Вступительное слово и перевод с болгарского Л. Тарасовой
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2004
Автор публикуемого рассказа — бывший дипломат, в течение ряда лет работавший в нашем городе, тогда еще Ленинграде. Иван Матеев хорошо узнал и полюбил город на Неве и его жителей. По образованию экономист, кандидат экономических наук, он, обладая также острым взглядом и психологическим чутьем литератора, проявлял интерес к историческому прошлому Петербурга–Ленинграда, к драматическим событиям его блокадной военной поры.
Перу Ивана Матеева — ныне он член Союза болгарских писателей и автор нескольких книг — принадлежит цикл очерков и новелл (некоторые из них, переведенные мною на русский, опубликованы в нашей периодической печати: в журналах “Нева”, “Аврора” и других, в которых оживают потрясшие писателя человеческие судьбы. Он искал тогда встреч с ленинградцами, много пережившими в период блокады, именно для того, чтобы, поняв меру их мужества и трагизм тех лет, приобщиться к их переживаниям и вызвать отклик у читателя. К сожалению, в январе 2002 года Иван Матеев умер.
То раннее июльское утро капитан Жильцов встречал на мосту лейтенанта Шмидта. Сюда привезла его и оставила фронтовая случайная попутка. До своего дома на Васильевском острове он решил идти пешком. Однако пока путь был закрыт. Центральный мостовой пролет внушительно вознесся вверх, пропуская суда и баржи, направляющиеся в сторону Ладоги. Так что оставалось ждать.
Он попытался вспомнить, когда же в последний раз встречал такой вот восход. Но не смог. Последним воспоминанием промелькнуло в его голове раннее утро выпускного бала. Как давно это было — 1940 год. Как изменилось все в его жизни с тех пор! Он устремил взгляд вниз, на воду, захотелось вдруг увидеть в ней свое отражение, напряженно работала память — пытался вспомнить, сам не зная, что именно.
Выпускной бал. Летное училище, потом Галя, затем тревога, первые дни войны и одновременно радостная весть о рождении сына. Мальчику выпала судьба первый год жизни провести в осажденном Ленинграде.
Суровые военные будни не оставляли времени для тоски по близким. Долг летчика-истребителя морской авиации заставлял его с утра до вечера бороздить пространство над водой и сушей, сопровождая и охраняя “Илы”, бомбардировавшие немецкие военные объекты. В августе 1941 года самолет Жильцова был включен в состав воздушной эскадрильи, которая, взлетев с острова Сааремаа, нанесла первый удар с воздуха по Берлину. И это произошло в то самое время, когда фашисты кричали на весь мир, будто советской авиации уже не существует.
Позже пришла печальная весть о смерти отца, работавшего инженером-конструктором на Балтийском заводе. Его нашли лежащим навзничь на чертежном столе — угодил шальной снарядный осколок.
Потерев виски, он пытался отогнать тяжкие воспоминания.
…Шум открывшегося на мосту движения вернул его к действительности. Лавируя среди машин, он бросился вперед, к противоположному берегу. Но, не достигнув и середины, вдруг услышал размеренный стук метронома и голос, объявлявший воздушную тревогу. Среагировал инстинктивно и молниеносно. Взглянул на часы. Почти шесть. Сирены предупреждают минут за двадцать до налета. Значит, есть время добежать до дому. Поправил на шее ремень планшета, ощупав его руками, словно удостоверяясь в последний раз, на месте ли то, что так бережно хранил, и побежал. С такой скоростью можно домчаться и за десять минут.
— Стой! — хрипло произнес властный мужской голос. Он поднял голову. Передним стоял пожилой бородатый красноармеец. Хромая, тот приблизился и, отдавая честь, сказал:
— Дальше запрещено, товарищ капитан. Уже второй день пытаются бомбить судостроительный завод.
— Я живу всего в нескольких шагах отсюда, — возразил Жильцов. — Две минуты, и я дома.
— Вам ведь не нужно объяснять, — мягко, но настойчиво повторил старый боец.
Секунду или две он стоял в нерешительности. Мог бы пренебречь запретом патруля. Но дисциплина и порядок — не этому ли учил он своих подчиненных? Новый сигнал тревоги извещал, что враг совсем близко и времени для колебаний нет. Несколько прыжков, и он достиг сероватой двери убежища на противоположной стороне улицы.
