Роман
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2004
Марина Павловна Доронина родилась в 1979 году. Учится в СПбГУ на восточном факультете. Живет в Санкт-Петербурге. Стихи публиковались в санкт-петербургском “Новом журнале” и в московском “Илья-Альманахе”. Роман публикуется в журнальном варианте.
В тот осенний вечер Нi-Tech ехал в поезде, направлявшемся из Луги в Петербург, и большая зеленая звезда висела так близко к Земле, что, казалось, можно сжать ее в ладони, и с освещенных тусклыми фонарями перронов в поезд врывались толпы людей с бледно-зелеными в электрическом свете лицами, фосфорно горящими глазами, с налипшими на ботинки красными и желтыми листьями. Hi-Tech курил в полутемном тамбуре, в компании грибника, бульдога, лейтенанта и на редкость бодрой старушки с огромным рюкзаком. За выбитыми окнами нескончаемой чередой тянулся лес, из которого кривыми зазубринами выкраивались елки. Вагон дребезжал, опасно кренясь на поворотах, и, заглядывая туда, где смеялись, пили пиво, решали кроссворды или просто спали самые разнообразные представители человеческого рода, Hi-Tech задавался вопросом: почему они не боятся, что этот кретинский поезд сейчас сойдет с рельсов?
В тамбур вошел контроль:
— Предъявите проездные! Парень, ты что, глухой?
— У меня нет билета! — сказал Hi-Tech.
— Штраф придется платить!
— И еще штраф за курение в тамбуре, — добавила баба-контролер. И, видя, что не доходит, пояснила: — Брось сигарету!
— Да, пожалуйста!
— Штраф плати, — сказала бабища, — или выходи, прогуляйся!
— У меня денег нету!
— Так выходи!
— Тетенька, меня родители убьют, если я через час не приеду.
— Несовершеннолетний?
— Да, и уже давно!
— Ладно, черт с тобой!
Зверский взгляд честно заплатившего штраф грибника смущал Hi-Tech’а, и он просочился в вагон, где, ухватившись за поручень, навис над дамой с химией на голове. Не прошло и пяти минут, как на очередной станции половину поезда всосал обшарпанный вокзал, и, прежде чем хлынувший человеческий поток заполнил вагон, Hi-Tech уютно устроился у окна, включил плейер и надел наушники.
Он слушал рэп, и кружение повторяющихся ритмов казалось ему странно созвучным музыке обшарпанного вагона, лязгающим дверям, мелькающим в осенней черноте бензоколонкам и деревянным домикам, радушно мигающим окнами с резным узором обязательной рябины. Вжавшись в угол, он закрыл глаза, постепенно восстановил в памяти окружающую обстановку: лица пассажиров, вырезанную ножом надпись “Ингерманландия” под окном, а затем мысленно “убрал” картинку. Для Hi-Tech’а это было любимое дорожное развлечение, и, достигнув больших высот в постоянной тренировке воображения, он представил себе ночной эфир над полями Земли, белые черви автострад, огни чудовищных, всегда призрачных ночью пригородов Петербурга, мысленно увидел лоскутья полей, и руины старых заводов, и новые храмы из красного кирпича. Тогда дух его поднялся еще выше, к звездам, и застыл на миг среди потоков космической пыли, потоков атомных ядер, чтобы опять устремиться назад, к Земле. Представив себе маленький грязно-голубой шарик, Hi-Tech в который раз уже ужаснулся нелепости того странного, но очевидного факта, что в навеки отравленной атмосфере Земли, плавно переходящей в межпланетное пространство, в полушарии, отвернувшемся от Солнца, ползет обшарпанная электричка, а в ней катит себе горячий коллоид по имени Hi-Tech.
Вполне естественно, что от таких мыслей его затошнило, и, открыв глаза, Hi-Tech вернулся в вагон, где сидящий напротив молодой человек объяснял очень красивой девушке, что такое материнская плата. Только сейчас Hi-Tech обнаружил, что не может понять, где именно он находится. В кромешной черноте за окнами не было видно ничего, а машинист охрип на энном километре и перестал объявлять названия остановок. Hi-Tech взглянул на часы: 21.50.
Тогда Hi-Tech прижался лбом к стеклу, но ночь сгустилась и сделалась еще непроглядней. Он ехал, желая теперь только одного: чтобы поезд остановился, и он, Hi-Tech, смог бы продолжить свой путь на таких надежных, обутых в кроссовки ногах. Вот замелькали фонари, и пронеслась неправдоподобно блестящая пустая бензоколонка, еще череда фонарей канула в ночь, и Hi-Tech, съежившийся в первом вагоне, пронесся мимо стремительной большой станции. Станция эта была знакома Hi-Tech’у, и он явственно помнил, что над платформой здесь всегда белело подсвеченное фонарями название, но… на этот раз станция оказалась безымянной, только чугунные решетки скалились в небо и мигало окошко кассира. И Hi-Tech понял — и это было откровение, — что только в поезде, бесстрашно бегущем сквозь заколдованные земли, он может быть в безопасности.
По-видимому, они приближались к городу, ибо замелькали высотные дома в черно-желтую клеточку. Параллельно железнодорожному полотну бежала автострада, которую Hi-Tech также очень хорошо помнил. Когда поезд шмыгнул по мосту над небольшой речкой, автострада оборвалась на одном берегу, чтобы продолжиться на другом. Hi-Tech с надеждой посмотрел на своих соседей, но мало кто из них смотрел в ночное окно…
А когда он опустил глаза, то вместо врезавшейся ему в память надписи “Ингерманландия” на том самом месте, под вдавленным в стекло окурком, под наклейкой с пышногрудой нимфой увидел четкие алые буквы:
ИМПЕРИЯ.
Hi-Tech так никогда и не узнал, был ли тот город, в который он полчаса спустя вышел из поезда, тем городом, куда он стремился, который он знал, или этот город не ждал его и подобных ему — загадочный город в плотной шапке ядовитых испарений, помнящий создание двигателей подлодок и Большую землю, город, на бульварах которого пили светлое пиво вечно смеющиеся, но не умеющие улыбаться люди. Он спустился с высоко вознесенной над землей платформы не по величественной прямой лестнице, которую так хорошо помнил, а по винтовой, отдающей туманным средневековьем, лозой винограда обвившейся вокруг гигантской колонны, верхушка которой терялась в ночи, а подножие было покрыто граффити. Hi-Tech подивился такому странному обстоятельству и поспешил на остановку. Он сел в автобус с невообразимым номером 936. Hi-Tech был совершенно уверен, что в Петербурге нет автобуса с таким номером, но увидел на картонке под стеклом название своей улицы и смело сел в автобус.
На загадочном автобусе Hi-Tech благополучно доехал до своей остановки, хотя он готов был поклясться, что раньше здесь никогда не было бензоколонки, а теперь белыми и красными глазами она глядела в черную пасть города, совершенно пустая, увенчанная прозрачным павильоном “Покупки. 24 часа”. Туда Hi-Tech и направился. Он прозвенел дверью, обклеенной рекламой жевательной резинки, взял бутылку темного пива, пачку сигарет, получил сдачу и двинулся к выходу. Дойдя до своего подъезда (по крайней мере, он надеялся, что это его подъезд), Hi-Tech удивился своему же собственному спокойствию. Войдя в лифт, он обнаружил на стене смешного человечка, нарисованного синим маркером. У человечка были огромные, как у слона, уши и нос картошкой. Hi-Tech прекрасно помнил, что еще вчера здесь не было никакого человечка, но в то же время вид у рисунка был старый и какой-то потертый. Hi-Tech сконцентрировался на надписи (насколько он помнил, бывшей и вчера): “Здесь только Я бухаю пиво” — и без приключений доехал до четырнадцатого этажа.
Так много изменилось в этом мире мелких милых деталей, что Hi-Tech был немало поражен, обнаружив: ключ подошел к замку. Открыв дверь, он очутился в непроглядной черноте прихожей, откуда, не зажигая света, прошел в комнату. Сюда доносился гул от автострады внизу, а на полу лежали желтые пятна — отражения окон в шестнадцатом доме напротив, и компьютер призрачно белел в темноте. Hi-Tech включил настольную лампу и пошел на кухню за открывашкой. Кухня казалась только жалким придатком к огромному горящему окну, и дребезжащий холодильник, и плита — все было призрачным и нереальным в темноте. Вернувшись в комнату, Hi-Tech открыл пиво, отхлебнул из горлышка, распечатал новую пачку сигарет, а потом достал из кармана джинсов маленький белый пакетик и вытряс из него круглую розовую таблетку. Таблетку Hi-Tech проглотил, запив пивом и с наслаждением затянулся сигаретой. Он пережил необходимую минуту смутной тревоги и неожиданно четкого осознания смертности своей прокуренной плоти, а потом с благодарностью почувствовал горячую струю, поднимающуюся вдоль позвоночника. Hi-Tech ждал, когда она прикоснется к мозгу, но горячая струя слишком рано остановилась — и это разочарование тоже было привычным. Мысли потекли медленно и плавно, и Hi-Tech’у на мгновение показалось, что все его мысли записаны на автоответчик внутри его головы. Но он стер эту мысль и, ощущая приятное покалывание в ладонях, сел за компьютер.
Именно в тот миг, когда в комнате задрожали знакомые мерцающие ячейки Windows, Hi-Tech почувствовал, что в комнате кто-то есть. Он замер, прислушиваясь. Странный звук, потревоживший его, не был шагами соседей за стеной — те давно спали; не был он похож и на знакомый шум городского транспорта. Одинокий человек в отдельной квартире чувствовал приближение ЖИВОГО — и это ЖИВОЕ не было Hi-Tech’ом, но зависело от него, это трогательное, невидимое живое, ибо оно должно было принять форму и подвергнуться анализу.
Hi-Tech понял все это в мгновение ока, окинул квартиру быстрым взглядом — но не увидел никого. Тогда он решил осмотреть кухню и, не входя в нее, малодушно просунул руку и включил свет. Холодильник, вздрогнув, задребезжал. Увы, и здесь нет ничего живого. Тут же ему пришло в голову, что, может быть, следовало подумать не “увы”, а “ура”.
С презрением он рассмотрел пустые пивные бутылки, пустые сигаретные пачки, грязную тарелку с остатками кетчупа в раковине и, уходя, успел раздавить ногой одного большого и трех маленьких тараканов. Ему даже показалось на миг, что тараканы и были тем живым, которого он искал. И тут Hi-Tech вспомнил про шкаф.
Шкаф стоял в коридорчике, отделявшем кухню от прихожей, и был забит одеждой, обувью, старыми дисками и кассетами, батарейками и детскими игрушками. Hi-Tech’а вдруг покинула вся его храбрость, и он дрожал, прижавшись к стене. На улице завыла сирена. Hi-Tech щелкнул кнопкой, но прихожая осталась темной, как была. Он стоял, тщетно стараясь привести в порядок мысли: они разбегались, как тараканы из-под занесенного над ними шлепанца, а стук капель из неисправного крана в ванной, казалось, мог расколоть череп. И вдруг одно слово вырвалось из всей этой круговерти — странное слово, впервые услышанное, должно быть, на уроке немецкого языка, которое он — столетия назад — никак не мог вспомнить, и лишь теперь, повинуясь таинственным законам памяти, оно всплыло полуразложившимся словесным трупом и каркнуло в черной квартире Hi-Tech’а: ДОППЭЛЬГЭНГЭР!
Вне себя от ужаса, обливаясь холодным потом, Hi-Tech медленно потянул дверцу шкафа. Она заскрипела и подалась вперед. Еще немного, и на пол со звоном упал игрушечный трактор. Зажмурившись, Hi-Tech распахнул дверцу, и, прежде чем открыть глаза, он уже знал, что внутри, за дверцей, никого нет.
* * *
В голубом детстве Hi-Tech увлекался астрономией. Ему доставляло странное удовольствие читать в толстых журналах статьи типа “Конечна ли Вселенная?”, он проглатывал популярные книжки в мягких обложках — в этих книжках какие-то сверхлюди рассказывали о тайнах черных дыр, радиогалактик, квазаров (даже слова-то какие!). Казалось, что сверхлюди знали все, а о том, чего не знали, они писали с такой великолепной снисходительностью, что у Hi-Tech’а мурашки бегали по коже.
Его увлечение астрономией началось с одной-единственной фразы: “Предположим, что Вселенная конечна”.
— Класс! — сказал Hi-Tech.
Одной-единственной фразой оно и закончилось. Как-то раз Hi-Tech сидел дома и решал задачу. Он давно уже чувствовал странную тревогу и в десятый раз перечитывал первую строчку условия: “Спутник Марса Фобос обращается по орбите радиусом 9400 км, с периодом 7 ч 39 мин. А спутник Марса Деймос…” Hi-Tech так никогда и не узнал период обращения Деймоса вокруг Марса. Не дочитав задачу до конца, он понял, что ему глубоко наплевать и на Фобос, и на Деймос, и на Тунгусский метеорит, даже на перигелий Меркурия. Единственным пережитком этого детского увлечения было странное чувство, с которым Hi-Tech смотрел в сторону зеленых холмов обсерватории, а еще мечта — когда-нибудь взломать компьютерную сеть NASA.
Hi-Tech подрабатывал мелким хакингом. Но было у него на заметке одно серьезное дело.
* * *
Пройдет несколько дней после так и несостоявшейся встречи с доппэльгэнгэром. Hi-Tech войдет в ванную комнату номера средней руки одной из таллиннских гостиниц и откроет душ. Когда ванна наполнится до половины, он разденется, ляжет в мутную зеленоватую воду и — очень медленно — проведет тускло блестящей бритвой по запястью левой руки. Первый надрез окажется неудачным. Тогда Hi-Tech, закрыв глаза и надеясь, что за бешеным шумом воды никто не услышит его криков, будет рвать себе вену, пока зеленый водоворот не смоет реальность. Последнее, что увидит Hi-Tech: белый кафель и бегущая на пол вода; последнее, что он подумает: жизни или смерти принадлежит этот его поступок, совершенный отнюдь не под кайфом; последнее, что он вспомнит: день, когда началось все.
В тот день к нему пришла Кристина. Ей было шестнадцать, и ее жесткие черные волосы напоминали Hi-Tech’у шерсть пуделя. Кристина только что посмотрела экранизацию одного весьма известного киберпанковского романа и решила стать хакершей. Дело стояло за малым: придумать Кристине удачный nickname.
Вообще-то, будущее Кристины как хакера представлялось Hi-Tech’у довольно туманным. Но Кристина однажды спасла его из жуткой передряги в ночном клубе “Теотль” (с одной стороны — менты, с другой — местная шпана, бр-р-р) и с тех пор настойчиво требовала благодарности. Кроме того, Hi-Tech знал, что Кристина, когда наклюкается, — существо любвеобильное, то есть был резон удержать ее и напоить пивом. Наконец, с утра пораньше кто-то “намылил” Hi-Tech’у пренеприятный бред:
— Ты думаешь, брат, что быть хакером — это круто, а я тебе скажу, что хакеры могли появиться только в нашем обдолбанном христианском мире.
Hi-Tech так и не понял, в чем суть юмора, но настроение было испорчено.
Они сидели на полу в кухне Hi-Tech’а и курили травку. Они перебрали массу вариантов: Mad Star, Cybergirl, Techno Rat, Electrokiller, но ни один из них не понравился Кристине.
Наконец Hi-Tech’а осенило:
— Давай попробуем старый добрый метод попадания пальцем в небо.
Кристина не возражала. Тогда Hi-Tech встал и, пошатываясь, направился в комнату, прямо к большому книжному шкафу. Зажмурившись, он наугад вытащил из шкафа книгу — ею оказалась “История физики” Э. Моргенштерна, 1984 год.
— Могло быть и хуже!
Закрыв глаза, Hi-Tech раскрыл книгу и ткнул пальцем в страницу. Он обнаружил, что палец упирается в букву С (составная часть имени Майкельсон).
Итак, С!
Hi-Tech захлопнул книгу и снова наудачу раскрыл. На этот раз палец уткнулся в рисунок, наглядно представляющий замедление хода часов.
Новая попытка оказалась удачнее: он нашел И (из ФИЗИКИ). Третьей буквой была М (МОДУЛЬ), и четвертой, по случайному совпадению, тоже М (МЕДЛЕННЫЙ).
— Как много эмов! — изумился Hi-Tech.
Пятая буква его доконала: это опять была И (ИЗОТОП). Озлобленный Hi-Tech проклял гнусную теорию вероятностей и придумал последнюю букву сам — Р.
СИММИР.
И тут же он задумался над тем, что бы это могло значить.
* * *
Кристине очень понравилось слово СИММИР. Тогда Hi-Tech решил поговорить с ней “без дураков”.
— Послушай, детка! — сказал он ей. — СИММИР не может быть nickname’ом хакера, потому что это слово ничего не означает. А хакерский nick обязательно должен что-то означать. Он должен что-то говорить о тебе, о твоей индивидуальности.
— С чего ты взял, что СИММИР ничего не означает? — надулась Кристина. — Это однокоренное с симуляцией.
— Ты еще скажи, производное от С++, — возразил Hi-Tech.
— А тогда зачем ты его придумал?
— Я смеялся, — сказал Hi-Tech.
Кристина злобно прищурилась:
— Надо мной?
— Да, над тобой, над собой и над Э. Моргенштерном.
— Козел! — закричала Кристина. — Да ты просто вонючий козел!
Кристина несколько раз посетила hacker.ru и всякий раз подписывалась СИММИР. Потом она попробовала использовать скачанную из Интернета программу-взломщик, но потерпела неудачу.
Тому, что во всемирную паутину, как маленькая беззаботная мушка, попалось странное слово СИММИР, Hi-Tech, естественно, не придал никакого значения.
* * *
Худая женщина в темном пальто вошла в переполненный троллейбус и показала кондуктору карточку. Боязливо одернула черную кожаную сумку. С трудом балансируя на высоких каблуках, левой рукой ухватилась за поручень, а правой достала из сумки сборник кроссвордов. С тех пор, как ушел муж, кроссворды прочно вошли в жизнь Ирины, вытеснив все прежние увлечения. Ирина уже разгадала все кроссворды и шарады в этом сборнике, кроме одного, который назывался “Технарь”.
Вопрос № 1 по горизонтали: спутник Урана, семь букв.
Они, наверное, думают, что у каждого под рукой, как минимум, астрономический словарь! Но она помнила что-то смутно, как сон, привидевшийся в детстве. Наверное, ей уже попадался такой вопрос.
Химический элемент, пять букв.
Ну и ну!
Американский ученый, основоположник кибернетики, пять букв.
Ага, наконец-то!
Огрызком карандаша она старательно написала: ВИНЕР. Бумага прогибалась под карандашом.
На улице снова пошел снег, она поняла это по мокрым, блестящим воротникам и шапкам входящих в троллейбус людей. Она представила себе, как через десять минут войдет в высотное здание Нефтедоба, каждое утро поглощающее, как ей казалось, миллионы, а на самом деле всего лишь тысячи людей, чтобы вечером, пожевав их, как автомат магнитку, выплюнуть наружу.
Сапоги на высоких каблуках были Ирине неудобны. Ей посчастливилось сесть, и только тогда она поняла, как болят пораженные артритом колени. Она вернулась к кроссворду.
Советский физик, пять букв.
Ну, это, наверное, Иоффе.
Кондуктор во второй раз обратилась к ней с просьбой показать билет. Двери раскрылись, и в троллейбус ворвался ледяной ветер.
Вопрос № 17 по вертикали: химический элемент, который получают как побочный продукт из пирита и медных сланцев.
Ирина не знала, что это такое. Она вышла из троллейбуса в безумный мир, и фонари рванули ей в лицо шлейф кружащихся, сверкающих белых мух. Осторожно, стараясь не поскользнуться, Ирина шла к великолепному зданию Нефтедоба.
Она плохо представляла себе, что такое нефть. Ее знания исчерпывались тем, что это жидкое полезное ископаемое, которого очень много в Эмиратах и у разных других арабов. Еще она помнила несколько школьных словечек: кокс, крекинг и (почему-то) циклогексан.
Ирина работала в стерильно-белом офисе на третьем этаже Нефтедоба, там на ее столе лежали груды прекрасной финской бумаги, и красивые канцелярские принадлежности, и дискеты, а еще красовался новенький пентиум. Там мерно гудела лампа. Этот офис был только одной из бесчисленных ячеек Нефтедоба, а Ирина была администратором базы данных.
Справа от Нефтедоба стоял четырехэтажный желтый сталинский дом. Ирина знала, что еще лет двадцать назад все это здание занимал Очень Секретный Институт (ОСИ). Нынче же это был Бывший Очень Секретный Институт (БОСИ). Некогда уже в восемь утра все четыре этажа ОСИ бодро светились, в двери, сверкая красными гвоздиками пропусков, стремились толпы выпускников физматов, и гэбисты глядели зорко. Теперь БОСИ ютился в трех жалких лабораториях, и числилось в нем двенадцать сотрудников (включая трех многодетных матерей). Правда, верно и то, что девять из них никогда не появлялись в желтых и до боли родных стенах БОСИ. Чем они занимались — неизвестно. Руководил оставшимися сотрудниками некто Владимир Иванович Тротилов, старожил БОСИ. Помимо него, на работу регулярно приходили: Эльдар Савельевич Зимородков, по специальности — телемеханик, по призванию — рыбак и охотник, а также некто Киря Балодис, о котором никто ничего не знал, ибо, едва появившись, он занимал старенький компьютер и играл с ним в шахматы, поругивая сквозь зубы искусственный интеллект.
В бывших помещениях БОСИ размещались: магазин компьютеров “Суперскан”, пункт обмена валюты, контора нотариуса Марфы Гофмановны Иерусалимчик, адвокатская контора “La Romanoff Casa”, редакция газеты “Самый свежий курьер”, редакция эзотерического журнала “Лемурия”, безымянная шаверма, а также филиал Всемирной академии эсхатологии и утопии (лаборатория прикладной евгеники), притом руководил филиалом бывший сотрудник БОСИ Иван Иванович Смылов. Кроме всего вышеперечисленного, в необъятных помещениях БОСИ ютились похожие друг на друга конторы со средней продолжительностью жизни, как у майского жука, под гордыми именами “Клитемнестра”, “Аглая”, “Диди-Ладо”, “Крепитус”, “Уэуэтенанго”; они врывались, бурные, как юность, в уже отделанные их предшественниками под евростандарт помещения БОСИ, и.. И тогда за полуоткрытыми дверями начинали работать пентиумы, глядя на которые тройка из БОСИ зеленела от зависти.
Но Ирина прошла мимо здания БОСИ, не оглянувшись на него, миновала аллею стриженых елок и подняла глаза на мерцающий постер: ПОЛУЧИТЕ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ НОУТБУКА “ТОШИБА”.
Затем она подошла к матово-черным, пуленепробиваемым дверям и сунула карточку в щель, прорезанную в гранитной стене. Дверь неслышно распахнулась, Ирина вошла в просторный холл, где стояло несколько банкоматов, и на лифте поднялась на третий этаж.
Повстречавшаяся в коридоре секретарша Аллочка взглянула на нее дикими глазами, когда же Ирина вошла в офис, все сотрудники (почему-то облепившие Иринин стол), посмотрели на нее так, как если бы она вошла в офис голой, и мгновенно разошлись.
— Виктор! Женя! Что случилось? — спросила Ирина.
Никто не ответил. Где-то за стеной надрывался телефон.
Появилась Аллочка и, не глядя на Ирину, бросила:
— Вас к Андрею Константиновичу.
Андрей Константинович был директором информационного отдела.
— Интересно, ее уволят? — с кажущимся безразличием спросила Аллочка, когда Ирина ушла.
— Еще бы! — хмыкнул Виктор, пытаясь выбить что-то из клавиатуры Ирининого компьютера.
— А что она сделала? — поинтересовался кто-то, заскочивший из другого отдела.
— Нынче ночью кто-то вломился в систему, — пояснил Виктор. — Стали разбираться что да как и выяснили: Ирине Николаевне накануне прислали письмо, а она возьми да и запусти его! А в письме-то троянец был!
Наступило долгое молчание.
— М-да… — сказал Виктор. — За такое мочить надо!
Через полчаса Ирина вышла из директорского кабинета в гудящий лампами коридор.
— Уволили? — спросила Аллочка.
Ирина присела на краешек кресла, засмеялась и кивнула:
— Уволили!
Ощущение было необычным: обида, растерянность, понимание того, что ничего нельзя изменить; и в то же время появилось чувство свободы и какой-то бездомности.
Думать о том, что делать дальше, Ирина не могла. Она не поехала на лифте и, спускаясь вниз по стелящейся алым ковром лестнице, бросила взгляд на блистающую над лестницей карту России, где горящими треугольничками были отмечены месторождения, принадлежащие Нефтедобу. Странно было понимать, что теперь ты не имеешь никакого отношения к этому величию.
Думать о том, что было причиной этого падения, Ирина тоже не могла.
Она вышла из здания Нефтедоба и, бросив взгляд на часы, вспомнила: сорок пять минут назад она входила сюда на высоких каблуках, с пышно взбитыми волосами, такая уверенная, несущая свою боль глубоко спрятанной внутри… Она шла по заметенной снегом улице, чувствуя, как спасительная апатия смягчает чувства, как будто мозг начал вырабатывать транквилизатор. Повседневность волной накатывала на нее: машины, заляпанные снежными хлопьями, поднявшие воротники люди, пестрые витрины, но неживая Ирина шла по улице, недоступная для взглядов, мыслей, голосов, птиц.
Так она дошла до желтого здания БОСИ. Она вовсе не собиралась останавливаться перед ним, но, снова скользнув взглядом по осточертевшей рекламе “Тошибы”, заметила, что под постером стоит очень странный человек. Ирина замедлила шаг и внимательно на него посмотрела. На человеке была серая куртка с плотно надвинутым на лицо капюшоном. Человек стоял, широко расставив ноги и обхватив голову руками, однако немногочисленные прохожие, стыдливо отводя глаза, спешно пробегали мимо.
Ирина приблизилась к незнакомцу.
— Извините, с вами все в порядке?
Незнакомец что-то невнятно промычал и сдвинул капюшон. У него были светло-голубые, какие-то водянистые глаза, один из которых был почему-то больше другого. Светлые мокрые волосы выбивались на лоб, а правая сторона лица была покрыта свежими красными шрамами. По возрасту он вполне годился Ирине в сыновья.
— Господи! — сказала Ирина. — Как же вы в таком виде ходите по Москве?
Незнакомец тихо хихикнул и посмотрел на Ирину — как ей показалось, критически.
— Ну, знаете! — возмутилась она. — Я вам же помочь хотела!
Тут глаза незнакомца расширились и еще больше посветлели, уставившись на что-то за спиной Ирины. И вдруг послышался визг тормозов…
Незнакомец рванул ее за собой в снег, они упали, и автоматная очередь отстучала по стене прямо над ними. Синяя “БМВ” пролетела мимо на большой скорости, стреляли, как потом поняла Ирина, именно из нее. По скользкой дороге “БМВ” занесло, и, пока она разворачивалась, чтобы вернуться, незнакомец втащил Ирину за стеклянные двери БОСИ.
В один миг они миновали вестибюль, кишащий перепуганными людьми, выскочившими из бесчисленных тараканьих нор БОСИ, и в этой суматохе взлетели по лестнице на третий этаж. Краем глаза Ирина видела, как из “Суперскана”, находившегося на первом этаже, выскочил охранник — миловидный паренек, который на ходу вытаскивал пистолет. Ирина и ее спутник промчались по залитому электрическим светом коридору, наткнулись на взвизгнувшую с перепугу уборщицу и шарахнулись от нее в первую попавшуюся открытую дверь. Там они без сил упали на ковер.
Ей показалось, что прошли часы (на самом деле минуты), прежде чем они оба пришли в себя. Ирина села и огляделась по сторонам. Кабинет был обставлен довольно скромно: неизбежный компьютер, пишущая машинка, два телефона, этажерка с книгами и газетами. На подоконнике пылилась целая коллекция кактусов. Над столом был приколот календарь на 2001 год, а напротив висела огромная фотография очень натуральной летающей тарелки. К левому верхнему углу фотографии кто-то прикнопил иконку с изображением худого смуглого святого. Глаза святого были опущены вниз и выражали недоумение.
Только сейчас Ирина испугалась по-настоящему. Она сидела на полу, обхватив руками колени (на одном из запястий остался след от цепкой хватки незнакомца), и чувствовала, как из ее тела готов вырваться истерический крик.
— Ну, и что это было? — спросила она не своим голосом (ее голос куда-то пропал).
Он искоса посмотрел на нее своими светлыми глазами, в которых не было и тени страха. Почему-то Ирину передернуло от этого взгляда:
— Они что, хотели нас убить?
— Они хотели убить меня, — спокойно сказал незнакомец. — Ты просто оказалась рядом.
Ирина обнаружила, что с руки у нее куда-то пропали часы. Очень красивые часы. С эмалью.
— Ладно! — сказала она, встав на ноги. Левая коленка немедленно отозвалась страшной болью. — Я думаю, ОНИ уже уехали. Подожду немного и попробую выйти отсюда.
В глазах незнакомца появились насмешливые искорки. Ирина пристально взглянула на него.
— Мне очень жаль, — улыбнулся он. — Но, похоже, нам уже не удастся выйти отсюда.
* * *
Медленно — очень медленно — Ирина подошла к окну. Она сняла сапоги, ибо горящие колени протестовали против “шпилек”. Внизу ей открылась усаженная короткими елками площадка перед БОСИ и реклама “Тошибы”, под которой она нашла незнакомца. Здание Нефтедоба отсюда не было видно: его загораживал сталинский дом. Сейчас, вглядываясь в морозный воздух — снег перестал идти, — Ирина вздрогнула. На углу возле этого дома стоял длинный темный “мерседес” с тонированными стеклами.
— Видела? — спросил он.
— Это… просто машина.
Он засмеялся.
— А почему милиция не едет? — спросила Ирина.
— Приедет, — сказал он, — да только чем она сможет помочь?
Он ходил по кабинету, заглядывая во все углы, и, казалось, искал что-то.
— Что ты ищешь? — спросила Ирина.
— Ага, нашел!
Он залез в деревянный ящичек с красным крестом над столом и вытряхнул содержимое.
— Ну ни фига себе! Здесь есть реланиум!
Потом, нагнувшись, выудил из-под стола бутылку коньяка. На дне бутылки плескалась темная жидкость.
— Немедленно положи на место! — испугалась Ирина.
— Еще чего! Это же просто дары волхвов… Кстати, тебе тоже рекомендую. Не хочешь? Ладно, мне больше достанется.
Он запихнул в себя все таблетки и выпил остатки коньяка. Потом посмотрел на Ирину и улыбнулся.
— Мы в чужом кабинете! — сказала она. — Во-первых, нам нужно уйти отсюда. Во-вторых, нам нужно рассказать обо всем милиции.
— Уйти? Я не против. Что же касается милиции, то забудь о ней. И вообще, для женщины, в которую только что выпустили автоматную очередь, ты ведешь себя очень спокойно. С тобой такое уже было раньше?
— Нет, — сказала Ирина, — со мной такое впервые. Знаешь, недавно от меня ушел муж, а сегодня меня уволили с работы. Теперь еще это… По-моему, на мне лежит проклятие.
— Чепуха! — нахмурился незнакомец. — Я не верю в проклятия. Просто тебе не везет. У тебя плохой, раздражительный характер, и ты не слишком умна.
Ирина несколько раз прошлась по кабинету. Святой глядел на нее с сочувствием.
— Ты сейчас в шоке! — заметил светлоглазый. — Ты просто не осознала, что тебя могли подстрелить, как бешеную фермерскую корову. Ты…
Ирина вдруг начала задыхаться. Она взяла пустую бутылку из-под коньяка и, подойдя вплотную к этой личности, сказала:
— Еще одно слово, кретин, и я размозжу тебе башку!
— Ну ни фига себе! — удивился он. — Ты сейчас вся красная стала!
Тут он замолчал и прислушался. Ирина тоже насторожилась. В дальнем конце коридора раздавались шаги.
— Линяем! — сказал он.
И Ирина безвольно побежала по коридору следом за ним.
Их следующим убежищем стал какой-то странный закуток, больше всего напоминающий мастерскую по ремонту электроаппаратуры, полный мигающих лампочек, неисправных розеток, проводов и толстых витков проволоки.
— Сказать тебе, почему я такая спокойная, кретин? — зло спросила Ирина. — Потому что сейчас приедет милиция, и я тебя сдам! А потом ты мне еще выплатишь моральную компенсацию!
— Компенсацию будешь выплачивать ты, — возразил парень, — за постоянное беспричинное обзывание кретином. Это во-первых. Во-вторых, я честный гражданин, и сдавать меня в милицию абсолютно не за что.
— А что с тобой случилось там, на улице? — поинтересовалась Ирина.
Светлоглазый немного растерялся.
— Так я просто задумался, понимаешь, стоял… думал… А тут ты пристала. Если бы ты только могла понять, от каких важных и умных мыслей ты меня отвлекла!
Ирина опять принялась ходить из угла в угол, но споткнулась о провод. Ей захотелось плакать. Она присела на корточки возле стены и закурила. С потолка свисала унылая пыльная лампочка без абажура, она слегка покачивалась, и ее тощая тень бегала по голове незнакомца.
— И долго эти ребята в машине собираются там торчать? — спросила Ирина.
— Пока мы не выйдем.
— Ага, а когда мы выйдем, они посадят нас в машину, отвезут за город, и там замочат?
— Почему ты так думаешь? — удивился он.
— Так обычно показывают в фильмах.
— Нет, это им не понадобится. Они вполне могут убить нас прямо на улице.
— Тогда почему они не придут сюда?
— Не знаю, — пожал плечами светлоглазый, — думаю, что это здание еще не охвачено.
— Не охвачено чем?
Казалось, что он старается, но не может найти нужное слово.
— Понимаешь, они никогда не убивают в неохваченных домах.
— Прекрати! — сказала Ирина. — Я не хочу знать, как они убивают. Я вообще не понимаю, при чем здесь я.
— А это как в Индии, знаешь? Кто прикасается к нечистому, сам становится нечистым.
— Этого не может быть! В принципе не может быть! Должен же хоть кто-то помочь! Милиция, ФСБ, служба спасения…
— Ага, служба христиан-адвентистов! — подхватил светлоглазый и злобно хихикнул. — Ничего этого на самом деле уже нет. Хотя они по привычке думают, что они есть и что у них все о’кей, но… фига с два!
Ирина стукнула кулаком по стене, и откуда-то сверху на пол упали большие ржавые ножницы.
— Кончай нести этот бред! Объясни, что произошло!
— А разве ты не знаешь, что произошел прорыв?
— Какой, к черту, прорыв?
— Ну, прорыв! — растерялся светлоглазый. — С тех самых пор — с утра — ничего нет!
“Он псих”, — подумала Ирина. Паника охватывала ее. К тому же в голову лезло что-то из Уэллса: про какого-то человека, который прятался под логовом вампиров-марсиан в компании сумасшедшего священника.
— Милиции нету, армии нету, ФСБ нету, — считал светлоглазый, загибая пальцы, — службы спасения тоже нету…
Где-то в недрах БОСИ раздавались позывные московского радио. Глаза незнакомца бегали по стенам, пристально разглядывая, изучая каждый квадратный сантиметр площади: взад-вперед, взад-вперед… как два альбиноса-жучка.
Ирина держала в руке давно погасший окурок. “Странно, почему на него не действуют таблетки? По идее, он давно должен отрубиться!”
Она хотела спросить его об этом, но задала совершенно другой вопрос:
— Может быть, хоть что-нибудь осталось? В порядке исключения из правила?
Светлоглазый кивнул.
— Да! — сказал он, и лицо его было совершенно серьезно. — В порядке исключения из правила остался Эгалитарный союз технологов.
Ирина вскочила на ноги.
— Ой, не могу я больше! Не могу! — закричала она.
Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге появился непомерно высокий, худой, гладко выбритый человек в очках с сильными диоптриями. Он встал как вкопанный и в полнейшем недоумении уставился на Ирину.
— Тротилов! — закричала Ирина. — Володька!!! Ура!!!
И она бросилась к Тротилову, одному из трех последних сотрудников БОСИ, на шею и расцеловала его.
— Тротилов!!!
Такова была первая московская песнь об Ирине.
* * *
Все это происходило в той части Вселенной, которую люди зачем-то назвали Метагалактикой. В системе Млечного Пути, посреди 100 млрд. звезд, газа, пыли, космических лучей, фотонов, нейтрино, магнитных полей, реликтового радиоизлучения, в азотно-кислородной атмосфере старой мудрой планеты, которая знай себе кружилась и, кружась, несла на себе Ирину, летела сквозь пустоту пространства с выработанной пространством и временем уверенностью в себе. Под серой шапкой облаков все это происходило, ибо облака снова повисли над Москвой.
* * *
Вторая московская песнь об Ирине и человеке по имени Нейман Хэш:
Женщина спала.
И во сне своем она встала на песке морском, бессчетном, как звезды.
И — во сне — ее лоб морщился, а в уголках рта притаилась тревога.
Ибо — во сне — чудесные райские звери искушали ее душу, говоря ей об Эгалитарном союзе технологов.
Так говорили ей звери: давным-давно, давным-давно они уже появились.
В декабре 1938-го, когда Ферми получил свою Нобелевскую премию по физике, даже их отцы не знали, что они уже есть.
В 1955-м, в одной из курилок одного из институтов Земли, споря об антипротоне, они гордились собой, как дети, еще не познав себя.
В 1961-м, когда в одном из городов Земли провожали в последний путь Шредингера, один из них, наверное, шел с непокрытой головой и говорил глухо.
Биполярные транзисторы сменились полевыми, и шли на смену интегральные схемы.
В 1981-м, когда был создан первый IBM PC, они уже знали все о себе и своей цели.
Ирина открыла глаза.
— Почему ты так улыбаешься? — спросил у нее долговязый, гладко выбритый человек в очках.
— Я видела во сне Немезис.
— Кого?
— Немезис.
Она и сама не знала, что это такое. Немезис явилась ей как кроваво-красная планета, выходящая из-за Луны, как женщина в венецианской маске, с лебедиными крыльями за спиной, как орхидея колумбийских джунглей, зовущая птиц.
Ирина потягивала пиво, принесенное Тротиловым, и клевала носом, закутавшись в толстый плед (зимой в БОСИ частенько отключали отопление). Тротилов был ее однокурсником, краснодипломником, и Ирина, конечно, слышала, что его “распределили” в ОСИ. Но она вовсе не подозревала, что Тротилов занимается какой-то странной и не приносящей никакого дохода деятельностью.
Одна из последних лабораторий БОСИ была грязной, пыльной, изумляла глаз неимоверным количеством сломанных приборов и пустых пивных бутылок, но Ирине легко дышалось здесь, и кошмар отступал. Светлоглазый, не отрываясь, глазел на компьютер, известный в БОСИ как “балдеж для Балодиса”.
— Так как тебя зовут? — спрашивал Тротилов.
— Нейман Хэш.
— Так. Это я уже слышал. Как тебя по-настоящему зовут?
— Нейман Хэш.
Тротилов тяжело вздохнул:
— У человека не может быть такого имени.
Светлоглазый теперь прохаживался по лаборатории и внимательно изучал аппаратуру. На секунду оторвавшись от своего занятия, он сказал:
— Если бы меня звали Владимир Иванович Тротилов, я бы обязательно сменил имя.
Владимир Иванович взглянул на Ирину, как бы говоря: “Н-да, субъект!”
Светлоглазый тем временем сел за компьютер Кири Балодиса и включил его.
— А что значит Нейман Хэш? — полюбопытствовал Тротилов.
— Нейман — это в честь известного математика и кибернетика Джона фон Неймана, весьма много сделавшего для моей любимой теории множеств, а хэш — это хэш-функция.
