Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2003
Посвящается памяти моего отца
Абрама Борисовича Рабинерзона
Посетив в феврале 2003 года Музей обороны Ленинграда, я был немало удивлен тем, что подвигу летчика-истребителя Алексея Тихоновича Севастьянова, совершившего в ночь с 4 на 5 ноября 1941 года таран фашистского бомбардировщика “Хейнкель-111” над Ленинградом, посвящена всего лишь одна небольшая фотография. На ней запечатлена хвостовая оконечность сбитого вражеского самолета с пояснением, что этот бомбардировщик был сбит в ночном бою старшим лейтенантом А. Т. Севастьяновым, которому за этот подвиг было присвоено звание Героя Советского Союза.
Обратившись в группу научных сотрудников музея с вопросом, я получил ответ, что столь небольшой стенд с фотографией объясняется исключительно отсутствием достаточных площадей для развертывания более крупной экспозиции, для которой в запасных фондах Музея имеется достаточное количество материалов, в том числе и небольшие фрагменты фюзеляжа, лопасти пропеллера и др.
Должен заметить, что хотя я и не считаю себя знатоком мемуарной литературы на военную тематику, мне все же никогда не попадалось подробного описания этого воздушного боя — первого ночного тарана в Ленинградском небе1.
Об этом событии не упоминается даже в “Блокадной книге” Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Небольшое упоминание об этом я встретил в мемуарах Анны Василевской, опубликованных в журнале “Новый Мир” № 2 за 2003 г., — “Книга жизни”. Там, на стр. 80, напечатано следующее: “…В Таврический сад упал сбитый вражеский самолет-бомбардировщик. Говорят, что летчика поймали — он на парашюте спустился…”.
Совсем недавно, при подготовке этих воспоминаний, случайно обнаружил в путеводителе по Ленинграду (Лениздат, 1987) следующие сведения. Там на стр. 189 напечатано: “С Таврическим садом связан памятный эпизод Великой Отечественной войны. Сюда в ночь на 5 ноября 1941 г. упал первый сбитый над Ленинградом фашистский бомбардировщик. За ночной таран летчик А. Т. Севастьянов удостоен звания Героя Советского Союза”.
Все это вместе взятое побудило меня поделиться своими воспоминаниями об увиденном мною поздней осенью 1941 года воздушном бое в ночном небе над Ленинградом.
Но прежде чем приступить к этому повествованию, мне хочется поведать о начале Великой Отечественной войны и периоде, предшествующем ночному тарану А. Т. Севастьянова.
С самых первых дней после вероломного нападения фашистской Германии на нашу страну мой отец Абрам Борисович Рабинерзон, кандидат медицинских наук, доцент кафедры рентгенологии Государственного института усовершенствования врачей им. С.М. Кирова — ГИДУВа — (нынешняя Медицинская академия последипломного образования) был призван в ряды Красной Армии.
За плечами в него уже было участие в двух войнах: первой мировой 1914–1918 годов и советско-финляндской войны 1939 года.
Мне очень хорошо запомнились его слова, сказанные мне, 14-летнему мальчишке, только что закончившему 6-й класс средней школы: “Чем баклуши бить и болтаться во дворе — пойдешь со мной, поможешь мне в организации рентгеновского отделения, увидишь, как создается и функционирует военный госпиталь, а уж заодно и посмотришь, как выглядит оборотная сторона войны”.
Итак, 25 или 26 июня 1941 года мой отец, военврач 2-го ранга, с предписанием Райвоенкомата прибыл на улицу Восстания, 8, в здание школы № 209 (нынешняя Государственная общеобразовательная гимназия № 209), где начал развертываться эвакогоспиталь ЭГ-2015. Вместе с ним пришел туда и я. Поскольку это здание уже занимала войсковая часть, то вход в него мог осуществляться только по пропускам.
Пропуск был выписан и мне, причем первоначально возникло затруднение с обозначением моей должности, поскольку я в штат госпиталя зачислен тогда не был. Не мудрствуя лукаво, ее определили и обозначили очень просто: доброволец. Этот пропуск у меня сохранился как память о тех днях начала войны.
Со временем число таких добровольцев, изъявивших желание трудиться в госпитале, увеличилось, и вскоре из них был образован отряд, которым командовала Ховкина — женщина большая и с виду грозная, но с очень доброй и грустной улыбкой. В ее задачи входило определение “узких мест”, куда было необходимо направлять добровольцев (разгрузка сантранспорта при поступлении раненых, дежурство во время налетов вражеской авиации и т.д.).