“Где же сейчас мои: Игорь, Галя, мама?” — думал Алексей с тревогой. Он волновался и в то же время старался успокоить сам себя. От квартиры, где они жили, убежище было не более чем в ста метрах, значит, мои вовремя успели укрыться… Жильцов поставил между колен сумку, в которой вез свой подарок, и стал ждать. Подарком был деревянный конь, сработанный им самим, и он побывал с летчиком всюду, во многих воздушных полетах и боях. Липовый брусок он нашел на острове Сааремаа, где была их база. В свободные от полетов и дежурств часы Алексей превращал кусок дерева в деревянного коня. Встав на задние копыта и подняв передние, конь словно был готов был взлететь и вольно полететь над морями, горами, лесами.
— Бабушка, а может, бомбы не будет? — со слабой надеждой в голосе спросила босоногая девочка. — Дяденьки говорили, что войны уже нет.
— Блокадное кольцо прорвано, доченька, а война еще идет, еще не насытились фашисты, чтоб им пусто было, чтоб провалились они в преисподнюю, — тихо и серьезно сказала старая женщина.
— Не станет им пусто, и сквозь землю не провалятся, пока наши военные, вместо того чтобы сражаться на фронте, отсиживаются в убежищах, — сердито проворчал высокий худой старик с козьей бородкой и в очках, которого Алексей почему-то сразу про себя окрестил “профессором”. Жильцов сразу его понял: сказанное относилось к нему. Но промолчал. Стоило ли спорить с пожилым человеком, ведь тот был по-своему прав. Но мог ли он, боевой летчик, доказывать всем этим людям сейчас, что вот уже третий год он в непрерывных боях, что на фюзеляже его боевой машины шестнадцать звезд — по числу сбитых им вражеских самолетов, что дважды, тяжело раненный, он еле дотягивал до своего аэродрома.
Сигнал отбоя известил, что опасность бомбежки миновала. Алексей первым выскочил на улицу. В лицо пахнуло дымом, чем-то горелым. Плотно прижав планшет к шинели, он бежал по улице, определяя на бегу, откуда дым. Железная ограда Горного института и вместе с ней старая липа, когда-то стоявшая у ворот, были сломаны, отброшены взрывом на середину улицы. Он моментально сообразил, что через образовавшуюся дыру он прямо попадет во двор своего дома. Еще несколько метров… Еще мгновение — и…
Алексей остановился точно вкопанный. Горло что-то сжало, не было сил глотнуть воздух, ноги словно налились свинцом. Кирпичная пыль еще оседала, а Алексей не мог оглянуться, не было сил. Еще несколько минут он стоял, оцепенело соображая, и мысль, “что еще не все потеряно”, вернула его к действительности. Он сорвался с места и побежал к убежищу обратно, чтобы увидеть людей.
Одолев нагромождение из битого обугленного кирпича, сломанных рухнувших балок, какой-то мебели, люди шли к разрушенному дому. Вот появилась хромая фигура соседа Бровкина. Дядя Бровкин — так его звала вся детвора. Он заметил Алексея и подошел к нему. Они обнялись…
— Алеша, дорогой, откуда ты взялся в этом аду? Цел, целехонек, — приговаривал старик, ощупывая Жильцова, не веря, что тот жив.
— Борис Павлович, а мои-то там? — Алексей махнул рукой, указывая на убежище, откуда больше никто не выходил. Взгляд его с надеждой шарил вокруг. В это время к разрушенному дому с воем и скрежетом подъехали пожарная машина и “скорая помощь”.
— Твои, — неуверенно начал дворник, — наверное, здесь где-то. Когда бежали в убежище, видел их на лестнице. Галя держала на руках Игоря, а Надежда Ивановна, по-моему, закрывала дверь. Эй, люди, не видел ли кто Жильцовых?
Тарахтели моторы, и мало кто мог его услышать. Те же, что услышали, спрашивали один другого. Никто не видел…
Алексей остановился, до предела напряг слух — не услышит ли зова о помощи или стона. Нет, кроме треска горящих балок он ничего не слышал.