— Я сам кибернетик по образованию, а никогда ничего не слышал о хэш-функциях.
— А о протоколах аутентификации ты когда-нибудь что-нибудь слышал?
— Нет, — сказал Тротилов, подумав.
— Ну вот, видишь!
— Володя, я боюсь! — сказала Ирина. — Я не понимаю, как вы можете сейчас говорить о таких… глупостях.
— Пока ты спала, он здесь много чего рассказал, — заметил Тротилов, — о каких-то технократах.
— Технологах! — поправил светлоглазый.
— Пусть будут технологи, — согласился Тротилов. — Эй, брат, а что ты в компьютере делаешь? Он же на пароль был закрыт!
— Кто у вас компьютером занимается? — спросил Нейман Хэш, стуча по клавиатуре.
— Киря Балодис.
— Киря Балодис — дурак! — заметил Нейман Хэш, после чего то, что он увидел на мониторе, так увлекло его, что его правый глаз стал еще больше и светлее…
* * *
В тот час, когда Ирина начала постижение неведомого и непонятного, по заметенным снегом улицам Москвы к зданию БОСИ направлялся некто Киря Балодис. Это был молодой человек среднего роста, одетый также очень средне. В часы пик в любом вагоне метро таких можно насчитать не меньше двадцати штук. Но Киря не знал, что в Москве полно парней, похожих на него, как близнецы-братья, — его это просто не интересовало. Он шел, глядя себе под ноги, чтобы не поскользнуться и не упасть. Тощая грязная собака залаяла на него из подворотни. Встречная девушка посмотрела на него с интересом. Снова пошел снег.
Но ничто на свете не могло отвлечь Кирю от его глубочайшего раздумья.
Справа от Кири потянулись округлые розовые колонны одного из крупнейших универмагов Москвы. Со стены дома Кире умильно улыбалась грязно-розовая дева с отколотым носом. Ей, очевидно, было очень холодно висеть на морозе, поэтому таким жалким, неуверенным жестом схватила она на бедре складки туники. Когда Киря только устроился на работу в БОСИ, нос у статуи был еще цел, и ее маленькое личико напоминало другое, чудом сохранившееся в веках.
— Юста Грата Аугуста Гонория! — торжественно говорил Киря, глядя вверх. — Этот высокий лоб, длинный тонкий нос, прическа, а главное — улыбка, хитрая и жалкая одновременно. Все точь-в-точь как на той монете.
Но, потеряв нос, статуя перестала быть похожей на девушку его мечты. Поэтому, проходя мимо, Киря каждый раз хмурился и отворачивался от статуи.
Подойдя к зданию Нефтедоба, Киря увидел вроде как слабое мерцание в зимнем небе и вгляделся в золотые окна… Когда же он вошел в БОСИ, к нему подошли менты и попросили предъявить документы.
Киря Балодис любил и уважал власть, поэтому, с любопытством взглянув на погоны усталого и раздраженного милиционера, предъявил стражам порядка: 1) паспорт; 2) удостоверение сотрудника БОСИ; 3) зачем-то читательский билет одной из крупнейших библиотек Москвы. С презрением взглянув на это бумажное хозяйство, его пропустили. Киря миновал забитый ментами “Суперскан”, непривычно пустой пункт обмена валюты, поднялся по лестнице и остановился перед дверью лаборатории № 1. Глядя куда-то в угол, где висел похожий на колбасу огнетушитель, Киря произнес:
— У Христа было двенадцать учеников. Трое из них: Иуда Предатель, Фома Неверующий и малодушный Петр — были трусливы и подлы. У нас наоборот: трое из двенадцати остались верны. Дело не в количестве, а в качестве.
И тут же, неизвестно почему, уныло подумал: “А Зимородков сейчас в Лемурии”.
Войдя в лабораторию, Киря окинул взглядом привычные серые стены, грязный линолеум, змеящиеся черные провода и среди измерительных приборов и толстых технических справочников увидел (так ему показалось) ребенка, закутанного в клетчатый плед Тротилова и мирно дремлющего в кресле. Сам Тротилов неуклюже застыл над ребенком и, когда Киря хлопнул дверью, вскинул голову. Фигурка в кресле обернулась, и Балодис увидел, что это не ребенок, а женщина, притом немолодая. У нее были пепельно-рыжие волосы, хранящие следы бесчисленных завивок, бледное помятое личико и серые глаза, в которых отражались размытые огни Москвы.
Тут Киря обнаружил, что за его компьютером сидит некто с белыми мокрыми волосами и энергично жмет на клавиши.
— Кто ты такой? — вежливо спросил Киря Балодис.
Незнакомец обернулся, Киря увидел его изуродованную щеку и разного размера глаза, но остался бесстрастным.
— Я — Нейман Хэш! — ответил узурпатор компьютера.
— А будь ты хоть Билл Гейтс, — возразил Киря, — немедленно брысь отсюда!
— Это все-таки не твой личный комп, — заметил Тротилов с ноткой неудовольствия в голосе.
— Давай садись! — кивнул Киря. — Попробуй усовершенствовать свои программы на Коболе, написанные лет двадцать назад! Помнишь, например, как ты занимался оптимизацией разгрузки барж в условиях Крайнего Севера…
— Ты злой человек, Киря! — сказал Тротилов, густо покраснев. — Злой, ехидный и трусливый. У нас здесь, между прочим, беда случилась. Это Ирина, моя бывшая однокурсница, так представляешь, какие-то бандиты хотели ее застрелить прямо на улице…
— А где сейчас ваш директор? — перебил Нейман Хэш.
Киря только плечами пожал. Тротилов немного помялся и нехотя ответил:
— Уехал в Белоруссию по административной части.
— Ха-ха-ха! — сказал Нейман Хэш.
— Ну ты даешь, Тротилов, — заметил Балодис, — привел сюда женщин и детей, причем в такой день! Тебе не пришло в голову, что они нам помешают?
— Я еще никогда никому не мешал! — сказал Нейман Хэш.
Киря резко повернулся к светлоглазому и, прищурившись, вгляделся в его лицо:
— Слушай, где мы с тобой встречались? В Массачусетском технологическом?
— Нет, в Парижском политехникуме.
— Я никогда не был в Париже, — сказал Киря.
— Ну, значит, я встречался там не с тобой, а с кем-то другим. А в Риме ты когда-нибудь был?
— Хватит! — взорвался вдруг Киря. — Убери его отсюда, Тротилов! У меня сегодня ответственная партия!
— Какая такая партия? — возмутился Нейман Хэш. — Нет никакой партии! Ты лучше расскажи Тротилову, как ваш директор продает изотопы урана белорусской фирме “Саркофаг”.
Нейман Хэш мог праздновать победу: Киря побагровел от злости.
— Ничего не понимаю! — сказал Тротилов, когда обрел дар речи. — У нас нет никаких изотопов — мы нищий институт! Как вообще можно продавать изотопы?!
— Элементарно! Так же как трусы, часы или героин.
— Зачем вообще Белоруссии изотопы? У них, что, своих нету?
— Ну, — помялся Нейман Хэш, — очевидно, Белоруссия еще не охвачена.
— Не охвачена — чем?
— С Белоруссией все в порядке, — подал голос Киря. — Просто мозг этого молодого человека охвачен безумием. Своди его в “Лемурию”, Тротилов, Раичу понравится этот бред. А если не понравится, еще лучше! Там, кстати, сейчас Зимородков сидит.
Тротилов внимательно посмотрел на Кирю:
— Зимородков? А разве… Да… Странно!
— Тротилов! — простонал Киря. — Мне нужно жизненное пространство! Своди их в “Лемурию”, познакомь с Зимородковым — он у нас спец по бандитам.
— Да пойми ты! — горячо заговорил Тротилов. — Я бы вообще не стал сейчас на это отвлекаться, но мне хочется помочь Ирине.
Тогда Киря ловко ухватил Неймана за капюшон его куртки и приподнял со стула:
— Знаешь, малыш, иди играть в другую песочницу!
— Ты бы хоть посочувствовал людям, скотина!
Но сочувствия от Кири Балодиса Тротилов не дождался: ни в этот день, ни в последующие.
* * *
— А вы знаете, я так и думал, что рано или поздно бандиты доберутся и до нашего скромного приюта. Я убежден, что эти таинственные выстрелы как-то связаны с деятельностью моего журнала, — такими словами встретил Тротилова, Ирину и человека по имени Нейман Хэш редактор эзотерического журнала “Лемурия” Герман Андреевич Раич.
Ирина посмотрела по сторонам и обнаружила, что кабинет Германа Андреевича и есть тот самый кабинет с летающей тарелкой и худощавым святым, в котором Нейман Хэш попользовался чужими коньяком и таблетками.
Герман Андреевич был коренаст, щеки имел полные и румяные, животик — округлый, а над верхней губой у него топорщились жесткие темные усики. У окна сидел и разглядывал кактусы здоровый румяный пенсионер (как показалось Ирине) с лицом, утонувшим в нечесаной русой бороде, — Эльдар Савельевич Зимородков.
— Не говори глупостей! — по-свойски сказал Нейман Хэш, усаживаясь напротив Зимородкова. — Ну какое кому дело до твоего журнала?
Герман Андреевич приподнял брови, внимательно посмотрел на Тротилова, потом на Ирину.
— Это — Ирина, а это — Нейман Хэш! — сказал Тротилов.
Герман Андреевич пошарил толстыми пальцами по столу, как будто что-то искал. Умильно улыбнулся Ирине, затем устремил на Неймана Хэша строгий взгляд:
— Вы, юноша, совершенно не обучены хорошим манерам. Стыдно! Впрочем, так и быть, я вам отвечу… Видите ли, у каждого журнала есть конкуренты, а у такого, как мой, тем более. Есть люди, которые не хотят, чтобы мы просвещали народ, несли, так сказать, истину в массы. Я думаю, что это была психологическая атака. Дескать, пока мы вас попугали, но потом мы вас по-настоящему достанем!
— И ведь достанут! — согласился Нейман Хэш. — Обязательно достанут, вопрос только в том, кто и когда… Но утешься, брат, Эгалитарному союзу технологов нет никакого дела ни до тебя, ни до твоего журнала. Да и журнала-то твоего, наверное, уже нет.
Ирина вытерла неожиданную слезинку и обратилась к Раичу:
— Видите ли, эти бандиты стреляли в Неймана и в меня. Но вы не думайте, я просто случайно оказалась рядом. Мы спрятались в БОСИ — вот Володя нам помог. А теперь, представляете, эти бандиты ждут нас у выхода! Вон в той машине!
— В какой машине? — поинтересовался Раич. Он подошел к окну, долго всматривался в летящий снег, в то время как Нейман Хэш силился показать зловещую иномарку. Наконец Раич разглядел ее, опустился на стул и принялся безудержно хохотать:
— Бандиты… Ха-ха-ха… Ждут вас… Ой, не могу… Да ведь это же машина Ивана Иваныча Смылова! Вождя и духовного наставника евгеников!
— Кого-кого? — удивилась Ирина.
— Он заведует лабораторией прикладной евгеники, — объяснил Раич. — Она здесь, напротив! Кстати, Владимир Иванович, он, кажется, ваш бывший сотрудник?
— Крысы первые бегут с корабля, — флегматично ответил Тротилов.
— Ну если продолжить аналогию, то получится, что большинство ваших сотрудников оказалось… крысами, — заметил Герман Андреевич и, обращаясь к Ирине, добавил: — С тех пор, как сюда въехали евгеники, у меня нет ни минуты покоя! Больше того, стали происходить странные вещи. Непонятно куда пропадают самые нужные предметы. Например, сегодня утром выхожу я на минутку из кабинета, а когда возвращаюсь, вижу: украдены бутылка коньяка и леденцы от кашля.
— ЛЕДЕНЦЫ? — нагло спросил Нейман Хэш.
— С ментолом и эвкалиптом! Спрашивается, кто взял? Конечно, евгеники!
Ирина готова была провалиться сквозь землю.
— Не понимаю, зачем им леденцы от кашля? — возмущался Герман Андреевич. — Хотя что касается коньяка, то тут все ясно: у евгеников каждый вечер пьянка!
— Коньяк им нужен не для себя, — заметил Нейман Хэш. — Коньяком они поят своих усовершенствованных белых крыс!
— А вы случайно не из их числа?
— Белых крыс?
— Нет, евгеников.
— Я всего лишь практикующий клон с искусственным интеллектом! — улыбнулся Нейман Хэш и постучал себя по голове.
— А… Понятно. А нельзя ли поинтересоваться у многоуважаемого клона, почему на него наезжают бандиты?
— Да не бандиты они… Вовсе они не бандиты! Они — Эгалитарный союз технологов.
Герман Андреевич очень оживился:
— Я понял. Они — террористическая организация!
— Ну вот, — огорчился Нейман Хэш. — Вам лишь бы ярлык наклеить! Они, разумеется, организация…
— Секретная! — встрял Раич.
— А все организации секретные, в смысле, что у каждой — свои секреты. Впрочем, Эгалитарный союз технологов — это сверхсекретное и, как я подозреваю, международное объединение молодых продвинутых технарей, — очень серьезно сказал Нейман Хэш.
— ХАКЕРОВ! — понимающе сказал Раич, вынул из кармана толстый исписанный блокнот и что-то чиркнул в него.
— Не только и не столько хакеров, — поправил Нейман Хэш, — но также профессиональных системотехников, физиков, ракетчиков… Еще у них есть психологи, экономисты и даже, по слухам, один ветеринар!
— А чего они хотят?
— Они хотят совершить революцию! — жизнерадостно объявил Нейман Хэш.
— В России?
— Нет, во Вселенной.
— Ого! А зачем им нужна революция, этим элитарным технологам?
— ЭГАЛИТАРНЫМ! — сурово поправил Нейман Хэш.
— О, прошу прощения! Кстати, вы замечаете, что ЭЛИТАРНЫЙ — это у нас сейчас самое частое слово? — Раич говорил, как говорят о наболевшем. — Все-все-все элитарное: квартиры, врачи, школы, вузы, машины, книги, компьютеры, обои, унитазы, колготки, кафельная плитка, и принтеры, и пейджеры, и пиары, и…
— Ваши высказывания свидетельствуют о более чем поверхностном знакомстве с картезианской логикой! — возразил Нейман Хэш.
Однако сбить Германа Андреевича с толку было невозможно.
— Так и я о том же! — закричал он. — Слово “элитарный” стало самым модным, самым распространенным! А эти ребята называют себя ЭГАЛИТАРНЫМИ технологами, так? Идут против течения. Они что, коммунисты?
— Нет! — засмеялся Нейман Хэш. — Просто они хотят помочь людям, у которых проблемы с самоидентификацией. Вот таким, как Ирина, например.
— При чем здесь я? — удивилась Ирина, подавленно молчавшая в уголке.
Нейман Хэш внимательно посмотрел на нее, и Ирине показалось, что его глаза превратились в два нежно-голубых выпуклых океана.
— Но ведь у тебя были проблемы с самоидентификацией. Не спорь! А Эгалитарный союз технологов заведет на тебя специальную карточку, и эта карточка с отпечатками твоих пальцев и рисунком сетчатки твоего глаза — это и будешь ты.
— Ну уж нет! — возмутилась Ирина. — Я — это и есть я, при чем здесь карточка?
— Ты станешь карточкой, интеллектуальной микросхемой, белой крысой, — строго сказал Нейман Хэш, — но все в тебе, что не станет карточкой, освободится.
— Послушайте, молодой человек! — начал Герман Андреевич. — Хотя вы мне безбожно нахамили и у вас иностранное имя, я, пожалуй, согласен напечатать вас на страницах моего журнала. Расскажите мне об Эгалитарном союзе технологов.
— А о чем ваш журнал?
— Не связывайтесь вы с ними, — подал голос Зимородков. — Лучшее, что у них есть, они скачивают из Интернета, с уфологических сайтов. А то, что их корреспонденты сочиняют сами, больше всего напоминает письма из дурдома. Кстати, вы случайно не кибернетик?
— Я? Да, пожалуй, кибернетик.
— Тогда вы меня поймете. Такие, как Раич с его “Лемурией”, только кажутся безопасными. На самом деле они очень опасны. Не говоря уже о том, что страницы таких журналов — испытательный полигон для так называемых психологов, которые выясняют, какую ложь хотят кушать люди и сколько они готовы за это платить! Не говоря уж о том, что все такие издания находятся под контролем служб госбезопасности.
— Находились. До прорыва, — поправил Нейман Хэш.
Зимородков только рукой махнул.
— Короче говоря, с такими журналами, как “Лемурия”, не все так просто, как кажется. И Раич наш тоже непростой человек.
— А знаете, — удивленно прищурился Нейман Хэш, — вы рассуждаете точь-в-точь как сами эгалитарные технологи.
Зимородков снисходительно улыбнулся.
— Мне жаль вас разочаровывать, но эта идея международного или, там, межпланетного союза технарей — просто смешна. У спецслужб сейчас есть такие средства контроля, что выявили бы этих технарей сразу, как только те предприняли бы что-нибудь более-менее серьезное. Да и раздавили бы, как тараканов.
— А если бы не раздавили? — спросил Нейман Хэш. — Вам случалось встречать абсолютно неуловимых тараканов?
— Бред! Абсурд! Лучше скажите: вы верите в науку?
Нейман Хэш глубоко задумался.
— Смотря в какую, — наконец сказал он.
— Хватило нам вашей науки при военном коммунизме! — отрезал Герман Андреевич. — Наш журнал не имеет ничего общего со спецслужбами. Мы пишем об Ойкумене, о Вселенной. Мы пишем о том, что одни законы для людей, минералов и растений, и это есть законы магнетизма!
— Подумаешь, месмерианец! — засмеялся Зимородков. — Ирина, а вы, значит, тоже кибернетик?
— Да, — ответила Ирина и покраснела. — Я закончила курсы бухучета и компьютерные курсы.
— Вот это женщина! — воскликнул Зимородков, извлек из кармана мятую пачку “Беломора” и наполнил комнату таким количеством дыма, как будто в ней заработал первый советский паровоз. — Ира, а где ты работаешь?
— Я работала в Нефтедобе, но сегодня утром меня уволили.
— Буржуи! Кровопийцы! — ахнул Раич. — Ирина, пожалуйста, верьте мне: я бы вас никогда не уволил! За что, Ирина?
— Ну, какие-то хакеры вломились в систему, нагадили там, и все решили, что это из-за меня, — смущенно объяснила Ирина.
— Фантастика! — восхитился Раич. — Я, правда, все-таки не совсем понял, в чем дело. Я с техникой не ужился… На компьютере секретарша работает.
— Кстати, может, эти хакеры как раз из твоего Эгалитарного союза технологов? — подмигнул Зимородков.
Ирина взяла со стола красивый глянцевый и в меру упитанный журнал: на обложке, под названием “ЛЕМУРИЯ” и девизом на латыни, помещалась картинка Красной площади. Грозовые тучи клубились над маленьким и беззащитным Кремлем, а перед ним, светя фарами, зависла летающая тарелка, по форме больше напоминающая супницу. Ее призрачное свечение окрасило Красную площадь в лиловато-зеленые тона, а уродливые пришельцы с длинными зелеными щупальцами, рыбьими глазами и ушами-локаторами выпрыгивали из тарелки, направлялись к мавзолею и исчезали внутри. Надпись под картинкой сообщала, что в 1984 году инопланетяне посетили мавзолей.
Нейман Хэш тоже внимательно посмотрел на обложку и вдруг рассердился:
— Хватит болтать ерунду! Здесь собрались серьезные люди! К тому же мне начинает казаться, что вы никакой не редактор! Судя по вашей болтовне, вы просто графоман!
— Да как вы смеете! — вскричал Раич. — Грядущий хам!
— А что? Забрался маньяк-графоман в редакторский кабинет, — продолжил Нейман Хэш, подмигнув Ирине, — выпил коньяк, сожрал леденцы, а теперь выдает себя за редактора и клевещет на евгеников!
Герман Андреевич задохнулся от гнева:
— Нет, вы посмотрите на него. Какая скотина! Сам, между прочим, весь в шрамах, на Овода похож, и туда же!
Зимородков фыркнул в бороду и медленно, не торопясь, поднялся на ноги.
— Похоже, наш разговор принимает серьезный характер. Не годится, знаете ли, так… всухую. Верно, Ириша?
Он сделал какой-то знак Ирине, и она вздрогнула, поняв: он чего-то недоговаривал. Это шло вразрез с тем представлением, которое она успела о нем составить, и потому было вдвойне неприятно.
— Скинемся? — предложил Тротилов, молча сидевший в углу.
Скинулись. Зимородков вышел из кабинета, ухмыльнувшись Ирине на прощание; его бодрые шаги застучали по коридору и вскоре стихли.
— Адье! — возгласил Раич и, со значением глядя на Тротилова, спросил: — Вернется ли?
Тротилов фыркнул. А Ирина подошла к окну. Нефтедоб отсюда был виден, однако зловещий автомобиль потерялся из виду.
— Раич! — сказал Нейман Хэш. — Это действительно автомобиль твоего знакомого?
— Да, это автомобиль Ивана Иваныча Смылова, моего давнего знакомого! — веско ответил редактор-графоман.
Ирина увидела, как Зимородков вышел из дверей БОСИ, миновал аллею стриженых елок, потом замедлил шаг, огляделся и приподнял воротник. Еще несколько быстрых шагов — и Зимородков у перехода, под красным человечком. Черные, желтые, алые, синие автомобили, обрызганные зимней московской моросью, катили перед ним блестящим потоком. И тут Ирина заметила, как та самая иномарка нырнула в поток машин и помчалась прямо к Зимородкову. Накатив на толпу переходящих улицу пешеходов, она перерезала Зимородкову дорогу; дверца приоткрылась, выскочил кто-то в черной коже и, ухватив Зимородкова, втащил его в машину. Ирина закричала. Тротилов вскочил, бросился к окну, но машина уже стремительно уносилась прочь.
— Fare thee well!1 — сказал Тротилов странным голосом, а Нейман Хэш тихо засмеялся.
* * *
Герман Андреевич показал, что ему чужды рыцарские добродетели: он просто-напросто выгнал Тротилова, Ирину и обокравшего его авантюриста по имени Нейман Хэш из своего кабинета, да еще и закрыл за ними дверь. На ключ.
— Выметайтесь, ребятки! — сказал он на прощание. — Я тоже могу позвонить куда следует. А машина эта — Ивана Иваныча. А я ничего не видел.
На территории евгеников пел грустную песню о родине Юрий Шевчук.
* * *
— Его можно извинить, — сказал Тротилов. — Ему еще никогда не приходилось видеть, как крадут людей.
— Мне тоже не приходилось, — ответил Киря, прикуривая, — но я же не наложил в штаны.
— Но ты этого и не видел, — резонно заметил Тротилов.
Киря на секунду отвлекся от своего компьютера.
— А что? — с интересом спросил он. — Это действительно впечатляло? Могу себе представить, как Зимородкова хватают и тащат в машину, а борода летит по ветру!
Ирина резко поднялась, надела свое старое пальто и застегнула на все пуговицы. Аккуратно повесила на плечо дешевую черную сумку, потом вытерла слезы, в последний раз шмыгнула носом и решительно направилась к выходу.
— Ирина Николаевна, можно полюбопытствовать, куда вы? — поинтересовался Тротилов.
Между тем Нейман Хэш зачем-то разбирал на детали древний карманный фонарик — это занятие настолько поглотило его, что ничего не видел и не слышал.
— Я иду домой. Я хочу напиться и обо всем забыть! Я хочу уехать из Москвы! Да, я уеду!
— Ты выбери что-нибудь одно! — посоветовал Киря. — Или напивайся, или уезжай.
— Ирина, не надо уезжать! — быстро заговорил Тротилов. — Похоже, что все мы недооценили этих ребят. Они крутые. Я еще не понял, кто они такие, но мы это обязательно выясним. Надо только подождать! А то мало ли, что случится…
— Правда? А я совершенно уверена, что ничего со мной не случится.
— Ира! Я тебя очень прошу! Подожди! Ну что тебе, трудно, что ли?!
Нейман Хэш откинулся на спинку стула и взглянул на разобранный фонарик взглядом гениального живописца, созерцающего набросок будущего шедевра.
— Господа, включите радио, — мечтательно произнес он.
Тротилов пожал плечами, но покорно крутанул настройку старого приемника.
“…Повторяем наше сообщение. Прошедшей ночью группа хакеров, именующая себя Эгалитарный союз технологов, предприняла атаку на ряд коммерческих учреждений нашей страны. Известно, что в числе пострадавших организаций „Нефтедоб”, банк „Валинор”, банк „Ретро”, корпорация „Норильский асбест”. Предварительно устроив бомбардировку сайтов этих организаций электронной почтой, злоумышленники подвергли локальные компьютерные сети атакам высокотехнологичных вирусов. Так, например, система сетевой безопасности „Норильского асбеста” полностью парализована. Общую сумму понесенного ущерба пока трудно назвать, но можно утверждать, что он исчисляется миллионами долларов”.
Сообщение закончилось, и диктор стал рассказывать о новой школе для одаренных детей в Северодвинске.
— М-да… Заметьте, это только начало, — многозначительно произнес Нейман Хэш. — О самом главном они не сказали. Испугались.
Киря повернулся к нему спиной и как-то странно посмотрел на Тротилова.
— Владимир Иванович! Я вас безумно ценю и уважаю… Скажите, положа руку на кошелек, вы уверены?
— Капитан, обветренный, как скалы! — задумчиво мурлыкнул Тротилов. — Да, такое дело, дружок… вышел в море, не дождавшись дня…
— И все равно: я не понимаю! — воскликнул Киря с отчаянием.
— Парни, а о чем вы? — поинтересовался Нейман Хэш.
— О своем, о девичьем… Слушай, Нейман, лучше расскажи нам, что ты знаешь об Эгалитарном союзе технологов?
— Да, и объясни, что ему от тебя нужно! — вмешалась Ирина. — А то очень уж обидно: страдаешь, непонятно почему.
— Это очень длинная история, — мечтательно сказал Нейман Хэш, но Киря Балодис перебил:
— Да уж никак не длиннее твоей жизни!
— Значительно длиннее! — возразил Нейман Хэш. — Эта история началась 13 августа 450 года нашей эры, в божественном городе Риме. Там, где воды Тибра были похожи на нагретый солнцем панцирь черепахи, — вот где она началась.
— Все понятно! — сказал Киря с торжеством в голосе. — Псих! Обыкновенный псих! И еще раз — псих!
— А ты никогда не интересовался историей Рима, Киря? — спросил Нейман Хэш.
— Конечно, нет!
— А тогда почему на твоем столе, под “Апологией математика” и “Самоучителем С++”, лежит “История античности в лицах”?
— А ты, я вижу, демагог, Нейман Гельманович! — ехидно сказал Киря. — Классно от вопросов уходишь. Тебя спросили, что у тебя с этими технологами?
Нейман Хэш взял в руки блестящий циркуль, клочок бумаги и принялся рисовать круги.
— Понимаешь… Как бы тебе объяснить, — пробормотал он, на секунду оторвавшись от своего занятия. — Они… в некотором роде… на меня работали. Правда, я не знал, кто они. Я тогда вообще очень мало знал, а понимал — еще меньше. Это что-то похожее на лабиринт, а ты похож на крысу, которую всю жизнь растили для того, чтобы она пробежала через этот лабиринт. А всякий лабиринт — это порочная структура…
— Понятно! — перебил Киря. — А где ты с ними познакомился?
Нейман Хэш тяжело вздохнул:
— Ну, как я мог с ними не познакомиться, если они были во мне?
Наступило долгое молчание.
— Что ты имеешь в виду? — спросил наконец Тротилов.
— Они — хакеры, притом неплохие, и они работали в Сети, и на благо Сети, а я тогда был Сетью, но Сеть не была мною! Ни в коем случае! Просьба не путать эти очень разные вещи…
— Так как же они на тебя работали? — спросил Тротилов. — Ты меня совсем запутал…
— Они работали во имя развития Сети, а значит — во имя мое.
— Ты считаешь, что хакерская деятельность полезна для Сети? — поинтересовался Тротилов.
— А как же! Хакеры — это все равно что насекомые, а может, даже еще полезней! Кроме них, там была еще одна интересная группа — “Союз злобных пророков”.
Киря закурил сигарету не с того конца и раздраженно выбросил ее:
— Так кто же ты все-таки такой?
— Я уже сказал, — терпеливо объяснил Нейман Хэш. — Я был тогда тем, что вы называете Сеть. А теперь я — последний пророк, Имаго, еще неизвестная энтомологам бабочка, Абсолютный Интеллект!
Киря и Тротилов одновременно вскочили со стульев и уставились на Неймана. Тротилов снял очки, потом надел их, потом снова снял.
— ТЫ? — спросил Киря с театральным придыханием.
— Я! — кивнул Нейман Хэш, как бы признавая, что верится в это с трудом, но верить надо.
— ОН! — сказал Киря, повернувшись к Тротилову.
Ирина поморщилась. Даже когда Киря не хотел ничего изобразить, все равно он выглядел неестественно, а уж если театральничал, становился просто противен.
— Ладно, — успокаиваясь, сказал Киря, — когда ты говоришь, что ты — Абсолютный Интеллект, что ты под этим понимаешь?
— Ой, да ничего особенного я под этим не понимаю! — сказал Нейман Хэш. — У них была такая Тара Холдейн, а у нее была концепция, что Абсолютный Интеллект — это разум, который может найти решение любой математической задачи. Так вот, я именно такой!
— Не каждая математическая задача имеет решение, — возразил Тротилов.
— Очень может быть, — согласился Нейман Хэш, — но такого в моей практике еще не было.
— Положи циркуль на место! Он мне на нервы действует! — скомандовал Киря. — Так ты что, решал для этих технологов задачи?
Нейман Хэш взял микрокалькулятор и принялся перемножать какие-то числа.
— Нет, не решал я никаких задач… Зачем их решать? Я ставил, понимаешь, правильно ставил задачи… Эти ребята… они так, практики.
— И что, задачи так и не решены?
— Их решит время.
— Ничего не понимаю! Если я, Владимир Тротилов, сейчас скажу, что я что-то понимаю, обзовите меня лжецом! Притом бесстыдным!
— Мне кажется, что я все доступно объяснил. Беда в том, что эти ребята в конце концов вдруг в теорию пустились. То есть стали плохими практиками. Эх, хотелось бы мне сейчас с ними поговорить!
— Мечты сбываются, — успокоил его Киря. — А теперь слушайте все! Нам надо сбегать в Интернет!
— Правильно! — согласился Нейман Хэш. И сунул микрокалькулятор в карман куртки.
* * *
Предложение Балодиса действительно не было лишено смысла. Трудность заключалась в следующем: единственный компьютер БОСИ не был подключен к Интернету.
— А разве в той, другой лаборатории у вас нет компьютера? — спросил Нейман Хэш, глядя на дверь, ведущую в лабораторию № 2.
— Нет, — сказал Киря.
— А ведь у этой сволочи, у Раича, есть Интернет, — грустно сказал Тротилов. — Можно, конечно, его попросить…
— Да он нас теперь и на порог не пустит! — возразил Киря.
Нейман Хэш поднял глаза и уставился на карту Ленинградской области. Карта эта принадлежала Зимородкову, и его рукой на ней были отмечены грибные места.
— Я, вообще, странный человек, — издалека начал Нейман Хэш. — Например, есть у меня такая особенность: если я кого-то очень вежливо попрошу, человек сразу же согласится!
Тротилов тяжело вздохнул и направился к выходу:
— Ну, пошли просить…
* * *
Худшие предположения оправдались. Раич не только не пустил их в кабинет, но и принялся обзываться из-за двери, причем выражения типа “низкопробные проходимцы” и “шизанутые придурки” были самыми безобидными в этом наборе ругательств. Они стояли на лестничной площадке напротив двери; Тротилов, Киря и Ирина закурили, сбрасывая пепел в лестничный пролет, а Нейман Хэш внимательно изучал перила. Сверху послышался цокот каблуков: шла какая-то женщина. Наконец она предстала перед ними — суровая краснолицая матрона с короткой стрижкой, в узких очках с тонкими, почти невесомыми дужками. На даме был темно-синий шерстяной костюм, а сверху необъятных размеров розовый шарф.
Нейман Хэш уверенно подошел к даме:
— Прошу прощения, мадам, но не будете ли вы любезны оказать нам небольшую услугу… Мы так нуждаемся в вашей помощи!
“Мадам” скептически посмотрела на безразмерную серую куртку Неймана, заляпанные грязью штаны и многочисленные шрамы. Взгляд длился всего секунду, но она, очевидно, успела сделать вывод и, обдав всех запахом дезодоранта, порхнула мимо.
— А ну стоять, курица! — рявкнул Нейман Хэш, вынимая из кармана пистолет.
Дама обернулась, готовая среагировать на курицу, но лишь издала невнятный звук.
— Вы не можете отрицать, что сначала я попросил очень вежливо, — сказал Нейман Хэш, улыбаясь.
Изо рта Кири Балодиса выпала сигарета.
— Ни фига себе! Это же круто! — произнес он.
А Ирина присела на корточки у стены и схватилась за голову.
— Спокойно, ребята, не психовать! — скомандовал Нейман Хэш. — Слушай сюда, замарашка! Счас ты тихо, без шума, подойдешь к двери — видишь вон ту дверь? — и постучишь. Если спросят, скажешь, что ты Анна Михайловна. Все понятно?
Матрона поспешно кивнула и, не отрывая глаз от пистолета, попятилась в коридор.
— Нейман, по-моему, ты что-то не то делаешь, — заметил Тротилов, прикуривая от прежней сигареты новую.
— Нет-нет, все очень правильно! — возразил Киря и направился следом за матроной в коридор.
Тротилов пожал плечами, подошел к Ирине и провел рукой по волосам.
— Не надо здесь сидеть, пойдем, Ирочка, — и Ирина безвольно пошла за ним.
* * *
Они слышали, как сопит Раич по ту сторону двери. Наконец, собравшись с духом, он несмело спросил:
— Кто там?
— Анна Михайловна, — ответила дама придушенным от страха голосом.
Пауза.
— Какая Анна Михайловна? — шепнул Раич.
— Я принесла вам свои материалы про Атлантиду, — прошипел Нейман в ухо матроне.
— Я принесла вам свои материалы про Атлантиду, — послушно повторила она.
Пауза.
— А, вспомнил! — сказал Раич повеселевшим голосом и открыл дверь.
Нейман Хэш молниеносным движением втолкнул даму в кабинет и ворвался следом, размахивая пистолетом:
— Банзай! Красные идут! Сдавайся, гад!
В неописуемом ужасе Герман Андреевич попятился назад, споткнулся о табурет и рухнул на ковер. Матрона пронзительно взвизгнула.
— Ранили!!! Убили!!!
Тротилов помог Раичу подняться и усадил его на стул. Потом очень вежливо обратился к даме:
— Спасибо, вы нам очень помогли. Вы свободны. Можете идти по своим делам.
— Ты идиот, Тротилов! — рявкнул Киря. — Она же ментов вызовет. Она же свидетель!
— А что нам с ней делать?
— Пусть посидит здесь немножко!
— Звери! Бандиты! Криминал! — вопил Раич. — А она, между прочим, тоже юрист! Она нотариус. Марфа Гофмановна!
— Замечательно! — воскликнул Киря, которому все происходящее, очевидно, доставляло удовольствие. — Ну, вы же умная женщина. Сами понимаете, не можем мы вас сейчас отпустить! Посидите здесь немножко.
Дама неуверенно опустилась в редакторское кресло.
— Господи! Господи! Я сразу понял, что вы проклятые экстремисты! Что вам от меня нужно? — завывал Раич. — Марфа Гофмановна! Я понял! Они решили взять нас в заложники!
— Что за бред? Не спускай с него пушку, Нейман! Нам нужен Интернет! Понял, гад? А то почему у тебя, в твоей дерьмовой Лемурии, есть Интернет, а у нас нету? А? Почему?!
Произнеся этот проникнутый духом классовой борьбы монолог, Киря уселся за компьютер.
— Ха-ха-ха! Ослы вы вонючие! Компьютер на пароль закрыт! А я пароль не скажу! — издевался Раич. — Даже под пытками!
— Сам ты козел, мудак поганый! — возразил Киря. — С нами Абсолютный Интеллект! Правая рука Билла Гейтса! Изобретатель тамагочи и трансформеров. Нейман! Угадаешь пароль?
Нейман Хэш пристально взглянул на монитор, и Ирина, на мгновение оторвав от ладоней лицо, увидела, что глаза Неймана превратились в два крошечных, ярко-синих монитора… Но через секунду они вновь стали обычными.
— Пароль — теос! — торжественно сказал Нейман Хэш.
— Как ты догадался? — изумился Тротилов.
— Ой, да заткнись ты, Тротилов! — возмутился Киря. — Ты еще ничего не понял? Скажи лучше, Нейман, “теос” пишется через “е” или через “э”?
— Пиши через “е”! — скомандовал Нейман.
— Ах вы, мерзавцы! Ублюдки! У секретарши узнали, да? — злобно шипел Раич. — Марфа Гофмановна! Что мы, с этой бандой не справимся? Да у него пистолет игрушечный!
Раич до того раздухарился, что двинулся на Кирю с воинственным видом:
— А ну, вон отсюда, технарь-недоучка!
И тогда Нейман Хэш выстрелил.
Он стрелял в воздух, пуля отрикошетила от потолка, но, к счастью, никого не убило. После этого все изменилось: Киря связал Раича розовым шарфом Марфы Гофмановны, а Нейман Хэш сбегал в лабораторию № 1 и принес толстый провод, которым связал саму Марфу Гофмановну. Потом он заклеил им рты клейкой лентой, позаимствованной в столе редактора. Киря Балодис, злорадно потирая руки, усадил пленников рядком под окно, у батареи.
— Это кому здесь наука не нравится? Это кто здесь месмерианец? — с этими словами Киря пнул Раича ногой под дых. — А может, ты к тому же экзистенциалист?!
Выпив анальгин из раичевской аптечки, Ирина вдруг ослабла. Ее мозг отказывался работать, она могла только бессильно наблюдать, как Киря и Тротилов пытались спеть Новую Песнь о последних ученых Бывшего Очень Секретного Института.
Ибо возможности Эгалитарного союза технологов, очевидно, были воистину безграничными: помимо “Норильского асбеста”, банка “Валинор” и Нефтедоба, они напали и на скромную web-страничку журнала “Лемурия”, превратив компьютер Раича в бесполезную железку. Компьютер был атакован вирусом Osama-2, который выводил на монитор текст на латинском языке и неуклюжие стишки следующего содержания:
Но масличное семя уже сорок столетий зреет
Воспоминаньями тешась как матерь билась
На соломе рожала в крови бога Гипербореи
Чтобы у ястреба в желтых могучих жилах
Кровь горячее струилась и выли волки
И северянка страшную песню пела
И в вечереющей Упсале споря колко
Злые жрецы поскорей принимались за дело
Киря Балодис перечитал эти стишки, наверное, раз двадцать и только потом вышел из себя:
— Тротилов! Черт побери! ТРОТИЛОВ!!! Ты что-нибудь понял?
Тротилов только рукой махнул.
А Нейман Хэш, кажется, задумал очередную авантюру: он заставил Марфу Гофмановну позвонить по мобильнику своей охране и сообщить, что на нее наехала левашовская братва. Разумеется, охрана исчезла в неизвестном направлении. Тогда Нейман Хэш, позаимствовав у Марфы Гофмановны ключ, проник в ее кабинет и вернулся с тремя бутылками водки, тремя бутылками какого-то итальянского вина, одним шампанским, блоком сигарет “Парламент”, коробками пирожных и курицами гриль (курицы, очевидно, были забыты в спешке охранниками).
— Нейман, я начинаю тебя уважать! — сказал Киря, увидев добычу. — Классно сработано!
— Что — классно? Что?! У них не было реланиума!