Целые дни я проводил в госпитале, помогая отцу, и выполнял отдельные поручения при формировании госпиталя в качестве подсобной силы. Ночевать я отправлялся домой, а мой отец оставался в госпитале на казарменном положении.
Жили мы тогда в самом центре города — на углу улицы 3-го июля (нынешняя Садовая) и улицы Ракова (нынешняя Итальянская) — в доме, где находится театр имени В. Ф. Комиссаржевской.
Если объявлялись воздушные тревоги после моего возвращения домой (а я должен заметить, что налеты вражеской авиации осуществлялись постоянно с немецкой пунктуальностью и педантичностью в одно и то же время), я поднимался на чердак нашего пятиэтажного дома, где дежурил в числе бойцов МПВО — жителей нашего дома: женщин, пожилых мужчин и, конечно, мальчишек и девчонок, моих сверстников и товарищей по довоенным дворовым играм.
В нашу задачу входило тушение “зажигалок”, принципам борьбы с которыми мы были обучены.
В один из таких вечеров поздней осени 1941 года, в ночь с 4 на 5 ноября, я находился на чердаке и через слуховое окно внимательно следил за ленинградским небом. А в нем творилось что-то необычное, доселе мною никогда не виданное.
В небе шел ожесточенный воздушный бой. В нем крутилась какая-то карусель. Ревели моторы самолетов, остервенело стреляли зенитки. Все небо было исполосовано мечущимися лучами прожекторов, которые высвечивали его отдельные участки. Неожиданно один из лучей нашел свою цель, в нем заблестел, как пойманная на крючок рыбка, самолет. И сразу несколько таких же лучей, исходящих из разных точек, буквально вцепились в нее.
Пойманный перекрещивающимися лучами прожекторов средний бомбардировщик “Хейнкель-111” пытался вырваться из их цепких объятий. Он маневрировал, менял высоту полета, но тщетно: прожектора крепко держали его в своих кинжальных лучах.
Стоял ужасный грохот. Хлопали зенитки, в том числе и расположенные совсем недалеко от нас — на Марсовом поле. В небе на пути движения бомбардировщика появлялись белые “одуванчики” — шапки разрывов зенитных снарядов, которые, казалось, не причиняли самолету никакого видимого вреда.
Все так же ровно, с характерным, ставшим уже привычным за многие дни воздушных налетов стонущим завыванием, гудели моторы бомбардировщика.
Казалось, что его беспрепятственному полету не будет конца, он словно заколдованный неуязвимо продолжал свое движение вперед. Но вдруг откуда-то из темноты на освещенный бомбардировщик неожиданно свалился, словно вынырнул из какой-то темной шкатулки, наш истребитель И-16, который сразу же заблестел в лучах прожекторов. Не узнать его было просто невозможно по характерному силуэту. Его фюзеляж, имевший в носу самую широкую часть, предназначенную для размещения звездообразного двигателя, постепенно плавно сужался к хвостовому оперению. Бойцы Республиканской армии Испании, где эти истребители принимали участие в первых схватках с фашизмом, в 1936-1937 годах любовно называли их “курносыми”. Это был основной тип истребителя, состоявший на вооружении Красной Армии к началу и в первые годы Великой Отечественной войны. Он был разработан под руководством главного конструктора Николая Николаевича Поликарпова (1892–1944).
Такое появление нашего истребителя в непосредственной близости от вражеского бомбардировщика было достаточно рискованным и опасным, поскольку “Хейнкель-111” был прекрасно защищен от воздушных атак истребителей. Его верхняя полусфера была прикрыта двумя пулеметами калибра 7,92 мм, установленными в носу и передней кабине; одним пулеметом в верхней стрелковой установке и двумя пулеметами того же калибра, расположенными по бортам фюзеляжа. Снизу, под фюзеляжем, находилась большая застекленная кабина-фонарь, оборудованная пулеметной точкой2.
Этот маневр нашего истребителя мог объясняться только тем, что у него был израсходован весь боеприпас и он просто не мог позволить себе упустить такую ярко освещенную добычу. Никакой другой возможности у А. Т. Севастьянова, кроме тарана — этого рискованного приема воздушного боя, широко применявшегося советскими летчиками, — не было. Кроме того, по всей вероятности, Севастьянов мог оценивать результаты своих предыдущих атак на этот самолет по ответным действиям экипажа бомбардировщика.