Вдруг откуда-то снизу, с первого этажа, блеснул направленный в его сторону луч электрического фонарика. Он бросился в том направлении, но доска, по которой бежал, переломилась, и Алексей съехал по ней, оказавшись на втором этаже. Почувствовал острую боль в колене. В следующее мгновение кровь теплой струйкой потекла в его левый сапог.
— Эй там, не ворочайся, как медведь, — послышался сердитый голос. Оказывается, это был тот самый пожарник, что первым полез по лестнице.
— Лучше бы вход с улицы расчистили, чем по этажам лазить. Скажи-ка там наверху, нашим, что я нашел здесь под завалом двух женщин и одного ребенка.
Со второго этажа никто не ответил. Стоящий там словно окаменел. У него сейчас сердце будто бы перестало биться. К горлу подкатил комок. Не хватало воздуха. Жильцов прикрыл глаза и, облизнув высохшие губы, усилием воли заставил себя проглотить этот комок.
— Живы они? — словно со стороны услышал он свой изменившийся глухой голос.
— Кто их знает, коли помедлишь еще немного, то, если и живы, помрут. Беги, говорят тебе, и осторожней, а то похоронишь и себя, и меня.
Оставалось еще несколько ступеней, когда он почувствовал, что левая нога перестает ему повиноваться. Что было дальше, он не знал…
Вечер того же дня застал Алексея возле свежей могилы. Он сидел на поваленном дереве, кажется, стволе засохшей березы, устремив пустой остановившийся взгляд на влажный земляной холмик.
Все присутствующие на похоронах уже ушли. От боли у него темнело и в глазах, и это мешало до конца осознать случившееся. Может, все только сон, галлюцинация, бред?! Жильцов пощупал забинтованную ногу — болела, тряхнул головой — та же острая боль. Нет, он жив, и все это — действительность. Алексей снова взглянул на свежий глинистый холмик, под которым час назад были погребены три дорогих и близких ему существа. И вдруг его обожгла мысль, что ведь он так и не видел сына живым. Сколько раз, во сне и в минуты тоски, он лелеял надежду, что придет время, когда руки его смогут коснуться головки, тельца сына, принять его в свои объятия. Сегодня судьба предоставила ему эту возможность, но каким жестоким, страшным образом. Едва стоя на ногах, он поднял безжизненное детское тельце и опустил его в неглубокую яму между двумя уже лежащими там взрослыми трупами…
Все с большей неумолимостью вставала перед ним страшная правда ужасного и такого непостижимо долгого дня. Он знал, что война и злая судьба ежедневно лишали кого-то матери, мужа, сына, брата, отца. У него же война за один день отняла сразу все. Внезапно, нелепо, жестоко.
Он взглянул на часы. Было уже восемь, а заходящее летнее солнце стояло неподвижно, словно навечно повисло над горизонтом. До возвращения в часть оставалось еще шесть часов. Жильцов оперся о крепкий сук дерева, к которому прислонился, и с немалым усилием встал. Открыв лежащую рядом сумку, он достал из нее деревянного коня и поставил его на могилу. Затем, хромая, медленно направился к выходу. Куда теперь? После похорон люди обычно возвращаются домой и согласно обычаю поминают усопших. А у него нет теперь ни дома, нет и близких. Единственным местом, где его ждали, был авиаполк.
* * *
Если вам удастся когда-нибудь побывать в городе на Неве и вы окажетесь под вечер на Васильевском острове, на Малом проспекте, найдите время и зайдите на небольшое военное кладбище, оставшееся с времен войны.
Как и на любом кладбище, вы можете встретить здесь пришедших помянуть близких. И вот на четвертой аллее, справа от главного входа, вы увидите надгробия из черного камня. В верхней его части — весь устремленный ввысь крылатый конь, а внизу на каменной плите высечены имена:
Надежда Ивановна Жильцова
1898–1944
Галина Федоровна Жильцова
1920–1944
Игорь Алексеевич Жильцов
1941–1944
Возле этой могилы вы можете повстречать высокого, прямо держащегося полковника — годы лишь чуть ссутулили его спину и опустили плечи. Впрочем, это случалось только здесь… Для курсантов военно-морского училища он — всегда подтянутый, с твердой, уверенной походкой, любимый преподаватель. Некоторые, правда, считают его несколько скрытным. Никогда ничего не рассказывает он о себе…
Перевела с болгарского Лилия ТАРАСОВА