Максим Владимирович Бабко родился в 1977 году. Работает педагогом. Живет в Санкт-Петербурге. Дебют в “Неве”.

 

Терминатор — это машина. Робот-убийца, неуязвимый, непотопляемый. И не глаза у него, а красные лампочки, вращаются — жертву ищут. Кто смотрел фильм, тому объяснять не надо, а кто не смотрел, для понимания нижеследующего придется объяснять. Видел терминатор все, как на экране. Он — это он, а в экране окружающая среда. Так он и ориентировался: на дисплее давалась команда, как он может действовать, разговаривать и, вообще, что ему делать.

Так вот, я хоть и не терминатор, а живу с экраном десять лет (сейчас мне двадцать пять) и действую так же, как и он, — по программе. Только она меня связывает с жизнью, а иначе я и человеком бы не был. Например, встречаю я друга Сергея, а он мне говорит:

— Привет, Коля, как дела?

Я сразу напрягаюсь, начинает работать компьютер:

Класификация объекта: Возможные варианты ответа:

М/2. — Хорошо.

Тип объекта: — Нормально.

1/1. — Как обычно.

Вариант ухода от ответа:

— А у тебя как?

На ответ даются секунды, мне надо все быстро обработать и выдвинуть хоть какую-то версию. “Стареет компьютер, давно пора научиться реагировать оперативнее. Что делать?” На дисплее усиленно мигает лампочка — пора отвечать! “Уйду от ответа!”

— А у тебя как дела?

— У меня хорошо, — отвечает Сергей. — Только в машине левое колесо стучит, Анька по этому поводу орет, ну Анька всегда орет; короче, надо — пусть сама чинит, я что возражаю?

Компьютер предлагает ввести вариант поддакивания, я соглашаюсь и поддакиваю:

— Действительно, пусть сама чинит — ты же не возражаешь.

Дальше минут пять мы молчим, Сергей, правда, пытался что-то говорить, но я не включал компьютер и поэтому его не понял. И тут мы видим Аню. Она целуется с Сергеем и тут же меня спрашивает:

— Как у тебя дела?

— Нормально, — я просто взял иной вариант.

Аня сияет. Она всегда сияет по непонятным для всех причинам.

— На работу устроился?

“О-о-о, опять! Ну, компьютер, не подводи!”

Классификация объекта: Рекомендуется комбинированный вариант

Д/2. ответа:

Тип объекта: — Аня, а откуда у тебя такие красивые туфли?

2/2. — Аня, ты прекрасно выглядишь!

— Да, с работой кое-что намечается.

“Что ж, будем комбинировать”.

— Аня, — спрашиваю я, — а откуда у тебя такие красивые туфли?

— Так Серый неделю назад их еще купил! Нравятся?

— Аня, ты прекрасно выглядишь, а с работой кое-что намечается.

Ладно, это мои друзья, к ним компьютер приспособился. А в чужом коллективе, где и тип объекта не сразу вычислишь? Работал я как-то в конструкторском бюро второй день или третий. Ну, сидит каждый за своей доской, травим анекдоты, вдруг входит одна из наших сотрудниц, вся красивая, видно, что недавно плакала.

— У меня машину угнали, прямо из-под магазина, на пять минут оставила!

Тут компьютер пасует — ситуация новая, нестандартная — поэтому ответ компьютера был таков: следи за окружающими и повторяй. Окружающие подбежали к центру событий, посыпались вопросы: как? что? когда?

— Да не волнуйтесь, машина застрахована, но все равно обидно — средь бела дня!

Наконец и мой компьютер, обработав реплики окружающих, выдавливает:

— Да, жалко.

Короче вот такая у меня жизнь. Терминатор поневоле, а искренним быть не могу. Потому что вопрос “Как дела?” у меня уже вызывает физиологическое отвращение. Какие тут дела?! Лежу на диване и лежу. Что касается колеса в машине, да начхать мне на его машину и все остальное. Про работу тоже глупый вопрос: я решил не ходить ни на какую роботу. Лежу и буду лежать, пока не умру. Не знаю, но со всеми так скучно. И спросили бы меня, что такое весело, я б не нашелся, что ответить, веселиться тоже скучно. А счастья хочется, но я не знаю, как оно выглядит.

Ехал я как-то с проституткой на машине. В тот вечер мне не хотелось быть терминатором, компьютер выключил и говорил, что к носу прибредет — о счастье, например.

