мертв, чем жив. Описывая обычные профессиональные ситуации, Топильская спокойно, как о всем известном, пишет о чудовищной людоедской коррупции, о безграничной безнравственности людей в погонах, о том, что во всем этом кровавом и продажном, идиотски непрофессиональном бедламе честные, порядочные, нормальные люди наперечет и живут “спина к спине у мачты”.
Дистанция между первыми детективами с участием стойкого оловянного солдатика Маши Шевцовой и романами о нынешней героине Топильской совершенно замечательна; интрига прозрачнее и тоньше, меньше необязательных сюжетных притоков, динамичнее повествование, легче и проще слово, а главное, детективный сюжет всё более служит раскрытию самого интересного — образа героини. В первых книгах этот образ выступил как бы невзначай, спорадически, его нужно было отслеживать в зигзагах сюжета и выявлять в волнах сюжетно-повествовательного сора и дрязг. Одна из последних ее книг — “Записки сумасшедшего следователя” —сочинение в документально-автобиографическом жанре.
Донцова вышла из детективов Иоанны Хмелевской. Достижения масскульта тем и хороши/плохи, что лежат на проезжей дороге и ими могут воспользоваться все кому не лень: Гарри Поттер, Порри Гаттер, Таня Гроттер — и так до бесконечности. Дарья Донцова, которая пришла примерно на эпоху позже, чем Маринина и Топильская, привела героиню, которая свидетельствовала пусть о небольшом, но важном психологическом сдвиге. Востребованность “иронического детектива” как раз и связана с изменением жизни.
Изменилось время, изменился криминал, растаяла, как дым, как утренний туман, надежда на его искоренение судебно-следственньми мероприятиями. Изменились и представления о потребительской корзине, необходимой для женского достоинства, — достаток должен быть. Обязательно.
Донцова предлагает относиться к преступлениям и преступникам, как к бытовым неурядицам: протечкам, лопнувшим трубам, гриппу, детским двойкам и нежелательным беременностям, то есть в рамках семейных и житейских невзгод. Как и у Хмелевской, расследованиями занимается случайная в этой области особа от скуки или по стечению обстоятельств, и это всегда немного невсамделишное, шутливое, “ироническое” повествование.
Не расследование и не преступление здесь главное, более того, сама героиня — образ весьма размытый. Главное — наслаждение от копания в чужих делах под видом расследования. Что такое женские посиделки — процедура, кстати сказать, психотерапевтически весьма эффективная: это рассказ друг другу о третьих, четвертых, пятых подругах, об их мужьях, их любовниках, детях, свекровях, квартирах, гарнитурах, машинах, дачах, шубах, собаках… Степень выразительности текста такая же, как и в женской болтовне, лечебный эффект, на котором настаивают автор и издатели, имеет ту же природу: масса мгновенно улетучивающейся информации и коррекция самооценки, самопозиционирования: у других и похуже бывало, а может быть, и мне повезет, как той, что в шубе, в автомобиле, в вилле, в очках, на Майорке — по выбору.
Пришедшая на смену Марининой Донцова принесла другой миф. Здесь сыщица никакого отношения ни к каким госструктурам не имеет. Это обыденная тетка, женщина-курица, но она — обладательница не менее животрепещущей мифологемы. Ей, как говорили герои одного писателя, “свезло”. Разбогатев, она получила возможность заниматься тем, о чем мечтает каждая женщина, — совать нос в чужие дела, то есть реализовывать свой самый главный основной инстинкт. Качество текстов Донцовой, честно говоря, ставит в тупик и вызывает недоумение, как следует воспринимать эту бесконечную словесную колбасу.
Однако тиражи и рейтинги утверждают, что вошедших во вкус предложенной программы — тьма. Дело в точно выбранной героине, оказавшейся символом своего времени, дело в точно угаданной потребности читателя побывать в как можно большем количестве домов, квартир, насладиться чужим евроремонтом, мягкими рессорами чужой иномарки, ужаснуться ветхости и запущенности жилья аутсайдера, рассмотреть гардеробную комнату баловницы судьбы… А какие причудливые семейно-бытовые и сексуально-этические расклады встречаются сегодня, как неожиданны и счастливы переходы от убогого прозябания к вершинам славы и комфорта, от одиночества к прелестям клубных вечеринок, от сивухи к “хеннесси”, от раскладушечного шмотья к нежнейшей продукции “гуччи-и-версаче”: замшевая изнанка, меховое нутро, мягкость настоящего велюра, нега лайки, волны дорогого парфюма — ничего, кажется, не забыли?
Донцова присвоила и раскрутила находки и стиль Хмелевской, но и сама не осталась без последователей, нашлись продолжатели и ее дела.