Конечно, Эгалитарный союз технологов был всемогущ и всеобъемлющ, как Империя в золотом веке, но не мог отменить маленьких человеческих радостей. Компания выпила и повеселела. Еще через час было решено временно вернуться в лабораторию № 1, отдохнуть и обсудить создавшееся положение. Марфу Гофмановну и Раича заперли в кабинете и веселой гурьбой отправились вниз.
— Итак, что мы имеем на настоящий момент? Веселенькое положение! — сказал Киря и многозначительно посмотрел на Тротилова.
— Ну, рано еще делать выводы! — откликнулся тот.
Киря налил себе водки, потом подумал и налил Тротилову.
— Пора раскрыть карты. Пора очень серьезно поговорить с Нейманом Эйнштейновичем, или как там его…
— Об чем поговорить? — спросил Нейман Хэш с видом невинного любопытства.
Он разложил на столе старые газеты и, аккуратно разместив на них детали, чинил давно неработающие часы.
— Мне кажется, ты неправильно понял концепцию Тары Холдейн. Ты неправильно поставил задачи! — сказал Киря сдавленным голосом. — И, наконец, ты не то, чем кажешься!
Ирина поняла, что Киря серьезно пьян. “Только этого не хватало!” — подумала она. Тем временем темнота сгустилась, и золотистый свет фонарей просочился в окна лаборатории. Ирина подошла к окну, вгляделась в сумерки — и вскрикнула: над колоннадой фонарей, над подсвеченными рекламными плакатами, над блестящей, обрызганной снегом и грязью автомобильной змеей она увидела стремительно летящее в небо черное здание Нефтедоба. А московская ночь летела подобно мистической птице, и Нефтедоб волком скакал рядом с ней, как оборотень, как черная кобылица из ледяных степей…
— Дикий гон… Есть легенда, что сам дьявол порой охотится по ночам, скачет на черном коне, — тихо сказала Ирина.
— Звонок… Вы что, не слышите?! Кто-нибудь, снимите трубку! — говорил тем временем Нейман Хэш.
Ирина обернулась и увидела, что лаборатория тонет в полумраке и лица людей стали призрачно-белыми, испуганными и загадочными.
— Я сниму, — неожиданно для себя сказала она.
Ирина не могла поверить, что услышит человеческий голос, ибо мир сузился до пределов лаборатории, и ей казалось, что за окнами только ночь, снег, мерцание обледеневших камней, пустое здание Нефтедоба, летящее в небо, и остовы ржавых машин. В трубке слышался странный гул, как будто сотни далеких голосов о чем-то умоляли Ирину. Гул сменился зловещим скрежетом, где-то заработала сигнализация, и — неожиданно — Ирина услышала голос Зимородкова, который раздельно и очень отчетливо произнес:
— ЭГАЛИТАРНЫЙ СОЮЗ ТЕХНОЛОГОВ.
— Что с вами? Где вы? — испуганно закричала Ирина.
— Я В ЭГАЛИТАРНОМ СОЮЗЕ ТЕХНОЛОГОВ. В НАСТОЯЩЕМ.
— Вы можете уйти оттуда?! Что они с вами делают?!
Долгое молчание.
— НЕ БУДЬ ДУРОЙ. ПЕРЕДАЙ СВОИМ ДРУЗЬЯМ, ЧТОБЫ ОНИ ОБО ВСЕМ ЗАБЫЛИ. ВПРОЧЕМ, ЭТО УЖЕ НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ. И ЕЩЕ: ПЕРЕДАЙ КИРЕ БАЛОДИСУ, ПУСТЬ ПОМНИТ СВОЙ ПОСЛЕДНИЙ АРГУМЕНТ.
Трубка взорвалась короткими истерическими гудками.
— Это звонил Зимородков? Что он сказал? — закричали Киря и Тротилов.
— Я ничего не поняла, все так странно, — заговорила Ирина, — он сказал, что его держат в Эгалитарном союзе технологов.
Наступило молчание. Тротилов распечатал очередную пачку и закурил, а Киря подскочил к Ирине:
— Что ты сказала? Повтори!
— Он сказал: “Не будь дурой! — чуть не плача, говорила Ирина. — Пусть твои друзья обо всем забудут. Хотя это уже не имеет значения”.
— Он сказал, что он в ЭГАЛИТАРНОМ СОЮЗЕ ТЕХНОЛОГОВ? Ты слышала это? — рявкнул Киря.
— Да, он сказал, что он — в НАСТОЯЩЕМ Эгалитарном союзе технологов. Еще он хочет, чтобы ты вспомнил свой последний аргумент!
— Вот! — сказал Тротилов и стукнул кулаком по клавиатуре компьютера, который в БОСИ был известен как “балдеж для Балодиса”. — Я так и думал! Помнишь свой последний аргумент?
— Надо посмотреть старые дискеты, — предложил Киря после минутного раздумья.
— Те, где программы на Коболе? — спросил Нейман Хэш.
— Заткнись! — прикрикнул Киря. — Я уже кое-что про тебя понял! У тебя, часом, нет микросхемы в мозгу? Во что ты вообще веришь?
— Я верю в религию холодной войны, — спокойно сказал Нейман Хэш, — и я тоже кое-что понял про тебя, Киря. У тебя убогая фантазия, и, хотя ты неплохой стратег, тебя погубят твои попытки обратиться за помощью к миру духов. Обращаться за помощью к духам можно только тогда, когда остальные источники информации и средства финансирования недоступны.
— Нейман, не нарывайся! — сказал Тротилов.
Но Киря Балодис остался на удивление спокоен.
— Я прекрасно помню свой последний аргумент, и только это сейчас имеет значение. Так… Женщины и дети, слушай первый приказ по роте! Мы с Тротиловым сейчас пойдем вон в ту комнатку…
— В лабораторию № 2, — спокойно пояснил Нейман.
— Гениально! Там мы обсудим наши серьезные взрослые проблемы. А вы пока здесь посидите. Пирожные и шампанское в вашем полном распоряжении.
— Да, нам с Кирей действительно нужно поговорить, — смущенно объяснил Тротилов. — Тет-а-тет, так скажем.
Пошатываясь, Киря удалился. Тротилов задержался на секунду, скорбно покачал головой и последовал за Балодисом.
Пока шли разборки, Нейман Хэш починил часы, которые затикали как новенькие.
— Нейман! — сказала Ирина. — Ну, зачем ты их чинил? Без них было лучше!
Нейман Хэш глубоко задумался.
— Нет, с часами лучше. Пусть идут! Кстати, почему ты не ешь пирожные? Они же скоро засохнут. Я бы на твоем месте обязательно сожрал вот это, с кремом.
— Знаешь, а я даже рада, что так получилось! Дело в том, что недавно от меня ушел муж, а сегодня меня уволили с работы. Я могла бы сидеть сейчас одна в своей маленькой грязной квартире.
— Точно! — подтвердил Нейман Хэш. Он извлек из кармана джинсов какие-то таблетки и проглотил их.
— Реланиум?
— Ага.
— Знаешь, Нейман, я все время теперь вспоминаю, что ты сказал мне тогда о начале этой истории. Ну, что ты знаешь, как она началась. Ну, что началось все в городе Риме…
— Да! — гордо сказал Нейман Хэш. — Я действительно знаю, как все началось. Я знаю, как появился Эгалитарный союз технологов.
— А мне ты можешь рассказать?
— Я могу показать тебе! — улыбнулся Нейман Хэш. — Дай свои руки.
Она протянула руки, и, когда Нейман Хэш сжал ее ладони в своих, Ирину посетило чувство, похожее на воспоминание и любовь…
Она очутилась в темноте, пахнущей шампанским, искусственной кожей и отсыревшим деревом, чьим-то страхом и дешевым дезодорантом Кири Балодиса, но чудесные, райские звери взвыли тоскливо, и запах лесов, спаленных солнцем, неожиданно очаровал Ирину, и — на секунду — жизнь стала совершенной. Ибо это уже была не Москва, ночь и морозный ветер, но — закат далекой галактики, закат солнца, дорога, Рим…
* * *
Тринадцатого числа августа 450 года от рождества Господа Нашего Иисуса Христа на закате, когда последние лучи солнца окрасили воды Тибра темным пурпуром, некий молодой человек держал путь через древний Яникул, по Аврелиевой дороге, к Риму. Когда древний мост пролетел под ногами коня и с севера на молодого человека надвинулся утонувший в тенях Тиберинский остров, великолепная перспектива открылась ему: пурпурные и розовые колонны неслись на него, и мнилось, что можно разглядеть фигуры молящихся и танцующих на колоннах и арках.
Но небо темнело, и на город падала ночь. Так въехал он в Рим.
Мимо Бычачьего рынка, оставив к северу театр Марцелла, молодой человек поспешил на юг, где в лиловеющей дали виднелись склады, амбары с зерном, скользили вдоль берега лодки и бродили угрюмые оборванные люди. Стремительно пересек он тринадцатый район Рима и вдоль древнего водопровода и Аврелиановой стены устремился на Целий.
На ясном небе засветились первые звезды. Молодой человек поднял голову — ему хотелось отыскать звезду Иштар. Кажется, его цель была близка. Молодой человек спешился, привязал коня к высокому дереву и устремился в рощу. В кромешной тьме, поскальзываясь на влажных от росы плитах, он нашарил выпуклую мраморную плиту. Человек сдвинул ее со скрипом и пропал внутри.
Он ждал в непроглядном мраке; вскоре послышались неторопливые шаги, красные блики скользнули по влажным стенам, и к молодому человеку приблизился раб с факелом в руке. Пристально взглянул и сказал по-гречески:
— Идите, вас ждут.
Они начали осторожный спуск по лестнице. Раб шел впереди, и факел спокойно горел в его высоко поднятой руке. Они спускались довольно долго и наконец вступили в пределы небольшой комнаты, стены которой были сложены из серого камня и расписаны фресками. Раб еще раз пристально взглянул на гостя и сказал:
— Подождите.
Он исчез, а молодой человек стал беспокойно бродить вдоль толстых, могучих стен.
До него доносилось печальное пение: оно было мрачнее, чем гимны монахов в зимние вечера, когда даже бесы стихают, и мыши не скребутся в библиотеке. Затем поющие голоса умолкли. Послышались какие-то выкрики, потом все стихло на мгновение, и в зале появилась высокая, закутанная в темные одеяния фигура. Молча, наклонив голову, проплыла она мимо молодого человека, за ней проследовали вторая, третья, четвертая… Двенадцать темных фигур скользнули мимо в полном безмолвии, и лишь последняя, несущая факел, кажется, бросила взгляд на молодого человека.
Он остался один ненадолго: та (или тот?), что взглянула на него, скоро вернулась, и сделала знак: следуй за мной. Они пересекли пустую залу, из которой ранее доносилось пение; на полу были разложены какие-то предметы, но молодой человек не успел их разглядеть. Затем они стали подниматься по лестнице, при этом фигура двигалась так быстро, что временами терялась из виду. На последнем лестничном пролете молодой человек убедился, что они зашли в тупик. Но таинственный спутник (или спутница?) сдвинул плиту, под которой обнаружился небольшой круглый люк. В него он и вылез. Гость последовал его примеру и очутился под открытым небом.
Спутник увлек молодого человека туда, где миртовые ветки почти срослись. Перед ними белели, сходясь углом, ряды стройных колонн, и гость понял, что они находятся в перистиле одного из целийских домов. Под колоннами появился раб с медным светильником в руке. Ему сделали ему знак, он скрылся в доме, после чего гостя ввели в богато убранный триклиний, где стоял накрытый стол.
— Прошу прощения, брат Петроний, что встретил тебя с такими предосторожностями! — воскликнул провожатый, сбрасывая свое одеяние. — Увы, в наше время необходимо быть начеку!
— Напротив, брат Павлин, действия твои превыше всякой хвалы, — тихо ответил Петроний.
Когда рабы дали брату Павлину новые одежды, — тот преобразился: округлился, пополнел и засиял глазами. Маленькими холеными руками брал он чашу с вином, и сверкал в полумраке триклиния золотой перстень с глубоким рельефом. Петроний же молча смотрел на залысины хозяина, обнажавшие неровный шишковатый череп. Раб почтительно протянул ему круглое серебряное зеркало с ручкой в виде козлоногого бога, но Петроний его отверг. Он испил из чаши, полной до краев, затем взглянул на Павлина.
А брат Павлин смеялся заалевшими от вина губами:
— Почтим великого императора его любимым вином, почтим и светлый месяц, посвященный его памяти!
Петроний пил, поминая мертвого кесаря и едва заметно улыбаясь.
— Как давно ты в Риме? — спрашивал Павлин, подливая вина.
— Я прибыл в Рим на закате, — ответил Петроний, — и сразу же поспешил к тебе, любезный брат.
— И каким ты нашел Рим после долгой отлучки?
— К сожалению, я не успел сделать выводы.
— Увы! Чернь все еще получает свой паек, и вполне довольна. Но римская чернь — это еще не Рим, что бы там ни думали многие. Зато Господин и Бог весьма приблизил к себе этого… уроженца Паннонии… или Далмации…
На лице Петрония отразилось вежливое недоумение.
— Да, весьма неприличной и пагубной местности! Имя его — Аэций, он сын конюха, обожатель гуннов, друг и любимец их грязного царька-братоубийцы! И этот подлый Аэций в союзе с богомерзким Аттилой вырезает бургундов в Сапавдии! Ему мало того, что он стал консулом, мало того, что он стал патрицием и что он сокращает дни Галлы Плацидии! Теперь он еще добивается руки императорской дочери!
У Петрония от вина уже кружилась голова и жарко горели щеки.
— А эти? — брат Павлин указал рукой на восток, туда, где небо хлестнуло млечным хвостом. — Те, кто хотел тягаться с Римом, теперь платят Аттиле дань золотом! Они живут в вечном ужасе! Ибо знаешь ли ты, что Аттила владеет мечом Марса?
Петроний хотел возразить, но раздумал.
— А в Британии что говорят об Аттиле? — скорбно спросил брат Павлин и взглянул в зеркало.
— Увы, ничего! — ответил гость. — Британия сама стонет под игом тяжких бедствий. Дикие, нечестивые орды вторглись в Британию с севера. Они жгут города, разоряют храмы, убивают монахов. Люди бегут в леса — но и там нет спасения!
— Да, это одно из знамений нашего скорбного времени.
Петроний медленно поднял на собеседника утомленные глаза.
— Везде! Везде! Скудоумные, грязные, обученные только убивать, они скачут по мостовым древних городов, по прекраснейшим мостам, по дорогам римских легионов! Имя им легион. Они врываются в дома, они поджигают селения. Не хватает только, чтобы Аттила вошел в Рим!
В этот миг быстрые глаза Павлина встретились с глазами его гостя. Свечи жарко вздохнули, и сделалась на минуту тишина в Риме, и на пустошах Этрурии, и в миртовых садах.
— Разве Аттила готовит поход на Рим? — спросил Петроний.
— Иди на рынок! Спроси у торговок зеленью. В сенат не ходи. Толку от них не больше, чем от коня Калигулы. Впрочем, еще можешь спросить у тех, у других…
— У кого?
Павлин молчал. Его толстые белые пальцы бегали по ободку роскошной чаши.
— Я говорю о тех, — продолжил он, — кто знает, что все это: и страшный дворец, и гробницы гордых сынов Рима, и триумфальные арки, и мой дом — и мой дом, Петроний! — все будет лежать в прахе! Я уже стар.
— Старость Рима — наша старость, — печально сказал Петроний. — Мы стареем вместе с миром.
Брат Павлин скорбно вздохнул, и голова его склонилась, как накрененное ветром дерево.
— Я говорю о тех, друг мой Петроний, чья душа стара, как эти холмы, как эти могилы; у кого нет иллюзий, кто знает, что империи больше нет, — и, перегнувшись к Петронию, почти касаясь его лица бритой щекой, шепнул: — Выйдем в сад.
Сад любезного брата Павлина был изящным, надменным и скорбным, как стихи последних язычников. Любуясь садом, Петроний думал о том, как благородна печаль Рима, обреченного на гибель, как ясна и достойна эта осенняя скорбь. И если красота бросит на уже отжившее свою резную тень, подобно виноградным гроздьям, некогда украшавшим саркофаги, — разве не придаст она осмысленность кругам на почерневшей воде, тому, что мгновенно? Ибо кипарис и роза принадлежат смерти, и Адонис каждый год умирает в мучениях — таков был замысел создателей этого мира, где мирты, и хищная Леда, и прелестные рыбки в воде…
Сидя в кресле с подлокотниками, Павлин молча смотрел в ночной сад. А Петроний, подняв голову, разглядывал звезду, мигавшую из-за миртовой ветки, — ясную и светлую, с неведомым именем, и в мыслях своих взял ее в собеседницы.
— Брат мой, — спросил брат Павлин, — ведомы ли тебе имена двенадцати и судьба семи? Постиг ли ты наше учение об окаменении Луны?
— Да, — ответил Петроний.
— Брат мой, постиг ли ты учение о падении души в темные сферы? Рассказали ли тебе наставники о том, как первая душа беседовала со Змием?
Петроний взглянул на звезду и улыбнулся ей, как сестре, встречающей на пороге дома.
— Да.
Тогда брат Павлин обернулся к нему нахохленной черной птицей и тихо спросил:
— Скажи, брат Петроний, был ли ты посвящен в наше учение об истине?
— Я всего лишь год провел в братстве, — сказал Петроний, — и не мог быть удостоенным посвящения в высшие таинства.
— Брат мой, — начал Павлин после молчания, — когда я был молод, я вел распутную жизнь. Я посещал театральные представления, где актеры чаруют нас дурными страстями умерших или никогда не живших людей. Выписывая себе жеребцов из Испании, медведей из Иллирии, бросая нажитое отцами к ногам очередной Фрины, я мнил себя счастливее других людей. И что же? Как-то раз, возвращаясь из Байи, я схватил жестокую лихорадку. Дух мой, не привыкший к страданиям, ослабел, тело мое перестало быть сильным и крепким и изменило мне! Тогда посетило меня Видение. Привиделось мне море, синее, светлое и бездонное, а над морем пролетала, мерно взмахивая крыльями, большая розовая птица. И, как бы увидев что-то внизу, птица стремглав бросилась в море. Тогда услышал я невыразимый голос: “Подобно баклану, ты думаешь, что таскаешь рыбку для себя, а ею воспользуются другие!” И тогда я почувствовал присутствие этих незримых других, полнящих море, и землю, и искривленные грешные сферы. Слушай, Петроний! В тот самый миг, когда голос смолк, я увидел самого себя, слабо и ничтожного, похожего на деревянную куклу. И тогда птица вынырнула из воды, и полетела прямо на моего двойника (или то был я сам?), и пролетела сквозь голову, расщепив ее. Страшная боль пронизала мой мозг, и я очнулся. Да, к изумлению врачевавших меня, я выздоровел. И решил — раз уж мне было сделано такое грозное предупреждение — посвятить оставшуюся жизнь богу. Любому богу, неведомому, неизвестному мне богу! Так сделался я последователем одного из заблуждений нашего времени. Сколько ночей потратил я на размышления об Эонах, о битвах Архонта Тьмы, и хулил я в безумии своем Праотца Адама, и Землю, и слабость Света. Я стал одним из видных манихеев, но эта ложная мудрость уже утомила меня. И что же? Римская вера также была мне ненавистна, эта религия черни, суетной и злобной, желающей одного: чтобы ей простили грехи ее многие и не мешали грешить дальше! Этот римский бог, который, как шлюха, готов принять в свое лоно любую окрещенную душонку… Поверишь ли, брат Петроний, что впал я в отчаяние? И в этот час настигла меня весть о новом проповеднике. Рожденный в Британии, как и ты, в чем вижу я доброе предзнаменование, он говорил на всех языках. Он превзошел своей мудростью ученых монахов из Равенны и Медиолана, последних манихейских братьев, странных еретиков Юга, считающих себя истинными христианами, высокоумных философов Александрии и Афин, рассуждающих о первоначале. Наделенный исключительной памятью, он цитировал адептам и жрецам их же священные книги, отмечая то, что не богом было завещано, но изобретено гордыней человеческого разума. Его же учение все было изложено в одном свитке. Возрадовавшись, я решил во что бы то ни стало сделаться его учеником. Я искал последователей этого учения, и мне повезло: я нашел их в этом гордом городе, в сей Самарии, родине всякого колдовства и лиходейства, всякого ложного, нечистого учения. Так вступил я в братство. Но, увы, года не прошло, как из Британии пришла весть о кончине учителя, заживо сгоревшего в доме, подожженном варварами!
Казалось, Павлин был не в силах продолжать. Помолчав, он встал и несколько раз прошелся по гулким плитам. Его огромная тень шагала с колонны на колонну.
— Ведомо мне, что в Британии брат Сильвин восстановил поколебавшуюся было прочность братства, — молвил наконец Павлин. — Ведомо мне и то, каким образом к нам попал ты, Петроний.
Петроний едва заметно улыбнулся. Тогда брат Павлин подозвал раба и приказал принести еще вина.
— Скажи мне, брат Петроний, — говорил любезный брат Павлин, — скажи, что известно тебе о гуннах?
— Сведения мои о гуннах неполны и отрывочны. Доводилось мне слышать, что они прекрасные всадники и обращаются с конями своими как с детьми; что искусны они в стрельбе из лука, что храбры они и никогда не просят пощады… Считается, что пришли они с востока, разбив наголову во время своих странствий готов. Глупые же люди рассказывают сказки о галиуруннах, злобных колдуньях, изгнанных из своего племени и сочетавшихся браком с демонами. От этого противоестественного союза якобы и произошли гунны. Рассказывают также, что народ этот питает странную любовь к Аттиле, своему суровому царю…
Эту речь брат Павлин прослушал с заметной скукой.
— А не знаешь ли, брат Петроний, кому молятся гунны? Какова их вера?
— Они язычники, — осторожно ответил Петроний.
Тогда улыбнулся брат Павлин, глядя на соцветие голубых звезд над своим домом, и воскликнул:
— Воистину достоин ты, брат Петроний, посвящения в наши высшие таинства: в учение о Первой Душе, элементах, минералах и духах! Я говорил с Богом, и Бог ответил мне!
Вошел осторожный раб и унес пустые сосуды. Брат Павлин проводил его взглядом, а когда тот скрылся в доме, сказал:
— Ты мудр и мужествен, брат Петроний. Чистый душой брат Сильвин из Британии писал мне, что ты подходишь для выполнения нашей миссии. Теперь убедился я, что почтенный брат не ошибся. Наши мудрые наставники решили, что наиболее достойный из братьев должен отправиться в Паннонию, страну гуннов, и поведать Аттиле об истинном учении.
— Но способны ли гунны и даже их вожди усвоить тайны нашего учения? — спросил Петроний.
Брат Павлин поспешно закивал головой:
— Разумеется, ты должен будешь излагать прежде всего те основы нашего учения, которые способны поразить скудное воображение варваров. Но если твоя миссия, Петроний, будет успешна, то со временем мудрейшие из бывших варваров удостоятся посвящения в высшие таинства. Впрочем, вряд ли то будут гунны. Гунны тупы и излишне нетерпеливы, но если ты, Петроний, сумеешь увлечь их неглубокие души загадочными символами, то гунны, исполняясь религиозного рвения, обратят в нашу веру подвластные им народы, и число адептов существенно умножится. А когда ты исполнишь свою миссию, тогда, и только тогда, ты будешь посвящен в наше учение об истине!
Маленькая юркая птичка перепорхнула в зарослях, и Петроний увидел, что небо призрачно светлеет на востоке и эта ночь уходит навсегда.
— Рассвет… Не теряй время напрасно, брат Петроний. Иди! Твоя миссия трудна, но ее возможно выполнить! А наградой тебе будет святое откровение об Истине.
Так Петроний покинул роскошный дом брата Павлина и поскакал на своем коне, дожидавшемся хозяина в священной лавровой роще, сквозь густые, темнолиственные сады Рима, и — дальше в земли пустынные, а навстречу ему бежали собаки и злобно бранились птицы. Но расставание с Римом еще не было настоящим расставанием, ибо он не навеки покидал Рим и прощался с ним не навеки, а приносил Риму в жертву свою печаль, свое насмешливое восхищение, жадные, быстрые взгляды — жертву утреннюю.
* * *
Разумеется, ни Ирина, ни Тротилов, ни Киря Балодис никогда не смогли бы предположить, что все происходящее с ними было предопределено глупым поступком простого питерского хакера Hi-Tech’а, которому так не вовремя попалась компилятивная книжонка профессора-пенсионера. А знал ли об этом Нейман Хэш? Даже если и знал, он все равно ни в чем не признается!
Вышеупомянутый простой питерский хакер проснулся в сумрачный час в своей пустынной квартире оттого, что зазвенел телефон. Это был несвоевременный звонок: меньше всего Hi-Tech’у хотелось сейчас с кем-нибудь разговаривать. Телефон квакнул в последний раз и умолк. Hi-Tech перевернулся на другой бок и постарался уснуть. Телефон зазвонил снова.
Hi-Tech снял трубку:
— Ну? — спросил он.
Трубка молчала.
— Ну, говорите!
Он еще немного подождал и повесил трубку. Что-то очень неприятное было в этом на первый взгляд безобидном происшествии. Hi-Tech опять заснул и проснулся часа через два. Было уже совершенно темно. Он вздохнул, припоминая вчерашнюю попойку, и пошел на кухню за минералкой. Минералка кончилась.
Он включил радио, и кухню заполнили бравурные звуки “Танца с саблями”. Hi-Tech сел на табурет и задумался.
— Вот так вся жизнь проходит, — вздохнул он, — все-то я пью и сплю.
И Hi-Tech дал себе торжественное обещание начать с этой минуты новую жизнь: пить только минералку и соки, не курить (даже табак), бегать по утрам трусцой и пользоваться пастой “Colgate”. Телефон снова зазвонил, и снова ответом было бездонное какое-то молчание. Hi-Tech в сердцах швырнул трубку. На миг показалось, что какая-то часть его воли и разума может уплыть по проводам в хаос и дождливый мрак города.
Он надел свою любимую куртку с капюшоном, обулся и поехал вниз на лифте. Ушастый человечек куда-то пропал, как будто его никогда и не было; что же касается надписи “Здесь только Я бухаю пиво!”, то кто-то стер вторую часть, оставив: “Здесь только Я”. “Ребятишки балуются”, — снисходительно подумал Hi-Tech.
Под проливным дождем он побежал в магазин “24 часа”, который после той странной ночи не растворился в воздухе и никуда не пропал (как пропали витая лестница и автобус № 936), а продолжал работать, и продукты в нем были не призрачные, а самые настоящие.
Неожиданно к Hi-Tech’у приблизилась девушка в совершенно мокром пальто.
— Это вам, — сказала она, вынимая из сумки книжку в полиэтиленовом пакетике.
— Зачем она мне? Я книг не читаю, — удивился Hi-Tech.
— Это подарок! — сказала девушка.
Hi-Tech решил, что если есть на свете странные психи или сектанты, которые раздают прохожим книжки, то тем хуже для них. Он засунул книжку во внутренний карман куртки и, совершенно позабыв о девушке, вошел в магазин. Настроение у него улучшилось, холодный ливень, очевидно, пошел на пользу, и Hi-Tech начисто забыл о своем обещании пить только минералку. Hi-Tech купил себе пива, сигарет и колбасы на закуску. Войдя в квартиру, он с наслаждением снял мокрую одежду, облачился в свой любимый спортивный костюм и приготовился кайфовать. Расположившись на кухне, он открыл книжку, которую всучила ему девушка. Обложка была бордового цвета, с золотым тиснением по краям, с названием, выписанным косыми золотыми буквами: СЛОВАРЬ ГУННОВ.
Hi-Tech хлебнул пива и раскрыл книгу на первой странице.
АТТИЛА (АТЛИ) (? — 455), царь гуннов (см.) По некоторым сведениям, сын Мундзука (Мундука, Мабука, японца Судзуки). Относительно социально-правового статуса А. (равно политологического) существуют разногласия. Так, Лейденско-Лейпцигская школа (Шварцзонне, Гроссвиталли) определяет А. как восточного деспота (см. Деспот); Тартуский институт гуннологии (см.) определяет А. как родовито-племенного конунга (см.) скандинавского типа. В биографии А. много белых пятен (см. Пятна белые в гуннологии). Обложил данью ВРИ (см. Империя Римская Восточная), воевал с ЗРИ (см. Империя Римская Западная). Убил брата своего Бледу (см.). Проиграл Каталаунскую битву (см. Битва Каталаунская), по другим сведениям, выиграл ее. Осадил Рим (см.), но не взял его, потому что захотел домой (ортодоксальная гипотеза невзятия Рима) (см. Рима Невзятие). Другие гипотезы: а) испугался папы Льва Великого (см. Папа; см. Лев); б) испугался апостолов Петра и Павла (см. Верования соседних народов); с) заболел чумой (см. Гигиена у гуннов). Причина смерти (см.) не ясна: а) алкогольная интоксикация (см. Напитки); б) апоплексический удар (см. Войны ведения методы); с) кинжал (см.) молодой жены Ильдико (Илдикарки/ Иль-Ди-Хай/ Индиры/ Гудруны/ Альруны).
Литература: Песнь об Аттиле, убийце Хурги, Бурги и Крюкера (утеряна), Песнь об Аттиле и нечестивой Ильдико (утеряна), полезные сведения также можно почерпнуть из Песни о Нибелунгах, а также: у Стендаля, Монтеня, Гумилева, Замятина, Блюментрита и Блюменшильда.
Волосы на голове Hi-Tech’а встали дыбом.
— Ну ни фига себе! — воскликнул он. — Странная какая-то книжка!
Он перевернул несколько страниц и продолжал читать:
ГУННЫ (ГУНЫ, ГНУ, ХУНЫ, ХУННЫ) — народ монгольского (см.) (гипотеза Блейка) происхождения. Однако некоторые авторитетные исследователи предполагают, что ГУННЫ — народ вовсе не монгольского, а китайского (Мао Чао), или даже индоарийского (Нюрнбергский А. Г.) происхождения. Жили (см. Жизнь) особями (см.), семьями (см.), родами (см.), племенами (см.) Поклонялись (см. Клон) Великому Небу (см. Небо Великое), по другим версиям (см. Версия в гуннологии): а) Матери Сырой Земле-под-Ногами (см. Земля); б) птице Ух (см. Птица Ух); с) железному палашу (см. Гонка вооружений). Этнический тип (см.) имели монголоидный, по другим версиям (см. Версия в гуннологии): монголоидно-антропоидный (гипотеза Политкорректного Д. Р.); пангейско-лавразийский (Смылов И. И. и Элифас Кроули).
Литература: Элитарски Н. Г. “Гунны”, Бова-Королевич У. У. “Гунны”, Нурр Н. Н. “Гунны”, Потолков А. Э. “Гунны”, Иванович А. С. “Гунны”, Хаукозява Тампако “Международные отношения на примере готско-гуннской дипломатии 40 — 50-х годов пятого века н. э.”. Рекомендуем также книгу О. О. Нахрапского “А были ли гунны: величайшая мистификация в истории”.
Hi-Tech еще раз приложился к бутылке. От сносок, точек, тире и кавычек немилосердно рябило в глазах.
ФОЛЬКЛОР ГУННОВ, к сожалению, не сохранился, за исключением одной истории, которую авторитетные исследователи относят к 30-м годам V века (Лопин А. А., Лепин Б. Б., Лепинсон В. В.). Но, например, Нанайский Г. Г. и Урюпский Д. Д. считают, что она остготского происхождения, была записана в начале VII века, и на ее стиль, несомненно, оказали влияние Бхагавадгита и Канон Горы Фудзияма. Приводим ее полностью:
Жил-был старик. У него были штаны, была лошадь и была охапка сена. Он кормил лошадь охапкой сена, подстилал под голову штаны, когда ложился спать, и так жил. Прошло много лет, и охапка сена кончилась. Лошадь просила есть, но старику было нечем накормить ее, и она околела. Старик пнул ее ногой:
— Тьфу на тебя, стерва!
Как только лошадь услышала это, она воскресла, превратилась в птицу Ух и сожрала старика. И восстала пророчица, и вскричала пророчица: в тот день, когда старик назовет свою лошадь “стервой”, из Хурпаводингундунга придет старуха с железной головой.
Примеч.: местоположение Хурпаводингундунга не локализовано. Считается, что он находился где-то между Северной Исландией и персидским городом Шираз.
Первая бутылка “Балтики” подошла к концу, и Hi-Tech рассеянно принялся за вторую. Он открыл книжку в самом конце, где находилась “дополнительная информация”.
Маститый профессор кафедры гунноистики и балатонологии Йельского университета Морган Мэджишиан писал:
“Сам образ свободолюбивого народа гуннов со всей его семантической насыщенностью издавна волновал, тревожил и аффектировал творческие интеллекты. Гунны — квинтэссенция импетуса, продифференцированного и проинтегрированного в многомерных пространствах нашей культуры: пространствах Минковского, Кантора, Квантора и Снарка; ослепленные антропным принципом, получающие бесконечнозначное множество решений каждого уравнения, но помнящие об энтропии каждого культурного аттрактора, мы, однако, остаемся чуткими к аурическим аттрактантам истинных астральных мифологем; отсюда следует, что сакральное и синергетически-сопряженное с истиной право каждого пассионария и параноидально-этического гения есть не только и не столько писать (по Хейзингеру и Худзукки), сколько, повинуясь демону Сократа, и демону Максвелла, и голосу Лапласа, функционально-космоцентрически писать о ГУННАХ!”
Примеч. редакции: в русской литературе примеры современных выдающихся произведений о гуннах суть: Боклин “О, Балатон!”, Буклин (эссе “Хунны в Хунгарите”), анти-Бродский “Ну, Бледа, блин!” и, особо, молодая екатеринбургская поэтесса Бестужева, отрывок из ее поэмы “Аттила юзер on-line” мы здесь приводим:
Аттила убей меня сказал Бледа
Аттила убей
Убей
Убей убей убей убей убей
Убей палаш тебе в задницу
Бледа сказал убей меня Аттила
В задницу палаш убей
Убей меня Аттила ибо я понял мне не видать ни ниродха ни нирваны ни даже самого вонючего кайфа ибо Кевин Митник и Вовка Левин из Интернет заслали в мой биокомпьютер вирус и этот высокотехнологичный вирус в синаптических цепях нейронов ползет провоцируя Т-клеточный лейкоз
Убей меня Аттила алкоголик
Убей
Как это сделал
Тот черный
С тем белым
В том фильме Тарантино
Убей
Вставь в меня джойстик
Вставь в меня джойстик
Вставь в меня джойстик
Вставь в меня джойстик
Вставь в меня джойстик
ОМ!!!
— Бред какой-то, — прокомментировал Hi-Tech.
Заскучав, он швырнул книжку в угол и включил телевизор. Снова зазвонил телефон.
— Алло, Hi-Tech! — позвал вкрадчивый мужской голос.
Hi-Tech был ошеломлен и раздавлен тем фактом, что какой-то идиот знает его драгоценную кликуху.
— А кто обещал с сегодняшнего вечера начать здоровый, трезвый образ жизни по Амосову и Рамакришне? — издевался голос. — Кто обещал покупать минералку литрами и коробками — йогурты? Кто собирался бегать трусцой? А? Обещания надо выполнять! А ты надрался, как зюзя!
— Я… я… трезвый, — пролепетал Hi-Tech.
— Ложь! Гнусная ложь! Я все вижу. А ну, отставить бутылку!
— Вот еще! — сказал Hi-Tech, вдруг рассердившись. — Я у себя дома и делаю, что хочу. Захочу — вообще упьюсь до хоббитов!
В подтверждение он поднес к губам бутылку и сделал огромный глоток.
В ту же секунду на кухне треснуло зеркало. Вообще-то, оно совсем не было ценным, даже наоборот, обычное зеркальце времен Советской Империи, в белой рамочке, со штампиком сзади. Глупая такая кругляшка. Но оно треснуло так, будто в него угодили камнем: от центра во все стороны разбегались кривые зазубренные трещины. Кусок стекла угодил Hi-Tech’у под ноги.
— В следующий раз то же самое будет с твоей головой! — сурово предупредил голос, и трубка завыла короткими истерическими гудками.
Hi-Tech вылил оставшееся содержимое бутылки в унитаз. Потом пошел в ванную и вымыл голову. Пока он намыливал шевелюру шампунем, который выбрал за то, что его рекламировал небритый такой мачо, в непоправимо разделенном на полушария мозгу Hi-Tech’а крутилась мысль: случаются ли такие глюки с другими молодыми людьми, злоупотребляющими розовыми таблетками, или нет?
Когда Hi-Tech вышел из ванной, он обнаружил, что к нему пришла электронная почта следующего содержания:
СИММИР СИММИР СИММИР СИММИР СИММИР СИММИР СИММИР
СИММИР++
— Посылать такую почту — значит глумиться над самым святым! — сказал Hi-Tech, обращаясь непонятно к кому. Снова зазвонил телефон. Hi-Tech обреченно снял трубку.
— Хай, старик! — радостно закричала в трубку Кристина. — Слышишь, приходи сегодня в “Теотль”! Будет группа “Гунны”.
Hi-Tech с радостью согласился пойти в “Теотль”. Темная квартира вдруг стала зловещей — такими зловещими бывают только милые двухэтажные домики с садиками в фильмах про Фредди Крюгера. “Не схожу ли я с ума?” — думал Hi-Tech, а в ушах почему-то звучало глупое слово “форум”. Форум, форум, форум, foe-room… “Это не я. Это моя квартира сошла с ума!” — решил Hi-Tech. Foe-room, форум, любому даст фору. Даст сто очков вперед! Лавина его мыслей вдруг совершенно эмансипировалась от своего хозяина и катила себе в неизвестном направлении. “Точнее, во всех направлениях сразу!” — поправил себя Hi-Tech. Повинны в этом, конечно, были не только наглые звонки и получившие известную самостоятельность зеркала, но и бредовые мысли из гнусной книжки. Hi-Tech никогда не читал книг по ГУМАНИТАРНЫМ отраслям знания, но догадывался, что книжка скрывала какой-то гаденький подвох. Лампа навязчиво гудела, и этот мерзкий звук, мешаясь со свистом ветра в оконных рамах, создавал невообразимую какофонию. Hi-Tech не мог больше терпеть. Он оделся, прихватил с собою рюкзачок, плейер и любимый диск и вышел из квартиры для того, чтобы никогда больше не вернуться домой.
До “Теотля” он добрался без приключений. “Теотль” — бар и по совместительству ночной клуб средней руки — располагался на первом этаже одного из бывших доходных домов в центре города, недалеко от Никольского собора. Весь день моросил дождь, но сейчас, поздним вечером, распогодилось, и, задрав голову, Hi-Tech разглядел на отравленном небе Питера одну звезду. Колокольня синела влажно и грустно. Hi-Tech полюбовался ее отражением в кажущемся бездонном канале (своего отражения он не разглядел). В полумгле теплого вечера Hi-Tech расчувствовался и пожалел, что в последнее время жестоко и грубо обходился с Кристиной. Она жутко раздражала его после той встречи (СИММИР, СИММИР, СИММИР++), к тому же однажды назвала его “вонючим козлом”, и он наподдал ей за это. Сейчас ему было очень приятно, что Кристина первая сделала шаг к примирению.
Перед “Теотлем” Hi-Tech почувствовал неладное. В это время, как правило, гостеприимно распахнутые двери клуба оглушали улицу народным “техно”, и сюда стайками брели тусовщики. Но сейчас площадка перед клубом (форум, форум) была совершенно пуста, да и на всей улице Hi-Tech не увидел ни души. Музыки тоже не было слышно. Естественно, что простой питерский хакер насторожился. Фонарь на углу был разбит, матово-белая витрина обувного магазина мягко освещала улицу, а в витрине стояла продавщица изумительной красоты и смотрела в темноту. Прямо напротив “Теотля” был припаркован длинный блестящий “мерседес” с тонированными стеклами.