— А моя машина, это счастье?

— Конечно.

—Хотела бы такую?

— А сколько для этого нужно с тобой спать?

Я резко затормозил. Был осенний вечер, моросил дождь. С одной стороны дороги в пятистах метрах — новостройки, с другой — крутой овраг.

— Вылазь, — говорю.

Она испугалась:

— Я кричать буду!

Ну, я ее силой из машины вытащил, она дерется, кричит. А я завел машину — и в овраг ее. Проститутка ошалела, а у меня такой покой на душе.

— Вот твое счастье полетело! Иди собирай. Дарю!

Разумеется, так свободно вести себя не будешь: сразу в идиоты запишут. Вот и приходится под всех подстраиваться и задавать работу компьютеру. Сначала людей надо правильно квалифицировать. Кто он: ученый, рабочий или просто уголовник. И притом делать это надо мгновенно, по одному жесту, по одному слову и интонации этого слова, по одежде, наконец. Дальше идут типы:

Тип № 1. “Серые”. Каждый день ходят на работу, ни о чем, кроме этой работы и похода на рыбалку (за грибами), не мечтают. Дома пиво и телевизор. Говорить с ними можно о чем угодно: о березах, о дубах, что выпил Вова и что съел Петя; для них главное не смысл, а разговорный процесс.

Тип № 2. “Мотыльки”. Легкие, прыгающие, всем всегда довольны, ни о чем не думающие, кроме как о себе, любимом. Говорить можно только о нем самом, а также о моде, о моде и снова о нем самом.

Тип № 3. “Свободные художники”. Этих, помимо денег и мебели в квартире, интересует еще собственная работа как таковая. Порой даже больше мебели. Если это поэты, то с ними надо почаще “охать” и “ахать” по поводу туманов и дождей; если рабочие, придется слушать лекцию про токарный станок; а если ученый, то надо запасаться терпением и разбирать принцип работы синхрофазотрона.

Тип № 4. “Вечные влюбленные”. Пока не обнаружен. Но Менделеев тоже вычислял на таблице ненайденные элементы, а потом их находили.

Дальше еще существуют подтипы, темпераменты, у каждого из них свои нюансы, но к чему это все расписывать? Главное, принцип моего общения с людьми понятен, и ладно.

На самом деле в голове у меня черный квадрат — пустота, черная-черная. Малевич все-таки гениальный художник, надо же, как просто и ясно выразил он нашу жизнь. Поэтому, если я буду компьютером, а захочу побыть человеком, ответ мой будет один: квадрат, черный квадрат. Ну, угнали у человека машину, ну и что? Переживет и дальше жить будет. А я не человек, я терминатор. Конечно, это дикое напряжение, поэтому иногда я отключаюсь и ни на что не реагирую. А Сергей — мой лучший друг: “Коль, что с тобой?” А я молчу — компьютер выключен.

Чем я занимался, кто я и что я, это не важно — важен квадрат. Мне он снится. Он у меня в душе. А еще мне снится будущее. Страшное будущее. Нет, там не будет войны, там будет вечный мир, покой и наслаждение этим покоем. И это страшно.

Я не пошел на пати. Это обязательная вечеринка по субботам в каждом учреждении. Наше учреждение что-то производит, я уже и забыл, что именно, дело-то во сне было. Зато я хорошо помню свою работу: на пульте два ряда кнопок, в ряду три кнопки, нажимаешь верхние — загораются красным цветом нижние, нажимаешь нижние — загораются зеленым цветом верхние… И так весь рабочий день: верхние, нижние, верхние, нижние. Потом отдых, но проблема в том, что отдыхать мы обязаны дружной толпой, а я люблю Олю и хочу побыть с ней наедине, но Оля боится, что меня посадят, и поэтому она меня не любит и бежит в толпу. Тогда я им назло не пошел на пати.

Утром меня вызвал следователь.

— Вы подтверждаете слова очевидцев, что в эту ночь вы не присутствовали на пати?

— Подтверждаю.

— Почему?

— Не знаю, не хотелось.

— Непосещение открытых мероприятий, созданных для вашего же блага, карается до года лишения свободы.

Тем временем второй следователь за соседним столом щелкал клавишами компьютера.

— А ведь это уже не в первый раз, — сказал он, подняв голову. — В полнолуние вам тоже не хотелось идти, а что вы устроили в новогоднюю ночь, помните?