Издательский дом “Нева” только что вывел на рынок ударную дозу “приватного детектива”. Заголовки “Шпиковая дама”, “Мистер Экс”, “Принцесса огорошена”, “Звезда пленительна отчасти” грамотно развивают поэтику названий Донцовой. А теперь сообразим, как будет именоваться автор детективов в духе Донцовой, — правильно, — Воронцова, а еще лучше Марина Воронцова, чтобы подтянуть и эшелоны марининских поклонников. Героиня этих романов тоже сыщица-дилетантка, бывший врач-реаниматор, бывший, потому что получила немереное наследство и мучается от безделья.
При том, что исходный фабульный комплекс оказался попросту клоном сериала Донцовой, различия между ними весьма показательны.
Сорокалетняя врачиха “неотложки” по фамилии Ворошилова, потомок любви красного командира к своему классовому врагу, не то княжне, не то графинюшке, получает по реституции колоссальное наследство. Но оказывается, неотложное прошлое гораздо сильнее буржуазного настоящего. Заложенный в подкорке рефлекс спасателя заставляет ее бросаться на помощь по первому сигналу “sos”. Сан Саныч — Александра Александровна Ворошилова — натуральный незабвенный гайдаровский Тимур, команду которого составляют кэп в отставке Николай Иванович, соратник, образовавшийся из несостоявшегося поклонника, заботливый (как же плохо в нашем отечестве все-таки обстоит дело с заботой, если это качество мужчины всегда на первом месте), ворчливый, мудро-придурковатый, конверсионно-надежный — настоящий Савельич, кот Себастиан, лорд по повадкам и привычкам, и пес Бронсик, олух царя небесного, сентиментальный и слюнявый до неприличия.
Поставленная в условия абсолютной экономической свободы, героиня, спокойно тратящая свои наследственные капиталы, одинаково легко оказывается в Италии, в деревне, раздираемой классовыми противоречиями постсоветского передела, влезает в интриги шоу-бизнеса и т. д.
Эта немудреная, откровенно заимствованная и отчасти пародируемая фабула имеет у Воронцовой совершенно другую специфику и работает в другой системе.
Не то чтобы покончено с криминалом, но деньги перестают волновать, как кровная обида, как личное оскорбление, смываемое только кровью их владельца. Героиня, получившая необозримое наследство, обладает сознанием, свободным от диктата денег, от обстоятельств, диктуемых кошельком. Здесь мир обеспеченных и нерефлектирующих по этому поводу граждан, финансовые проблемы которых решает ближайший банкомат, граждан, которые снимают квартиры в частных домах, а злобных старушек нейтрализуют полугодовым набором продуктов.
В каждом детективе Воронцовой есть не только детективная интрига, но и сочная материально-культурная среда, всегда какое-то новое и необычно увиденное место действия.
“Мистер Экс” — детективный путеводитель по Италии, описанной глазами нынешних путешественников, пуще всего возмущенных присутствием в чужих краях соотечественников, и переживание “Тайной вечери” в романе гораздо интереснее и ярче сути тех валютных афер, в которых запуталась жертва. В “шпиковой даме” дремуче-политизированная психология деревенских обывателей времен перехода к капитализму гораздо привлекательнее расследования убийства с приклеиванием жертвы к велосипеду, а психология шантажиста важнее покушения на жизнь молодой особы (“Звезда пленительна отчасти”).
“Приватный детектив” Воронцовой мягко, но неуклонно отдаляется от стереотипа массовой литературы, здесь становится интересен автор, его видение, его пластика, его размышления. Притягательность романов Воронцовой в новой, щенячье веселой героине, в которой нет ничего от сорокалетней брошенной жены, но много от доброго и славного пионера — всем — ребятам — примера.
Выпущенные одномоментно на рынок, книги становятся лучше от “Тайны, покрытой браком” к “Мистеру Эксу”, повествование отходит от банальности, авторское повествование делается живее и динамичнее.
Конечно, безобразий и здесь достаточно: “чеховская Грушенька”, “обитые мрамором погосты”, чудовищная индивидуально-издательская орфография.
Недавно в “книжном бизнесе” было написано, что Марина Воронцова пишет еще и под псевдонимом Ирина Родионова (от Арины Родионовны, что ли?), пишет истории, в которых доведенный до самоубийство герой с помощью расторопной и доброжелательной ведьмы проваливается в ту предшествующую жизнь, где была совершена кармическая ошибка. Сериал гораздо ярче и необычнее “ворошиловского”, удивляет легкостью существования в различных исторических эпохах и географических поясах.
Итак, вернемся к тому, с чего начали. Детектив пишет женщина для женщины и с женщиной в главной роли. Следователь, сыщица, есть главная и единственно важная для этого детектива фигура. Героиня — всегда конструкт позднесоветской эпохи и притягательна настолько, что качество текста в расчет вообще не принимается.
Но и из-под асфальта масскульта иногда пробиваются клейкие листочки. Литература отличается от попсы тем, что она про жизнь и про свое время, а не про то, что читателю будет сейчас интересно. Пути дрейфования масскульта и литературы неисповедимы. К берегам читательского признания произведения несет точно угаданная потребность публики, к берегам литературного признания их несет Гольфстрим таланта и серьезности задач, поставленных автором перед собой.