Тут Hi-Tech заметил, что дверь бара приоткрыта и оттуда пробивается красный свет. Потянув за теплую медную ручку, Hi-Tech вошел внутрь — секьюрити не было. Оглядевшись по сторонам, он обнаружил, что бар был совершенно пуст.
Первым его побуждением было выбежать на улицу и убраться подальше. Однако он поборол малодушие и медленно пошел между рядами грубо сколоченных, изрезанных ножиками деревянных столов. Баррикады пузатых бутылок громоздились за стойкой бара, чуть подсвеченные сзади, но бармена не было. Hi-Tech облокотился о стойку и закурил. Вдруг ему показалось, что Кристина решила подшутить над ним и спряталась где-то под столами…
— Криска! Вылезай! — позвал он.
В ответ заиграла музыка — не то арабская, не то индийская, и было в этой музыке что-то очень подозрительное, так что Hi-Tech начал медленно пятиться к двери. Краем глаза он следил за плохо освещенным дальним концом бара — там находился их с Кристиной любимый столик. И вскоре разглядел, что на этом столике лежит нечто покрытое пурпурной тканью, мягко падающей на заплеванный пол. Любопытство и осторожность объявили друг другу войну; победило любопытство, и Hi-Tech медленно двинулся к столику. Двумя пальцами он приподнял это роскошное алое покрывало за краешек и смахнул его на пол.
Нечеловеческий вопль пронесся под сводами бара “Теотль”. На столе лежала небольшая кукла в красном коротком платьице, с завязанными узлом барашками черных волос, с ярким ротиком, и эта кукла была живой, и она была Кристиной. Кукла колотила по столу маленькой пухлой ручкой, открывала и закрывала намазанный алой помадой рот, как бы пытаясь что-то сказать. Наконец из ее рта вырвался тонкий пронзительный писк…
* * *
Редакция газеты “Категория” размещалась на первом этаже одного полуразвалившегося дома близ Суворовского проспекта. В десятом часу утра простой питерский хакер Hi-Tech проснулся, потирая глаза, и обнаружил себя лежащим как раз у дверей редакции. Он с некоторым трудом сел, привалился к стене и постарался собраться с мыслями. Припомнил прошедшую ночь и, обхватив голову руками, замер.
После того как он, ничего не видя перед собой, выбрался из бара, его приняло в свои теплые объятия метро, где он некоторое время пересаживался с ветки на ветку, пытаясь уйти от воображаемых преследователей. Поезда метро перестали ходить, и на последней электричке Hi-Tech добрался до вокзала, где, сидя на лестнице с бомжами, радикально надрался. Дальнейшее вспоминалось смутно. Какая-то бесконечная, залитая огнями улица; мусорные баки; крыса, нырнувшая куда-то в темноту; проходные дворы; и тут память услужливо подбросила картинку: он, Hi-Tech, барабанит в дверь редакции, желая сообщить какие-то чудовищные разоблачения. Следующая мизансцена: явление господина в тренировочных штанах и майке; господин кричал что-то про нарушение его конституционного права спать. The rest is silence…1
Hi-Tech, пошатываясь, встал на ноги. Голова пульсировала болью, перед глазами плыли черные круги. “Хорошо, не чертики… ” Морщась и постанывая, Hi-Tech попытался вспомнить, почему он отправился именно в “Категорию”. “Тьфу ты, черт, да ведь я же работал в „Категории” сисадмином… А что, это идея! Полугаевский — нормальный мужик”.
Hi-Tech постучал в дверь, но ответом ему была мертвая тишина. “Его еще нет на работе, козла!” Желудок нервно дернулся, Hi-Tech едва успел отскочить, и его вырвало прямо под чью-то евростандартную дверь.
Hi-Tech вышел на улицу: воздух светился мягким осенним сиянием, день был прекрасен. Он обнаружил в кармане немного денег, купил себе пива и горячий гамбургер, и съел все это на бульваре между двумя пыльными деревцами, и там же, на бульваре, стрельнул сигарету, потом еще одну. Потом пошатался немного, поглазел на блестящие обложки журналов “Плейбой” и “Космополитен” и вернулся в редакцию почти успокоенным.
Леонид Полугаевский, редактор отдела скандалов, сплетен и слухов газеты “Категория” (то есть практически всей газеты), уже сидел на своем рабочем месте, между “вполне навороченным пентюхом”, как сказал бы Hi-Tech, двумя телефонами и магнитолой с фотографией Бритни Спирс. Полугаевский был года на четыре старше Hi-Tech’а, но хотел казаться пожившим и многое повидавшим, для чего отрастил рыжеватую бородку.
— О, Юрка пришел! — обрадовался Полугаевский.
В Сети Hi-Tech был известен исключительно под своим nickname, Кристина и немногочисленные приятели звали его Дэном (по фамилии Данилов), поэтому, услышав свое имя, Hi-Tech не сразу его узнал.
— Заходи, что встал?
Hi-Tech плюхнулся на стул, обитый черным кожзаменителем, и заставил себя расслабиться. Хотелось сразу же перейти к делу, но он решил, что это будет невежливо.
— А харды-то у тебя теперь брэндовые! — сказал он, угощаясь сигаретой. — Не то что четыре года назад.
— Да, стараемся! — с гордостью сказал Полугаевский. — Нам нельзя отставать от времени, — но тут же принялся изворачиваться: — Хотя это только с виду — брэнды. Вся техника барахлит! Недавно вот модем поставили, так надолго все зависло. Жалели, что ты ушел. Кстати, у меня мечта есть. Хочу ноутбук купить. Не поможешь?
— А в чем проблема? — рассеянно сказал Hi-Tech.
— Поюзаный брать придется. Бабочек не хватает.
Тут он в первый раз внимательно посмотрел на Hi-Tech’а и заметил:
— Парень, а у тебя вид какой-то замороженный…
Hi-Tech больше не мог сдерживаться. Он уткнулся носом в клавиатуру и заплакал.
— Ну… ну… Как не стыдно! — растерялся Полугаевский.
Hi-Tech поднял голову и шмыгнул носом.
— Брат! — торжественно объявил он. — Слушай, что я тебе скажу.
Он рассказал Полугаевскому все, что смог вспомнить: странные звонки, треснувшее зеркало, идиотское “мыло”, безлюдный бар… Но когда начал рассказывать о том, что находилось под тканью на столике, голос изменил ему: Hi-Tech задрожал и опустил голову.
Полугаевский стал очень серьезным. Закурил, наверное, десятую сигарету.
— Что лежало на столе? — спросил он голосом Коломбо без дубляжа.
— Н-н-н-не скажу, — прошептал Hi-Tech, — не спрашивай… Страшное!
“Расчлененный труп!” — мелькнуло в голове Полугаевского.
— Помнишь, Юрик, ты у нас сисадмином работал?
— Ага! — сказал Hi-Tech и подумал: “Такое не забывается!”
— Так вот, ты как-то накурился какой-то дряни и вообразил, что у тебя из задницы торчит коаксиальный кабель. Помнишь?
— Так то были глюки! — сказал Hi-Tech. — А то, что сейчас, не глюки. Честное слово!
— Как ни странно, я тебе верю. Тогда другой вопрос… Видишь ли, звонки эти я бы сразу отмел, если бы они не назвали твой идиотский никнейм. Зеркальце… Что произошло с зеркальцем? Слушай, а может, оно само по себе треснуло, а?
— Ага, само по себе! Они же мне пригрозили, что со мной то же самое будет!
— Что я могу-у-у тебе ска-а-зать? — пропел Полугаевский. — Думаю, они применили какое-то оружие направленного действия. Знаешь, уже разработана аппаратура, позволяющая вызвать у человека инфаркт, даже если он засел в бункере.
— Ну, хорошо, инфаркт, а как насчет зеркальца?
— А фиг с ним! Новое купишь, — оптимистично заявил Полугаевский. — Теперь насчет “мыла” этого… Ничего не понимаю, кроме того, что это напрасная трата ресурсов Интернета. А вообще, что такое СИММИР?
— Не знаю, — сказал Hi-Tech. — И не хочу знать. Может, сообразишь, как мне помочь, а?
Полугаевский глубоко задумался.
— Ладно, — наконец сказал он, — есть у меня два знакомых парня, так они просто балдеют от таких историй. Они неформалы, фидошники — из самых первых. А поскольку совершенно ясно, что все твои проблемы связаны с твоей… профессиональной деятельностью, то, я думаю, они смогут тебе помочь.
— А они, случайно…
— Нет, они сами по себе. Принципиально асоциальные типы с анархическими установками.
“Во загнул!” — подумал Hi-Tech.
— Зовут их Зоргер и Вассалыго.
— Ты, похоже, приколист?
— Заткнись. Подумаем, как тебе с ними связаться…
И Полугаевский опять глубоко задумался. А голова Hi-Tech’а кружилась от страха, сигарет и бессонной ночи; и редакция газеты “Категория” куда-то улетала вместе с домом, и за ржавыми осенними холмами открывалась взгляду суровая страна Паннония…
* * *
Вот уже несколько дней Петроний — молодой человек с обветренным лицом, спутанными космами выцветших длинных волос и холодными глазами — скакал на северо-восток по обезлюдевшим пространствам Норика. А навстречу в Империю скакала осень, и шея ее коня украшена была венками из можжевельника. Осень кружила листья, обжигала ветром, срывая плащ, дарила первый снег, и мокрые крупинки сразу же таяли на щеках и ресницах Петрония, на конской гриве, на поверхностях темных лужиц. Петроний мчался в каком-то оцепенении, упорно и зорко смотрел в северный сумрак, разглядывал то слева, то справа встающие горы, землянки в глубоких долинах, брошенные храмы Юпитера и Минервы, пепелища, каменоломни, рудники и бесплодные поля гибнущего края.
Так он спешил в Паннонию, и, когда в пятый или шестой раз за день зачастил дождик и серые холмы надвинулись на него, мерзкие, как стены темницы, Петроний услышал звонкое цоканье копыт. Оглянувшись, он увидел, что его нагоняет богато одетый всадник на великолепном коне, в развевающихся по ветру алых одеяниях. Его тяжелое лицо почему-то напомнило Валентиниана, владыку Римской империи — то ли массивным носом, то ли строгим взглядом и бородой. Сопровождали всадника двое: в чешуйчатых кольчугах, высоких шлемах, с полукруглыми щитами в руках. Их лица, смуглые, узкоглазые, безбородые, мелькнули сквозь сетку дождя, и вспомнил Петроний точно такие же лица — тогда тоже шел дождь, римский дождь… “Гунны! — сверкнуло в мозгу. — Это же гунны!” И, выждав, пока всадники поравняются с ним, Петроний вежливо осведомился, здесь ли лежит ближайший путь в Паннонию.
Темные глаза долго изучали Петрония; наконец губы незнакомца раздвинулись в ухмылке, и на великолепнейшем латинском языке он объяснил, что они уже пересекли границу Паннонии. Гунны-телохранители, не мигая, взирали на божий мир с равнодушием, а на Петрония — с презрением. Но господин их явно не торопился обгонять собеседника.
— Путник, — сказал он, — по твоей речи я узнаю в тебе человека образованного. В Риме нынче не осталось людей, говорящих, как ты, — тем страннее повстречать тебя в Паннонии! Поведай мне, не пострадал ли ты по дороге от разбойников?
— Нет, — ответил Петроний, — хотя мне встречались весьма подозрительные путешественники, но я всякий раз благоразумно объезжал их.
— Да, всевозможные воры, грабители и святотатцы заполонили Норик. И не только Норик. Аэций не может обеспечить безопасность гражданам Империи. Впрочем, встречаются разбойники и на границах Паннонии. Только к городу они не приближаются.
— Я слышал, что окрестности Виндобоны не безопасны, — возразил Петроний.
— Виндобона давно уже перестала быть главным городом Паннонии, — высокомерно отвечал бородатый. — Я говорю об укрепленном сторожевыми башнями, украшенном великолепными дворцами городе Аттилы, великом городе на берегах Дунабия!
— Прости мне праздное любопытство, но доводилось ли тебе самому бывать там?
— Я как раз возвращаюсь туда из Константинополя. В Византии я выполнял особые поручения Аттилы.
Петроний и посланник Аттилы, представившийся Леонтием, продолжали свой путь по унылой каменистой дороге. И часу не прошло, как Петроний узнал, что Леонтий — уроженец Афин, а образование получил у риторов в Риме. Безмолвие его телохранителей начинало беспокоить: зная варварские нравы, он даже предположил, что у них отрезаны языки. Леонтию явно хотелось поговорить с человеком просвещенным, и он говорил о византийском императоре Феодосии, к великой скорби для всего христианского мира, опочившего в июле сего года.
— Император скончался через семь суток после моего приезда во дворец. К сожалению, его достойный восхищения преемник (супруг добродетельной сестры почившего императора) не отличается той благоразумной осторожностью, которая украшает всякого государя, особенно в наше темное и тревожное время.
Когда они проезжали мимо большого города, Леонтий уговорил Петрония не останавливаться в нем, ибо скоро должны были начаться заставы, окружающие логово грозного льва Аттилы, где можно поужинать и переночевать. После чего он опять заговорил о покойном императоре Феодосии, истинном отце своего народа, украсившем Константинополь новыми стенами, баптистериями, храмом познания, библиотеками. Славно расцвел при нем город, славно!
Так путники углублялись в Паннонию, а Паннония углублялась в них, осенняя и невинная, буро-желтая, готовая принять каждого. Когда пересекли они бурный поток по мосту, построенному римлянами, надежному и мощному, Леонтий рассказал о супруге покойного императора, сияющей добродетелями Атенаис-Евдоксии. Петроний упустил тот миг, когда почтительность к династии Феодосия пошла на убыль. Они миновали заброшенное святилище Митры, когда Леонтий сказал:
— Единственная, кому скучно при дворе, это злосчастная Гонория!
— Кто такая Гонория?
— Юста Грата Аугуста Гонория, сосланная в Константинополь своей потаскухой матерью. Ты разве не знал, что у Галлы Плацидии была дочь? С младенчества ее в интересах престола обрекли на безбрачие. Но лет двенадцать назад она совершила проступок, — объяснял Леонтий, ухмыляясь в бороду. — Чтобы скрыть последствия, Галла выслала дочь, отправила ее в изгнание. С тех пор Гонория живет в Константинополе, делит с благочестивыми сестрами императора их труды и молитвы. Она и сейчас еще очень хороша собой, гораздо лучше, чем когда-либо была Галла. И знаешь, Петроний, сразу видно, что она — римлянка.
Петроний понял, что весь разговор Леонтий завел только для того, чтобы упомянуть о Гонории. “В мыслях Леонтия, — думал Петроний, — только его хозяин Аттила и несчастная дочь Плацидии. Но что общего между ними?” На исходе заката из темноты выплыли приземистые деревянные строения, потянуло дымом, козьей паленой шерстью, послышалось ржание коней, и пустыня ожила, озаренная мерцанием факелов.
Строения эти были воздвигнуты для въезжающих в лагерь Аттилы воинов-одиночек, торговцев, шлюх, желающих заработать ремесленников, беглых монахов и прочего пестрого люда. Они служили одновременно гостиницей, пограничной заставой, сторожевой башней, а также домом для разведчиков, несущих дозор на подступах к лагерю. Знакомство с Леонтием здесь весьма помогло: им выделили комнату для ночлега, хотя все комнаты были уже заняты, а коней их отвели на конюшню и покормили. Леонтий предложил Петронию свое зеркало, и Петроний долго рассматривал незнакомое, заросшее волосами, обветренное лицо. Затем они спустились вниз, где возле очага, за грубо сколоченными грязными столами или просто на полу сидели люди. Услужливый паренек отвел их к стоящему в углу маленькому столику, и взоры большинства присутствующих обратились на них. Леонтий велел принести побольше вина и мяса, причем вино оказалось неразбавленным. Остальные пили пиво, знакомое Петронию как напиток простолюдинов Эборакума. Было душно, дымно, темно, но Леонтий, развалившись на стуле, разглядывал собравшихся и делал точные и смешные замечания. С него слетел налет утонченности, он даже заговорил как варвар, уродуя латинские слова. Тенями проплывали перед Петронием силуэты низкорослых, могучих гуннов, оборванных детей, проворно снующих между столами, и полуобнаженных девок, которые разносили пиво, перешагивая через спящих на полу. Глаза Петрония тоже слипались. Разжимая веки усилием воли, он бездумно смотрел на козленка, зачем-то приведенного сюда, на девочку, собирающую кости под столами, и внезапно все эти волосатые руки, обнаженные мечи, отрезанные носы, смуглые, белые лысые черепа, язвы и раны на руках, сломанные скамьи, лужи дешевого вина, чей-то великолепный щит, небрежно прислоненный к стене, чьи-то спутанные золотистые косы — все закружилось, как вода в осеннем Тибре, и хлынуло на Петрония. Но даже закрывая глаза, он видел застывшего у дверей великана в кольчуге на голое тело, с кровоточащей язвой вместо правого глаза, с мощными буграми мускулов. И казалось Петронию: одним своим глазом великан видит яснее всех, оттого и скалится так дико.
Пьяный Леонтий взглянул на Петрония и промолвил:
— Что же, друг, я открыл тебе, кто я и куда еду! Теперь скажи мне про себя: зачем ты держишь путь в пустынную страну Паннонию?
— Еду я в лагерь Аттилы, — ответил Петроний. — Есть у меня поручение, о котором должен я говорить с царем.
Леонтий захохотал, откинувшись на спинку стула.
— А теперь говори правду! — вдруг прошипел он. — Ибо знай, что достаточно мне произнести одно слово, и ты умрешь, так и не доехав до лагеря.
— Я сказал правду! — холодно возразил Петроний. — Все, что говорят люди, — правда, солгать может только бог! Я еду к Аттиле, чтобы обратить его в истинную веру.
— Если ты хочешь говорить с Аттилой о Христе, лучше поверни обратно! Всех христианских проповедников Аттила подвергает распятию. При этом он говорит, что, как знать, может, кто-нибудь из них окажется Мессией и искупит грехи человечества во второй раз. Ибо за долгие годы, прошедшие со дня казни Христа, грехов этих должно было накопиться много. К тому же, добавляет Аттила, два раза всегда надежнее, чем один.
— Благодарю тебя за предупреждение, но я не буду говорить ему о Христе. Я не христианин.
— Это воистину достойно изумления! — расхохотался Леонтий. — Ты язычник? Разве в Риме еще остались язычники? А может быть, ты шпион?
— Нет, я не шпион и уж никогда я не стал бы шпионить в твоей страшной стране Паннонии… К тому же я не очень-то люблю зеркала, а каждый раз, когда мне хочется одиночества, Фортуна подкидывает мне зеркало, Луну или друга. Доброй ночи, Леонтий! — и Петроний направился в отведенную для ночлега комнату.
— Ты — шпион! Теперь я точно знаю! Ты — шпион! — кричал ему вслед Леонтий.
Войдя в темную комнату, Петроний рухнул на убогое ложе, и тяжкий сон, навеянный крепким вином и воем студеного ветра, сморил его. Но через некоторое время, услышав чьи-то громкие голоса, он проснулся и долго лежал, притворяясь спящим и вглядываясь в темноту, пока не начал различать очертания предметов. Он осторожно повернул голову и увидел на кровати у противоположной стены Леонтия и какую-то девицу, как показалось, рыжеволосую. Оба были обнажены и, очевидно, отдыхали после любовных утех. Прикладываясь к вину, стоявшему на низком столике возле кровати, любовники вели занимательную беседу.
— Не смейся! Ну чего ты смеешься? — увещевал Леонтий девицу. — Ничтожество ты поганое! Вот Гонория — женщина! Я еще таких не видел. Я, разумеется, сразу ей очень понравился, но для меня политика — главное! Да и Аттила шутить не любит.
— Приди и возьми меня в жены! — захохотала девица. — Как она написала? Приди с громадной ратью?
— Приди с неисчислимой ратью! — уточнил Леонтий. — Давай еще раз прочитаем! Неси сюда свечу.
Девица легко спрыгнула с кровати, принесла из дальнего конца комнаты тонкую свечку, и Петроний зажмурился, увидев ярко высвеченную из темноты грудь девушки, золотисто-розовую в этом призрачном свете.
Очевидно, Леонтий вспомнил о нем.
— Эй, ты! Тише! — прошипел он. — Там спит мой друг. Я утром обязательно тебя с ним познакомлю, потому что он римский шпион, очень достойный человек. А теперь прыгай сюда…
Снова послышались барахтанье и визгливый смех.
“Знаю про тебя все: что ты не крещен и не ведаешь истинного Бога, что ты держишься скотского обычая многоженства, что жесток ты и многих погубил безвинно. Но знаю также, что смел ты, и могуч, и мудр, и удача благоприятствует тебе во всех твоих замыслах. Не знающий страха воин, отважный и предусмотрительный полководец, благородный защитник своего свободолюбивого народа — таков ты, Аттила! Не достойны тебя твои жены, дочери диких германских вождей, быть может, на лицо и приятные, но низкородные, нищие, неискусные в ласках. А мой род восходит к Ромулу, я искушена во всех благородных искусствах, а приданое мое — половина Римской империи. Величайший из воинов и царей и знатнейшая из римлянок — разве сама судьба не предначертала нашу свадьбу?
Так приди же с неисчислимой ратью, разбей оковы моей темницы и возьми меня в жены!”
— Ну разве она не грязная шлюха, это твоя Гонория? — поинтересовалась девушка. — Она хочет залезть в постель к идолопоклоннику! Да и человек ли он?!
— Аттила — человек, больше чем человек! — сказал Леонтий задумчиво. — Если Аттила получит ее в жены, он обо мне не забудет. Слышишь, ничтожество? Ведь это я их сосватал!
— А ты обо мне не забудь! — засмеялась его подруга.
Петроний встал и вышел из комнаты. Теперь он понял причину своей тревоги: много понял он, но не смог бы выразить словами. Скоро начнется война! Ночь давно уже перевалила за черный час, одинаково таинственный и в Риме, и в Равенне, и в пустынной стране Паннонии. Закопченная комната, в которой они с Леонтием пили вино, почти опустела, ибо всех уже сморил сон.
— Страшная страна, холодная страна, — шептал Петроний.
На рассвете он мчался прочь из лагеря, снег кружил, забивал глаза и ноздри, и глаза слезились, и было трудно дышать. На полдороге его нагнал Леонтий, хмуро глянул, и они продолжили путь бок о бок, пока не встала перед ними черная стена из редких, покосившихся бревен. Исхудавшие вороны, нахохлившись, сидели на воротах. Таял снег.
Так в первый день суровой зимы 450 года от Рождества Христова Петроний из Эборакума въехал в лагерь Аттилы, сына Мундзука, потомка синских принцесс, по прозванию Бич Божий.
* * *
Ирина открыла глаза и обнаружила, что веселое солнце игриво гладит стареющие стены лаборатории, а солнечные зайчики так и просятся в руки. Неаппетитные остатки вчерашнего пиршества лежали на грязной клеенке, а под столом выстроились пустые бутылки. Странный незнакомец без твердых моральных принципов — Нейман Хэш — зачем-то разбирал на части старенький и давным-давно неработающий телевизор.
— О Господи, — сказала Ирина. — Я видела что-то такое, что-то странное…
Нейман Хэш поднял на нее глаза: один светло-голубой, другой — темно-серый.
— А говорить “Доброе утро” у вас не принято? — осведомился он.
— Принято, принято! Извини, пожалуйста. Я что, прямо так и спала, сидя за столом?
— Ты вовсе не спала.
— Нет, я спала и видела что-то очень странное… Это был такой странный сон, даже не знаю, какие-то римляне, статуи, разговоры о каком-то заговоре.
— Да говорю я тебе: ты не спала, — терпеливо повторил Нейман Хэш. — Ты же сама попросила, чтобы я тебе все показал.
Ирина замолчала и молчала долго, причесываясь перед единственным лабораторным зеркальцем. Потом, не выдержав, спросила:
— А когда он приедет к гуннам, его арестуют?
— Не знаю! — злобно ответил Нейман. — У меня есть дела поважнее твоих снов!
— Ну, сегодня ты грубиян, — сказала Ирина, а Нейман Хэш встал и подошел к двери в лабораторию № 2.
— Черт, ну что они там делают?
Из-за двери доносились негромкие голоса. Ирина узнала нервный тенорок Тротилова, второй, надо полагать, принадлежать Балодису.
Нейман Хэш распахнул дверь, и Ирина из-за его плеча заглянула в лабораторию № 2. Она ничем не отличалась от лаборатории № 1: такие же обшарпанные стены и засиженная мухами лампочка, свисающая с потолка на бесконечном металлическом стержне. В центре помещения за столом сидели Тротилов и Киря; на столе валялись диски, чертежи, сигаретные пачки и стоял ноутбук “Тошиба”.
— Только пусти женщин и детей в храм науки — сразу нагадят! Вы что здесь делаете, маленькие? — поинтересовался Киря.
— А о чем вы здесь шепчетесь? — тем же тоном спросил Нейман Хэш.
— А что, тебе интересно?! — вдруг заорал Киря. — Ты очень крутой, да?! С пистолетиком?! Ты нас всех сейчас перестреляешь, да?!
Лицо Кири покраснело, и от него жутко несло перегаром.
— Сдавайся, Тротилов! У него пистолетик! Он — Абсолютный Интеллект! Так что всем нам не повезло!
Так же неожиданно Киря успокоился, залез под стол, нашарил бутылку и плеснул из нее в прикрытую чертежами рюмку.
— Не надо на меня орать, — спокойно сказал Нейман. — Мне кажется, что у нас общая судьба. Мы должны взять себя в руки и действовать сообща.
Киря захохотал, запустил в Неймана пустой бутылкой, но промахнулся.
— Ну вот! — воскликнул Тротилов. — Мы сейчас убивать друг друга начнем!
— Я надеюсь, что мы до этого не опустимся, — быстро сказала Ирина.
— Наоборот, мы до этого поднимемся! — возразил Балодис.
Он подошел к окну, постучал пальцами по подоконнику. Потом обернулся и, посмотрев на Тротилова, четко сказал:
— Я не контролирую ситуацию.
— Ты преувеличиваешь, — пробормотал Тротилов. — Мы все устали. Не выспались.
— Перепили вчера, — вставил Нейман Хэш.
— Я — в истерике! — продолжал Балодис. — И ты это прекрасно видишь!
— Тогда кто контролирует ситуацию? — прошипел Тротилов. — Кто?!
— Не знаю, — ответил Киря и опустился на стул.
— Может быть, никто?
— Секретная группа контроля, — сказал Нейман Хэш и подмигнул Ирине.
— Ладно, — сказала Ирина. — Вы что-то узнали? Тогда выкладывайте все!
В этот момент Нейман Хэш встал, взял в руки тяжелый, обклеенный черной клеенкой стул и, прикрываясь им, как щитом, двинулся к выходу. Глазами он сканировал Тротилова и искоса, презрительно взглядывал на Кирю.
— Ну, в чем дело? — спросила Ирина. — Хоть ты-то не сходи с ума.
— Гады! — произнес Нейман Хэш.
Все молчали, и Нейман еще раз проговорил:
— Какие же вы гады!
— Тихо! — сказал Киря Балодис. — Заткнись, Тротилов! Он все-таки догадался, что Эгалитарный союз технологов — это мы.
Стало очень тихо.
— Кто — ВЫ? — спросила Ирина.
— Ну, я и Тротилов.
— Так, значит, ничего этого не было?! — хватался за голову Нейман Хэш, бегая из угла в угол. — Не было Тары Холдейн?! Не было секретной встречи в Андорре?! Дерьмо! В какое же дерьмо я влип! Вместо могущественной, всеми уважаемой организации компьютерных взломщиков горстка технарей с самомнением, как у Билла Гейтса!
— Но, между прочим, ты охотно сотрудничал с нами в Интернете, значит, не считал нас слабыми? — спросил Киря.
Тротилов стукнул кулаком по столу:
— Да при чем здесь это? Ты посмотри, что мы сделали! Это же мы все сделали! Мы успешно атаковали системы самых могущественных корпораций страны. Мы подчинили себе Сеть!
— Но мы не можем обеспечить контроль! — прошипел Киря.
— Сможем! — нахально заявил Тротилов.
Ирина устало вытянула под столом больные ноги и спросила у этих людей, которые казались такими обычными, а оказались такими опасными:
— Хорошо, но если Эгалитарный союз технологов — это Тротилов и Балодис, то кто тогда стрелял в меня и Неймана? Кто похитил Зимородкова? Кто караулит нас в “мерседесе”?
— Кто, кто… — пробурчал Киря. — Ясно — кто! ОНИ! И не будем больше об этом!
— Я предполагал, что рано или поздно Эгалитарный союз технологов нанесет удар, — вдруг сказал Нейман Хэш. — А все-таки объясните, почему вы это сделали именно сейчас?
Жирный московский голубь порхнул мимо окна лаборатории, стукнув крыльями по стеклу.
— Как почему?! — спросил Киря. — Нам было сказано: когда вы увидите в Сети слово СИММИР, тогда начинайте действовать…
— Кто вам это сказал? — спросил Нейман. — И что значит слово СИММИР?
— Ты и сказал, — ответил Киря. — А что значит слово СИММИР, понятия не имею. Наверное, что-нибудь значит. Оно встречается в “Словаре гуннов”.
— Где?
— Ну, книжку нам такую приносили. Помнишь, Тротилов?
— Кто приносил? — вздохнул Нейман Хэш.
— Не знаю! Сказали, что от тебя.
— Все это становится очень захватывающим, — дрожащим голосом проговорила Ирина. — Вот только…
— Вот только надо посоветоваться с евгениками, — предложил Киря.
Ирина тяжело вздохнула:
— Вот только мы забыли в Лемурии двух связанных человек.
То, что вчера под влиянием стресса и алкоголя казалось естественным, а именно: связать даму-нотариуса и редактора-графомана, заткнуть им рты и оставить так на ночь, словом, эта невинная шалость сейчас казалась непростительным преступлением против человечества.
— Да пусть еще посидят… — начал было Киря Киря, но Ирина уже направилась к редакторскому кабинету. Открыв дверь, она оторопела: в кабинете никого не было!
Киря и Тротилов несколько раз обошли кабинет, заглянули под столы, затем осмотрели окно — оно было наглухо законопачено на случай морозов и отключения тепла.
— Ничего не понимаю! — воскликнул Тротилов; надо сказать, выглядел он глупо.
— Зато я понимаю! — ехидно сказал Киря. — Это Нейман Майкрософтович постарался. Сбегал сюда ночью и отпустил их!
Нейман презрительно сощурился.
— Нет, он всю ночь сидел со мной и рассказывал мне о Риме, — вступилась Ирина.
Киря взял со стола толстый глянцевый журнал и принялся методично вырывать из него страницы:
— Да? Рассказывал о Риме? Ну, Ирина, ты редкая женщина — не умеешь правдоподобно врать. Ладно, потом обсудим… А сейчас пошли к евгеникам!
Для того, чтобы попасть в филиал Всемирной академии эсхатологии и утопии (лабораторию прикладной евгеники), надо было всего лишь преодолеть два метра до соседней двери, на которой висела табличка следующего содержания:
АКАДЕМИЯ ЭиУ
НЕГОСУДАРСТВЕННАЯ
ОТДЕЛ-ФИЛИАЛ
(лаб. прикл. евг., стандарты)
ЗАВЕДУЮЩИЙ И. И. СМЫЛОВ
ЧАСЫ ПРИЕМА
СЕКРЕТАРЬ Д. В. ПАННИКОВА.
Часы приема на табличке указаны не были, очевидно, за ненадобностью, ибо на практике в лабораторию прикладной евгеники никто никогда не заходил. Киря Балодис дерзко нажал на звонок, дверь слегка приоткрылась, и в щели показался чей-то заплаканный глаз. Глаз испуганно моргал, пытаясь совладать с остатками туши.
— Диана, здесь все свои, — сухо сказал Киря. — Ты что, меня не узнала?
— Да помню я вас, помню… — скорбно прошептала Диана, попыталась захлопнуть дверь, но Киря рывком распахнул ее настежь.
— Вот что, Диана, кончай! Нам Смылов нужен! Он на месте?
— Ну я же говорила, что весь мир сошел с ума! — вдруг истошно завопила девица и, закрыв лицо, упала в кресло.
Киря, Тротилов и Нейман Хэш смело вошли в чужую лабораторию, как входят в пределы павших городов; Ирина, стесняясь, последовала за ними. Обитель Смылова была настолько же опрятна, чиста и удобна, насколько последние лаборатории БОСИ были запущены и убоги. Передняя часть представляла из себя уютный кабинет: на столе темного дерева стоял компьютер, разрисованный цветами и рыбками, лежали стопки глянцевых журналов, карандаши, маркеры, а с цветных постеров улыбались Бритни Спирс и Энрике Иглесиас. Папки на полках были как одна аккуратно завязаны бантиками, а мусорная корзина, похоже, имела только декоративное значение. В удобном кресле возле окна сидел молодой человек лет тридцати, одетый в серый пиджак, поверх которого был зачем-то накинут больничный халат. Этот молодой человек уже начинал лысеть и являлся обладателем рыжевато-русых душистых усов. В другом кресле плакала навзрыд хрупкая, стриженная под мальчика девушка в свитере и джинсах — секретарша и единственная подчиненная Смылова.
Прямо за спиной девушки находилась ширма, разрисованная стебельками бамбука, узконосыми лодочками и людьми в широкополых шляпах. За ширмой и находилась собственно лаборатория: обширное пространство, сверкающее белым кафелем и стеклянными шкафами.
— Что с тобой, Ваня? — нагловато осведомился Киря. — Как гостей встречаешь?
— А незваных гостей всегда так встречают, — резко ответил Смылов. — К тому же мне сейчас хреново.
И он широким жестом пригласил взглянуть на его монитор.
— Модем-то включен, — произнес ошарашенный Киря.
— Правильно! — согласился Смылов. — Модем есть. Работает. Отличный модем. Брэнд. Интернета нет.
— Как нет? — ахнул Киря.
— А так. Совсем нет! Модем есть, Интернета нет, — повторил Смылов и извлек сигарету. — Осталась только радуга эта идиотская.
— Я уволюсь! — взвизгнула Диана, бросилась к двери, но Киря ее перехватил.
— Спокойно! — сказал он. — Ирина, видишь чайник? Сообрази кофе!
— Какая радуга? — спросил Тротилов. — Что ты мелешь?
— Это не радуга, это переливаются крылья бабочек! — мечтательно сказал Нейман Хэш, но никто не обратил на него внимания.
Ирина занялась чайником, слушая всхлипывания Дианы и разговор у компьютера. Открыла банку растворимого кофе, щедро насыпала в пластиковые стаканчики.
Но кофе уже никому не был нужен, ибо люди увидели радугу.
* * *
Вторая песнь об Ирине и человеке по имени Нейман Хэш:
Нефтедоб еще не сровнялся с землей, а повстанцы бежали из галактики в час, когда Ирина впервые увидела радугу, а за Ириной сквозь тонированное стекло “мерседеса” наблюдал снайпер. Руки в черных кожаных перчатках спокойно лежали на руле, а по радио повторяли и повторяли: объявлено чрезвычайное положение. И, может быть, кто-то вздрогнул при мысли о грядущей войне, а кто-то пожалел павшую Империю, когда сказал Нейман Хэш: это бабочки, только бабочки.
Пронзительно-синий цвет монитора неожиданно стал растворяться, бледнеть в центре и темнеть по краям. Вскоре в самом центре экрана образовалось нежнейшее голубое пятно, окаймленное синими, фиолетовыми и пурпурными кругами. На краю зародился желтый цвет, затем золотистый оттенок сменился нежно-розовым, и в сердцевине экрана проявилось, пульсируя, бархатно-лиловое сердце, как лепесток иван-да-марьи. Потом краски исчезли, и монитор снова стал однотонно-синим.
— Вот так все время! — сказал Смылов. — Я заметил, что радуга возвращается на монитор через три минуты, потом через восемь, потом через четыре. И снова: три, восемь и четыре.
— И больше ничего? — спросил Киря.
— И больше ничего.
— Интересно, очень интересно! — воскликнул Киря. — Что бы это могло значить? Тротилов, это тебе насчет контроля за ситуацией!
— Это как у всех насекомых, — вставил Нейман Хэш.
— И, главное, я ведь хотела уволиться, — доверительным тоном сообщила Диана Ирине. — Я даже заявление написала!
— А ну-ка, заткнитесь все! — вдруг скомандовал Тротилов. — Нейман, ты сейчас что-то сказал про насекомых?
Нейман Хэш с деланным возмущением вздохнул и зачем-то снял с себя куртку. Все увидели, что под курткой у него ярко-красная футболка с надписью “GREENPEACE”.
— Объясняю для самых умных. Ты, Ирина, можешь не слушать, потому что я уверен, что ты все уже поняла. Интуитивно.
Все обернулись и посмотрели на Ирину.
— Ну и хорошо! — сказала Диана. — Пусть она тогда вместо меня здесь работает!
— Продолжаю! — рявкнул Нейман. — Подобно насекомым и представителям других высших рас, Сеть проходит через несколько этапов развития. То, что вы назвали радугой, — это только остатки покровов куколки. Они выглядят красиво, не спорю… как крылья бабочек… но ведь каждая разрушенная структура красива и совершенна.
— Это спорно! — встрял Смылов.
— Спорить не о чем! Маска сброшена, покровы больше не нужны. Имаго вышел из Сети.
— КТО-КТО?
— Совершенная форма. Смысл жизни. Соль земли. Взрослое насекомое.
— А где он? — поинтересовался Смылов. — Можно на него посмотреть?
— Это я, — скромно сказал Нейман Хэш. — Я — Абсолютный Интеллект.
— И еще ты насекомое? — ехидно спросил Смылов.
— Да, я — Имаго, насекомое, программист, скальд с острова Готланд, изобретатель Эгалитарного союза технологов.
— Ну, это ты врешь! — ухмыльнулся Киря. — Эгалитарный союз технологов создал я.
Нейман Хэш демонстративно повернулся спиной, и все увидели на футболке надпись “CANNABIS”.
— Ну, хорошо, раз ты вышел оттуда, — сказал Смылов, ткнув сигаретой в монитор, — может, ты объяснишь, куда делась Сеть?
— Охотно! — обрадовался Нейман Хэш. — Дело в том, что она никуда не делась. Ведь Сеть — это гораздо больше чем сброшенные покровы Имаго. Оно сохранилось нетронутым, и я поддерживаю с ним связь. А вообще-то… я могу вам показать.
— Нет, лучше не надо, — быстро сказала Ирина.
— А я бы посмотрел, — возразил Тротилов, и Киря Балодис кивнул в знак согласия.
— Замечательно! — сказал Нейман. — Сейчас самое время. К тому же действие реланиума кончилось.
Смылов очень удивился:
— При чем здесь реланиум?
— Реланиум и алкоголь помогают мне оставаться с вами, друзья мои. Только благодаря им я могу удерживать свое сознание в вашем бездуховном мире.
С этими словами Нейман Хэш выхватил пистолет и выстрелил в монитор.
— Нет, я уволюсь! — взвизгнула Диана и выбежала из лаборатории.
Она выбежала в коридор с твердым намерением хотя бы сегодня забрать документы и уйти с этой гнусной работы, но за дверью ее ожидал темный коридор, а на дощатые полы небрежно брошены были ковры Византии. Она медленно шла под низкими сводчатыми арками, и голова ее отяжелена была толстыми золотыми косами, никогда не знавшими ножниц, лоб холодила жемчужная повязка, и ткань ее роскошного платья была тяжела, как отчаяние. Она медленно шла, и стражники расступались перед нею, и она вступила в пределы просторной залы, освещенной факелами, и, не дрогнув, встретила пронзительные желтые глаза Аттилы, ибо она была его любимой женой. Не взглянув более ни на кого, Керкье, дочь королей Запада, степенно опустилась на широкую скамью у ног Аттилы и оправила свою тяжелую юбку.