— Смутно. Я был пьян.

— Неужели вам не хватает транквилизаторов? — спросил первый следователь.

— Не хватает… Пить хочется. — Я все больше и больше съеживался в кресле.

— Жаль мне вас. Симпатичный молодой человек, но поймите и меня правильно, если я вас не посажу, появятся другие, а у меня дети растут, я за них боюсь, что в один прекрасный день они попадут под влияние таких, как вы, и… Вы этого хотите?

— Да! Хочу! — рявкнул я, бросился на следователя и проснулся. Фу, бред! Пойду на кухню, хоть тараканов подавлю. Троих раздавил, остальные спрятались. Пошел на улицу. Ну, не дома же сидеть… На улице было тихое майское утро — светло, и никого не слышно, а я в грязной футболке, и

Дырки на футболке, ну и пусть,

В наших душах бродит только грусть,

Хоть зашей ты дырку, не поможет.

О! Классно получилось! Я гулял и распевал свой незатейливый экспромт. Потом вернулся домой…

Днем встретил Ирку. Я ее знаю с семи лет, в нашем дворе живет, а сейчас ей уже тринадцать.

— Привет, Колька, как дела?

Что меня привлекает в Ире, так это то, что с ней не надо быть терминатором.

— Хреново, Ира, дела мои.

— Чё, все лежишь?

— Да, лежу.

— Завел бы себе девушку, тебе сразу веселее станет, я не понимаю, в твоем возрасте давно уже все с девушками!

— А то я один такой! Вон Гамлет тоже думал: жить или не жить, так на века прославился. А Раскольников? Сколько промучился, пока понял, что не Наполеон… Я тебе про Раскольникова рассказывал, помнишь?

— Помню, бабку топором зарубил.

— Он добра хотел для всех, и Гамлет тоже, а бабка злая мешала, но Раскольникову повезло: его Соня спасла, а Гамлету никто не помог. Ира, найди мне Соню Мармеладову.

— Ты когда так говоришь, мне кажется, что ты сумасшедший.

— А что ж ты хочешь? Всем великим людям тяжело.

— А ты у нас что, великий? — съязвила Ира.

— Подумаешь! У Гамлета всех-то и достоинств, что принц. Я велик в своем страдании, а принц не принц, какая разница?

Вдруг недалеко от нас замаячила толпа подростков.

— Ира! Ты идешь?

— Ира, не уходи, побудь со мной, — тихо попросил я.

— нет, я с вами не пойду, — крикнула Ира толпе, и толпа удалилась.

Минуту мы помолчали.

— Ира, ты любить меня будешь?

Ира издала “тпру” со смехом и недоумением.

Я продолжал:

— Я ж тебя не замуж зову, а просто как брат с сестрой, с тобой хоть выговориться можно… Пошли в парк погуляем.

— Да ну, пошли лучше к тебе домой.

Капитала у меня оставалось тридцать рублей, купил я два пирожных, чай, но на сахар уже не хватило. Но Ира нашла, что пирожное с водой гораздо вкуснее. Потом я сидел по-турецки на полу, а Ира висла у меня на шее.

— Ира, а кем ты хочешь стать?

— Ой, а сам-то…

— Я тебе не нотацию читаю: “Вот какая нехорошая девочка”, я просто интересуюсь.

— Мама говорит, чтоб официанткой шла, а я раньше ветеринаром хотела быть, учительница в школе говорит, что мне надо в художественную школу, а я теперь вообще никуда не хочу.

— А какая твоя самая-самая заветная мечта?

— Н-да-а, вопросик. Повтори еще раз.

— Ну, в жизни чего ты больше всего хочешь?

— Если скажу, тебе неприятно станет.

— Не станет. Нет, есть, конечно, вещи, которые было бы мне неприятно слышать. самое неприятное для меня — это если заветная мечта у тебя будет заключаться в том, чтобы купить дорогую мебель, потом долго и упорно работать на дорогой унитаз в ванной, потом ты начнешь выбирать гарнитур на кухню, но в это время спальный гарнитур выйдет из моды, и тебе мучительно придется выбирать между спальней и кухней, но тут придет подруга, покажет новую шубу, и ты побежишь покупать себе такую же. Вот это для меня самое страшное: что будешь, как все.

Ира засмеялась:

— У меня и в мыслях такого не было.

— А я знаю, о чем ты мечтаешь: замуж выйти.

