Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2004
Валерий Александрович Козлов родился в 1980 году. Учится в Санкт-Петербургском университете культуры и искусств. Живет в Санкт-Петербурге. Дебют в “Неве”.
— Проездные документы приготовьте. Вижу. Спасибо. У вас? Спасибо. Ваш билетик можно глянуть? Ага, вижу. А где магнитка? Хорошо. У вас?
— Вот удостоверение. Герой Советского Союза, — сморщенный, совсем уже старенький дедушка достал зеленую книжечку и передал контролеру. — К внучке на день рождения еду, — зачем-то прибавил старичок. Он улыбнулся, повернулся к сидящей рядом старушке, улыбнулся и ей, после чего уточнил: — Восемь лет девочке.
Контролер бегло осмотрел документ.
— Удостоверение… так… Александр Петрович… герой… Хорошо, а где пенсионное?
— Пенсионное дома, — все так же улыбаясь, ответил старичок. — Я никогда его с собой не беру. — Он повернулся к бабушке: — Однажды я его взял, и можете себе представить…
— Оплачиваем штраф, — сказал контролер, — сто рублей.
— Штраф? Да вы что, я же герой, вот ведь и удостоверение…
— Папаша, здесь же фотографии нет! А вдруг это не вы герой?
— Не я? — Дедушка посмотрел на контролера, но взгляд его был рассеянный, словно он видел перед собой не контролера, а зарево горящих городов, через которые ему довелось пройти во время войны.
Из окна действительно повеяло гарью, и Александр Петрович как будто вспомнил что-то:
— Я могу рассказать, как все было…
— Да какая мне…
— Ведь у меня и два ранения в руку после той истории!
Контролер строго посмотрел на старичка.
— Ну-ка, предъявите руку!
Александр Петрович недоуменно посмотрел на контролера, потом на старушку, потянулся к пуговице на рукаве.
— Шучу, шучу, — сказал контролер, усмехнувшись. — Оплачиваем штраф, сто рублей.
— Сто рублей, — тихо повторил Александр Петрович.
— Молодой человек, ведь это же герой войны, — вступилась вдруг за дедушку старушка с соседнего места. — Он ведь нашу Родину защищал, защищал наши жизни, вашу жизнь! Не стыдно вам?
— Девушка, я на работе, — устало ответил контролер и повторил устало: — Сто рублей.
— Пилат тоже был на работе, — какой-то юноша, видимо, студент, оторвался от книги и тоже пришел на помощь.
— Да? И что, разрешал бесплатно ездить?
Студент озадаченно кивнул, снова открыл книгу, потом вдруг резко развернулся и сказал:
— Одному только не разрешил!
Но контролер уже не обращал на него внимания. Нагнувшись к старику, как если бы тот плохо слышал, он прокричал:
— Оплачиваем штраф!
Александр Петрович смотрел как-то сквозь него, но теперь он видел Казанский собор, ларек, внучку, некупленную куклу… Морщинки из уголков глаз уже давно переползли на переносицу, но и они исчезли, да и вообще все лицо Александра Петровича как-то помолодело, когда он вдруг посмотрел контролеру прямо в глаза…
* * *
— Петрович! Вот так встреча! Гуляешь?
Гулял ли Александр Петрович? Нет, он не гулял. Что же тогда он делал на площади перед Казанским собором летним вечером? Что он мог делать здесь, в обществе прославленных полководцев, среди вольготно расположившейся на лужайке молодежи, маленьких детей, плещущихся в фонтане, старушек, чинно рассевшихся по скамейкам, беседующих с величайшей важностью, как не прогуливаться и дышать свежим вечерним воздухом? Здесь, где даже воробьи подходят подобрать хлебные крошки без поспешности, словно стараясь не уронить свое достоинство?
— Да что с тобой, Петрович?
Александр Петрович избегал взгляда своего боевого товарища, но голос его был тверд:
— Собираю пустые бутылки. А потом сдаю их вон в тот ларек.
— Бутылки, ты? Ты же герой!
— Я?
Петровича как будто очень удивило, что его назвали героем. Да и действительно, при слове “герой” бодрые, моложавые ветераны в парадной одежде проходят, чеканя шаг и позвякивая наградами, по плацдарму нашего воображения. Кто бы не удивился, глядя на старичка в залатанном пальто, динамовских кедах, с трясущейся рукой и сумкой с оторванной ручкой, полной пустых бутылок? Удивился и сам Александр Петрович, но как-то меланхолически.
— А кто, я, что ли? Посмотри на свою руку, если ты что-то забыл!
— У моей внучки день рождения завтра.