Во всяком случае, можно смело утверждать, что поведение Севастьянова и его действия были глубоко осмысленными, хотя и таили в себе большой риск и опасность. Как выяснилось впоследствии, он оказался совершенно прав, и, несмотря на то, что его истребитель и получил пробоины от вражеского пулеметного огня, они ему серьезного вреда не причинили.
Зенитки прекратили вести огонь, чтобы не повредить ненароком наш истребитель, находящийся в опасной близости от бомбардировщика. Было слышно по отчаянному гудению мотора истребителя, что он пытается, выжимая всю мощность из двигателя, “дотянуться” до бомбардировщика. Светящийся в лучах прожекторов истребитель неотвратимо настигал самолет.
Куда ударил истребитель своим винтом, как циркульной пилой, фашистского стервятника, разобрать за эти секунды было невозможно. Какое-то мгновение казалось, что самолеты летят сцепившись, но вскоре они начали разъединяться. Наш истребитель, надрывно гудя, отвалил в сторону и, выйдя из лучей света, растворился в темноте.
“Хейнкель-111”, по-прежнему освещенный прожекторами, словно оцепенев от недоумения, продолжал свой полет вперед, постепенно снижаясь и теряя высоту. Никакого пожара на нем не возникло, дымного шлейфа за ним не образовалось, он даже не перешел в предсмертное пике, а просто, клюнув носом, начал свое неудержимое и неуправляемое движение к земле. Его моторы еще выли, но уже как-то жалобно и заунывно.
Трудно было сориентироваться и предположить, куда может упасть подбитый самолет. Было видно, как от него отделились две точки, над которыми вскоре засверкали в лучах прожекторов бело-серебристые купола парашютов. Как выяснилось позже, уцелевшие летчики приземлялись на крыши домов, и можно себе представить, как они были встречены дежурившими там такими же, как мы, бойцами МПВО3.
Утром следующего дня, 5 ноября 1941 года, придя в госпиталь, я сразу же поделился с отцом увиденным прошлой ночью. Он сказал мне, что тоже наблюдал за этим воздушным боем и у дежурного по госпиталю уже есть информация о том, что сбитый бомбардировщик упал на территорию Таврического сада, а наш летчик-истребитель, совершивший таран, дотянул до аэродрома и благополучно посадил свой “ястребок” с искореженными и загнутыми лопастями винта.
“Ты знаешь, — сказал мне отец, — если сегодня не будет большого поступления раненых, то я постараюсь выкроить часок для того, чтобы сходить с тобой в Таврический сад и посмотреть на сбитый бомбардировщик”.
Днем 5 ноября 1941 года мы пришли в Таврический сад. Оказалось, что самолет упал рядом с прудом, расположенным недалеко от входа в сад со стороны улицы Салтыкова-Щедрина, почти напротив здания ГИДУВа, где еще совсем недавно до войны работал мой отец.
Около поверженного самолета была выставлена охрана. Отец предъявил свое удостоверение личности, и нас пропустили поближе к самолету.
От удара о землю он раскололся на отдельные части: отдельно лежала хвостовая часть фюзеляжа с оперением (та, что запечатлена на фотографии, выставленной в Музее обороны Ленинграда); одно крыло с двигателем упало в пруд и торчало из него около берега; носовая часть фюзеляжа с застекленной кабиной пилотов лежала несколько впереди. Она была забрызгана кровью, и через ее разбитые стекла были видны искореженные органы управления и оторванная рука в черной перчатке…
Разве мог я предположить, катаясь прошлой зимой на льду этого пруда, на котором всегда устраивался каток, что примерно через полгода увижу здесь сбитый фашистский бомбардировщик со свастикой на хвостовом оперении и черными крестами на фюзеляже?!
В тот же день в газете “Ленинградская правда” была напечатана заметка о происшедшем накануне воздушном бое и была названа фамилия летчика-истребителя, таранившего вражеский самолет. Им оказался старший лейтенант Алексей Тихонович Севастьянов.
Через некоторое время был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза.