Ира фыркнула:

— Замуж — это само собой, чё об этом мечтать?

— А когда бы ты вышла замуж, ну если попадется твой идеал, и он тебя любит, и все у вас хорошо?

— Да хоть сейчас.

Довел я ее до дома, но в квартиру не зашел: ее мама вечно на меня орет. Мы остановились у парадной.

— А у тебя самого-то какая самая заветная мечта? — спросила Ира.

— Это ужасно, Ира, но у меня мысли только вокруг смерти крутятся.

— Я и говорю: ты сумасшедший.

— Да-а-а, у меня и справка есть. Но они ничего не понимают, а то уже давно бы вылечили… Дай руку, пошли!

И мы с Ирой, взявшись за руки, идем по двору и распеваем: “Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам. И, конечно, подпевать лучше хором, лучше хором, лучше хором!”

— Меня сейчас мама из окна увидит, — говорит Ира, — и нас обоих в дурдом отправят.

Потом мы с Ирой смотрели на красные клены. Май, а они красные.

— Чего это с ними, а? — спрашиваю.

— Не знаю.

— Живет в одном дворе с красными кленами и не знает.

— А какими они должны быть?

— Ира, ты что, издеваешься?

Ира начинает хохотать. Ее часто разбирает смех по не совсем понятным для меня причинам.

— Зелеными, — говорю. — Листья должны быть зелеными, в мае по крайней мере. Что тут смешного?

В общем, провел я ее до квартиры и даже послушал крики ее мамы.

Домой вернулся поздно (я еще гулял по парку) и, выпив семь таблеток донормила, лег спать. И вот тут-то появилась эта серая комната… Не было в ней ни окон, ни дверей, только экран с динамиком. Самое удивительное было то, что в ней было светло, хотя повторяю: ни ламп, ни люстры, ничего, что могло бы давать свет, там не было. Вдруг экран загорелся, и там появилась смазливая девушка в черном купальнике, но купальник какой-то остроконечный, даже сверху шапочка с двумя рожками. Ногти тоже окрашены в черный цвет.

— Привет, я Киса!

— Где я?

— Любое твое желание будет исполнено.

— Я хочу уйти отсюда.

— Пожалуйста, — Киса обиделась.

И тут произошло невероятное, я же не в комнате, а в лесу, я иду по тропинке, чувствую запах сосновой смолы… Потом я уже бегу по тропинке, стараюсь изо всех сил, ноги мои устают, я падаю. И вдруг вижу: в кустах бабуля собирает грибы. Я к ней:

— Бабуля, где я?! Я заблудился!

— А куда тебе, сынок, надо?

— В Питер.

— Э-э, сынок, по тропке пойдешь — будет Шохново, по просеке — Ярцево, а назад повернешь — Чихачево, а Питера здесь нет.

— Бабуля а какая это область?

— Э-э сынок, не ведаю, не знаю. Знаю: по тропке пойдешь — будет Шохново, по просеке — Ярцево.

Я закрыл глаза, заткнул уши и закричал: “Люди!”

Открываю глаза, снова серая комната, снова передо мной на экране Киса.

— Здорово, правда? — Киса лукаво подмигнула.

— А как это у вас так получается?

— Через стены поступают импульсы, которые воздействуют на нервные окончания, так что реальность полная.

— Неполная. Все-таки чувствовалось, что это не лес.

— Ничего, привыкнешь.

— Я есть хочу.

— Что именно?

— Курицу.

Тут же в стене отворилась заслонка, из-за которой послышался приятный запах, а потом вылезло что-то желто-коричневое размером со спичечный коробок.

— Что это?

— Курица.

Я аккуратно взял это в руки.

— Какой забавный, — Киса засмеялась, — ешь, не бойся.

Я откусил раз, откусил два и упорно пережевывал эти куски.

— Киса, по-моему, это не курица.

— Не нравится, возьми другой сорт.

— Ты не поняла. Это похоже на курицу, но это не курица. Я хочу живую курицу с двумя ногами! Я хочу сам ее зарезать!

Не успел я опомнится, как оказался на птичьем дворе с тесаком в руках.

— Киса!!!

Я снова в серой комнате, но вместо Кисы на экране мужик с двойным подбородком, с поросячьими глазками и лысый, как Фантомас.

— На что жалуемся? — Голос доброжелательный, как у психиатра.

— На курицу.