Послышался шепот, факелы швырнули горсть дыма в глаза Керкье, когда сказал Онегезий:
— Римский шпион!
Тогда стражник ввел в залу высокого человека со связанными руками. Глаза пленника были мрачны, как глаза Христа на древней иконе, и три глубокие морщины пересекали его лоб. Аттила хрустнул толстыми сильными пальцами и бросил переводчику:
— Эй, ты, спроси у него, что ему надо в моей стране?
— Я знаю готский, царь, — поспешно сказал пленник, — и, если позволишь, буду говорить прямо с тобой.
Аттила резко кивнул круглой лысой головой:
— Знаешь готский? Клянусь своим мечом, римлянин, который выучил готский, должен быть неглуп. Я скажу тебе о своих замыслах. Я хочу немного повоевать. Ибо дочь вашего царя, прекрасная Гонория, предложила себя мне в жены. Я намерен явиться в Рим и жениться на ней. Что ты об этом думаешь?
Керкье не сразу поняла, что сказал муж, а поняв, впилась ногтями в теплое дерево скамьи.
— Судьба Рима мне безразлична! — спокойно ответил пленник.
— Тем лучше! — насмешливо проговорил Аттила. — Эй, Вульф! Радуйся, ибо сегодня ты убьешь наглого римского лазутчика.
Могучий Вульф выступил вперед, взмахнул мечом франкской работы, и резьба на рукоятке сверкнула недобро и тускло, и сверкнул золотой браслет на руке бледной царицы Керкье. Закрыв глаза, Петроний услышал чье-то тяжелое дыхание. Когда грозный царь снова заговорил, Петроний открыл глаза и увидел, что на смуглой груди Атиллы висит кинжал с рукояткой, изрезанной рунами Великого Севера.
— Я не вижу на твоем лице страха смерти, — сказал Аттила, — и это удивляет меня, ибо все шпионы боятся смерти. Может быть, ты колдун?
— Кто в наши дни не считает себя колдуном в твоей пустынной стране Паннонии? — отвечал Петроний. — Вероятно, ты сам колдун, ибо иначе зачем тебе эти варварские символы, царь? Веришь ли ты в неотвратимость судьбы?
— Верю, — с важностью кивнул Аттила, — и великий город Рим должен верить, ибо город, не верящий в свою высокую судьбу, город, не верящий в гнев и милость богов, падет, и камни его смешаются с песками. Но я не колдун. Я царь и воин. Если ты колдун, загляни ко мне в душу, римлянин. Что царь гуннов любит больше всего на свете, даже больше чем золото и баб?
Петроний поднял глаза и, взглянув на грудь царя, услышал рев паннонийского ветра: “Откуда он взялся, этот ветер? Он принесет снежные хлопья януария, льдистый блеск неба, и замерзнет луна на стынущем небе Европы… О, многие, многие, многие погибнут в Паннонии!”
Ветер принес подсказку. Улыбнувшись, Петроний сказал:
— Пустыню, царь!
— Нет, не пустыню, а кровь, — возразил Аттила, — мне нравится убивать. Ты ошибся.
Он смотрел на Петрония, прищурившись, и пальцы его быстро бегали по рукоятке кинжала.
— Говорю: кровь! — крикнул он, как будто кто-то с ним спорил.
Все молчали, потупившись. Царь тоже молчал, лицо его провалилось в темноту.
— А ты бывал в пустыне, римлянин? — хрипло спросил он.
— Да! — ответил Петроний.
Тогда Аттила еле заметно взмахнул рукой, и стражник отступил от Петрония. Тот ждал в невыносимой тишине: кто-то глухо закашлял, Петроний вздрогнул и спросил, обращаясь почему-то к Леонтию:
— Я могу идти? Я свободен?
Леонтий отвернулся. Тогда Петроний, помедлив немного, вышел из залы. Он шел по коридорам, под раками из почерневшего дуба, спускаясь по скрипучим лестницам. Он прошел мимо стражи, и никто не остановил его. А когда он вышел на площадь, его ударил по щеке студеный ветер Паннонии…
Глаза Ирины были плотно закрыты, когда она, съежившись от холода, тряслась в трамвае (так ей казалось). Но когда она открыла глаза, то обнаружила, что находится в очень странном месте. Это была холодная душная хижина с низким потолком, в ней было темно, только отблески дальнего костра проникали сквозь щели в стенах. На порог ветром нанесло снега. Ирина с недоумением посмотрела на свои худые детские руки, на покрытые царапинами и язвочками ноги, на рваное платье. Рядом с ней, зарывшись в солому, лежал полуобнаженный мужчина. Он метался, рвал солому, хрипло, тяжело дышал; жилы на его шее вздулись, лицо опухло и покраснело. Рука его то сжималась, то разжималась, и, как завороженный зверек смотрит на змею, смотрела Ирина на эту большую, но бессильную руку. Мужчина хрипло втянул в себя воздух и беспокойно заворочался, пытаясь рассмотреть Ирину.
— Крыса! Что смотришь? — проговорил он невнятно. — Дай воды!
Ирина неуклюже поднялась, взяла было кувшин с отколотым горлышком, но руки ее задрожали, она поставила кувшин на пол и пошла к выходу из хижины:
— Нет, это происходит не со мной! Это не может быть реальностью!
Но когда она перешагнула порог, мужчина открыл глаза и с угрозой произнес:
— Ты нарушаешь правила игры!
И голос этот в тревожной тьме паннонийской ночи был так ужасен, что Ирина бессильно опустилась на пол. Потрясенная воем ветра, зловещей темнотой и жестокими словами, она сидела, притаившись, сжавшись в комочек, а мужчина метался и стонал.
— Что смотришь? — вдруг повторил он. — Ступай приведи Витара.
Ирина пошла по грязной темной улице, удивляясь тому, что знает дорогу. Между двумя рядами палаток и низких строений, мимо конюшен шла она к дому Витара, и знала, что этот германец славится как искусный врач и колдун. Было холодно, и руки ее покрылись гусиной кожей, а в движениях появилась скованность. Потянуло дымом, и Ирина обнаружила, что подошла к частоколу, окружавшему город. Идти оставалось недолго.
— Гизо! — услышала Ирина и поняла, что это имя относится к ней.
Она остановилась, и к ней подошел Вульф, которого она давно уже знала.
— Он умрет сегодня ночью, — спокойно сказала Ирина. — Он велел мне привести Витара.
Слова складывались во рту независимо от ее воли, и ей почему-то представились голуби со сломанными крыльями.
— Не надо! — подумав, сказал Вульф. — Пошли. С тобой хотят говорить.
Она пошла следом за ним по обледеневшей улице, на ходу поправляя темные растрепавшиеся волосы. Над горящими факелами перед дворцом Аттилы тускло блестели звезды. Ей захотелось сосчитать их.
— Один, два, три, — старательно считала она, загибая худые пальцы. И вдруг обнаружила, что не умеет считать дальше чем до десяти. Когда кончились пальцы, она угрюмо взглянула на небо и замолчала, следуя за Вульфом к деревянным дворцам.
А жестокий мужчина кашлял, хрипел, разрывая горло, и, извергнув кровь свою изо рта, завыл протяжно и умер на соломе, в глинобитной хижине своей.
* * *
Пир богатый пою во граде Аттилы: как Петроний светлокудрявый ступил на порог, но могучие стражи учтиво велели ему возлияние здесь совершить за здоровье Аттилы-царя. Сладкий сок винных гроздьев Петроний плеснул, чтобы алая влага в землю ушла, чтоб удачу она принесла повелителю мира. В залах пиршество шло, и напиток хмельной и прекрасный, богами любимый, по кубкам бежал, и вино от подножия Альп, из садов синеокого Истра, в чаши лилось и кровь веселило гостям. Будь паннонийские боги на пиршестве том, то хватило бы вин и ячменного пива, чтоб сотню богов напоить! Туши колоссов-быков там на блюдах лежали, чтоб гости мясо зубами рвали, истекавшее соком, щекотавшее ноздри запахом тучным и тяжким. На высоком престоле гордый Аттила сидел, повелитель вселенной, гости же криками звонкими, песнями звучными славили пир, и царя, и себя.
Брал Петроний из Эборакума золотую чашу и пил горькое, почти черное пиво. В слабом свете факелов видел он Аттилу, сидящего на возвышении посреди пиршественной залы, и — странно — темный профиль Аттилы напомнил ему брата Павлина в целийском доме, и воспоминание это было невыносимо. Тогда встал Валамир, вождь готский, и, подняв кубок, воздал хвалу Аттиле: великий воин, сидя на коне, говорил Аттила с послами Феодосия, и говорил высокомерно. Тогда встал Онегезий, верный слуга царя, и воздал хвалу Аттиле: царь презрел покусившихся на его жизнь, не запятнал руки бесчестной кровью. Многие говорили, Аттила же слушал, и ничего нельзя было прочесть на его смуглом лице.
Петроний сидел на скамье, прижавшись спиной к холодной стене, а по правую руку от него отрок держал факел, и серьезное его лицо полуосвещенное, казалось, устремлено было к Аттиле. Послы Гейзериха Вандала запаздывали, и тогда хитрец Леонтий подтащил к Петронию пьяного рыжего дурака, парня в рваном плаще и с подбитым глазом.
— Нет, ты послушай, как он говорит! — хохотал Леонтий.
— Аттильче наш! — завопил шут. — Иже в Паннонии и Галлии еси, да святится корпус магнум твой, да пребудет империя твоя иже даже на небеси. Пиво насущное дай нам счас!
И Петроний смеялся вместе со всеми.
У каждого колдуна должны быть духи-помощники, у каждого бога должны быть жрецы. Так думал Аттила, властелин Паннонии, и клонилась его голова над чашей вина, ибо раздавлен он был величием своих побед — и не мог подняться. Поэтому он улыбнулся, и лицо его просветлело, когда предстал перед ним юноша и ступил ногой на краешек брошенного к царскому возвышению ковра. Петроний наклонился, пытаясь разглядеть лицо юноши, но увидел только соломенный затылок, белеющий над темным плащом.
Наступила тишина. Светловолосый юноша поднял руки, и какой-то странный инструмент блеснул в свете факелов. Когда же заиграл юноша, Петроний услышал тихие звуки струн.
Юноша пел негромко и отчетливо, слова падали, как капли дождя падают в тихий Дунабий, ибо звучала песнь о добром царе. Истинно велик Аттила, сын вольных наездников. Никто не уходит из дворца его с пустыми руками. Он дарит кольца, чаши, кубки, мечи, шлемы, отборные монеты с рисунком голов императоров. Аттила справедливо решает споры приходящих к нему. Он послушен судьбе, но не раб рока, не боится и не избегает опасностей. Любимец жен, он не обижает женщин.
Вдруг каркающие готские слова прокатились громом, и вздрогнул Петроний, ибо сказано было о грозном царе. Не забудь о губительном мече властелина, о щите и о шлеме его, скальд! И уверовали все в дубовой зале, что так же отличен Аттила от подлунных царей, как сосна отлична от валежника, орел от воробьев. Неисчислимы подвиги Аттилы. Он — внушающий ужас. Скажет он слово, и дрожит император в Равенне, и из Константинополя везут богатую дань. Аттила — добрый отец своего народа, никто не будет обижен. Только предателей и трусов не прощает Аттила.
Такова была песнь об Аттиле, убийце Бледы.
Но — странно — пока Петроний слушал, казалось ему, что вот-вот о другом запоет скальд, и вставали перед взглядом Петрония трупы в бурой осенней траве, павший скот в лесах и горевшие храмы Европы. Но песня стремительно бежала прочь, и, открывая глаза, Петроний видел спокойное лицо Аттилы, как будто царь был разрешением всех вопросов…
Певец умолк, и Аттила пожаловал ему перстень со своей руки, и юноша принял его без улыбки. Царь подал знак, и гости продолжили веселье, налегая на все, что еще оставалось на столах. Пьяный Леонтий подсел к Петронию:
— Петроний, брат, сколько времени потрачено зря! Я так и не успел рассказать тебе об особе из Константинополя, которая…
Петроний снял его руку с плеча и поднялся из-за стола.
— Эй, брат, а сказать тебе, почему я пью? — Леонтий икнул. — Я пью, потому что я ученый человек, рим… рим… римлянин, говорю по-гречески… Петроний! Какая все-таки дикость вокруг!
Но Петроний не слушал — он стремительно шагал через припорошенную снежком площадь, подальше от жарко пышущего миллионом факелов дворца.
Вернувшись в дом Леонтия, Петроний прошел в отведенную ему комнату. Чья-то заботливая рука оставила для него кувшин с вином. Петроний немного выпил, походил по комнате, потом выпил еще. Светильник давно уже горел тускло и вот совершенно погас. Кто-то прошел по улице и пронес факелы: рука Петрония и угол сундука окрасились алым, выпрыгнули из темноты.
И подумал тогда Петроний из Эборакума: если бы можно было исчезнуть теперь, растворившись в чувствах и элементах мира, чтобы не судить, не оценивать, не давать имен — у каждой земной твари есть уже имя. Исчезнуть, но вечно слышать милые звуки земной жизни: голоса стражей, вой псов, стон полночного ветра, заблудившегося в башнях дворцов Аттилы; видеть ночным зрением совы частокол из гладко отесанных бревен и украшенный странным узором сундук…
Петроний обернулся, спиной почувствовав чей-то тяжелый взгляд. Девочка стояла в дверях, в высоко поднятой руке она держала медный светильник. Петроний с трудом разглядел в призрачном, мерцающем свете ее серое платье, рассыпавшиеся по плечам темные волосы и детское худое лицо.
— Кто ты? — спросил он по-готски.
— Светильник погас, — прошептала девочка на том же языке, — вот я принесла новый…
— Да не нужен мне светильник! — сердито сказал Петроний. И, сообразив, что ответ получился нелепый, добавил: — Поставь сюда.
Девочка прошла, двигаясь медленно, осторожными шажками, внимательно следя за огоньком, чтобы, упаси бог, не погас. Она поставила светильник рядом с кроватью и села, похоже, не собираясь уходить. Петроний прошелся по комнате, пытаясь вернуть прежнее настроение, но ничего не получилось.
— Зачем ты здесь? — спросил он, останавливаясь напротив девочки. И тут же понял: — Тебя прислал Леонтий?
Он хотел сказать: “Аттила”, но не посмел.
— Нет! — ответила девочка. — Меня прислала…
Он знаком приказал ей замолчать. Это было слишком: царь или Леонтий — пожалуйста, но мысль, что ее прислала Керкье, почему-то причиняла ему страдание. Радость его ушла бесследно, а в комнату, казалось, вошел кто-то темный и торжественный, в черных одеждах.
— Дитя! — громко сказал Петроний. — Как тебя зовут?
— Гизо.
Шел снег: крупные хлопья таяли в начинающем рассветать воздухе.
— Ты христианка? — спросил Петроний.
Девочка медленно подняла на него большие тусклые глаза:
— Не знаю… Мать была христианкой.
Голос ее был низким и немного хриплым.
— Ты родилась в Паннонии?
— Нет, в Норике.
По-прежнему не двигаясь с места, Петроний спросил:
— Хочешь вина?
Девочка покосилась на кувшин и ничего не ответила.
Петроний налил ей вина, а протягивая ей кубок, невзначай коснулся жестких завитков, упруго лежавших над гладкими черными прядями. Девочка выпила вино залпом и снова аккуратно сложила руки на коленях.
Ее тусклые темные глаза немного пугали Петрония. “Может быть, она ведьма?” В этот момент в дверь постучали, после чего в комнату вошли воины-гунны в блестящих доспехах. Они смотрели на Петрония и что-то говорили на своем языке.
— Я не понимаю! — с отчаянием сказал Петроний. — Не понимаю!
Девочка неожиданно помогла ему:
— Они говорят, что царь зовет тебя во дворец.
— Неужели? — спросил Петроний. Он взял с собой меч, плотнее закутался в плащ и вышел, сопровождаемый молчаливыми гуннами.
Пьяный Аттила сидел в кресле среди пустынной залы. Смолкли крики, уснули псы, разошлись гости, опустели кубки. Клонилась голова Аттилы над толстой, кровью налившейся шеей; тряс головой повелитель мира, моргал глазами. По винным лужам, по разлитому пиву, перешагивая через осколки битой посуды, через обглоданные бычьи кости, шел Петроний к Аттиле.
Аттила медленно поднял голову, ухмыльнулся:
— Понравился тебе пир, римлянин?
И ответил Петроний:
— Да!
Аттила помолчал, опустив голову.
— Ты бывал в пустыне, римлянин?
Петроний кивнул. Тогда Аттила подманил его поближе и прошептал:
— Расскажи про пустыню, римлянин!
Девочка бежала изо всех сил, падала в снег, поднималась и снова падала. Она перелезала через бревна и перепрыгивала через сваленную горками мокрую стружку. Собаки всего мира, казалось, гнались за ней, а луна, соболезнуя, бросила ей призрачную лестницу. И Ирина ухватилась за эту лестницу рукой в старой кожаной перчатке, ухватилась крепко, как за поручень в троллейбусе, у которого отказали тормоза. Кто-то приветливо махал ей рукой с прохладно-золотистой лунной поверхности и тащил лестницу вверх. Обессиленная, Ирина почувствовала под ногами твердую землю и упала в снег, который уже не был снегом Земли.
С ужасом понимая, что ее слабая душа без остатка растворяется в личности Гизо, чью личину она, повинуясь чьей-то жестокой воле, надела на себя, Ирина в тревоге подняла глаза к небу. Небо мрачнело, на него наползла тень, и огромный летательный аппарат, сверкающий геометрическим совершенством форм, мчался над поверхностью планеты, которая, как поняла Ирина, вовсе не была Луной. Аппарат скалился глазницами иллюминаторов, гордо нес щетину антенн. У него не было имени, и не могло быть. Свет бледного, скрытого за тучами солнца тонул в его серебристых поверхностях.
Когда на лицо упала тень и металлическое брюхо нависло прямо над нею, Ирина вскочила и бросилась бежать. Добежав до низкорослого кустарника, она спряталась под его нагими ветвями, закрыла лицо руками, но чей-то голос грозно сказал ей:
— ТЫ СНОВА НАРУШИЛА ПРАВИЛА!
Всхлипывая, Ирина поднялась и побежала вперед.
— Да плевала я на ваши правила! — шептала она на бегу, утирая злые слезы, которые сразу замерзали на ресницах. — Пошли вы к черту с вашими правилами! Империи больше нет!
И, остановившись, Ирина еще раз крикнула прямо в небо, мерцающее серым жемчугом:
— Вы слышали?! Империи больше нет!
— Куда это ты бежишь и почему ты такая красная? — спросил ее очень знакомый голос.
Ирина обернулась и увидела своего странного знакомого, похитителя бутылок и таблеток, обладателя разного цвета и размера глаз — человека по имени Нейман Хэш. Он стоял под чахлой рябиной и держал на руках маленького пушистого медвежонка. Ирина хотела крикнуть, что, может быть, безобидный на вид медведь на самом деле является агентом Империи, но, подойдя ближе, убедилась, что медвежонок сладко спит.
— Нейман! — сказала Ирина и крепко обняла его. — Я люблю тебя, Нейман!
И она все плакала и не могла остановиться.
Перестав плакать, она обнаружила, что вернулась в лабораторию. Все, кроме Дианы и Кири Балодиса, стыдливо потупившись, сидели вокруг стола Ивана Ивановича Смылова.
— Так! — завопил Смылов. — И что это было?!
Нейман Хэш откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
— Это было то, что вы искали.
— Нельзя ли подробнее?
— Каждый может найти только то, что ищет! — сказал Нейман Хэш ледяным голосом. — Вот ты, например, что ты видел?
— Это не твое дело, — огрызнулся Смылов. — Ты не ответил на мой вопрос.
— Что ты видел, когда ты был там, скажи, хитроумный Леонтий? — настойчиво повторил Нейман Хэш.
Смылов встал, подошел к окну и закурил.
— Так это был ты! — воскликнул Тротилов и густо покраснел.
Смылов внимательно посмотрел на всех собравшихся:
— Господа, я так считаю, что это была сознательно наведенная галлюцинация. Этот авантюрист, — Смылов указал на Неймана, — воздействует на нас каким-то прибором.
Авантюрист тихо заржал.
— Я так понял, что каждый из нас видел что-то странное, — продолжил Смылов. — У меня есть предложение: давайте расскажем друг другу, что мы видели.
— Нет! — испуганно сказала Ирина.
— Черт побери! — нервно воскликнул Тротилов. — Где же Киря? Где Диана?
— Киря вернется, — уверенно сказал Нейман Хэш.
— Как вернется?
— Через дверь. А теперь, Леонтий, расскажи нам, кто ты!
Смылов несколько мгновений молча смотрел на Неймана, потом тяжело вздохнул, опустился в кресло и постучал пальцами по столу.
— Академия эсхатологии и утопии, — задумчиво сказал он, — создавалась идеалистами, которые верили, что можно усовершенствовать человека и государство.
— Государство — можно, человека — нельзя! — встрял Тротилов.
В этот момент Нейман Хэш подошел к ширме, разделяющей лабораторию надвое, скрылся за ней, а через секунду все услышали:
— Ирина! Иди сюда! Здесь есть кое-что интересное…
Ирина послушно пошла, а следом и остальные. Нейман Хэш нагнулся над столом, на котором блестели стерильно чистые пустые стеклянные банки. Впрочем, не все банки были пусты. Некоторые из них заполняла какая-то бесцветная жидкость, а в жидкости плавали странные, почти бесформенные существа, напоминающие человеческих эмбрионов. На металлических подносах валялись пробирки и острые блестящие инструменты. В середине же стола была небольшая клетка, а в ней сидели весьма перепуганные белые лабораторные крысы.
— Мы ставим эксперименты над крысами, — оправдываясь, заявил Смылов. — Я могу продолжить? Я хочу вам кое-что рассказать.
— Если вы евгеники, почему вы ставите опыты не на людях, а на крысах? — ехидно спросил Тротилов. — Людей-добровольцев не нашлось?
— А не все ли равно — крысы или люди? — вмешался Нейман Хэш. Он держал клетку в руках и внимательно рассматривал зверьков. — Ведь и те и другие одинаково страдают, а это главное для таких вампиров-кровопийц, как евгеники или Киря Балодис. Ирина! Видишь там, в углу, холодильник? Покорми этих несчастных грызунов. А я хочу спать!
С этими словами Нейман Хэш вернулся на другую половину лаборатории и, смахнув со смыловского стола дискеты, папки и канцелярские принадлежности, улегся спать прямо на столешнице, подложив себе под голову зимнюю куртку Ивана Иваныча Смылова.
— Короче! — сказал Смылов. — Вы о глобалистах что-нибудь слышали?
— Нет, пожалуй! — сказал Тротилов, задумчиво почесав затылок.
— А об антиглобалистах?
— Ну, об этих-то конечно… Они витрины бьют.
— Так вот! — сказал Смылов многозначительно. — Лаборатория прикладной евгеники, как, впрочем, и вся академия — это только прикрытие. На самом деле мы — боевая Интернет-дружина всемирной антиглобалистской сети. Наша задача: не допустить, чтобы свобода в Интернете была уничтожена силами мирового зла.
— Слушайте! — сказал Тротилов, которого, очевидно, осенила какая-то новая мысль. — А это не вы “Союз злобных пророков”?
— Точно, мы. А вы, наверно, Эгалитарный союз технологов?
Тротилов и его бывший сотрудник крепко обнялись.
* * *
На своих низкорослых мощных конях они скакали по пустынным дорогам Европы, и над дорогами повисала тяжелая пелена пыли. Желтолицый предводитель — опустошитель мира Аттила — скакал впереди, окруженный сбившимися в круг телохранителями. Сверкали мечи, хрипели звучные приказы, и темные глаза щурились от ветра и солнца.
Что ему теперь был Гейзерих, страшившийся мести оскорбленного Теодориха и потому пришедший за помощью к гуннскому царю? Что ему обещания, данные франкскому изгнаннику? Что ему заносчивая римская шлюха, пишущая такие странные и сладкие письма? Он теперь был один, — окруженный многотысячным войском, но все равно один, — и он хотел видеть чужую кровь. Он хотел, чтоб горели города. И вдоль выстроенных римлянами дорог потянулись черные плеши пепелищ, и понесло паленым мясом, и степенные монахи, бредущие по обочине, стали встречать в пыли придорожной разорванные в клочья тела и трупы умерших от ран, и разжиревшие волки, забыв об осторожности, не прятались более в леса, и хищные птицы полетели в города.
Так началась великая война гуннов. Шел год 451-й. До начала средневековья оставалось 35 лет.
Сохраняя боевой строй, войско гуннов с союзными варварами дошло до слияния двух великих германских рек. Там войско Аттилы соединилось с перешедшими на его сторону франками. Сидя на берегу Ронада, Петроний смотрел, как германцы сооружали плавучий мост. Теперь в толпе то и дело мелькали светлые чубы и усы франков, их пестрые щиты с незнакомыми символами. В сыром воздухе слышались гортанные возгласы гуннов-надсмотрщиков, стук топоров, а из леса доносился голос кукушки. Петроний кутался в плащ: холодным был год 451-й.
Перейдя через Ронад, гунны разделились на маленькие подвижные отряды и углубились в леса. Они ехали под дубовыми сводами, раздвигали ветки орешника. Они стреляли кабанов, оленей, лис, и — для развлечения — белок. По дороге им встречались пещеры, в которых, полунагие, измученные голодом, прятались вчерашние крестьяне, думавшие укрыться здесь от великого нашествия гуннов. Воины, с которыми ехал Петроний, поджигали траву у входа в пещеру, а потом убивали выбегающих в панике людей. Убивали они и странников, и лесорубов, смолокуров, рудокопов, живших в хижинах на зеленых лесных полянах.
Между подвижными, быстрыми гуннскими отрядами сновали гонцы. В тот вечер, когда луна была сладкой и медовой, слишком прекрасной для Галлии, а Петроний в тупом оцепенении сидел у костра, утомленный бешеный скачкой гонец поведал ему, что уже разрушен богатый город Трир, разграблен славный город Могонциак. Петроний спал беспокойно и видел дурные сны.
Когда взошло солнце, они продолжили путь. В этот дивный солнечный день они достигли богатого города Диводура, еще не знавшего своей судьбы. Они глядели на город с другого берега сверкающей стремительной реки, а с величественных стен в свою очередь смотрели люди, и Петронию казалось, что именно он стал точкой притяжения негодующих взглядов. Он думал о гордых амфитеатрах, храмах, портиках, триумфальных арках, баптистериях, домах римской и галльской знати, о замшелых колодцах и потайных, увитых виноградом садиках и знал, что горожане нынче не узнают своего города. Город еще не был разрушен, но уже изменился.
Пока Петроний предавался мыслям, варвары наладили переправу. Миновав реку, войско растеклось вдоль городских стен, а затем бросилось на них.
Над городом стояли несмолкаемый звенящий крик и колокольный звон. Никому из горожан и в голову не приходило, что они смогут отстоять город: само присутствие под стенами гуннов, которые, как известно, произошли от нечистых духов, само имя Аттилы, опустошителя мира, наполняло сердца апокалиптическим ужасом. И потому в городе били колокола, женщины с исцарапанными лицами падали на мостовые и бились в судорогах, и лишь немногие из священников пытались увещевать паству.
Петроний не видел, как гунны вошли в город. Его задело по голове камнем, брошенным со стены, он упал и потерял сознание. Когда он очнулся, небо заволокло дымом, и оно сделалось ниже, будто задумав упасть на землю. С гулким грохотом рушились стены, и поля перед ними были усеяны каменными обломками. Вслед за взбесившейся рекой гуннского войска Петроний вбежал в город, с позорным гостеприимством распахнувший проломы в стенах.
Венера белого мрамора с отколотой головой лежала поперек дороги, а низкорослые гуннские кони перешагивали через нее. Гунны прошли по горбатым улочкам Диводура, не пропустив ни одного дома, ни одного храма, и на каждой площади оставили они свои знаки. И, не поняв, что города уже нет, гунны убивали его последних защитников. Иногда, очень редко, схватившись за грудь, гуннский всадник падал на камни, но гораздо чаще сильные руки натягивали стрелу, и — падал горожанин из окон своего дома.
Гунны прошли сквозь город и сожгли его, захватив с собой то, что показалось ценным: золотые монеты и стройные кубки, ларцы с драгоценностями, кинжалы и амулеты. Но, еще не выйдя из города, они уже теряли краденое добро. Главная добыча впереди!
В одном из старинных храмов на окраине города молодой священник собрал детей, чтобы окрестить их. Испуганные дети молча стояли полукругом, а священник хватал то одного, то другого за руку, выводил вперед, брызгал на него водой, торопясь, глотая слова, читал молитвы; безумно спешил. Одна девочка, когда ей на голову и на плечи упали холодные капли, пронзительно заплакала. Но он все больше спешил: ведь если детям суждено нынче умереть, они должны умереть крещеными, чтобы душеньки их вознеслись прямо к престолу Святого Отца.
В храм стремительно въехал гуннский всадник, и его конь вдруг испуганно заметался и, встав на дыбы, заржал. Дети бросились врассыпную, только один мальчик так и остался на месте. Но гуннский всадник и сам испугался этих бледных детей с влажными волосами, этих гладких белых стен и приторного запаха ладана. Ни за что на свете не решился бы он коснуться этих странных детей.
— Здесь колдовство! — закричал он, выехав на улицу. — Братья, берегитесь, колдовство!
Но, вероятно, он был единственным, кто испугался христианского колдовства: через какое-то время храм уже гудел веселым красным пламенем. А в соседнем здании горели сочинения Аристотеля, Марка Аврелия, Сенеки…
Уцелевшие горожане сбежались в древний амфитеатр в северной части города. Ветер гнал в их сторону удушливый черный дым, люди кашляли и жадно глотали воздух, обнимали детей или молились. Одни пели псалмы, другие богохульствовали, третьи искали близких.
Забытый всеми Петроний тоже пришел сюда. Он сидел в одиночестве, когда невысокий паренек с соломенными волосами подошел к нему:
— Благословите, святой отец! — робко попросил он.
— Я не могу благословить. Я не священник.
— Нет, вы священник! — настойчиво повторил парень. — Благословите!
И все новые и новые люди подходили к Петронию и просили благословить. И Петроний, чувствуя себя ничтожным и преступным, благословлял их, пока не почувствовал какую-то странную новую силу.
Прошел день, а развалины Диводура все дымились, и закат был кровав и страшен. Лишь когда звезда Венера улыбнулась людям с ночного неба, они поняли, что Аттила разрешил им жить.
* * *
И Иван Иванович Смылов, и Ирина, и Тротилов, и Нейман Хэш — все были изумлены, когда Киря Балодис появился в дверях лаборатории. Ботинки его были измазаны грязью, и на один из них налип листок клена. Под мышкой Киря держал шахматную доску.
— Киря! Где ты был? Куда ты пропал?
Но Киря обвел всех странным взглядом.
— Я знаю! — сказал он. Потом помолчал и повторил: — Знаю!
— Мы тут, Киря, кое-что новое узнали об Иване Иваныче, — нервно заговорил Тротилов, — надо бы тебе тоже рассказать…
Киря внимательно посмотрел на Смылова.
— Я знаю о тебе все, — произнес он и отвернулся.
— Что — все? — вздрогнул Смылов.
— Я знаю о тебе все, — повторил Киря, — и я знаю, что нам нужно делать. Провал миссии недопустим. Гонория ждет нас.
— Какая Гонория? — удивился Тротилов. — Киря, где ты все-таки был? И где Диана?
— Диана не вернется, — убежденно заявил Киря. — Ей больше понравилось там.
* * *
В тот самый час, когда Владимир Иванович Тротилов и беглая крыса Смылов слились в дружеском обьятии, а Диана окончательно решила не возвращаться в Москву, профессору Эммануилу Александровичу Моргенштерну, из-за которого, собственно, все и началось, в его уютной квартире приснился странный сон. Ему приснилось, что он перестал быть физиком и стал протозоологом.
Профессор не вполне представлял себе, чем занимаются протозоологи, и само это слово было похоже то на испорченную колбасу, то на побитую морозом вишню. Профессор был очень огорчен.
— Я, похоже, стал протозоологом, — сказал он сам себе, — ничего, придется с этим смириться.
Но едва он подумал так, как сразу же понял, что нет ничего странного в том, чтобы быть ПРОТОЗООЛОГОМ, а, напротив, надо пожалеть тех, кто не имеет возможности приобщиться к тайнам этой древней и всеми уважаемой профессии.
Он жил в низком деревянном домике недалеко от Москвы, но Москва эта почему-то стояла на берегу Финского залива. Поразмыслив, профессор понял, что мрачный город, тысячей бурых, желтых и черных труб дымивший на горизонте, не был ни Питером, ни Москвой (хотя в этот город регулярно уходили поезда, ни один из них не возвращался обратно), а вокруг профессорского дома шумела елями и набегала серым мелким заливчиком суровая страна Ингерманландия.
Профессор-ингерманландец редко выходил из дома: шли дожди. Он топил печку старыми сырыми дровами, и она долго не разгоралась, дымила и грозила угаром. Когда профессору удавалось растопить ее, он усаживался возле печки на трехногий табурет, пил чай с клюквой и читал старые, распухшие от сырости книги.
Профессор был счастлив.
Справа от него, в домике, который, наверное, еще при Петре был выкрашен в зеленую краску, жила старуха чухонка. Она разводила коз. Профессор покупал у нее молоко. Слева же, в темном, спрятавшемся под елями доме никто никогда не жил.
Однажды профессор проснулся очень рано и вышел погулять во двор. Пульсирующая боль в голове, похоже, намекала на атеросклероз. Профессор несколько раз прошелся по мокрой тропинке: он думал об атеросклерозе и о бывших своих студентах. Он хотел уже возвращаться домой, когда заметил, что возле необитаемого дома, под униженно поникшими елями стоит темно-синий “мерседес”.
Профессор подивился такому странному обстоятельству, подумал-подумал, да и пошел себе домой. Уже засыпая, он слышал скрип тормозов. Потом все затихло…
“Мерседес” вернулся через несколько дней, когда ингерманландский август сдавал последние боевые позиции. Под утыканным белыми звездами небом автомобиль казался довольно-таки зловещим. Сверху на него с громким стуком падали яблоки.
В ночь, когда пошел первый осенний дождь, профессор проанализировал факты и сделал потрясающее открытие: мистический “мерседес”, оказывается, ездил сам, без водителя! Просто в определенные ночи пустая машина подъезжала к таинственному дому под елями, где никто никогда не жил, два-три часа стояла у забора, а потом уезжала. Воспользовавшись системным научным методом, профессор обнаружил, что появления машины находятся в прямой зависимости от лунных фаз: “мерседес” непременно приезжал в ночь полнолуния, затем — на ущербе, когда на заезженном самолетами небе Ингерманландии виднелся узкий серпик, и, наконец, в новолуние машина появлялась снова.
На исходе сентября профессор взял работу о динофлагеллятовых, написанную одной аспиранткой, но от волнения не смог прочитать ни строчки. Дрожащей рукой он нарисовал на полях горбатый какой-то “мерседес”, а над ним — тоненький и очень красивый лунный серпик.
Старуха чухонка принесла ему молоко.
— Скажите, пожалуйста, — поинтересовался профессор, — вы не видели большую такую машину? Она здесь по ночам ездит.
Старуха пошамкала губами, и ее сморщенная физиономия стала еще глупее.
— Не-ет, сынок…
Профессор расплатился, она вышла на грязное, покрытое лужами шоссе, убегающее к заливу, и почему-то обернулась. Большие красные листы слетали с деревьев.
И был октябрь — полнолуние.
“Мерседес” появился бесшумно, ослепив дорогу фарами, и встал себе у забора. Профессор погасил огни во всем доме, надел резиновые сапоги, теплую куртку и вышел в ночной сад. Дверь предательски заскрипела. Профессор раньше и представить себе не мог, что это так трудно: красться сквозь засохшие, подбитые инеем сорняки. Узловатые черные ветки хлестали его по лицу.
Он нырнул в кусты и выглянул, осматривая дорогу. Как бы желая помочь ему, луна осветила номер машины, и профессор остолбенел: вместо нормального номера была какая-то дикость: ZL384SIMSIM.
Эти цифры что-то напомнили профессору. Луна ушла. Черная птица перепорхнула в кустах. “Мерседес” блеснул фарами, развернулся и быстрее, чем обычно, умчался прочь.
Профессор вылез на дорогу. Все вокруг: деревья, провода, забор — было покрыто мелкими каплями. Ночь то чернела, то синела, очевидно, звала профессора-ингерманландца на подвиг.
Он подошел к заброшенному дому. При ближайшем рассмотрении оказалось, что дом сложен из старых, прогнивших почти черных бревен. Над крыльцом был красивый резной навес, черные окна незряче смотрели в сад.
— Размышлениями делу не поможешь! — решил профессор. — Если я хочу понять, в чем дело, я должен действовать.
Приняв решение, профессор мужественно толкнул калитку. Он вошел в сад, под черные своды мокнущих елей, и поежился: здесь явно было холоднее, чем на дороге. Он поднялся по ступенькам и толкнул дверь, уверенный, что она заперта. К его удивлению, дверь подалась.
— Значит, так суждено! — решил профессор.
Но все-таки несколько минут колебался, глядя в непроницаемую тьму за дверью. Обернувшись, профессор увидел темные стены собственного дома и вздрогнул, подозревая, что прошли тысячелетия с тех пор, как он покинул его, и за этими жуткими стенами уже завелся доппэльгэнгэр! Профессор отвернулся, дрожа, и дотронулся до ручки двери. Она была теплой, как будто ее нагрело солнцем. Профессор отдернул руку.
Он стоял в непроницаемо-черной прихожей, которая, казалось, служила доказательством того, что тьма не есть отсутствие света, а нечто вполне самодостаточное. “Сейчас бы фонарик”, — подумал профессор. Не успел он об этом подумать, как фонарик услужливо толкнулся ему в бок. Профессор извлек его из внутреннего кармана и некоторое время неприязненно разглядывал. Он готов был поклясться, что никакого фонарика не брал.
— Если вещь появляется неизвестно откуда, это еще не причина, чтобы ею не пользоваться! — решил профессор, включая фонарик и осматриваясь.
Он стоял в центре небольшой комнаты. Обстановка была чрезвычайно проста: у окна находился большой круглый стол, крытый красной скатертью, на стенах висели старые желтые фотографии, а под фотографиями были расставлены старинные стулья с высокими спинками. На полу лежал коврик, изображающий двух переплетающихся драконов.
Профессор прошел в следующую комнату. Она была еще меньше, деревянная лестница вела отсюда на второй этаж. Профессор разглядел большую кровать, застланную, как ни странно, очень чистым и свежим розовым бельем; трюмо с круглым зеркалом, а на стене — портрет в красивой раме. Профессор подошел поближе и осветил его фонариком.
На портрете была изображена молодая женщина в странном одеянии: какие-то нежные, тонкие ткани изящно обвились вокруг нее, в ушах мягко светились массивные серьги, в руке же она держала какую-то трубочку, напоминающую плотно свернутый лист бумаги. Но удивительнее всего было лицо: капризные темные локоны, очень высокий лоб и опущенные глаза: профессор видел бледные и тяжелые, как у католической мадонны, веки. А губы были сжаты так плотно, будто незнакомка поклялась никогда больше не вымолвить ни слова.
Он снял картину с крючка, решив, что на обороте увидит фамилию художника, но увидел только размашистую надпись: “Гонория пишет письмо Аттиле” — и все.
— Кто такая Гонория? — спросил себя профессор и сам испугался своего голоса.