Позже стало известно, что в 1942 году в одном из воздушных боев на Ленинградском фронте летчик-истребитель А. Т. Севастьянов погиб. Район боев и примерное место падения его самолета были зафиксированы в документах штаба 26-го Гвардейского авиаполка, в котором он служил. Пользуясь этим ориентиром, уже после войны, поисковые группы энтузиастов занялись розыском сбитого самолета А. Т. Севастьянова. В одном из районов Ленинградской области был обнаружен самолет, увязший в болотной трясине. После подготовки технических средств для его подъема, на что ушло немало времени и сил, он был поднят. Им оказался истребитель И-16, в кабине которого были обнаружены останки летчика, сидящего в кресле за штурвалом. В сохранившихся документах, изъятых из карманов комбинезона, значилось, что этот самолет пилотировал летчик-истребитель А. Т. Севастьянов.
В Московском районе Санкт-Петербурга в районе Чесменского дворца находится воинское мемориальное кладбище. У входа на это кладбище стоит непревзойденное по своей красоте здание Предтеченской церкви, построенное в 1777–1780 годах в стиле “русской готики” архитектором Юрием Матвеевичем Фельтеном. На этом Чесменском кладбище, на котором покоятся останки многих защитников Ленинграда, погибших во время Великой Отечественной войны, и было решено похоронить А. Т. Севастьянова.
Гроб с останками А. Т. Севастьянова, установленный на бронетранспортер, в сопровождении почетного траурного эскорта был доставлен в Ленинград и с воинскими почестями захоронен на Чесменском кладбище. Происходило это в конце 60-х или начале 70-х годов. Обо всем этом — о находке поисковиков, об извлечении самолета из болота и похоронах героя-летчика — подробно рассказывалось в репортажах, публиковавшихся в газете “Ленинградская правда”, и показывалось по ленинградскому телевидению.
Вырезки из этих газет, тщательно мною хранимые, к сожалению, куда-то затерялись, и поэтому я не могу точно указать дату этой информации.
Считаю вполне уместным привести фотографию памятника, установленного на могиле А. Т. Севастьянова, и фотографию Предтеченского собора перед входом на Чесменское кладбище.
Для увековечения его памяти, в знак глубокой благодарности за подвиг, одной из улиц Санкт-Петербурга, расположенной в Московском районе города и упирающейся в парк Победы, присвоено имя летчика-героя.
На углу дома № 18 по улице, носящей его имя, и Кузнецовской улицы установлена памятная мемориальная доска, внешний вид и содержание надписи на которой приведено на фотографии.
Уже прошло, вернее, пролетело, более 60 лет с той ночи, когда летчик А. Т. Севастьянов протаранил вражеский бомбардировщик. А эта картина так глубоко врезалась в мою память, что она стоит у меня перед глазами, словно все это было вчера…
На Чесменском кладбище не бывает много народу, разве что в День Победы сюда приходят ветераны, чтобы положить цветы на могилы павших однополчан.
Поскольку тексты надписей недостаточно хорошо видны на фотографиях, привожу их расшифровку.
На мемориальной доске выбиты следующие слова:
“Прославленный летчик истребитель
Севастьянов Алексей Тихонович
(родился в 1917 г.)
в ночь с 4 на 5 ноября 1941 г. таранил
вражеский бомбардировщик, который упал
на территории Таврического сада.
Своими боевыми подвигами в дни
Отечественной войны А. Т. Севастьянов
спас сотни человеческих жизней”.
На гранитном обелиске, установленном на могиле А. Т. Севастьянова, написано:
“Герой Советского Союза
командир эскадрильи 26-го Гвардейского
истребительного полка
Севастьянов
Алексей Тихонович
1917–1942”
1 Первый ночной таран в истории ВОВ был осуществлен 7 августа 1941 года летчиком-истребителем младшим лейтенантом Виктором Васильевичем Талалихиным в небе на подступах к Москве. (Энциклопедический словарь, т. 3. Государственное издательство “Большая советская энциклопедия”, М., 1955, стр. 365).
2 “Самолеты второй мировой: свыше 300 боевых самолетов всех стран мира” (перевод с английского). Изд. АСТ, М. 2000 (Энциклопедия военной техники, стр. 172–173).
3 По данным упомянутой выше “Энциклопедии военной техники” экипаж бомбардировщика состоял из 4 или 5 человек в зависимости от его модификаций: Не-111Н или Не-111Р.