— Чем же вам не угодила эта птица?

— Своим размером и своими формами: она слишком прямоугольная. — Я сорвался на крик: — Хоть кто-нибудь мне объяснит, где я нахожусь?!

— В будущем. В золотой мечте человечества, к которой оно стремилось.

— Человечество стремилось к свободе.

— А разве у нас ее нет? Любое желание человека выполняется в одну секунду.

— Так дайте мне живую курицу.

— Живые курицы давно вымерли.

— А бабушки в лесу?

— Это не бабушка, это программа.

— А если у вас кто-то захочет живую курицу? — не унимался я.

— Они хотят только то, что даем мы, а про живую курицу это еще додуматься надо, что она существует. Они живут под постоянным облучением и постоянно видят то, что сами хотят видеть.

— А хотят они видеть то, что вы им предложили.

— Совершенно верно.

— А вы — это кто?

Вместо ответа человек с поросячьими глазками стал снимать кожу со своего лица, и под ней я увидел терминатора, такого же, как в кино, — железного с красными лампочками вместо глаз. Я хочу крикнуть, но онемение меня душит, а он из экрана вылез, его стальные пальцы приближаются к моей шее, а мне грудь словно бетонная плита сдавила, а его пальцы ближе, ближе, сантиметр, полсантиметра…

—А-а-а!!! — кричу я изо всех сил и просыпаюсь.

Фу, бред! А мне этот терминатор еще нравился, семь раз фильм смотрел. Пойду лучше на кухню покурю. Покурил. Дальше сидел, уткнувшись в одну точку. Потом лег, сидеть-то тяжелее. Долежал до обеда. Кого пригласить! Все друзья от меня давно сбежали… Позвонил Ире.

— Алло, Ира, это ты?.. А это я. Приходи ко мне в гости… Да, прямо сейчас. Я тебе такую штуку расскажу, обалдеешь! Ну, давай. Раз, два, три, пока!

Кладу трубку. Про “раз, два, три” это я сам придумал. Бывает, ты трубку не успел положить, а собеседник уже бросил, и рождается неприятное ощущение, будто от тебя хотели избавиться. А так одновременно говорим: раз, два, три, пока! — и одновременно кладем трубки, чтоб никому обидно не было.

Через полчаса пришла Ира:

— Я не понимаю, тебе что, больше позвать некого?

— Некого.

— У Мани (ее старшая сестра) куча друзей! У меня от них голова кругом.

— Так то ж у Мани.

— Вот и бери с нее пример.

Час приблизительно мы так поговорим, потом я сажусь по-турецки на пол, Ира меня обнимает, и я начинаю рассказывать свой сон. По окончании рассказа Ира изрекает:

— Да, здорово! Вот бы мне туда!

— Да уж! Там и людей-то нет, одни импульсы, а человек — приемник какой-то.

— Ну и что, зато интересно. Всяко лучше чем вдвоем сидеть, не пойми чем заниматься.

— Книжки читать.

— Отстань. Хотя, если хочешь, можешь почитать ту книжку про волков.

Я достал Сетон-Томпсона и начал читать рассказ “Лобо”. В конце рассказа мы вместе плакали, а Ира сказала:

— Дураки, волка убили!

— Ладно, Ира, завтра зайдешь?

— Ну, если тебе интересное что-то приснится, а если не приснится — книжку почитаешь.

На том и расстались. Прилег я на диван, думаю: надо снотворное выпить, все равно делать нечего, но, странное дело, только я об этом подумал, тут же уснул. И вот то, что я увидел во сне, никогда незабуду. Точнее, глаза могут забыть, но душа — никогда. Начало я помню не очень хорошо: лес какой-то, и легко почему-то, и все так интересно, но вдруг в груди кольнуло: “Чему ты радуешься? Это же сон!” Но я все равно пошел, вокруг было так прекрасно — это был не тропический, это был райский сад. Незабудки, васильки, розы, астры, я не могу это описать после долгого сидения в четырех стенах. И птицы разные под ногами ходят и не боятся меня. Потом я увидел льва. Он, склонив свою голову, мурлыча, подходил ко мне. Как это хорошо, когда все так просто! Но вдруг я опять испугался. Может, это хитрый лев и только прикидывается добрым, а на самом деле нападет и съест! Только я это подумал, лев перестал мурлыкать, голову опустил, хвостом вильнул и ушел восвояси.