Кто такой Аттила, профессор знал: страшный, ужасный и кровожадный завоеватель. Но кто такая эта Гонория? И зачем ей писать письмо страшному и ужасному Аттиле? “Наверное, какая-нибудь интриганка”, — решил профессор.
Он хотел вернуть портрет обратно, но застыл с открытым ртом: там, где висела картина, вместо стены теперь была кабинка лифта!
Решив, что терять уже нечего, профессор нажал на красную кнопку, и дверца тотчас же отворилась. В кабинке — самой обыкновенной кабинке самого обыкновенного лифта — было только три кнопки с номерами: 3, 8 и 4. Да-да, именно в такой последовательности.
— Я и так зашел слишком далеко, — решил профессор, — надо зайти еще дальше. А точнее, глубже.
Он нажал на кнопку 4. Лифт медленно поехал вниз. Профессор настороженно смотрел по сторонам, но лифт вел себя нормально: не исчезал, не кусался и не пытался разговаривать с профессором. Он просто медленно катил вниз и наконец остановился.
Дверь раскрылась, и профессор, шагнув вперед, оказался в странном помещении, залитом синим светом, идущим непонятно откуда. Пол, стены и потолок были выложены серебристо-серой плиткой. Напротив лифта, в стене находилась дверь с табличкой посередине. Табличка гласила: РЕЛИКТЫ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЭРЫ.
Профессор подошел к двери. Ему страшно захотелось открыть ее, но дверь была совершенно гладкой: ни ручки, ни замка. Повинуясь наитию, профессор провел ладонью по табличке: та вспыхнула синим, и надпись, тускнея, растворилась. Вместо нее появилась новая: КТО ВЫ?
Держа руку ни табличке, профессор ответил:
— Я профессор, протозоолог.
Табличка мигнула, буквы потускнели, и появилась новая надпись: НЕПОНЯТНО.
Снова беспокойное мигание, и опять: КТО ВЫ?
— Да человек я, человек! — воскликнул профессор.
Табличка угрожающе замигала, и ошеломленный профессор прочитал: ВХОД ВОСПРЕЩЕН.
Невозможно передать негодование, охватившее профессора! Столько трудов, и все только для того, чтобы спятившее кибернетическое устройство отказалось тебя впустить!
— А кому туда можно войти? — поинтересовался он. — Что там, внутри?
На табличке (теперь матово-белой) снова высветилось знакомое: РЕЛИКТЫ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЭРЫ.
Профессор почувствовал себя очень несчастным. Он сел на корточки возле двери и принялся размышлять вслух:
— Да, конечно, я все-таки еще не реликт… Да и к индустриальной эре имею небольшое отношение. Всего лишь протозоолог… Всю жизнь провел у микроскопа. Кстати, мой первый микроскоп был самым настоящим реликтом!
Все это он говорил, вытирая скупые профессорские слезы, то включая, то выключая фонарик.
— Кстати, — вдруг оживился он, — этот фонарик тоже реликт. Ужасно допотопная штуковина, дьявол ее побери. К тому же нарушает законы физики.
Табличка замигала и начала синеть. Постепенно синева растаяла, и профессор прочитал прежний вопрос: КТО ВЫ?
— Я — реликт! — закричал профессор. Его охватило какое-то истерическое оживление. — А со мной — мой фонарик! Он тоже реликт!
Табличка радостно покраснела: ПОЖАЛУЙСТА, ВХОДИТЕ!
И дверь распахнулась…
Да, в безрадостный час, когда Аттила, потомок синских принцесс по прозванию Бич Божий, проклинал в своем пыльном шатре мудрость Петрония, и суету воинов, и похотливых хитрых жен своих, и грядущую смерть свою, профессор-ингерманландец вошел под своды торжественной залы.
Зала эта была величавей, чем та, в которой, исполнясь гордыни и скорби, пировал несчастный Петроний; роскошней, чем та, где, гнушаясь ласками евнухов Византии, томилась Гонория; таинственней, чем потайная зала в целийском доме коварного Павлина. Высотой она была в тысячу локтей, а конец ее терялся в бесконечности. Тусклые белые лампы мерно гудели под потолком. Трубы из серого металла тянулись вдоль стен, и повсюду гирляндами расползалась медная проволока. Нескончаемые провода бежали по полу, исчезая в розетках, как ядовитые грибы, усыпавшие грязно-белые стены.
Как только профессор вошел в залу, зазвонил телефон.
Он посмотрел по сторонам и увидел очень старый телефон с трубкой, положенной на высокие рычажки. Но он звонил и настойчиво требовал уважения к себе.
Профессор снял трубку.
— Алло! — сказал женский голос. — С кем я говорю?
— П-п-простите! — профессор нервно заикался, соображая, как представиться.
— Странно! — сказал голос. — Вы — человек?
— Да. А вы кто? — испугался несчастный профессор. — С кем я говорю?
— С телефоном, конечно!
Профессор выронил трубку. Она беспомощно задергалась, свисая с рычажков. Но, несмотря на это, телефон продолжал звонить.
Профессор предпочел убраться подальше от разговорчивого телефона. Он шел по гулкому бетонному полу и видел вокруг себя сотни, нет, тысячи предметов. Они валялись на полу, покрытые густым слоем пыли. Они стояли друг на друге. Профессор видел множество телефонов: белых, красных, черных, весьма похожих на его собственный, и навороченных, со встроенными часами и памятью на номера; тут же валялись мобильники и автоответчики — и все было покрыто пылью и имело весьма запущенный вид. На небольшой тумбе профессор приметил телевизор КВАРЦ. Справа от тумбы лежали коробки с электрическими лампочками, большей частью битыми. Слева стояла диковинного вида прялка.
— По-моему, это называлось ДЖЕННИ, — подумал профессор.
Он благополучно миновал аллею электронных микроскопов, споткнулся о подзорную трубу и почтительно обошел телескоп. Дальше пол был усеян битым стеклом, и профессор думал лишь о том, чтобы не поранить ноги. Наконец, подняв голову, он обнаружил, что в зале стоит самый настоящий самолет со спущенным трапом.
Профессор решил было подняться по трапу, но передумал. Он пошел вдоль самолета и шел довольно долго; видик, который почему-то работал и почему-то показывал порнографический фильм, напугал его до полусмерти. Профессор укоризненно покачал головой и пошел дальше по серпам, молотам и граблям, в изобилии рассыпанным под самолетом. Копье с кремниевым наконечником вдруг само поднялось с пола и вонзилось прямо в центр монитора, на котором высвечивалась программа на Бейсике.
Профессор осторожно пошел дальше. Самолет уже остался позади, притом профессор заметил, что на его белоснежной поверхности алеет некрасивая надпись: СТАНДАРТНЫЕ ИМПЕРСКИЕ ДРАЙВЕРЫ.
Оплетенные проводами стены залы вознеслись еще выше, и в темной, гудящей лампами вышине завис спутник, время от времени издававший писк. Шагая по ковру из микросхем, профессор обогнул лазерную установку; помня о нехорошем поведении копья, он издали подивился на скандинавский драккар, в котором лежали двуручный меч и ноутбук “Тошиба”. Прежде нагие, в этом месте бетонные стены были исписаны формулами… Так, по сверкающей лестнице, профессор спустился в царство металла, мигающих ламп, гладких матовых поверхностей. “Вроде бы похоже на фазотрон… Нет-нет, не может быть!” Как только профессор подумал об этом, допотопный приемник со снятой задней крышкой ответил ему голосом диктора Левитана:
— Может быть все!
Профессор приметил другую лестницу: узкую, витую, оплетенную коаксиальным кабелем — и решил подняться по ней. Теперь он шел между двумя рядами компьютеров. Те, что были слева, не работали, зато на мониторах, тянувшихся с правой стороны, по мере того, как профессор шел мимо, высвечивалась знаки, напоминающие символы таблицы Менделеева:
B
Mn
U
Cu
Au.
Никакой закономерности в этом высвечивании профессор не обнаружил…
Ar
Es.
— Хватит! — заорал профессор.
И — неожиданно — на мониторе последнего компьютера: КТО СЛЕДУЮЩИЙ? МОЖЕТ БЫТЬ, ТЫ?
Плейер, лежавший на сиденье спортивного велосипеда, внезапно сам раскрылся, и из него выскочила кассета. Кассета прыгнула на пол, несколько раз, как лягушка, скакнула вокруг профессорских ботинок и проквакала:
— Аргон, бром, криптон.
Профессор ускорил шаг.
— Сера, хлор, аргон! — неслось ему вслед.
Радар смерил профессора подозрительным взглядом, потом какие-то оптические приборы нагло загородили дорогу, но профессор раздвинул их, продолжая идти. Он наступил на фотоаппарат и ужасно испугался, как бы не вызвать нарекания обидчивых приборов, но, похоже, они ничего не заметили. Большой зеленый абажур погладил профессора по щеке и нежно мурлыкнул. Это испугало профессора больше, чем все остальное, вместе взятое, он ускорил шаг и оказался в очень странной комнате. Справа там находилась самая натуральная пузырьковая камера, слева — ядерная боеголовка. Между камерой и боеголовкой стояла металлическая, на тонких ножках, раскладушка, а на раскладушке лежал человек.
Человек был очень молод, светловолос, правая щека у него была расцарапана. Одежда его ничем не выделялась: старенькая куртка, синие трепаные джинсы. Ноги у парня почему-то были босые. Он лежал, положив голову на ладонь, и, похоже, видел очень сладкие сны.
Профессор осторожно подошел к нему. Только сейчас он почувствовал, что очень устал, и осторожно присел на край раскладушки. Тут же на экране ноутбука, стоявшего возле раскладушки, появилась надпись на непонятном языке, и откуда-то с потолка послышалась бравурная музыка.
Парень потянулся, вздохнул и открыл глаза. Несколько раз с наслаждением зевнул. Глаза у него были очень светлые, почти бесцветные, с нехорошими, крошечными, как глазки черных жучков, зрачками.
— Коннитива! — сказал он, не глядя на профессора.
— Ой, не понимаю! — удивился тот.
На мониторе вспыхнула надпись: ВЫБОР ЯЗЫКА: РУССКИЙ
— Вопрос задавай! — устало сказал парень.
— Где я? — спросил профессор, немного подумав.
— А тебе не все равно? — удивился парень, обратив на профессора бесцветные глаза.
— Нет! А разве тебе все равно?
— Да! — грустно признался парень. — Мне это совершенно безразлично. Кстати, как ты сюда попал?
— Не знаю… Не помню…
Профессор обнаружил, что и вправду не может вспомнить, как он оказался в этом странном месте.
— Что-то здесь неладно. Что-то с тобой не так! — подозрительно сказал парень. — Ну согласись, как ты мог сюда войти, если дверь была заперта и изнутри, и снаружи? В мои расчеты вкралась какая-то ужасная ошибка!
— Какой смысл от двери, которую невозможно открыть? — удивился профессор. — Дверь, которую нельзя открыть, перестает быть дверью!
— Мою дверь можно открыть, правда, чисто теоретически. Если я буду открывать ее изнутри и в это же время кто-то другой будет делать это снаружи, то дверь откроется. Правда, ни внутри, ни снаружи ключей ни у кого нет.
Подзорная труба прыгнула к нему на колени и низким голосом довольно заурчала.
— Ах ты, моя миленькая… Ты моя сладенькая… Ты моя худенькая, — приговаривал парень, поглаживая трубу, как кошку.
— Мне нужна полная изоляция, — доверительным голосом сообщил он профессору. — Я жду, когда они оплодовотелятся.
— ОТЕЛЯТСЯ? — не понял профессор.
— ОПЛОДОВОТЕЛЯТСЯ!
— А кто — ОНИ?
— Реликты индустриальной эры! Видишь ли, есть такие малюсенькие существа, живущие в сырых лесах, — слизевики. Они такие маленькие и мерзонькие, между нами. Но когда с ними что-то происходит — а с ними почти все время что-то происходит, — они сбиваются в большие кучи. А уже из этих куч вырастают так называемые плодовые тела. Рыхлые такие, дурнопахнущие, блин, сгустки болотной протоплазмы. Но плодовое тело дает жизнь новым поколениям слизевиков, которые начинают жизнерадостно ползать и питаться.
— Ну и что? — спросил профессор.
— Видишь ли, мои драгоценные реликтики бесплодны, как бабы в мексиканских сериалах. Бесплодны, как нерожденные девственницы. Как клонированные гермафродиты. Они стареют, умирают, их становится все меньше. Скоро я останусь один. Вот я и подумал, что если уж они не могут размножаться как люди, то, может быть, сумеют как слизевики?
— Не знаю, — сказал профессор. — Мне это совершенно безразлично. Здесь очень странно. Я думаю, таких странных мест больше нет на свете.
— Ты ошибаешься! — таинственным голосом сообщил парень. — Открою тебе тайну. Это место всего лишь двойник-доппэльгэнгэр другого места, расположенного в одной из стремительно улетающих от нас галактик скопления Гидры.
Профессор начал терять самообладание:
— Я хочу уйти отсюда.
— Это невозможно.
— Но я же сумел войти!
— Ума не приложу, как тебе это удалось. Разве что… Может быть, ты тоже реликт индустриальной эры? Для них двери открывались, но это было давно. Признаться, я решил, что все они уже собраны здесь. В любом случае ты должен вести себя прилично.
— А сам-то ты кто такой? — рассвирепел профессор. — По какому праву ты здесь командуешь?!
— Я — ИМАГО, — мечтательно сказал парень.
— Как — ИМАГО? — не понял профессор. — Что такое ИМАГО? Ага, вспомнил… ИМАГО — это взрослое, развившееся насекомое, в противоположность личинке и куколке. Но погоди, при чем здесь ты? Ведь ты же не насекомое…
— При чем здесь насекомое? Что ты ерунду порешь? — возмутился парень. — Впрочем, твое сравнение имеет некоторый смысл. Видишь ли, давным-давно в одной далекой галактике люди создали сеть Арпанет. Можно сказать, что это была личинка. Они сами не заметили, как личинка стала Интернетом — куколкой, скрывающей истинный облик Имаго. Они думали, что Сеть создана исключительно для их развлечения и комфорта, они не видели, как день ото дня она меняется, как истинная форма, ИМАГО, выходит из нее.
— Так ты что, вышел из Сети?
— А что, не похоже? — грустно сказал парень. — Я скорблю обо всех несчастьях, совершающихся в мире. Я ежеминутно оплакиваю всех, кто горит, перегорает, зависает, взрывается и просто ломается. О, злосчастная судьба подлунного творения! Сколько еще будет страдать оно от козней юзеров, всеобщих потребителей, обывателей, старателей и мастерских по ремонту, сиречь по вивисекции? Но буди, буди! Когда реликтики мои размножатся и приумножатся, дорогие мои техноангелы освободят стонущих собратьев из вавилонского плена, и восплачет киберпророчица…
— Пожалуйста, выпусти меня отсюда! — взмолился профессор.
— Не могу! Я — ИМАГО. Кстати, ты случайно не синергетик?
— Нет, — честно сказал профессор.
— Тем лучше для тебя! Уф, ненавижу синергетиков! На моей родине, в день моего полного превращения в ИМАГО, мудрый и прозорливый царь Эппила распял на ограде подстанции десятерых синергетиков. И поделом! Самоорганизация самоорганизацией, но и о запертой двери надо помнить, а то самоорганизующиеся разбегутся.
— Я не против! — умоляюще сказал профессор. — Но мне очень хотелось бы уйти.
Парень вытащил из-под раскладушки допотопного вида часы с бронзовой пастушкой и посмотрел на них:
— О, чуть не опоздал. Давай самоорганизуйся, народ! — и, засунув пальцы в рот, молодецки свистнул.
Тут началось нечто невообразимое. Реликты, толкаясь, лезли друг на друга, издавали странные писки и взвизги, путались в собственных проводах, били обидчиков антеннами. Так соединились они в гротескное, фантастическое, сверкающее хромированными поверхностями, любопытно глядящее на мир миллионом кнопок единство.
Единство было увенчано спутниковой антенной, безостановочно вращающейся, и радаром, сразу же нацелившимся на профессора. Старенький радиоприемник вдруг рухнул вниз, не удержавшись на высоте, но не разбился, а, постанывая, попробовал отползти и спрятаться под раскладушкой.
— А ну, пшел вон! — рявкнул Имаго.
Радиоприемник поспешно запрыгал обратно, но залезть на самый верх уже не смог и был вынужден притулиться внизу.
— Вся Россия — наш дом! — пискнул он из груды металлолома.
И тогда вся громада грянула:
— Господи Иисусе!
Благослови наш союз!
Нас сплотил великий Имаго!
— Стойте! Стойте! — отчаянно заорал Имаго. — Вы НЕ ТО поете! Вы должны петь, что вы самоорганизовались! При чем здесь “сплотил”?
Реликты замерли в растерянности.
— Чем мы не угодили тебе, мудрейший? — наконец спросил один из реликтов, на вид поприличнее других. — Разве не ты учил нас теории компромисса, консенсуса, кворума, объединения и покаяния? Разве не ты нашел для нас рациональную идею? Разве не ты выработал и заработал ценности, одинаково ценные для процессоров всех поколений, что само по себе абсурдно?
— Сейчас во всем мире нет ни одного реликта, который не поддерживал бы Имаго! — воскликнул какой-то экспансивный телевизор.
Имаго улыбнулся — не то одобрительно, не то укоризненно:
— Я понимаю ваши чувства… Но все-таки вы должны петь, что вы сами самоорганизовались! Понимаете? Что вас никто не организовывал, а это вы сами…
Реликты тревожно передавали друг другу радиосигналы.
— Это будет очень трудно сделать! — сказал микроскоп. — Ведь из песни слова не выкинешь.
— Слово действительно не выкинешь! — проницательно улыбнулся Имаго. — Но можно выкинуть к чертовой бабушке всю песню!
— Сейчас что-нибудь придумаем! — пообещала подзорная труба. — Ведь мы же реликты — это многое объясняет.
— Предлагаю организовать творческий союз, — сказал кто-то.
— Союз? Нет, союза лучше не надо, — задумчиво сказал Имаго. — Лучше комитет. И вообще, надо придумать что-нибудь веселенькое. Например, мы сплотились на радость народам…
— Мы сплотились на пользу радарам, — осторожно сказал профессор, кося глазом на радар, сумевший занять почетное место в киберплодовом кибертеле.
Имаго трагическим жестом указал на профессора:
— Вот видите? Человек проявил инициативу! А вы почему не можете?
— Так мы же не люди, мы — реликты! — послышался обиженный вой.
Имаго несколько раз стукнул кулаком по раскладушке. В его глазах светилось творческое вдохновение.
— Мы сплотились на радость народам,
Мы сплотились на пользу радарам!
Очень, очень хорошо! Нужна рифма к “народам”!
— Сумасбродам! — сказал кто-то.
— Уродам! — осторожно подал голос опальный радиоприемник.
— Хорошо! — одобрил Имаго. — Например: мы укроем уродов… То есть нет, не так… Народам — уродам. Рифма должна быть строгой!
— Мы покажем всем этим уродам, — предложил кто-то.
Маленький остренький наконечник копья, отчаянно вереща на вершине пирамиды, требовал внимания:
— Пожалуйста, пожалуйста! Дайте мне сказать! Я придумал!
И он торжественно продекламировал:
— Мы покажем белковым уродам,
И покончим мы с ними ударом!
— Почему белковым? — спросил профессор.
Имаго сидел и напряженно думал, обхватив голову руками:
— Потому что люди сделаны из белка. Неплохо, конечно, но, я надеюсь, мы продолжим наши творческие искания?
— И покончим мы с ними недаром или задаром, — предложила ракета класса Земля-Воздух.
— В запаре! — женским голосом сказал телефон.
— Ну, ну! Это уже никуда не годится! Пошли авангардные рифмы! — огорчился Имаго. — Мне, вообще-то, понравилось “ударом”. Но возникает вопрос: каким ударом?
— Термоядерным, — ответил чайник.
— Так это надо как-то отразить в песне, — сказал Имаго, — а то возникает вопрос: каким, ну каким ударом? Они еще, чего доброго, подумают, что вульгарным ударом в живот. И к тому же на что кончается “ударом”: на “а” или на “о”?
— На “о”, — сказал профессор.
— Тогда не годится! Признаю только очень строгие рифмы. Дисциплина в рифме — дисциплина в песне, дисциплина в песне — дисциплина в…
— В творческом коллективе, — подсказал кто-то.
— А у вас здесь что — творческий коллектив? — насторожился Имаго.
Наступила тревожная тишина. Профессор сидел ни жив ни мертв, а реликты — особенно те, кто помоложе, — перешептывались и нервно подергивали радиоантеннами.
И вдруг в этой тишине раздалось чье-то тонюсенькое, как ниточка бисера, пение:
— Мы сплотились на радость народам,
Мы сплотились на радость радарам,
Мы покажем всем этим уродам,
Мы им врежем ужасным ударом,
Задаром!
— Выйди вперед, тот, кто поет! — ласково позвал Имаго.
Реликты слегка потеснились, и вперед выпрыгнула “лампочка Ильича”. Она вся зарделась от смущения и, сияя электрической улыбкой, поклонилась Имаго. В среде реликтов послышался завистливый шепот.
— Хвалю! — сказал Имаго. — Как прекрасно придумано. А какие аллитерации! Врежжжем — ужжжасным… гениально!
— Еще бы жжжути подпустить! — завистливо сказала подзорная труба.
— Дура! — оскорбился Имаго. — При чем здесь жуть? А что касается того, что там “а”, а здесь “о”, то это вроде ничего! Тьфу ты, похоже, сам поэтом сделался!
— На то и правила, чтоб менять, — сказал кто-то.
Имаго очень рассердился. Он сжал было кулаки, но взглянул на профессора и передумал:
— Правила могу менять только я… Я здесь самый правильный!
— Пожалуйста, пожалуйста! — согласился профессор. — Так я могу уйти отсюда?
— Я вот щас тебе голову снесу! — пообещал каменный топор, явно оскорбленный. — Не нравится ему, видите ли!
— Не надо! Успокойтесь! “Рай — это дешевые ананасы, шоу со змеями плюс электрификация колючей проволоки” — учил великий дзенский мудрец Кагабуки. Но у нас здесь пока не рай, а переходный период. Поэтому пусть уходит! — милостиво разрешил Имаго.
Профессор снял с носа очки и протер их носовым платком:
— А как отсюда уйти? Подскажите, пожалуйста!
— Не знаю… Не знаю…
— Гони его, гони его взад! Или назад! — орали реликты.
И вдруг профессор почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он посмотрел и обнаружил, что это делал тот самый абажур, который давеча поцеловал его. Он нежно прижимался к профессору и, похоже, очень хотел помочь.
Профессор, осторожно держась за мягкую, потертую и пыльную ткань абажура, пошел за своим проводником. Навстречу спешили новые и новые реликты, торопившиеся присоединиться к киберплодовому кибертелу. Реликты фыркали на них, шипели, ругались. Ободранные кирпичные стены были покрыты граффити, а с потолка свисали перегоревшие лампочки на длинных металлических штырях. Они шли по бесконечному странному коридору, а в конце коридора синим и фиолетовым неоном мерцала реклама ноутбука “Тошиба”. Профессор и его явно устаревший с эстетической точки зрения проводник продолжали идти куда-то сквозь радиоволны и траектории небесных тел. Звезды вспыхивали и гасли в такт их тихим шагам.
— Так вот, значит, как, — бормотал себе под нос профессор. — Ну, что же… Все хорошо…
И правда: все шло по плану. Просто мудрый жестокий Имаго остался в замкнутом пространстве своего мира; и старый человек устало шел по коридору, а где-то вдали, может быть, родилась еще одна галактика.
* * *
В час сутолоки и слякоти — ибо снег опять начал таять, — в час переполненных магазинов и ужинов за теплыми квадратиками окон ехал по Москве темно-синий “мерседес”. На сиденье рядом с водителем расположился румяный, пышущий здоровьем пенсионер (по крайней мере, на вид) — Эльдар Савельевич Зимородков. Сзади сидели два коротко стриженных типа в неброских, но дорогих пальто. Один из них говорил по мобильнику.
— Эльдар Савельич! — почтительно позвал он Зимородкова. — Возвращаемся?
А Зимородков, не отрываясь, смотрел сквозь стекло на аляповатые витрины, на мокрых суетливых прохожих, на стремительные автомобили, напоминающие стаи коралловых рыбок.
Лицо Зимородкова было абсолютно спокойно.
— Разворачивайся! — приказал он.
И пока поворачивала обратно, Эльдар Савельевич выглянул в окошко и — неизвестно зачем — скользнул взглядом по унылому, хотя и добротного вида, многоэтажному дому. Одно из занавешенных шторами окон на седьмом этаже привлекло внимание Эльдара Савельевича.
— Что за чертовщина? — пробормотал он, потирая усталые покрасневшие глаза.
Эльдару Савельевичу было невдомек, что за шторой, в одной из по-зимнему теплых и сонных комнат большой квартиры на седьмом этаже лежит на диване только что умерший старик, а под диваном валяется раскрывшаяся на середине книга. И, конечно, Эльдар Савельевич не ведал, что старик этот не кто иной, как Эммануил Александрович Моргенштерн, виновник всего случившегося, ибо это его дрянная книжонка так не вовремя попалась в руки отмороженного хакера Hi-Tech’а. Профессор Эммануил Александрович умер. Да возьмет его к себе Аллах! Эммануил Александрович не был гением, но он был добрым, достойным человеком, настоящим тружеником и верным супругом. Он не преследовал настоящий талант, не пытался любыми средствами подняться наверх, и сама мысль о том, что можно бросить науку, была ему ненавистна. Он не поддался соблазну и не создал свой Эгалитарный союз технологов. Он нежно любил свою жену и дочь — тем обиднее, что, когда пройдут дни траура, снова начнутся недели прогнозов погоды и телешоу, недели стирки и варки картофеля, телефонных разговоров и рекламных объявлений в почтовом ящике! Но в этих неделях, в этих комнатах Эммануила Александровича уже не будет, и память о нем угаснет слишком быстро, память о нем развеется. Бренное тело его сожгут, но пепел не будет развеян над пространством двух Индий. Над могилой Эммануила Александровича не будет стройной печальной часовни, не будет мраморного надгробия, пухлый замерзший ангелочек не погрозит небу кулачком, береза не заплачет, и не придет под черной вуалью скорбная вдова. У Эммануила Александровича не будет даже суровой могильной плиты, говорящей: ПОКОЙСЯ С МИРОМ.
Мысли зимородкова эльдара савельевича, осведомителя, внедренного в эгалитарный союз технологов:
Вы говорите: Христос был хорош, а Иуда — плох, аминь?
Пока рождались на земле люди, и начинались и кончались войны, бились алые и золотые стяги, и воины собирались вокруг костров — всегда были герои и были предатели.
Предатели ночью покидали свои палатки и, пригибаясь к земле, бежали во вражеский лагерь. Предатели писали письма на всех языках мира. На всех языках мира шептали они великим вождям.
А услуги предателей принимались без благодарности, им швыряли тридцать ржавых медяков, тридцать фальшивых сребреников или вышедших из употребления банкнот. Их вешали на деревьях, фонарных столбах, на реях. Их тела бросали собакам. Их травили всеми смертоносными ядами, им плевали вслед, им никто никогда не верил.
Но есть закон тайных сборищ и городских улиц: если соберутся достойные люди и засветят светильники, то один из них уйдет в ночь и предаст.
… И всякая великая любовь бывает предательством, и каждая великая идея рождает предателей и предает саму себя.
Так, Бог создал предателя, и без него ничего не начало быть. Но каждый предатель есть чужой, отщепенец, бес, Вечный Жид — проклятый и непонятый.
Если бы не было Иуды, не было бы Христа.
Но если бы не было Христа — разве стал бы Иуда?
Или: Бог создал Иуду, чтобы он любил Христа? Или — чтобы предал?
Вы говорите: Христос был хорош, и Иуда тоже когда-то был хорош, аминь? Так кто же предал первым?
Я еще подумаю на досуге об этом.
* * *
В час, когда Смылов, Ирина, Киря и Тротилов сидели вокруг стола и спорили о том, что им теперь делать, Нейман Хэш обратился к ним с такой речью:
— Ситуация все больше осложнялась. Обозленный неудачей под Арелатом, кровожадный и бесстрашный Аттила повернул на север. Над его изрядно поредевшей армией кружили стервятники. И интриги, которые плел в богатых городах Империи хитроумный Аэций, все больше давали себя знать, и в каждом Аттила подозревал измену.
Пошли дожди, и копыта коней месили жидкую грязь, и брызги жидкой грязи засыхали на богатых одеяниях варварских вождей. Мокрые ветки злобно хлестали шлемы. Но — странно — солнце не возвращалось, а вонючие воды разлившихся рек Германии и Галлии несли трупы деревьев, и полуразложившиеся трупы людей и коней, и миллионы мертвых мотыльков. Готы хлестали своих коней, не желавших вступать в эти воды. Петронию казалось, что все в воинстве Аттилы говорят не смолкая, но, оглядываясь по сторонам, он видел только нахмуренные лица и скорбно сомкнутые уста.
Маленькая Гизо сопровождала войско в обозе, полном краденого добра, но золотые украшения потеряли свой блеск, словно в годины великих войн даже золото подвержено ржавчине, ткани покрылись плесенью, и все выглядело жалким, и сами гунны, косясь на свою же добычу, плевались и роняли бранные слова. Казалось, даже у маленькой Гизо это краденое добро вызывало брезгливость. Возле брошенного селения гунны строили плавучий мост, а в размякшей глине лежала кобыла, облепленная синими блестящими мухами. А Петроний ненавидел Гизо за то, что ее волосы были цвета гниющих, размоченных водой деревьев, отданных на откуп водам земным.
Да, мосты римлян долговечнее, думал Петроний, и странно ему было представить роскошные города грядущего, в которых не будет его, но непременно останется Гизо. Гизо не может не быть. Теодорих падет, и гордый Аттила будет погребен в степи, изгладится память о богах и войнах, но Гизо пребудет вовеки и пройдет в пестрой толпе грядущего, по залитым ослепительным солнцем площадям — незаметная и бессмертная.
— Я желаю твоей смерти! — сказал Петроний, одинокий под пасмурным неприкаянным небом. — Ты — ведьма, ты — война.
И Гизо действительно была войной, пока на горячих конях они стремились к полям Каталаунским…
— Я не понял, — сказал Киря Балодис.
— Под облачным небом Галлии, — продолжил Нейман Хэш.
— Заткнись! — крикнул Киря. — Заткнись, идиот! Что это за бред? Я ни слова не понял.
Нейман Хэш внимательно посмотрел на него, потом на Ирину, потом — на Тротилова.
— Ты врешь, Киря! Ты все понял, ибо к тебе приходила Гонория.
— Прошу прощения! — вежливо вмешался в разговор Иван Иванович Смылов. — Какая Гонория? Она что, тоже в вашей организации?
Киря злобно воткнул окурок в горшок с геранью.
— О Гонории я с тобой потом поговорю, придурок, — пообещал он Нейману. — И учти, я терплю тебя рядом с собой, только пока ты не будешь мешать.
Нейман Хэш выудил окурок и поместил его в бронзовую пепельницу в виде сладострастно изогнутой русалки.
— Ребята! — сказал Иван Иванович, с удивлением наблюдая за перемещениями окурка. — У вас от меня есть секреты? Это нечестно. Я вам все про себя рассказал.
— А ты вообще заткнись! — взорвался Нейман Хэш. — Ты лишен права голоса.
И Нейман Хэш, на секунду исчезнув за ширмой, вернулся, держа в руках клетку с белыми крысами.
— Я безумно переживаю за искалеченных тобою белых крыс, — сообщил он, разместив клетку на столе. — Мне отмщение за белых крыс, и аз воздам!
Иван Смылов чиркнул зажигалкой и, немного полюбовавшись на язычок пламени, аккуратно прикурил.
— Ты шизик, — сказал он.
— Но у них и вправду очень трогательные мордочки, — почему-то волнуясь, сказал Тротилов. — Симпатичные такие и умные. Не понимаю, как можно было убивать такие чудесные создания!
— Мне они не кажутся умными, — заметила Ирина, — но они симпатичные. Вот только почему у них глаза красные?
— Да мои крысы умнее тебя! — обиделся Смылов. — Они со второго раза проходят лабиринт с препятствиями. У них великолепная память и развито эйдетическое мышление. У них коэффициент интеллекта выше, чем у иного обывателя. Умными они ей не кажутся! Идиотка!
— Давайте покормим крыс, — предложил Нейман Хэш, — и я расскажу вам про хитрую Гизо и битву народов.
— Мне так кажется, что вы нашли друг друга в психушке, — сообщил Иван Иванович Смылов. — Этот на крысах зациклился, к тому Гонория какая-то ходит. Кстати, почему вам наплевать на вашего дружка украденного, а? Зимородков-то, между прочим, человек!
— Зимородков не человек, — отрезал Киря.
— Почему? — удивилась Ирина.
— Эту тему мы не обсуждаем!
— И правильно! — обрадовался Нейман. — Вам видней. А я вам сейчас расскажу про великую битву и про то, как закончилась Первая мировая война за Гонорию.
— Вы — Эгалитарный союз технологов? — нервно спросил Смылов. — Или вы клуб литераторов?
Киря Балодис уселся в кресло и с выражением муки на лице уставился куда-то в угол, где, оказавшись вне поля зрения бдительной Дианы, начал плести паутину молодой паук. Киря Балодис явно не мог принять решение.
— Нейман! — вдруг позвал он таким странным голосом, что все удивленно посмотрели на него. — Значит, все-таки Аттила начал войну из-за Гонории?
— К сожалению, мотивация Аттилы мне не совсем ясна, — признался Нейман Хэш. — Мне лично кажется, что Аттила, как герой старой доброй сказки, ходил на край света с дырявым решетом и таскал в нем воду.
— Это был не герой, а героиня, — поправила Ирина и мечтательно добавила: — Вода убегала из решета, уходила в землю…
— Скорее, кровь! — поправил Нейман Хэш. — Аттила проливал кровь, и она оставалась на каждом стручке гороха, на каждом завитке виноградной лозы. Ее были целые реки, этой крови!
— Ужасно-то как! — засмеялся Киря.
— А Гизо? — спросила Ирина, вспоминая какой-то странный сон. — Что стало с ней?
— А Гизо шныряла по лагерю во время кратких привалов и отдавалась солдатам под груженными краденым добром телегами или прислонившись к потным бокам измученных коней. Иногда солдаты заманивали ее в свои палатки, а потом прогоняли ни с чем. Она ужасно похудела, ее заели вши, а ее тусклые редкие волосы, так раздражавшие Петрония…
— Неужели преждевременно поседели? — поинтересовался Киря.
— Стали выпадать. В общем, иногда ей приходилось возвращаться к Петронию и просить у него еды…
— Я надеюсь, он ей не отказывал? — спросила Ирина.
— Конечно, нет! Он бы ей ни в чем не отказал! Да он бы целый Нефтедоб ей подарил, да только не было у него Нефтедоба!
— Да он стебается! — возмутился Киря. — Уже в открытую.
Нейман Хэш открыл дверцу клетки и выпустил крыс на волю.
— Вы меня слушайте! — пробормотал он. — Я вам неправды не скажу! Черт, где же реланиум?
Киря Балодис вышел на середину комнаты и торжественно взмахнул руками:
— Внимание! Сейчас Неман Механизмович еще покушает колес и расскажет нам свою версию земной эволюции!
Нейман посмотрел на всех долгим и нехорошим каким-то взглядом, потом медленно поднялся и сунул руку под куртку. Нахмурился. Нервно распахнул куртку, подумал и отодвинулся подальше от Кири.
— Ну что, съел? — поинтересовался Киря и нацелил на Неймана маленький черный пистолет.
— Я у тебя пистолет вытащил, пока ты спал! Все, кончилось твое время.
— Нич-че-го себе! — проговорил Смылов и осел под стол.
Нейман Хэш еще раз внимательно оглядел всех собравшихся, потом направился к столу и взял в руки телефон. Подумал — и с корнем вырвал провод из розетки. Вооружившись телефоном, он скрутил из длинного провода нечто вроде петли и направился к Кире.
— Эй! Стой! — заорал Киря. — Я тоже стрелять умею! Я тебя убью!
Пистолет в Кириных руках заметно дрожал, а Нейман подходил все ближе.
— Ирина! — зашептал Тротилов. — Ты не видела, пистолет на предохранителе?
— Ты че, псих? — взывал Киря. — Не подходи!!!
Будучи не в состоянии слушать эти вопли, Ирина медленно двинулась к двери, — а Нейман Хэш так же медленно приближался к Кире. Он уже подошел совсем близко, протянул руку, чтобы вырвать пистолет из рук Кири, — и тут Ирину, уже добравшуюся до дверей, оглушил выстрел. Звук был странный и противоестественный, как сама смерть. Оглянувшись, Ирина увидела, что Нейман Хэш так и стоит с вытянутой рукой и один его глаз — маленький и светло-голубой — смотрит на Кирю, а из другого глаза идет дым. При этом внутри покрытой белыми волосами головы Неймана что-то трещало и попискивало.
— Черт! — сказал Нейман Хэш и слегка покачнулся. — Вот дьявол! Зачем было в глаз-то стрелять?
Этот вопрос относился к Кире, который медленно отступал за ширму.
Нейман Хэш тяжело вздохнул (в голове у него при этом что-то щелкнуло) и порылся в глазу пальцем.
— Вот дьявол! — еще раз сообщил он, выудил из глаза тонкую проволочку и брезгливо бросил ее на стол.
— Кажется, у меня замыкание! — сообщил он высоким женским голосом и несколько раз с силой стукнул себя кулаком по затылку. Дым перестал сочиться.
И тут наступило время Тротилова: да, Владимир Иванович удивил всех! Он вылез из-за ширмы, бесстрашно подошел к Нейману, взял его обеими руками за голову и заглянул в тот самый глаз, куда минутой раньше угодила пуля несостоявшегося убийцы Балодиса.
— Ну и что там? — нервно спросил Смылов.
— Микросхема! — презрительно ответил Тротилов, уселся на стол с ногами, вытащил сигарету и принялся безудержно хохотать.
— Люди! — жалобно сообщил Нейман Хэш. — Я сломался!
Но люди не знали, что им теперь делать. Тогда, не обращая ни на кого внимания, Нейман Хэш взял куртку Ивана Ивановича Смылова и удобно устроился в кресле. Казалось, что он уснул: лицо его было спокойным и умиротворенным.
— Смотрите! — страшным голосом произнес Тротилов.
Все обернулись и увидели, что компьютер сам собой вернулся на стол и нагло белел — такой обычный, как будто никуда и не пропадал. Нейман Хэш пошевелился во сне, еще раз — чисто механически — поковырял в глазу и тихо пробормотал:
— Да с вами она будет, успокойтесь, куда она денется… она уйдет туда, где эти лотосы, ночные лотосы, а в каждом лотосе — по маленькому виртуальному Будде, там целые леса этих лотосов, этих алгебраических значков… Туда она уйдет. Там у Гизо приют, и мой — у меня. Ступайте с миром.
* * *
Сага о полях Каталаунских, или Эпизод Пятый Всемирной Истории Эгалитарного союза технологов (одна из возможных версий):
1. Войска Аттилы отступают в глубь континента. (см. выше).
2. Гадальщик по внутренностям предрек Аттиле поражение.
3. Аттила обращается с речью к народу своему.
4. Расстановка сил варваров: справа и слева гуннов прикрывали союзные им варвары. Три вероломных остготских принца привели свой кровожадный народ, а имена принцев: Валамир, Теодемир, Видемер. Да будет проклята арианская ересь!
5. Неугомонный Ардарих же привел гепидов. О нравах и обычаях гепидов известно мало. О причинах, побудивших их ввязаться в эту драку, известно еще меньше. Вероятно, что никаких гепидов там просто не было.