Оба замолчали. Александр Петрович смотрел, как закатывающееся солнце золотит шпиль Адмиралтейства. Он бы и сам кого-нибудь озолотил, но человеку трудно тягаться со светилами, особенно пожилому человеку. А все-таки как приятно сделать кого-то счастливым, хоть на мгновение! У внучки завтра день рождения, а солнце уже почти зашло. Еще немного, и на подарок хватит. Но герой, собирающий бутылки… Отблеск шпиля резал глаза, и они слезились. Александр Петрович отвернулся.
— Слушай, Петрович, я тут немножко скроил с пенсии. На жизнь мне хватит. Пойдем купим куклу.
Лицо Александра Петровича словно помолодело, и он взглянул другу прямо в глаза…
* * *
— Бойцы! В расположении врага осталась школа. В школе остались люди — советские женщины и дети. Враг намного превосходит нас числом и вооружением, поэтому прорываться силой — значит идти на большие потери, и неизвестно, будут ли они оправданы. Но оставить в руках фашистов женщин-педагогов и детей, будущих отцов и матерей, будущее нашей коммунистической страны, за которое мы не жалеем жизней, оставить их мы не имеем никакого морального права. Брать нужно хитростью. Школа устроена в переоборудованном дворце. По данным нашей разведки, из дворца ведет подземный ход, по которому дворянская сволочь намеревалась ускользнуть от рабоче-крестьянского правосудия. Ход выходит наружу в укромном месте в ста двадцати метрах от дворца. Нужен один доброволец, который проникнет в помещение и уведет людей по подземному ходу. Подземный ход может быть завален, у выхода может оказаться враг, враг может оказаться и внутри дворца, словом, дело опасное, но это единственный шанс спасти женщин и детей.
Стоя в строю, Шурик подумал: “Интересно, а если мы потеряем добровольца, будет ли эта потеря большой? Будет ли она оправдана?” Их батальон только что выбрался из ада, и вот теперь кому-то одному предстояло туда вернуться, чувствуя в лучшем случае лишь моральную поддержку своих товарищей, а то и не чувствуя вовсе никакой. Кто-то, как Орфей, должен спуститься в ад, чтобы спасти жизнь или обрести смерть. Думал ли в этот момент Шурик, восемнадцатилетний парень, о цикличности истории, о том, что ничто не является вновь на эту землю, как ничто не уходит навеки? Думал ли он, что один только шаг вперед из строя может привести его на сказочный остров, где он будет долго беседовать с Утнапишти, будет просить, а потом и требовать вечную жизнь для своих сограждан? О том, что бездействие может снова возродить из небытия затерянную где-то среди скандинавских снегов пещеру, в которой спит тревожным сном великанша, отказавшаяся оплакивать умершего бога? Да нет же, ни о чем таком он не думал. В этот момент вообще думать было как-то неловко, только воспоминания загорались в его воображении яркими вспышками. Вот мама стоит у плиты, и ее руки, такие заботливые и умелые, порхают над плитой. Вот отец перебирает струны гитары и тихонько напевает, и так сладко засыпать под его аккомпанемент… А вот и он сам, лет трех-четырех; он потерялся и долго-долго бродил по городу совсем один, пока дядя милиционер не обратил внимание на малыша без присмотра и не отвел его домой; и теперь мама плачет, то ли от облегчения, то ли от пережитого волнения, а папа с очень серьезным лицом пожимает руку милиционеру. И еще вспомнилась Шурику его школа, звонкий смех учеников младших классов, застенчивые взгляды одноклассниц, повзрослевшие друзья и по-матерински доброе лицо Надежды Семеновны, классного руководителя. Вспомнились юношеские мечты, первые успехи и падения, и, как некогда в школе, в те моменты, когда полностью уяснил смысл вопроса и знаешь на него ответ, рука его взметнулась вверх. Взгляд его ясен и тверд, а лицо стало как-то взрослее. Да и как, готовясь встретить смерть, не стать чуть взрослее, умудреннее?
— Александр, — полковник впервые называет его по имени, — Родина вас не забудет!
Рука чуть дрожит, и Шурик поспешно опускает ее, чтобы ничем не выдать свой страх, но смотрит по-прежнему прямо.
Петрович, герой какой-то войны, протягивает трясущуюся руку своему боевому товарищу.
— Спасибо тебе, — говорит он после рукопожатия. — Спасибо, но я… Я все сам… Все сам…
Александр Петрович, герой какого-то союза, достает из кошелька последние сто рублей и трясущейся рукой протягивает их контролеру. Контролер заполняет квитанцию и отдает ее Александру Петровичу.