— Лева, подожди!

Ну что я за человек! Зебра, иди хоть ты сюда! Но зебра, подпустив меня достаточно близко, тоже стала уходить. Да они меня презирают! Даже есть не хотят! Я сел на траву и с отчаяния застучал кулаком по собственной ноге. Неожиданно совсем недалеко послышались человеческие голоса. Я ползком пробрался туда и, спрятавшись в кустах, стал наблюдать.

На поляне двое юношей и две девушки что-то пели. Я прислушался.

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле.

Вот такая незамысловатая песня. Все они были белолицые и белокурые, только одна Ревекка смуглая. Почему я решил, что она Ревекка? Не знаю. Ревекка, и все тут. Других звали Исаак, Авель и Руфь. И пели они, и дурачились, и так смешно, и так трогательно! Дети! Большие дети! Что со мной вдруг произошло — не знаю, но я расплакался. Смотрю на них и радуюсь, радуюсь солнцу, радуюсь цветам, радуюсь тому, что живу! И все птицы, и все звери тоже обрадовались.

А четверо детей, взявшись крепко за руки, поют:

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле.

И с меня словно какая-то тяжелая короста, накипь, все слетело! Я глубоко вздохнул: эх, и хорошо же! Хорошо! Я не чувствовал рук, ног, приходилось ими шевелить, чтоб убедиться, что они у меня есть. И так я этих детей полюбил, что, не выдержав, вышел из своей засады на поляну.

— Ой, смотрите, какое чудо! — воскликнула Ревекка.

— Я не чудо. Я плохой, злой Коля.

Но они ко мне подходили со всех сторон, глаза живые, и такой в них свет…

— Коля, будешь с нами в прятки?

— Если возьмете, буду.

— Конечно, возьмем. Как же без тебя? — В голосе Ревекки слышалось искреннее недоумение.

— Авель, иди к кипарису и считай, а мы будем прятаться.

Троих Авель нашел быстро. А они, по-моему, и не сильно прятались, даже радовались, когда их находили. Наконец Авель и меня заметил, и мы понеслись к заветному кипарису. Авель на секунду успел раньше — это было очевидно для всех. А я, не знаю почему, уперся: нет, я первый, пусть Авель снова водит. Все растерялись совершенно, глазами хлоп-хлоп, друг на друга смотрят: как же это? Коля, зачем ты обманываешь, за что? Я смутился:

— Пошутил я, это просто шутка.

— Как просто?! — воскликнула Ревекка. — Просто взял и обманул?!

И тут я понял: не вынесет райский сад меня, я сам упаду со своей гадостью. В пропасть. Темнота, и только голос: “Просто взял и обманул?!” И снова темнота, темнота, и я просыпаюсь. Лежу и ничего не пойму. Первым делом вскочил, хотел к ним бежать — прощения просить… А потом: Господи, куда бежать, сиди уж теперь. Но мне не сиделось и не лежалось. Позвоню Ире, хоть ей надо рассказать, правда, ей с утра в школу, ну, прогуляет школу, подумаешь. Я набираю номер и вежливо спрашиваю:

— Доброе утро, можно Иру?

— Какую Иру! Вы на часы смотрели?

— Не смотрел.

— Оно и видно.

Было четыре часа утра.

В школу Ира все-таки не пошла. Я в восемь утра подстерег ее у парадной, и мы пошли ко мне.

— У нас сегодня контрольная, меня ругать будут!

— Но сон, Ира, такой сон!

Мы пришли, попили чай без сахара, Ира успокоилась, а я то садился на диван, то вскакивал, но говорил много и с жаром. Я ей долго рассказывал про то, что люди бывают плохие и бывают хорошие и что хорошим людям в жизни труднее, чем плохим.

— Вот смотри: смогли бы Ревекка или Авель жить в нашем мире?

— Нет, не смогли бы.

— Вот видишь, а разве они плохие? И как я их обидел, Господи, дай им самых веселых игр, и пусть они меня простят! Знаешь, Ира, я тут графу “вечные влюбленные” стал заполнять, а заполнять-то и нечем, компьютер тут программу не выдает! Значит, просто любить надо друг друга, вот и все.

— когда ты говоришь, иногда кажется, что ты сумасшедший, но, странное дело, с тобой все равно интересно.

Я сполз с дивана на пол, сел по-турецки, Ира меня обняла, и так мы сидели долго-долго…