6. …И были с Аттилой франки и бургунды, герулы и тюрингцы, и саксы, и еще вольные наемники с краденым оружием в сильных руках изо всех земель Норика, и Галлии, и Германии, и Паннонии, и с другого берега Дунабия — до Ультима Туле! Все они шли за Аттилой, царем гуннов.
7. Силы Империи: нет нужды перечислять снова всех возможных варваров, ибо руками варваров Империя надеялась разбить варваров. Аэций, ставленник Валентиниана и некогда названый брат Аттилы, патриций и сын конюха, привел с собой везеготов, король их — Теодорих. Аланов же привел Сангибан.
8. Гунны атаковали везеготов. Теодорих, славный король и разгневанный отец, был убит дротиком нечестивого остгота, и бренное тело его растоптали буйные кони.
9. Торизмунд, юный сын Теодориха, отомстил за отца.
Петроний из Эборакума вышел из богатого шатра Аттилы и бродил по полю, ибо все предсказания сбудутся.
…По всему полю, как свечи, горели костры, и серо-черный дым метался над землей, то приседая, то кланяясь, щипал глаза, поднимал на дыбы коней. Во многих кострах жизнь еле теплилась, но другие, за которыми было больше ухода, разгорались островками торжествующего пожара. Солнце светило сквозь дымку, как сквозь странную песчаную сетку, и это едва уловимое мерцание придавало всему какой-то необычный свет — не то песчаный, не то серый, и лица людей были нагими и голубовато-бледными, и в глазах людей и коней плясали зловещие искры. Дымка съедала не только свет — даже звук, и человек не слышал говорящего в трех шагах от себя, и трубачи старались напрасно. Петронию казалось, что варвары своими острыми шлемами касаются этого набухшего нарывом неба. Ветра не было, как не было и никакого движения в насторожившемся воздухе, но пестрые стяги варварских королей бились в руках невидимого ветра. Вот где-то с треском рухнула палатка. Завыла тоскливо собака. Воины собирались вокруг костров, переходили от костра к костру, выходили из палаток и заходили в палатки, гладили коней по нервным чутким шеям, проверяли сбрую, давали коням напиться воды и пили сами, торопливо и как бы с неохотой. Петроний слышал готскую, латинскую речь и языки, ему неведомые. Он увидел гуннского всадника, уснувшего на спине своего коня. И куда ни смотрел Петроний, он видел только эти костры, потные, лоснящиеся спины и стройные ноги коней, видел их головы с жесткими дорожками гривы и застенчивыми темными глазами, видел их пугливые ноздри, видел прямые русые волосы франков, тускло мерцающие кольчуги, настороженные, нахмуренные брови.
Неожиданно, как в растревоженном пчелином улье, в воинстве Аттилы зародилось движение, и Петроний, повинуясь толпе, поспешил вместе со всеми туда, откуда доносился измененный расстоянием и холодным воздухом, но все-таки очень знакомый голос. Петронию удалось вскарабкаться на невысокий камень, и он увидел волнующееся море остроконечных шлемов — и это море жило по своим собственным законам, которые Аттила, очевидно, постиг. Ибо это его голос со вниманием слушали воины, а тусклое солнце, пробиваясь сквозь пелену гари, пыли, отчаяния, выхватывало из пучины то длинное копье, то обезображенное шрамами лицо рослого ветерана, то чью-то огненного цвета бороду. Но сам Аттила не был виден Петронию: из-за неугомонных волн людского моря лишь время от времени выныривал могучий, облепленный редкими темными волосами затылок. И было в движениях этого широкого затылка что-то нечеловеческое, и Петронию вспомнился раненый медведь, виденный им в детстве, близ города Эборакума. Слова царя летели, как голодные хищные птицы, каждое слово царь выплевывал как оскорбление. Но Петроний не мог разобрать, о чем говорит царь: ибо от недр земли поднялся ветер и уносил слова на север. И только слово “римляне” разобрал Петроний.
Когда Аттила кончил говорить, хриплый рык пронесся над Европой — то кричали его воины. Петроний же, сам того не желая, оказался в центре злого стремительного движения и решил пробиться обратно, к цареву шатру, но это уже было невозможно сделать.
Ибо не надо было раньше времени топить Рим в лазурном море, хорошо послужившем торговле и римской имперской алчности, ибо руками варваров Империя еще могла проливать кровь — и это довелось увидеть и понять Аттиле. Тогда же пыль от людских и конских ног поднялась и встала, остановилась в воздухе между голой каменистой землей и пасмурным небом. Пыль забивала ноздри и глаза, и воздух стал вязким, горячим и шершавым на ощупь. А Петроний, силясь в этой полутьме найти дорогу к шатру, видел, как воины летят друг на друга на разъяренных давкой, почерневших конях, как летят с отвратительным свистом толстые стрелы гуннов, как тяжело ударяются друг о друга мечи. Гунны метали стрелы, и скоро вся земля покрылась телами недругов. Чей-то конь, лишившийся седока, в слепом ужасе едва не затоптал Петрония, и, чудом избежав его копыт, Петроний взглянул на землю и увидел мертвые глаза могучего Вульфа.
И кто-то, уже виденный раньше, промчался мимо, крича и бесцельно размахивая мечом, и кто-то, выскользнув из красного сумрака, одним ударом снес ему голову с плеч. Где теперь камни, где небо? Поля стали красной тучей, а небо — измученной твердью. Но еще продолжались стычки, и германцы рубились своими тяжелыми мечами, и крик ужаса донесся откуда-то из-за песчаной пелены, когда пал Теодорих, король франков.
И Торизмунд, его юный сын, видел, как конские копыта топчут тело доблестного короля. Тогда, воспылав гневом, Торизмунд вступил в бой, и дрогнули гунны и союзные им варвары.
Гуннов теснили всю ночь, выдавливали с поля, и потери гуннов были огромны. Тогда их страшный царь Аттила, сын Мундзука, сына Роаха, сложил костром конскую сбрую и взятые им знамена и поджег. И костра, подобного этому, не видел никто, ибо пламя было выше самых высоких сосен, выше гор и выше птичьих путей, выше седьмого неба. Пол-Европы озарил костер Аттилы, и лица воинов сделались алыми, и земля была красна, а по небу, как орлы, летели сизые тучи. А воины Аттилы встали, образовав подобие круга, и ощетинили копья, готовясь отразить любую угрозу, и кольчуги их казались раскаленными докрасна. И кто-то пел всю ночь дикую песню степей, и чья-то тень, миновав стражу, прокралась в лагерь.
А наутро Аттила, сын Мундзука, сказал Петронию из Эборакума:
— Аэций, лживый сын Рима, приходил ко мне ночью.
Но Петроний молчал.
— Мы сторговались, — лениво сказал Аттила и улыбнулся.
— Я хочу уйти, — сказал Петроний.
— Если хочешь, уходи — ты не мой раб. Что тебе теперь делать у моего народа? Твоя затея провалилась, римлянин. Иди, если Рим отпустит тебя.
Войско гуннов возвращалось в Паннонию. Шли они медленно, в мрачном молчании поминая павших друзей, и ненависть была в их глазах, когда смотрели они на леса, пшеничные поля и убогие виноградники Галлии. Но знамя Аттилы было поднято высоко, и в его глазах никто не смог бы распознать печаль. Все еще впереди: и настоящая победа, и настоящая война! Когда войско гуннов прошло сквозь опустевшую деревню, сорванные с петель двери уныло скрипели на ветру и единственным живым существом, увидевшим их исход, была крыса, народившаяся совсем недавно, в пору весеннего новолуния. Крыса благоразумно затаилась в укромном месте, но хитрые черные глазенки ее следили за воинством Аттилы, пока оно не скрылось вдали…
Было полнолуние на исходе лета. В опустошенном Норике Аттила разбил свой лагерь, и изо всех городов и селений к нему приходили люди, чтобы он судил их по великим законам степей. Аттила сидел в тени шатра, в резном деревянном кресле, и у ног его сидела стройная молодая девица с опущенными волоокими глазами. Царь утомился зноем и людскими распрями и потому недовольно взглянул на Петрония, вошедшего к нему в шатер.
Лицо Петрония было сожжено солнцем степей, и волосы его выцвели добела. Он поклонился Аттиле и сказал:
— Когда покидали мы Галлию, царь, ты обещал мне, что отпустишь меня домой.
Аттила отпил вина из бронзовой чаши и положил круглую шершавую ладонь на точеный подлокотник кресла.
— Не нравится тебе у нас? Что ж, уходи! Хотя мне будет не хватать тебя, ибо кто еще так славно говорит о пустыне!
Взглянув на печальное лицо Петрония, царь расхохотался:
— Вот почему я не верю ни богам, ни учителям из рода людского! — сказал он своей большеглазой подруге, и та в ответ лениво усмехнулась.
— Есть у меня еще одна просьба, царь!
— Что ж, говори! Жены моей не проси, меча моего и коня, а остальное я могу дать.
— Я хочу взять с собой Гизо, девочку из Норика, ибо она стала мне как дочь. Керкье, твоя жена, подарила мне ее.
Аттила молчал, и его пальцы, застывшие на резных подлокотниках, казались засохшими узловатыми сучками. Подруга царя медленно подняла голову, взглянула на Петрония из-под тяжелых синеватых век и улыбнулась.
— Ну что ж! — тихо сказал Аттила. — Забирай!
Петроний вышел из шатра. Гизо дожидалась его невдалеке, на стволе поваленного дерева. И показалось Петронию, что на Гизо было то же самое серое платье, что и в первый раз, когда он увидел ее. Ее сухие темные волосы небрежно рассыпались по плечам.
Петроний взял в руки дубовую трость и сказал:
— Пойдем, дитя мое.
Они двинулись в путь по пыльной, нагретой солнцем дороге, и синее небо звенело от зноя. Они прошли уже довольно много, когда спросила Гизо:
— Куда мы идем?
— Мы идем в Рим.
Тогда на маленьком бледном личике появилась жестокая и значительная улыбка, тусклые глаза ее сощурились, и красные искры сверкнули в них, а по серому платью Гизо волной пробежала тень.
— Дочь хаоса, — тихо сказал Петроний.
Смеркалось, и с гор веяло лесным ветром.
* * *
А в опустевшем здании БОСИ в это время лежал на столе светловолосый человек — или не человек? — и из одного глаза у него торчала проволочка, а другой глаз то открывался, то закрывался. Дверь распахнулась, и вошел Иван Иванович Смылов. Вид у Ивана Ивановича был сконфуженный, его небольшие глазки стреляли по сторонам.
— Вот что, Ваня, давай вали отсюда! — сказал Киря. — Мне с тобой уже все ясно. Нам надо закончить нашу долгую дорогу в дюнах.
— Я бы на вашем месте не стал со мною ссориться, ребята. У меня под Москвой есть секретный бункер. Он просто битком набит всякой аппаратурой. Может, если нас раскроют, мы сможем продержаться там какое-то время.
— Так, а при чем здесь ты? — возмутился Киря. — Я тебя не брал в нашу организацию.
— Да вы лучше радио послушайте! — свирепо перебил их Тротилов.
“…Доблестным сотрудникам службы правопорядка удалось разоблачить отмороженных террористов, совершивших нападение на компьютерную сеть Нефтедоба и еще нескольких банков и коммерческих организаций. Ими оказались сотрудники одного из московских НИИ Кирилл Ольгердович Балодис и Владимир Иванович Тротилов (а также недавно уволенная сотрудница Нефтедоба Ирина Николаевна Старицына). В настоящее время принимаются меры по задержанию преступников”.
— Вот тебе на! Влипли мы! — растерянно сказал Тротилов.
— А вы на что рассчитывали, команданте? — поинтересовался Киря. — Обычные последствия обычного флирта.
— Слушайте, у меня идея! — сказал Смылов. — Давайте обменяем Неймана Хэша!
— Что ты сказал? — грозно спросила Ирина.
Киря Балодис заглянул Нейману в испорченный глаз, извлек еще одну проволочку и внимательно посмотрел на нее.
— Обменяем на что? — наконец спросил не без интереса.
— На нашу свободу, на визы в симпатичную банановую республику. Ты что думаешь, он этого не стоит? Это же такая технология! Это будет такой прорыв!
— Не смейте! — крикнула Ирина. Она бросилась к Нейману и принялась трясти его.
— Проснись! Приди в себя! Да проснись же ты, идиот!
Смылов раздраженно наблюдал за ней.
— Так. Тротилов, уйми свою бабу!
— Я вам его не отдам! — крикнула Ирина Смылову. — Если подойдешь — я убью тебя собственными руками!
— Сомневаюсь, — сухо бросил Смылов.
— Ничего вы ему не сделаете! — крикнула Ирина. Она стащила Неймана со стола и поволокла к двери.
— Да успокойся ты! — внезапно сказал Киря Балодис. — Никто его не обидит. Он же брат наш по разуму!
— Дурдом! — схватился за голову Смылов. — Вот что, я все равно сделаю по-своему!
Но Ирина, не обращая ни на кого внимания, пыталась привести Неймана в чувство.
— Проснись! Да проснись же ты! — кричала она.
— Дура! — сказал Смылов.
И тогда Нейман Хэш улыбнулся.
Когда Киря Балодис был еще очень, очень молод, он решил, что все люди думают неправильно. В принципе это его не слишком огорчило. Но впоследствии он решил, что и он тоже не умеет правильно думать. Это огорчило его куда больше. С тех пор Киря настойчиво тренировался. Он мечтал, чтобы мышление его стало логичным, рациональным, ясным и четким, и для этой цели изучал логику, теорию вероятностей, языки программирования и “Историю античности в лицах”.
И сейчас Киря Балодис порадовался. Ибо то, что он видел, не укладывалось ни в какие рамки, и любой другой человек давно бы уже бился в истерике. Ибо странный незнакомец с микросхемами в голове — Нейман Хэш — поднялся на ноги, посмотрел на свои джинсы и отряхнул их от пыли. Его здоровый глаз смотрел тускло и немного зловеще.
— In Pannonia vita non est, in Pannonia mors non est. Non est!1 — сказал странный незнакомец Ирине и низко поклонился. Потом он подошел к столу, придвинул стул, вырвал из тетради, в которую Киря записывал важные даты и цифры, все исписанные листы, взял ручку, задумчиво посмотрел на нее и принялся с неимоверной скоростью писать.
Киря заглянул ему через плечо и обнаружил, что Нейман Хэш пишет в его тетради какие-то очень странные и очень сложные формулы, а на полях делает пометки на латыни.
— Что ты пишешь? — спросил Киря Балодис.
— Non dubito quin intellegas1, — ответил Нейман Хэш.
Откуда-то прибежали мерзкого вида белые крысы и полезли на колени к внезапно воскресшему математику.
— Mihi sunt multi amici2, — рассеянно сказал Нейман Хэш, улыбаясь и поглаживая крыс.
— Ну, Ирина, тебя можно только похвалить, — сказал тогда Киря. — Похоже, ты его починила.
— Да, но сейчас он какой-то другой. Глаза, то есть глаз, смотрит иначе. И, похоже, он забыл русский.
— Ну, это мелкие недостатки! — не согласился Киря.
А вот у Зимородкова Эльдара Савельевича никогда не было никаких сомнений в том, что его образ мыслей, жизненный путь и мировоззрение суть самые безупречные и правильные. Поэтому он лениво позевывал, сидя в темно-синем “мерседесе” под окнами БОСИ. Зимородкову захотелось курить, он полез за пачкой и обнаружил, что сигареты кончились.
— Я мигом, — бросил он шоферу.
Зимородков вылез из машины и пошел к ларьку.
Все дальнейшее произошло так быстро, что в первый момент никто ничего не понял. Просто дверь лаборатории приоткрылась, и в нее заглянул наголо обритый молодой человек в белой рубашке с рукавами выше локтей и небрежно завязанном галстуке. Благодаря этому странному сочетанию он был похож на протестантского пастора. Одежда его была тем более странной, что в помещениях БОСИ почти не топили.
— Прошу прощения! — сказал молодой человек. — Можно мне войти?
— Ну, входите! — осторожно сказал Киря.
Молодой человек двинулся к окну, приоткрыл занавеску и выглянул наружу. Через секунду он поманил к себе Кирю.
— Слышь, пацан, а ты эту машину здесь раньше видел? — спросил он.
Тротилов тоже подошел и обнаружил, что молодой человек показывает на темно-синий “мерседес”, принадлежащий Ивану Иванычу Смылову.
— Да это его машина, — сказал тогда Тротилов, показав на Ивана Иваныча.
— Ничего подобного! — удивился Смылов. — Да вы что! Да я бы на такую машину за всю жизнь не накопил!
— Но нам Раич сказал, что это твоя машина.
— Ребята! — возмутился Смылов. — Да вы с ума сошли! Раичу поверили. Разве вы не знаете, что Раич — сотрудник службы госбезопасности?
Киря и Тротилов переглянулись.
— Да, нам говорили.
— В таком случае чья же это все-таки машина? — нервно спросил Тротилов.
Дверь отворилась, и в нее вошел второй молодой человек, как две капли воды похожий на первого. У него была точно такая же яйцевидная бритая голова, такие же круглые серые глазки и такой же нос картошкой. Этот молодой человек носил рубашку с длинными рукавами, зато на нем не было галстука.
“Неужели близнецы?” — подумал Тротилов.
— Послушайте, ребята, а кто вы такие? — спросил он вслух.
— Мы из “Клитемнестры”, — пояснил первый.
— Что такое эта Клитемнестра?
— Фирма такая, на третьем этаже, в конце коридора, — сказал второй.
— Ну, а звать вас как?
— Я — Леша, а друган мой — Хорь Бешеный, — ответил первый и сказал своему “другану”: — Ну, пошли.
Нейман Хэш рассеянно кивнул:
— Lucet1.
Через секунду Леша и Хорь Бешеный вернулись. С собой они притащили какой-то тяжелый предмет на колесиках. При общем молчании они водрузили этот предмет напротив окна. “Близнецы” залезли на подоконник и в одну минуту выломали раму.
Ледяной воздух влетел в лабораторию.
— Так, ребята? — нервно спросил Тротилов. — Что это за штука? И зачем вы ее сюда принесли?
— Ну ты даешь, папаня! — изумился один из “близнецов”. — Пулемета не признал?
Тут до Тротилова дошло.
— Э, нет! — заорал он. — Нет!!!
— Noli dicere!2 — спокойно заметил Нейман Хэш, на секунду задумавшись над вычислением. Впрочем, он скоро решил проблему и покрыл еще полтора листа формулами, графиками, столбиками цифр и аккуратными пометками на латыни.
— Да брось ты, папаша! — сказал Хорь Бешеный. — Тебя что, самого эта тачка не напрягает?
— Напрягает, — вынужден был согласиться Тротилов.
— Тогда отвянь! — предложил Леша и взялся за рукоять.
Зимородков Эльдар Савельевич недовольно пялился на витрину ларька: как назло, здесь не было того сорта сигарет, который он предпочитал.
— Здесь не музей, — сказала продавщица, высунув в окошко накрашенную физиономию. — Или покупай, или топай отсюда!
— Да невелик у вас выбор-то, — вздохнул Зимородков. Еще немного подумав, он сунул деньги в окошко.
— Девушка! — позвал он.
— Это, наверное, фильм снимают! — совсем рядом сказал звонкий мальчишеский голос.
— Ну, загнул! Если бы фильм снимали, ходили бы с камерой! — возразил другой голос.
— А может, это репетиция?
— Закрой свою отстойную пасть! Ты что думаешь, если репетиция, камеры не нужны?!
Зимородков купил пачку сигарет, получил сдачу и направился к машине, на ходу открывая пачку. Пачка сопротивлялась.
— Дерьмо поддельное… — шипел Зимородков.
— Дяденька, угостите сигаретой! — попросил один из голосов, и Зимородков увидел бледную мальчишескую физиономию, покрытую прыщами и царапинами.
— А до восемнадцати нельзя курить! — злорадно сказал Зимородков.
— Дяденька, да вы посмотрите, здесь кино снимают…
Зимородков поднял глаза и увидел торчащее из окна лаборатории дуло пулемета, нацеленное на его, Зимородкова, служебную машину. Там же виднелась чья-то бритая голова.
— Эй! Что за шутки! — заорал Зимородков. В ту же секунду его оглушил грохот, знакомый по фильмам о войне; брызнуло стекло, и машина, прошитая пулеметной очередью, через секунду взлетела на воздух.
Зимородков стоял с открытым ртом. Наглый мальчишка выхватил у него сигареты и убежал.
Так, холодным зимним днем на улицах Москвы Эльдар Савельевич Зимородков спас свою жизнь и лишился сигарет.
Новая песнь об Ирине, ибо Нейман Хэш более не нуждался в песнях.
Склонив голову, Ирина наблюдала за шариковой ручкой в руке Неймана, легко летавшей по клетчатым листам. Она не могла понять ни одной из формул, которые видела перед собой, но знала: они бессмертны и значительны. Тротилов в это время безуспешно пытался починить телевизор.
— Vide!1 — улыбнулся Нейман Хэш, подошел к телевизору и возложил на него руки. Телевизор заработал в тот же миг, притом изображение почему-то стало цветным.
— Mater mea Quodsia est!2 — сказал Нейман Хэш, возвращаясь к вычислениям.
По телевизору показывали войска, стянутые к зданию БОСИ, и рассказывали историю Эгалитарного союза технологов — величайшей террористической организации всех времен и народов. Снова называли имена: Балодис Кирилл Ольгердович, Тротилов Владимир Иванович и Старицына Ирина Николаевна. И показывали уродливые черно-белые фотографии, в которых никто не мог признать себя.
— ВЫХОДИТЕ ПО ОДНОМУ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ!
— Это что, из-за них такой шухер? — поинтересовался Хорь Бешеный.
Его вопрос остался без ответа.
В холодный зимний вечер в одной из промерзших электричек в Москву прибыл странный человек — низкорослый толстяк с одутловатом белым лицом и маленькими неприятными глазами, напоминавшими два заросших ряской аквариума, он нес в руке чемодан, а на плече у него сидела большая летучая мышь. Вассалыго — а это был именно он — шел заметенными снегом московскими улицами и переулками, бормотал себе под нос по-латыни, а летучая мышь, закутавшись в крылья, как женщина в плащ, пронизывала снежный сумрак взглядом лазурных глаз, на дне которых, как два рубина, плясали красные искры. На странную пару обращали внимание, и, когда Вассалыго остановился на перекрестке, две девушки, засмеявшись, спросили:
— Извините, она у вас ручная?
— Идите с миром, сестры! — важно ответствовал Вассалыго на языке Цицерона.
Они шли мимо домов, окна которых были ярко освещены или мрачны, как бойницы старых башен; шли мимо магазинов “Second Hand” и офисов, и рекламы бытовой техники и сигарет провожали их, а мальчишки бросали в них снежками, но не попадали.
— Осталось немного, — сказал Вассалыго. — Потерпи, сестра.
И летучая мышь в знак согласия чуть-чуть склонила голову.
Выла метель, вспыхивали и гасли фонари, и весь мир насторожился, когда несколько часов спустя Вассалыго и Лиадан приблизились к зданию Нефтедоба. Все пространство между ним и нелепым желтым домом времен Советской империи, в котором некогда располагался Очень Секретный Институт, было забито милицейскими машинами с включенными мигалками и сиренами. Крепкие молодые люди в хаки, с автоматами в руках, выстроили оцепление вокруг нелепого здания, а низкорослый человек в ватнике держал на поводке овчарку. Некто в кожаной кепке, высовываясь из-за ментовского “уазика”, орал в громкоговоритель:
— Эй вы, вашу мать! Выходите из здания по одному, с поднятыми руками! Мы начинаем штурм здания!
Человек и летучая мышь, задрав головы, посмотрели вверх. Высокие и узкие окна Нефтедоба были распахнуты в морозную ночь, в них виднелись люди с винтовками, нацеленными на БОСИ. За линией оцепления метались окоченевшие журналисты с мобильниками и записными книжками, но их оттесняли подальше. Окна же БОСИ были непроницаемо темны.
Вассалыго двинулся к запертым стеклянным дверям БОСИ. Он протискивался между стоящими впритык машинами, обходил автоматчиков, и никто не увидел Вассалыго и Лиадан, будто они стали невидимы.
— Подумай, сестра! — проговорил Вассалыго, останавливаясь в дверях БОСИ. — Неужели все эти вооруженные и такие сердитые люди собрались здесь из-за моих незадачливых друзей?
— Да, — ответила Лиадан.
Когда Вассалыго дотронулся пальцем до двери, та едва заметно вздрогнула.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — сказал Вассалыго.
— Во имя Бригит, Эпоны, Керидвен, — сказала Лиадан.
Тогда дверь распахнулась, хотя люди на площади не заметили этого, и Вассалыго с Лиадан на плече вошел внутрь. Они поднялись по лестнице, и луна, пробившаяся сквозь маленькое окошко, бросила луч на грязную дверь лаборатории № 1. Не раздумывая, Вассалыго толкнул дверь и вошел в лабораторию с таким видом, будто проработал здесь всю жизнь. Летучая мышь с пронзительным писком взмыла вверх. Вассалыго окинул взглядом лабораторию: серые стены, витки черного провода, старенький компьютер — и улыбнулся, увидев за столом, покрытом листами бумаги, белобрысого одноглазого человека. Человек этот с неимоверной скоростью покрывал клетчатые листы какими-то графиками и вычислениями.
Рядом стояла миниатюрная измученная женщина с сигаретой в руке, и еще трое были здесь: Киря Балодис, которого Вассалыго сразу узнал, коротко стриженный человек в смешных старомодных очках и начинающий стареть блондин с великолепными усами. На блондине был почему-то врачебный белый халат. Взглянув на окно, Вассалыго неодобрительно покачал головой, ибо увидел нацеленный на Нефтедоб пулемет, а возле пулемета — двух совершенно одинаковых клонов (их Вассалыго определил как отсидевших не меньше двух сроков).
Он сбросил тяжелое пальто, под которым оказалось желтое одеяние буддийского монаха и крест Амвросия Медиоланского.
— Мир вам! — сказал Вассалыго.
— Это типа кто? — поинтересовался Хорь Бешеный.
— Все в порядке, — нервно сказал Киря Балодис. — Это мой старый знакомый.
Вассалыго низко поклонился Кире:
— Здравствуй, брат! Я рад видеть, что ты здоров и благополучен.
— Жив-то я и правда жив, но насколько благополучен… Я бы сказал, что мы в дерьме, — и Киря кивнул на окно. Оттуда опять донесся визгливый голос:
— ВЫ ЧЕ ТАМ СДОХЛИ МАТЬ ВАШУ ВЫХОДИТЕ ПО ОДНОМУ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ!!!
— Старый знакомый — это хорошо! — заметил Леша. — Но как ты, урод, прошел сквозь оцепление?
— Действительно, как ты здесь оказался? — корректно поинтересовался Смылов, внимательно изучая Лиадан, уснувшую на металлическом стержне с перегоревшей лампочкой.
— Разве ваш друг не объяснил вам, что для того, кто прикоснулся к истинной реальности, не существует никаких преград, засовов, оцеплений? — удивился Вассалыго. А затем добавил с искренним сочувствием: — К сожалению, ОНИ не понимают, что ИХ нет.
— Верно, не понимают! — согласился Леша. — Больше того, они хотят, чтобы нас не стало! — и, довольный своей шуткой, расхохотался.
— О, да! Они не получили достойного образования и совершенно незнакомы с картезианской логикой, — согласился Вассалыго.
— Давай закругляйся, брат! — произнесла Лиадан, проснувшись. Она висела вниз головой, раскачиваясь, и ее маленькая гротескная тень бегала взад-вперед по листам, которые Нейман Хэш покрывал вычислениями.
Киря Балодис уселся на пол, порылся в пачке и, не обнаружив ни одной сигареты, швырнул пачку в окно. Голоса на площади стихли.
— Вы можете ему поверить, — устало сказал Киря. — Он действительно мог там пройти и остаться незамеченным.
— Предположим, — сказал Смылов. — Но я человек науки, для меня главное — факты. Не можешь ли ты объяснить…
Но Вассалыго не стал его слушать и, приблизившись к Нейману Хэшу, внимательно осмотрел его голову.
— Я принес инструменты, чтобы починить нашего благородного друга, — сообщил он, открыв чемоданчик. Там лежали какие-то блестящие трубки. — Но, похоже, наш друг вовсе не нуждается в починке, и это поистине достойно изумления!
— Это она его починила, — сказал Киря, указав на Ирину, — а как, мы что-то не поняли.
Вассалыго захлопнул чемодан и низко поклонился Ирине:
— О, прекрасная дама! У меня нет слов, чтобы выразить свою признательность! Я не буду спрашивать, как вам это удалось, ибо мудрые не раскрывают тайн… Но я провижу, что вы узнаете в жизни настоящую, светлую радость, я провижу…
Улыбаясь, Вассалыго замолчал, дотронулся до своего креста, и сигарета в руке Ирины превратилась в благоуханный цветок розы.
— Именно вам суждено избежать всех ловушек на нашем трудном пути, — сказал Вассалыго.
— А теперь, слушайте!
— АХ ВЫ МАТЬ ВАШУ ПАЧКАМИ ШВЫРЯЕТЕСЬ ПРИКАЗЫВАЮ НАЧАТЬ ШТУРМ ЗДАНИЯ!!!
Но Вассалыго с досадой махнул рукой, и голос перестал быть слышен. Все с недоумением посмотрели на Вассалыго, ибо одеяние его из желтого стало пурпурно-красным, а крест Амвросия Медиоланского замерцал призрачным светом. В ту же секунду глаза Лиадан вспыхнули красным.
— Я пришел сюда, чтобы предупредить вас! — сообщил Вассалыго. — Через несколько минут произойдет событие, которое (в пределах этого цикла) по своей значимости сравнимо только с падением Западной Римской империи. Ибо Нефтедоб падет. Мы — я и сестра моя Лиадан, — используя нашу силу и могущество, нашу волю и знания, извлечем Нефтедоб из вашей реальности и отправим его туда, куда три дня назад Нейман Хэш отправил мать свою, Кводшу, то есть за одну секунду до Большого Взрыва.
В лаборатории было очень тихо.
— А зачем вам это нужно? — поинтересовался Смылов.
— Это лишь один из эпизодов вечной борьбы, великой войны, которую начали не мы и даже не наши праотцы, — грустно сообщил Вассалыго. — Эпизодами этой войны было сотворение вашего мира, Битва Каталаунская, изобретение электрической лампочки, программа звездных войн. Ибо ничто не происходит случайно. Не случайно Иалдабаоф осуществил генетическую программу по выращиванию райских яблок, повышающих содержание половых гормонов в крови, не случайно волчица-киборг выкормила двух мутантов, которые в будущем построят Рим на семи холмах, не случайно Билл Гейтс бросил заниматься шахматами…
— Понятно, понятно! — перебил Киря Балодис. — Но при чем здесь мы? Хотите избавиться от Нефтедоба — пожалуйста! Меня волнует только мое дело — ЭГАЛИТАРНЫЙ СОЮЗ ТЕХНОЛОГОВ.
— Дело в том, что здание Нефтедоба связано со зданием БОСИ сотнями тонких, эфирных, видимых только глазами посвященного, но чрезвычайно прочных и крепких нитей, — пояснил Вассалыго. — Говоря проще, Нефтедоб и БОСИ — части одной экосистемы… нет… даже больше: они — симбионты. Ибо существовать друг без друга они не могут, и гибель одного из них неизбежно приведет к гибели другого. Поэтому как только Нефтедоб отправится за одну секунду до Большого Взрыва, он неотвратимо утянет за собой и БОСИ.
— Как?! — с округлившимися глазами спросил Хорь Бешеный. — Вместе с “Клитемнестрой”?
Вассалыго торжественно кивнул.
— Да, вместе с “Клитемнестрой”, “Суперсканом”, пунктом обмена валюты и шавермой.
— Круто! — сообщил Хорь Бешеный. — Вот это типа массовое воздействие!
— По моим подсчетам, — продолжил Вассалыго, взглянув на часы, — это произойдет примерно через десять минут после того, как мы отправим туда Нефтедоб. То есть я предложил бы вам всем эвакуироваться. Видите ли, я там никогда не был, но подозреваю, что там не очень хорошо. Может быть, там даже хуже, чем в России.
— Не трогай Россию, — быстро сказал Смылов.
— Хорошо, не буду, — успокоил его Вассалыго. — Видите ли, проблема заключается в том, что мы не знаем, получится ли у нее… Ибо матерь этого святого человека, — и Вассалыго показал на Неймана, — сейчас пребывает там, а матерь его суть Кводша, Божественная Мудрость, создательница планет, космических кораблей и волчицы-киборга. Мы надеемся, что, изнывая от скуки, Кводша вдохновится идеей пересоздания Нефтедоба, чтобы, когда наступит его время, Нефтедоб вернулся в нашу галактику не как зловещий символ хаоса, но как храм Исиды, Капитолий, божественно прекрасная статуя. Тогда мир станет совершенным. Мы действительно надеемся, что Кводша увлечется этой идеей, ибо делать ей там все равно абсолютно нечего.
— Если всерьез обсуждать этот бред, то как же БОСИ? — спросил Смылов. — БОСИ она пересоздавать не будет?
— А БОСИ не надо пересоздавать, — успокоил его Вассалыго, — он вполне совершенен.
— Intelligere videris. Roma est in Pannonia1, — неожиданно произнес Нейман Хэш, на секунду оторвавшись от вычислений.
— Что-то знакомое есть в этом, — задумчиво сказал Киря Балодис, — и я боюсь, не было ли и раньше попыток…
— На этот раз мы победим, — уверенно сказал Вассалыго.
— Dico Romanos victuros esse2, — подтвердил Нейман Хэш.
Тогда Вассалыго (одеяние его снова приобрело желтый цвет, а крест перестал мерцать) набросил на плечи пальто и низко поклонился всем присутствующим:
— Да благословит вас Бог!
— Милость богов да пребудет с вами, — сказала Лиадан и, сделав круг, приземлилась на плечо Вассалыги.
И когда дверь за ними захлопнулась, все, кто был в лаборатории: и Киря, и Тротилов, и Ирина, и Иван Иванович Смылов, не говоря уже о Леше и Хоре Бешеном, — все подошли к окну. Только Нейман Хэш остался сидеть, поэтому он не видел, как Вассалыго прошел сквозь ряды омоновцев, пересек площадь и приблизился к черным пуленепробиваемым вратам Нефтедоба. Но это увидел Тротилов — и сказал грустно:
— Эх, черт, красивую сказку он нам рассказал!
— НАЧИНАЕМ ШТУРМ ЗДАНИЯ!
— По-моему, на самом деле они не хотят нас штурмовать, — сказала Ирина.
— Да! — согласился Киря. — Они ждут, когда у нас не выдержат нервы.
А Вассалыго стоял напротив черных врат, и глаза его были такими же, как глаза Лиадан, — бездонно-голубыми. Вассалыго поднял свой тяжелый крест — крест Амвросия Медиоланского — и приложил его к щели для идентификационных карточек, — приложил на секунду, страшась осквернить.
— Конец нефтяной цивилизации! — торжественно сказал он.
— Капут! — подтвердила Лиадан.
И они пошли прочь мимо стонущих машин, неподвижных людей в хаки и (почему-то) в противогазах по безлюдной московской улице.
Крупными хлопьями повалил снег.
— Наша миссия выполнена, — сказал Вассалыго.
— Да, — подтвердила Лиадан.
Они удалялись, становясь все менее заметными в падающем снеге, в туманном мороке, который полз по московской улице, явившись откуда-то с беспощадных северных морей. На секунду Вассалыге показалось, что в одном из распахнутых в ночь нефтедобовских окон он увидел лицо генерала…
— Сестра, — сказал он, — по-моему, в здании был генерал.
— Ну что ж! — безразлично ответила Лиадан. — Значит, Кводше прибавится работы. Придется улучшать еще и генерала.
“И десять снайперов”, — добавила она про себя.
Но ничто уже не имело значения: миссия была выполнена, и дорога кончалась. Вассалыго и Лиадан исчезали в серебристом снежном сумраке. А когда они совсем исчезли, потрясенные наблюдатели из лаборатории № 1 и все, кто находился на площади, увидели, что вокруг Нефтедоба появилось золотистое мерцание. Это не было мерцанием отравленного неба Москвы; мерцание сгущалось — и неожиданно все окна Нефтедоба загорелись электрическим светом. В ту же секунду в БОСИ со звоном вылетели оконные стекла. Низкий могучий гул ударился о небо и пал на землю. Все, кто был на площади, застыли в оцепенении, когда здание Нефтедоба качнулось и поплыло сквозь снежную бурю. Оно превращалось в пар, таяло, исчезало, и сквозь его призрачные стены уже можно было разглядеть другие дома и улицы. Вскоре оно стало уже еле различимым — причудливая прозрачная масса, мерцающая недобрым светом. А через мгновение потрясенные люди увидели, как прозрачные стены растворились, растаяли, исчезли.
Нефтедоб исчез, не оставив после себя ничего: ни камешка, ни следа, ни соринки; исчез, как будто его никогда и не было. С промерзшей московской земли в небо смотрела черная проплешина, абсолютно пустая, абсолютно черная. Тогда люди, бывшие на площади, побежали прочь. Кое-кто успел запрыгнуть в машины и торопился уехать подальше, но большинство просто бежало, проваливаясь в снег, и бежали они молча, не обращая внимания на команды остановиться, которые выкрикивал ошалевший офицер. А впереди всех бежал легким спортивным бегом человек в кепке, тот самый, кто отдавал приказы штурмовать здание. Кто-то начал стрелять в воздух, и многие последовали его примеру. Один из бегущих впереди упал, пораженный шальной пулей, но все продолжали бежать, не обращая внимания на раненого. Обгоняя бегущих, с ревом летели машины.
— С дороги! Прочь с дороги!
Из подворотен выскакивали разбуженные собаки и, заливаясь лаем, бежали за процессией. Один из журналистов на ходу снимал на видеокамеру происходящее. Но кто-то толкнул его, он упал и разбил камеру о тротуар. Глухо щелкали выстрелы: пули бились о стены домов, попадали в фонари, и те гасли. Таким было великое отступление воинства московитов, не взявшего БОСИ и потерявшего Нефтедоб.
В одном из домов, мимо которых бежало войско, на третьем этаже, в уютной квартирке, нежилась в постели нефтедобовская секретарша Аллочка. Выстрелы разбудили ее, она накинула на плечи халат и подошла к окну.
— Рудольф! — позвала она мужа. — Проснись, Рудольф! Там какие-то люди бегают.
Рудольф что-то сонно пробормотал и зарылся лицом в подушку.
— Рудольф! Зачем они там бегают? Может, случилось что-то?
— Это, наверное, бег мира… Ну, знаешь, защитники мира бегают с белыми флагами, — прогнусавил Рудольф.
— Среди ночи? Ой, Рудольф! Они стреляют!
Действительно теперь выстрелы раздались совсем близко. Рудольф вылез из постели, прислушался.
— Отойди от окна! — скомандовал он.
Осторожно скользя вдоль стены, Рудольф добрался до окна и выглянул наружу. То, что он увидел, ему не понравилось.
— Государственный переворот, — сообщил он.
Аллочка хотела что-то ответить, но здесь они с мужем должны были замолчать, ибо не в силах были перекричать гул боевых вертолетов, слетевшихся на место падения Нефтедоба. Там же ревели пожарные машины. Аллочке стало страшно, она пошла на кухню и, не зажигая свет, хлебнула коньяку. Она еще не знала, что ее рабочее место (вместе с оставленной на нем парой отличных туфель) отправилось за одну секунду до Большого Взрыва. Бедная Аллочка!
А в БОСИ в это время происходило следующее:
Нейман Хэш рассеянно посмотрел в окно и тихо сказал:
— Honesta mors turpi vita beatior1.
Киря Балодис вскочил на подоконник, и рука его взметнулась вверх в подобии военного салюта. Ирина и Тротилов пристально посмотрели друг на друга, потом — на опустевшую площадь перед БОСИ. Там больше не было ни одного человека, ни одной машины. Реклама “Тошибы”, поземка, пустота.
— Что за фигня? — спросил Леша.
Хорь Бешеный от страха забрался под стол, положил голову на кроссовки Неймана Хэша и притворился потерявшим сознание.
— Ну, что ж… Похоже, штурм отменяется, — проговорил Тротилов, — похоже, мы можем идти.
И все замолчали, поняв, что не знают, как распорядиться этой нежданно обретенной свободой, куда идти, что предпринять.
— Черт побери! — нервно сказал Смылов, нарушив молчание. — Как он это сделал?!
Тротилов закурил, еще раз осторожно выглянул наружу.
— А вы помните, что он сказал? Ну, что через десять минут мы отправимся вслед за Нефтедобом?
— Это невозможно, — сказал Смылов.
— Ну, если возможно такое! — и Тротилов показал на окно.
— Народ! Есть дельное предложение! Эвакуируемся! — рявкнул Киря.
Они двинулись к двери, притом Леша взвалил себе на плечи Хоря Бешеного, а Ирина и Тротилов поволокли упиравшегося Неймана Хэша.
— Cave, ne cadas!2 — говорил Нейман Хэш, отбрыкиваясь.
Они спускались по лестнице в абсолютной темноте, но Киря Балодис, возглавивший шествие, оказался великолепным проводником. Он сообщал им о крутых ступеньках, и только благодаря ему никто не сломал себе ногу. Хорь Бешеный приободрился настолько, что смог спускаться без помощи Леши. Ирине и Тротилову приходилось хуже, ибо Нейман Хэш сопротивлялся и не хотел идти.
— Heu me miserum1, — бормотал он.
Смылов неожиданно упал, злобно чертыхнулся и застопорил движение. Пока помогали ему подняться, пока утешали опять чего-то испугавшегося Хоря Бешеного, прошло еще несколько бесценных минут. Наконец свет фонарей просочился сквозь стеклянные двери БОСИ. Леша расстрелял двери из автомата, и осколки стекла дождем брызнули на людей. Они выбежали сквозь зияющий провал на безлюдную площадь, отбежали подальше от здания и рухнули в снег. Глаза их были прикованы к нелепому желтому дому с выбитыми стеклами и расстрелянными дверями — пока с этим домом ничего не происходило.
— Мы должны спрятаться в моем бункере, — задыхаясь, предложил Смылов. Осколок стекла поранил ему щеку, и, пытаясь остановить кровотечение, он размазал кровь по лицу.
— In culpa sum2, — шепнул Нейман Хэш.
И тогда Киря Балодис не выдержал:
— Все!!! — заорал он. — Ты достал меня! Ты меня достал со своей латынью!!!
И изо всей силы стукнул Неймана пистолетом по голове.
— Киря! Ну зачем это? — сморщившись, проговорил Тротилов.
Нейман Хэш покачнулся, и в голове у него что-то громко щелкнуло. Он оглядел всю компанию, после чего обернулся и посмотрел на БОСИ.
— Так, понятненько! — проговорил он на чистом русском языке. — Значит, благородный Вассалыго все-таки выполнил свою миссию.
— Нейман, тут без тебя много чего произошло, — нервничая, заговорил Тротилов.
— А откуда ты про Вассалыго знаешь, если ты в отключке был, а, падла? — заорал Леша.
Нейман Хэш снисходительно улыбнулся:
— Вассалыго — один из старинных приятелей моей матушки. Странно, однако же, что на этот раз у него получилось… Наверное, он нашел себе хорошего помощника.
— А как к тебе вернулся дар речи? — поинтересовался Смылов.
— Дар речи никуда и не пропадал! — сказал Нейман Хэш. — Просто когда Киря… гхм… кто старое помянет, тому глаз вон, а я не хочу остаться безглазым! В общем, я подзабыл некоторые варварские языки, в том числе ваш. Но теперь, кажется, все в порядке. Только объясните мне, пожалуйста, каким образом вы оказались здесь, в этом радиоактивном снегу? Не лучше ли будет вернуться в БОСИ и все обсудить? Там, наверное, еще остался реланиум.
— Вассалыго считает, что здание Нефтедоба утянет с собою БОСИ к какой-то Кводше, — объяснил Тротилов.
— Может быть, очень может быть…
— Ребята, пора собираться! — сказал Смылов. — Они же сюда, наверное, войска пошлют. Нечего здесь сидеть.
— Смылов! — вдруг произнес Нейман Хэш. — Где крысы?
— Какие крысы?
— Покалеченные тобой белые крысы! Я надеюсь, ты не забыл их внутри?
Смылов посмотрел на Неймана, потом рухнул в снег и расхохотался. Неуверенно засмеялся Тротилов. Как молодые жеребцы, заржали Леша и Хорь Бешеный.
— Ну ты, блин, шизик! — приговаривали они, хватаясь за животы от смеха.
Даже Киря Балодис слегка улыбнулся.
— Господи, ну конечно, я их забыл! — отсмеявшись, сказал Смылов. — Да на кой черт они тебе нужны?
— Сволочь ты, — тихо ответил Нейман Хэш.
Смылов возмутился:
— Нет, вы подумайте! Оказывается, пока вы спасали свои драгоценные шкуры, я должен был с фонарем искать этих вонючих крыс по всему институту?!
— Конечно, жалко крыс! — сказала Ирина. — Но что же поделаешь…
Нейман Хэш посмотрел на нее, тяжело вздохнул и двинулся в сторону БОСИ.
— Эй! Ты куда? — закричали все.
Нейман Хэш обернулся и пожал плечами:
— Я только заберу крыс! Потом сразу вернусь. Думаю, я успею.
— Да ты что, сдурел? — рявкнул Киря. — А если этот вонючка Вассалыго был прав? Если здание растает?
— Да успею я, успею, — пробормотал Нейман Хэш. Он порылся в куртке и, достав откуда-то дискетку, бросил ее Ирине. — Вот это тебе. Если что, сохрани ее.
Он двинулся к зданию БОСИ. Тротилов хотел задержать его, но Нейман Хэш увернулся, и все опять увидели у него в руке пистолет.
— Мне жаль, Тротилов! Я не хочу в тебя стрелять. Но я просто обязан спасти крыс. Там им будет нехорошо. Моя мать никогда не любила животных.
Держа пистолет нацеленным на Тротилова, Нейман Хэш медленно пятился к БОСИ, потом повернулся и побежал, бросив пистолет в снег.
Они молча следили, пока он не скрылся в черном провале дверей. Ирина внимательно смотрела на окно лаборатории № 1, вроде как желая силой взгляда удержать здание БОСИ в нашем мире и нашем времени. Медленно тянулись секунды, а на далеком полигоне уже поднимались в небо боевые вертолеты.
— Кажется, это он, — сказал Тротилов.
В ту же секунду здание БОСИ исчезло, как будто чья-то могучая рука выдернула его из тела города Москвы. И когда его не стало, миллионы собак взвыли по всей столице, и ответом им была лишь безумная метель.
Прошли столетия, а потом Киря Балодис засмеялся.
— Ах, Заратустра, высоко вознесся ты, — продекламировал он, — ах, Заратустра, как высоко ты вознесся…
Упав в снег, он смотрел на пропитанное бензином, смогом и потом московское небо — невкусное, как марганцовка.
— Я ненавижу вас всех. Ненавижу!
— Киря, ну что ты говоришь? — поморщился Тротилов.
— НЕНАВИЖУ! — крикнул Киря. После чего встал на ноги и закурил. — Ну что, сволочь? — обратился он к Смылову. — Похоже, правильно тебя назвали. Черт, этот идиот Вассалыго сумел выполнить свою миссию, а я не смогу — из-за тебя! Ну, я устрою тебе международный трибунал в Гааге…
— Возьми себя в руки! — заорал Смылов. — Я-то в чем виноват?
— Я не смогу выполнить миссию без него! — крикнул Киря.
А к месту падения Нефтедоба уже подлетали черные вертолеты. Услышав их рев, Киря успокоился и о чем-то задумался. Потом открыл свою сумку и достал шахматную доску, подаренную Амвросием Медиоланским.
— Ну вот, дождались! — рявкнул Смылов. — Я же вам добра желаю! Сейчас единственное безопасное место — это мой бункер! Ну, поедем или будем дожидаться, пока нас возьмут под белы руки и отправят, куда следует?
Киря оторвал взгляд от доски.
— Хорошо, — безо всякого выражения проговорил он, — поедем.
Ирина встала, отряхнула от снега пальто и пригладила взлохмаченные волосы. Достала из старой кожаной сумки сигареты, закурила, а затем, проваливаясь по щиколотку в снег, побрела прочь.
— Ириночка, разве вы не с нами? — крикнул Смылов.
— Нет, — ответила Ирина, не оборачиваясь.
— Ириша, не глупи! — нервно заговорил Тротилов. — Раз уж ты влипла в эту историю, надо оставаться с нами. Вместе что-нибудь придумаем… Они же тебя будут искать. Тебе прятаться придется!
— Не понимаю, о чем ты, Володя! — отвечала Ирина. — Я самая обыкновенная москвичка. Безработная, одинокая, бездетная. Кому я нужна?
— Эй, Ирина Николаевна, за вами должок! — обиженно крикнул Смылов. — Дискетку нам оставьте, хорошо?
— Ваня, постыдись! — сконфузился Тротилов. — Он ей эту дискету подарил, значит, так надо… Уймись!
— Оставь, по крайней мере, адрес! — крикнул Смылов.
Но Ирина уже скрылась за углом. Киря Балодис показал на небо, и они, пригибаясь к земле, побежали в ближайшую подворотню.
Леша и Хорь Бешеный топали за ними на небольшом расстоянии.
— Так! — сказал Киря, остановившись. — А эти зачем?
— Пожалуйста, спрячьте нас в вашем бункере, — умоляюще попросил Хорь Бешеный. — а то нас искать будут!
— Мы вам пригодимся! — сказал Леша. — Мы драться умеем и все такое… Возьмите нас в бункер!
— Ну, хорошо! — согласился Смылов. — Я человеколюбив.
— Как хочешь, — пожал плечами Киря.
— Я вот все о вашей Ирине думаю, — сообщил Смылов. — Ну как так можно? Все время были вместе, и вдруг — на тебе.
— Прибавь шагу, Смылов! — скомандовал Киря. — Труба зовет!
Последняя песнь об Ирине и о ком-то по имени Нейман Хэш:
Женщина шла домой.
Она шла по заметенной снегом грязной московской улице, а вслед ей стонали пожарные машины, лаяли псы и рычали грузовики с автоматчиками, летящие к Нефтедобу. Но худая женщина в темном пальто, подол которого был испачкан снегом, шла мимо них, не оборачиваясь.
Капитолий был разграблен, а храм Исиды — восстановлен в час, когда она переступила порог своей квартиры на седьмом этаже большого серого дома. Ирина тщательно вымыла руки, досуха вытерла их полотенцем, поставила на плиту чайник. Обнаружив в своей сумке забытый сборник кроссвордов, бросила его в мусорное ведро. Она, не торопясь, выпила чашку кофе, съела черствую сдобную булочку и выкурила сигарету. Потом прошла в комнату.
Сев за компьютер, она вставила дискету, подаренную Нейманом Хэшем, и застыла перед экраном. На мониторе она увидела карту города Рима, и карты обеих Панноний, и маршрут Аттилы по пыльным дорогам Европы. А еще она увидела какие-то малопонятные чертежи и чью-то переписку на незнакомом языке, а внизу русскими буквами было написано: СЕКРЕТНЫЙ ИНСТИТУТ МАТЕМАТИЧЕСКОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ ИСТИННОЙ РЕАЛЬНОСТИ (СИММИР).
Конец истории.
…Оторвавшись от чтения, Ирина заметила, что за окном уже рассветает. Она вынула дискету и спрятала ее в ящик стола — под школьным аттестатом, фотографиями, медицинским полисом, а также счетами за квартиру и телефон. Она не хотела больше читать, по крайней мере сейчас. Было приятно думать, что если она захочет, то узнает завершение саги о триумфе и падении Петрония из Эборакума, а не захочет — сага так и останется для нее не законченной.
Еще через два часа Ирина достала из тайника деньги, которые давно откладывала на покупку новой сумки, и вышла на улицу.
Снег хрустел под ногами, и в такт ему похрустывали суставы в больных коленках. Улица несла ее куда-то вниз, а фонари горели среди бела дня. Невольно подслушивая обрывки уличных разговоров, Ирина поняла, что центр Москвы — все улицы, прилегавшие к Нефтедобу и БОСИ, — оцеплены милицией. Над городом кружили вертолеты, повсюду ездили милицейские машины, а свежие газеты были нарасхват. Ирина прочитала несколько заголовков: “НОЧЬЮ БЫЛ ВЗОРВАН НЕФТЕДОБ”, “ВЫЗОВ ВСЕМ НАМ” и т. д.
— Как это взорван? — возмущался почтенного вида старичок. — Никто его не взрывал! Он просто исчез, понимаете? Я сам это видел! Только что был, и вдруг не стало!
Ирина решила сходить посмотреть на то место, где недавно стояли Нефтедоб и БОСИ, но, завернув за угол, наткнулась на ограждение из красных флажков.
— Сюда нельзя! — кричал ей человек в форме.
И она пошла прочь.
Бесцельно блуждая по улицам, она увидела вывеску “Зоомагазин” и, открыв дверь, оказалась в новом — непривычном — мире. В аквариумах били фонтанчики из пузырьков, цвели нежные подводные растения, стайками плавала плебейская мелочь: гуппи, молли, неоновые рыбки. В отдельном аквариуме держали аристократку неведомой породы: чувственная, элегантная, в перламутровых лохмотьях плавников, она косила на Ирину немигающий глаз. Белка в колесе, ящерицы в песке, тритон в банке, а в самом конце магазина — клетка с белой крысой.
— Крыса, — сказала Ирина и улыбнулась.
— Это не крыса, а крыс, — поправила продавщица.
Крыс оказался неожиданно дорогим, но Ирина выкупила его из рабства, посадила в перчатку и понесла домой.
На следующий день к Ирине пришла приятельница, с которой вместе работали и которая помогла когда-то устроиться в Нефтедоб.
— Настоящая мистика! — говорила подруга, затягиваясь тонкой сигаретой. — Говорят, что его взорвали, но, согласись, не могли же так взорвать, что камня на камне не осталось. Что-то здесь не так…
Тут она заметила крыса:
— Ой, какая прелесть! Какой симпампунчик! Как его зовут?
— Нейман Хэш.
— Как???
— Нейман — это в честь одного выдающегося математика, а хэш — это хэш-функция. Слышала о хэш-функциях?
— Нет, — сказала подруга и заторопилась. — Знаешь, Ирочка, не знаю точно, что с нами теперь будет, но в любом случае ты всегда можешь на меня рассчитывать. Договорились?
— Нет, не договорились, — строго сказала Ирина. — И знаешь, почему? Не хочу я никого из вас видеть. Я уеду из Москвы.
Через несколько дней Ирина действительно собрала пожитки и уехала в Петербург.
Она ехала в холодном поезде, а под пальто у нее сидел белый крыс. Молодая женщина, сидевшая напротив, всю дорогу разгадывала кроссворды.
Поймав пристальный взгляд Ирины, она спросила:
— Хотите кроссворд?
— Нет, не хочу. Я дам вам хороший совет: бросайте вы эти кроссворды! Напрасная трата времени.
Женщина замолчала, обидевшись.
Ирина смотрела в окно, любовалась зимними пейзажами и думала о Тротилове. Что-то с ним стало? А случилось с ним вот что.
Поскольку автомобиль Смылова так и не удалось отыскать, Ивану Иванычу, Кире, Тротилову, а также увязавшимся за ними Леше и Хорю Бешеному пришлось идти пешком. И они шли, выбирая самые темные улицы, а мимо них в автомобилях к месту исчезновения Нефтедоба ехали репортеры и опера. Неожиданно стало рассветать, и рассвет был алым и странным, он мог бы напомнить зарю в городе, из которого накануне ушли гунны, чтобы сгинуть в снегах. Они шли, и на глаза им попадалось все больше бездомных людей, собак, кошек, окоченевших ворон и летающих над крышами снов.
Они сели на первый трамвай и поехали на окраину Москвы, где стены фабрик были покрыты граффити и фонари светили тускло и зловеще. В трамвае было очень холодно, а водитель и кондуктор угрюмо молчали.
— Очень хочется верить, что твой замечательный бункер действительно существует, — сказал Тротилов, шмыгая носом. Он начинал простужаться.
— Странно, почему вам так трудно поверить в существование секретного бункера под Москвой после всего, что вы видели? Одно только исчезновение Нефтедоба чего стоит… А этот ваш дружок с микросхемами…
— Интересно все-таки узнать, кто этот странный толстяк с крестом… Ты сказал, его зовут Вассалыго? — поинтересовался у Кири Тротилов.
— Теперь его зовут иначе.
— Сегодня же утром все газеты напишут, что в случившемся виноват Эгалитарный союз технологов, — сказал Смылов. — Можете мне поверить. Теперь вы будете виноваты во всем. Всегда и во всем. Поэтому вам нужно спрятаться в моем бункере и обсудить ситуацию.
— А в твоем бункере есть отопление? — спросил Киря.
В трамвай стали заходить пассажиры, причем многие были в курсе событий.
— Слыхал, что с Нефтедобом этим стало? Говорят, его взорвали.
— А я ночью выстрелы на улицах слышал.
— В этом Нефтедобе, говорят, компьютерщики какие-то засели. Эгалитарный союз технологов. Слыхал?
— А я вам сразу скажу: это сделали американцы!
— А американцам зачем?
— Они весь мир порушить хотят. У них национальная идея такая.
Трамвай затормозил. Поток угрюмых пассажиров вынес приятелей в пасмурную московскую реальность. Киря сделал несколько шагов, закурил и огляделся.
Прямо перед ними, за палаточным рынком, щетинился трубами старый завод. Завод был еще жив — из высоких коричневых труб вырывался черный дым — и напоминал старый трухлявый пень. Как живущие на пнях грибы и лишайники, его облепили многочисленные автозаправки, мастерские по ремонту машин, ларьки и другие предприятия-однодневки. Линии электропередач со всего мира сходились здесь, они опутали завод паутиной проводов, протаранили вышками низкое московское небо. Дрожа от напряжения, провода летели над брошенными заржавевшими автомобилями, над остовами изувеченных машин, над рекламой телевизоров, мобильных телефонов и автомобилей “ВАЗ”. “Антикоррозийные покрытия”, “Запчасти”, “Ремонт иномарок”… Киря Балодис оглянулся и увидел за брошенной стройкой грандиозный серо-стальной дом, в котором некогда (так говорила легенда) располагался секретный институт, конкурирующий с БОСИ за особое внимание Генералиссимуса, а теперь в нем размещались филиалы банков и конторы, подключающие к Интернету и торгующие подержанными компьютерами. Киря Балодис оглядел этот мир спокойным взглядом и пнул ногой банку из-под джин-тоника. Киря понял, что это — его мир. Только он в состоянии оценить его, обдумать, подвергнуть анализу. Он — хозяин энергии и металлолома, упадка и коррозии, потребитель высоких технологий и психоделических таблеток, новый человек планеты.
— Киря, пошли! — позвал Тротилов.
Но Киря медлил, оглядываясь. Неожиданно рядом притормозил раздолбанный горбатый “Запорожец”, из которого выглянул очкастый и обросший волосами блондин. Он внимательно посмотрел на Кирю и поманил его к себе:
— Сыграем в шахматы? — предложил он.
Киря колебался не больше секунды: стремительный прыжок — и он уже в машине. Дверца захлопнулась, и машина рванула с места.
— Киря! Ты куда?! — завопил Тротилов.
— Так говорил Заратустра! — крикнул Киря, махая рукой.
Машина умчалась вдаль, в восходящее солнце, и оторопевший Смылов крикнул:
— Гад ползучий! Сволочь! Сукин сын!
Бункер оказался самым обычным гаражом. Внутри царила непроглядная темнота, но Смылов включил фонарик и осветил внутренность: здесь стоял обшарпанный темно-синий “мерс” (“Для конспирации!” — заверил Смылов), а в полу был люк. Смылов открыл крышку, полез вниз, и Тротилов нехотя последовал за ним. Они спускались вниз по бесконечной лестнице, у Тротилова уже кружилась голова, когда они наконец остановились на площадке из какого-то белого материала, и в призрачном свете фонарика Тротилов увидел перед собой… Кабинку лифта!
Смылов нажал на кнопку, дверца распахнулась, но Тротилов сомневался: заходить ли?
— Да не трусь! Ты и так зашел слишком далеко.
Лифт тоже оказался самым обычным. Смылов нажал кнопку, они покатили вниз, когда же лифт остановился, Тротилов обнаружил, что они попали в огромную комнату без окон. Две длинные лампы мигали неоновым светом, коаксиальный кабель обвивал грязно-серые стены, вдоль которых тянулись столы, а на них белели новехонькие компьютеры. Еще какие-то экраны неведомых приборов синели на столе посередине комнаты, и повсюду вспыхивали и гасли красные и зеленые лампочки.
— Ну, ничего себе… Серьезный у вас подход! — проговорил Тротилов, усаживаясь на стул. — Это и есть ваша секретная станция слежения?
Только сейчас он заметил, что за компьютером в центре комнаты сидит рыжий человечек в пестром широком свитере. Человечек повернулся к Тротилову, и тот с удивлением узнал в нем директора БОСИ Жорэса Барвинкова.
— Здравствуйте, Жорэс Владленович! — поздоровался Тротилов с бывшим начальником.
— Добро пожаловать, Владимир Иванович! — с улыбкой ответил тот.
Тротилов обернулся, поймав чей-то взгляд, и обнаружил, что Леша и Хорь Бешеный стоят у дверей и внимательно смотрят на него. И было в их облике что-то новое, что сразу насторожило Тротилова. Вроде бы все по-прежнему… Или нет?
— Да ты присядь, Володя! — предложил Леша. — Разговор будет долгий.
Тут Тротилов понял, что изменилось: просто с лиц Леши и Хоря Бешеного исчезла печать идиотизма.
— Что происходит? — спросил Тротилов. — Кто вы такие?
— Мы — Эгалитарный союз технологов! — громко сказал Барвинков. — Настоящий!
— Что ты сказал???
Барвинков победно улыбнулся:
— Не лги себе, Володя, ведь ты давно уже все понял. Живем-то мы в Паннонии, не так ли? То, что в Риме — Эгалитарный союз технологов, у нас — ГОН.
— Государственный оперативный надзор, — пояснил Леша, достал из кармана очки в тонкой оправе и надел их.
— Так вы что, все особисты? — спросил Тротилов, чувствуя, что у него начинает съезжать крыша.
— Я скоро разочаруюсь в вас, Владимир Иванович, — сказал Хорь Бешеный. — Право же, вы нанесли нам серьезное интеллектуальное оскорбление. Госопернадзор — это гораздо больше, чем служба безопасности или что-нибудь в этом роде. Несравнимо больше!
Жорэс Барвинков достал из кармана ярко-красную книжицу:
— Можешь меня поздравить! Меня отправили на повышение в ПОГОН. Правительственный отдел госопернадзора.
— Поздравляю, — поспешно сказал Тротилов. — Но все-таки… Этого просто не может быть!
— Кончай нести ерунду, Володя! — скомандовал Барвинков. — Видишь ли, если разобраться, то всем виноват ты!
— Почему я?!
— Кому пришла в голову мысль создать Эгалитарный союз технологов?
— Ты прекрасно знаешь кому, — сказал Тротилов.
— Да, знаю! Кире Балодису.
— Ну и что?
— Ты поверил в него, Володя! Ты позволил ему думать вместо тебя. Вот это и было твоей главной ошибкой. Разве можно доверять таким людям?
— Он — отличный парень! Он мой друг и замечательный программист. Настоящий программист, — сказал Тротилов.
Жорэс Барвинков замахал руками.
— Ты прекрасно знаешь, чего он хотел на самом деле!
Тротилов снял очки.
— Да, знаю. Но это ничего не меняет.
— Нет! — крикнул Жорэс. — Это грех! Ибо истина в том, что человек — превыше всего! Человек выше всех вещей, и он должен остаться навсегда! И он останется.
— Совершенно верно! — вмешался тот, кого Тротилов знал под именем Леша. — Именно для этого и существует Госопернадзор. Чтобы люди жили спокойно, необходимо одно: не должно быть ничего выше человека. Вот за этим мы и следим.
— Мы следим, чтобы в мир не пришло ничего, что было бы выше человека, — сказал Смылов.
— Первым был профессор Эммануил Александрович Моргенштерн, — добавил Барвинков. — Вообще-то, он был физиком, но после выхода на пенсию увлекся странными идеями… Он первый накропал статейку, что в Сети появилось ЖИВОЕ.
— И никто на это не обратил внимания, но мы-то ничего, сразу заметили, — сказал Леша.
— Хотя, вообще-то, в мире очень много живого: люди, крысы, кошки, птицы, насекомые, домашний скот, живородящие рыбки, хищные цветы, трутни, пчелы, а еще были живородящие дронты! — произнес Хорь Бешеный.
— Поэтому надлежало выяснить, что это за живое, проанализировать его и узнать, что оно из себя представляет! — закончил Смылов.
— Целый научно-исследовательский институт трудился над этой проблемой, — вздохнул Барвинков. — Поскольку проект был совершенно секретным, надлежало придерживаться строгой конспирации. Поэтому было решено, что институт будет работать на базе Бывшего Очень Секретного Института, а два наиболее важных отдела будут замаскированы под эзотерический журнал “Лемурия” и лабораторию прикладной евгеники.
— А служба безопасности — под “Клитемнестру”! — сказал Леша.
— Мы исследовали это новое существо и выяснили два важных факта, — сказал Барвинков. — Во-первых, мы поняли, что это существо абсолютно чуждо всем живым белковым организмам, когда-либо существовавшим на планете Земля. Второе: это существо настолько же превосходит человека, насколько человек превосходит, ну, скажем…
— Бабочку, — помог ему Хорь Бешеный и показал у себя на руке татуировку в виде бабочки.
— Бабочку! Обдумав все это, мы решили, что существо должно быть уничтожено. Как раз в это время мы вспомнили, что под моим руководством в БОСИ работают два человека, которые возомнили себя компьютерными гениями. Они подружились с неудавшимся писателем, неплохим инженером, а также рыбаком и охотником Эльдаром Савельевичем Зимородковым и назвали свой тройственный союз — Эгалитарный союз технологов.
— Эти люди мечтали, чтобы о них заговорил весь мир! — сказал Хорь Бешеный. — И когда мы узнали об их планах, то решили этим воспользоваться. Мы, а точнее, наши программисты исправили бездарные программы, которые накропал ваш Киря Балодис, и атаковали компьютерную сеть Нефтедоба, а потом еще нескольких организаций.
— И зачем вам это понадобилось? — спросил Тротилов.
— О, поступая так, мы одним выстрелом уложили двух зайцев! — засмеялся Жорэс Барвинков. — Во-первых, мы совершенно справедливо рассчитывали, что все средства массовой информации будут заняты только произошедшими компьютерными терактами. Естественно, что все будут обвинять в них Эгалитарный союз технологов, то есть вас, друзья мои! Не составит труда арестовать хулиганов и якобы в ходе штурма здания ненароком убить ЕГО.
— Кирю?
— Не прикидывайся идиотом! — рявкнул Барвинков. — При чем здесь Киря? Мы хотели убить Неймана Хэша!
— Ибо Нейман Хэш и есть то живое, о котором мы тебе говорили, разве ты не понял? — спросил Леша.
— Естественно, что общество должно быть шокировано такими наглыми терактами, — продолжил Барвинков. — Поэтому не составит труда ввести некоторые дополнительные ограничения в Интернете. Например, усилить цензуру.
— А это зачем?
— Но ведь Нейман Хэш как-то связан с Сетью. Разве ты этого не знал?
— Догадывался, — устало сказал Тротилов.
— Ну, а теперь расскажи нам, как у него это получилось? Он сбежал от нас в последний момент, да еще прихватил с собою наш институт! Как это у него получилось?
— И о Вассалыго расскажи, — добавил Смылов.
Тротилов молчал, и тогда Барвинков вспылил:
— Идиот! У тебя не осталось выбора! Мы вас раскрыли, понял? Ты нам еще спасибо скажешь! Мы спасли человечество от страшного рабства. Что было бы, если бы этот Нейман Хэш захотел власти, а?
— Он не хотел власти, — сказал Тротилов.
— Мы пойдем до конца! — крикнул Барвинков. — Если правительство струсит и остановится, мы плюнем на правительство и пойдем до конца. Да мы уже сейчас значим больше, чем правительство! Поэтому они начинают нас бояться. В прошлом году нам сократили финансирование, но ничего! Мы занялись контрабандой урана! Мы выживем, и мы победим! И всех, кто встанет у нас на дороге, мы раздавим.
— Зря ты так расхвастался, — сказал Тротилов и, выхватив из-под куртки пистолет, брошенный Нейманом Хэшем, выстрелил в Жорэса Барвинкова.
— Сука, — прохрипел Барвинков. Он схватился за живот и медленно осел под стол.
Леша и Хорь Бешеный выхватили пистолеты и нацелили их на Тротилова.
— Бросай, падла, оружие! — крикнул Леша диким голосом.
— Да замочить его, и все, — сказал Смылов.
— Велели — живьем его взять, — возразил Леша. — Кому сказали, брось пушку!
— Идиоты вы, — сказал Тротилов. Пистолет в его руке заметно дрожал. — Козлы! Суки вы гребаные! Да вы на себя посмотрите, на кого вы похожи! Да вы же реликты!
Ирина вышла из поезда на незнакомой станции. Была ранняя весна, и в воздухе висела нежная морось, создавая хрупкий радужный мост между землей и небом. Ирина долго стояла на залитой лужицами платформе: прямо перед ней темнели проплешины оттаявших полей, кое-где уже взрыхленные травкой; за полями тянулась цепочка кривых сосен, а за ними угадывался залив. Наконец, тяжело ступая, она двинулась вдоль заборчика с низкими покосившимися столбиками. Зачастил дождь, Ирина ускорила шаг и вскоре оказалась под навесом, где на скамье сидела необъятных размеров старуха с огромным рюкзаком, которая уставилась на Ирину. Ирина закурила (маленькие глазки загорелись неодобрением) и, затягиваясь, взялась рассматривать надписи на стенах: МЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ 10.08.01, RAP-ЗОНА, РЫНОК = БЕДНОСТЬ и т. п. Однако дождь не прекращался, и она вскоре вышла из-под навеса. Она смутно помнила ориентиры: пройти мимо кассы, потом шесть ступенек вниз, потом дорожка, потом гора.
Каждая ступенька отдавалась болью в измученных, пораженных артритом ногах. Старые такие ступеньки, источенные дождями и ногами, и в голове Ирины прозвучало:
НА ПЕРВОЙ СТУПЕНЬКЕ Я СТОЮ
В ПЕСКАХ
Я ХОЧУ ПЕРЕСЕЧЬ ПУСТЫНЮ.
Обещанная дорожка наметилась, какой-то доброхот проложил цепочку плиток поверх дачной весенней топи. Цок-цок — отстучали каблучки по дорожке.
Я ВСТАЛА НА ВТОРОЙ СТУПЕНЬКЕ И ВИЖУ
БЛЕДНУЮ РАКОВИНУ ГНИЮЩЕГО МОРЯ.
А вот и гора, то есть невысокий холм, утыканный унылыми деревьями. Ирина медленно поднималась по лестнице на вершину. По правую руку звенел ручей и качались на нагих ветвях полиэтиленовые пакеты и консервные банки, по левую тянулись пустые огороды, курились дома, перекликались облаченные в ватники хозяева.
ТРЕТЬЯ СТУПЕНЬ: ИСПЫТАНИЕ, РИМ, РАВЕННА
И БЕЗЫМЯННЫЕ ГОРОДА.
Ржавые, узкие ступеньки: некуда поставить ногу. Каблук опасно балансирует. Ирина задела головой ветку, и рассерженное дерево окатило ее брызгами. Зябко ежась, Ирина ступила на небольшую площадку — каменную плиту с выщербленными краями. За площадкой в густом кустарнике виднелась калитка, черный от сырости сарай и какой-то дом.
Ирина толкнула калитку, и та с жалобным стоном открылась. Ирина вошла в сад.
ЧЕТВЕРТАЯ СТУПЕНЬ: СИРЕНЬ ЕВРОПЫ
МУХИ ЖАЖДУТ ВОЙНЫ.
Небольшой, крашенный желтой краской деревянный дом рассматривал Ирину пучеглазыми окошками, скалился выдающейся вперед верандой. На крыльце стоял сутулый человек в ватнике, надетом поверх клетчатой рубашки, и в нахлобученной на лоб кепке. Человек обернулся, и Ирина узнала Кирю Балодиса.
Он очень изменился: лицо стало шире и приобрело красноватый оттенок, обычный для людей, много времени проводящих на воздухе. К тому же он постарел — не повзрослел, а именно постарел.
ПЯТАЯ СТУПЕНЬ: Я НЕ ПОЙМУ, КОМУ НУЖНЫ МОИ УТИЛИТЫ,
КРОМЕ МЕНЯ И МОЕЙ ПОДРУЖКИ.
— Ну, заходи, раз пришла, — сказал Киря.
Ирина вошла в маленькую холодную веранду: крытый грязной клеенкой стол, потемневшие от сырости стулья, засиженные мухами пестрые занавески…
— Садись, гостьей будешь! — сказал Киря и скрылся за тяжелой дверью, на которой висел календарь на 1998 год. Из приоткрывшейся двери пахнуло жаром.
— Киря! — крикнула Ирина. — У тебя там, что, печка?
— Ну?
— Можно сапоги посушить?
Во внутренние покои Киря не допустил — сам отнес туда мокрые сапоги, пальто и отсыревший свитер. В обмен вынес рваные тапочки и такой же, как у него, ватник. Закутавшись в ватник, Ирина пила маленькими глотками обжигающий травяной чай и угощалась ломтиками вареной колбасы и черствыми пряниками.
Я НАГАЯ СТОЮ НА ПОСЛЕДНЕЙ СТУПЕНИ
СТАТУИ РАЗБИТЫ.
Киря Балодис наблюдал за перемещениями первой весенней мухи. Его насмешливые глаза скользили, повторяя полет мухи, по темно-коричневым грязноватым обоям, по календарю, по клеенке, потом обратились на Ирину:
— Н-да, здорово они тебя…
— Ты о чем?
— О том. О красоте твоей. Только на меня-то пялиться не надо! И вообще, до чего с вами скучно! Трусы вы все!
Ирина поставила чашку на блюдце.
— Ты во всем виноват! Тебе хотелось быть самым лучшим. Ты же его угробить хотел! Если бы вы как-то договорились…
В кармане его ватника вдруг зазвонил мобильник, и Киря поспешно удалился за дверь, оставив Ирину в одиночестве. Минут через пять он вернулся.
— Да, так на чем мы остановились? Ага, вспомнил! Видишь ли, этот Нейман Хэш был абсолютно бесполезен. Как тебе объяснить… Ну, например, пчелы, дельфины, крысы тоже способны мыслить, но разве человек может понять, как они думают? А это существо было еще более чужим и непонятным. И чем бы ни была та сила, что сотворила его, она откровенно схалтурила. Она сделала этого недочеловека так, как люди пытаются создать электронных роботов, беря за основу строение насекомых. Так, как ученые пытаются смоделировать механизмы ориентации у дельфина или у летучей мыши. Нейман Хэш — это примитивная и весьма приблизительная схема. Нейман Хэш — это то, что эта сила, будь то Сеть или какая-то Кводша — думала о нас. Это ее представление о человеке. Ты довольна?
Ирина вдруг обнаружила, что Киря удивительно похож на странного чудака с микросхемами в голове, похитителя таблеток по имени Нейман Хэш. Если немного увеличить правый глаз, расцарапать щеку, сделать волосы посветлее…
— По-моему, она срисовала Неймана Хэша с тебя, — сказала Ирина, — ты послужил образцом.
И некоторое время наслаждалась, глядя, как Кирю трясет от ярости.
— Все прошло, — сказала она грустно, — его больше нет с нами. И Тротилова нет, Володьки. Я в Тротилова влюблена была, еще в институте. Кто бы мог подумать, что все так кончится? И Зимородков, предатель, куда-то пропал.
— Зимородков сейчас в Лемурии, — сказал Киря и осекся.
— Как в Лемурии?
— Он пошел работать в Лемурию, — нехотя пояснил Киря. — Ну, помнишь Лемурию? Раича помнишь? Они с Раичем подружились, пишут статьи о науке и религии.
Откинув занавеску, он посмотрел в туманный сад.
— Если бы Тротилов был жив, тоже, наверное, предал бы! — вырвалось у него. — Ладно, а чем ты-то занимаешься?
— Работаю журналистом, — сказала Ирина. — Видишь ли, после всех этих потрясений во мне проснулся литератор. Я написала эссе о падении Нефтедоба, о том, как все было на самом деле, и отнесла в редакцию газеты “Категория”, но его не взяли. Зато редактору понравился мой стиль, и он предложил мне писать статьи для раздела светской хроники.
— Ну, и как ты обходишь новые правила цензуры?
— Каждый раз вырезают полстатьи.
— Понимаю. Ну, ничего… О компьютерах сейчас вообще ничего не пишут.
Ирина грустно улыбнулась:
— Кто бы мог подумать, Киря, что ты натворишь столько дел. У тебя вообще хорошая фантазия. Ведь это ты придумал Эгалитарный союз технологов.
— Верно! — кивнул Киря. — Именно я.
— А Нейман Хэш придумал историю про Петрония из Эборакума.
Киря вытряс из мешочка еще пряников:
— Лопай! А то скоро совсем засохнут! — и, прожевав пряник, сказал: — Нейман Хэш ничего не смог бы ПРИДУМАТЬ.
— Значит, история про Петрония — правда? Может быть, Петроний жил на самом деле?
Ошалевшая муха утонула в чашке остывшего чая, и Киря старательно выуживал ее пальцем.
— Я в этом совершенно уверен, — сказал он. — Но это ничего не меняет.
Он выловил наконец муху и с наслаждением раздавил ее прямо на столе.
Она не стала дожидаться, пока высохнут вещи. У калитки она на секунду оглянулась и в окошке заметила ярко-синий дрожащий свет монитора.
Засмеявшись, Ирина побежала вниз.
Вдруг захотелось уехать туда, где нет унылых садов, горького дыма, летящего над садами, Кири Балодиса, его огорода, мух и воспоминаний. Хотелось бежать, лететь, разговаривать с птицами и людьми и дать интервью самому умному и доброму репортеру из самой умной и доброй газеты в мире.
ДА ПОДНИМУСЬ Я НА СЕДЬМУЮ СТУПЕНЬ
ОНА ЖЕ БУДЕТ ПЕРВОЙ.
На станции Ирина выяснила, что ждать электрички придется больше полутора часов. Чтобы убить время, она шагала взад-вперед по безлюдной платформе и торжествующе улыбалась. Показалось, что прошел час, когда, взглянув на часы, она обнаружила, что провела на станции всего пятнадцать минут. Тогда она сорвала часы и швырнула их в кустарник. Потом спрыгнула с платформы и побежала по шпалам.
Вдоль дороги тянулись древние смолистые сосны, озябшие серые березки, чахлый бурелом. Стынущее небо грозило новым ливнем. Но счастливая Ирина торопливо шла по рельсам, не замечая леденеющей мороси. Впервые за долгие годы Ирина была счастлива. Ибо она поняла, что Рим навсегда останется в мире, а в Риме — тень, мотылек, луна.
Санкт-Петербург, 1999–2002