Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2003
Герман Филиппович Сунягин родился в 1937 году. Доктор философских наук, профессор философского факультета СПбГУ, автор многочисленных научных и публицистических работ. Живет в Санкт-Петербурге.
ЗРЯЧАЯ УТОПИЯ ТРАНСФОРМИРУЮЩЕГОСЯ ОБЩЕСТВА
Все полезное — рискованно,
абсолютно безопасно только бесполезное.
В целом благоприятная и внешняя, и внутренняя обстановка, установившаяся в России с началом путинского правления, выразившаяся прежде всего в устойчивом экономическом росте и укреплении нашего международноного влияния, на деле, как это продчеркивал и сам президент, не дают основания для удовлетворения. Наоборот, все это дает основание для серьезного беспокойства за наше предвидимое будущее. И действительно, если даже сейчас при наступившей стабилизации, исключительно выгодных ценах на экспортируемое нами сырье и общей международной поддержке мы по-прежнему продолжаем отставать от развитых стран мира, то каковы вообще наши перспективы в этом мире, тем более если в будущем ситуация будет складываться не так благоприятно, как сейчас?
Все это, как мне представляется, должно заставить нас, причем именно сейчас, когда еще есть время, снова и снова переоценивать наши планы и возможности и искать какие-то новые, действительно радикальные средства ускорения нашего развития. Но, конечно, такие радикальные средства должны быть не просто придуманы или дедуцированы из какой-то “научной идеологии”. Они должны проистекать из осознанного синтеза тех объективных тенденций, которые обнаруживаются в современном мире.
Что касается тенденции, то главное из них налицо. Это глобализация. Развиваться в наше время — это значит попасть в русло какого-то мирового глобального потока: производственно-технологического, сырьевого, туристского, культурно-информационного. Быть на отшибе — это безнадежно отставать. Но у глобализации есть и еще одна сторона, о которой почему-то говорят реже, хотя она не менее важна. Глобализация — это и нарастающий процесс активной регионализации самого разного уровня. Причем по большей части действительно самодеятельные субъекты даже ойкуменического масштаба формируются стихийно, не считаясь с ныне сложившимися политическими и этническими разделениями людей, что со временем, несомненно, приведет к перекраиванию (лучше бы, конечно, мирному) экономической, культурной, а значит, и политической карты мира. Там, где эта психологически трудная для признания истина будет принята как руководство к действию быстрее всего, превратившись из стихийного процесса в сознательно планируемое действие, со временем и окажется эпицентр мирового исторического процесса.
Глобальный характер носят и те угрозы, которые представляют опасность для современного миропорядка, — терроризм и экологическая деградация. Как показывает опыт, чтобы противостоять терроризму, нужна не большая национальная армия, вооруженная мощным разрушительным оружием (такая армия в наши дни наибольшую опасность представляет для самой себя и тех, которые ее содержат), а небольшие автономные и в высшей степени мобильные подразделения профессионалов, обязательно опирающихся на международную информационную сеть и поддержку. То же и с экологией. Не только регулирование выбросов в атмосферу и водоемы, но и сохранение находящихся на территории отдельных государств крупных природных массивов, как и крупных техногенных образований, имеющих ойкуменическое значение, предполагают международные усилия. Большие реликтовые леса или атомные электростанции оставлять в полном распоряжении национальных правительств — в сегодняшнем мире недопустимая беспечность.
Наконец, важнейшая тенденция современного развития состоит в неуклонном смещении мирового хозяйства из индустриальной в постиндустриальную стадию, когда центральное место в экономике развитых стран все более определенно начинает занимать так называемый “третичный сектор”, ориентированный не на умножение вещного богатства, а на разнообразные услуги. По сути дела, именно эта обслуговая инфраструктура и оказывается главной формой умножения национального богатства, напрямую определяющая, насколько эффективно будет работать производство и удовлетворятся человеческие потребности.
Какие же перспективы для реализации в нынешней России этих важнейших тенденций, оставшись в стороне от которых, мы, даже будучи страной рыночной и демократической, рискуем остаться на обочине главного русла мирового развития? Проблема № 1, которая перед нами встает, — это, конечно, проблема территориально-демографическая. Россия немыслимо огромна. Принято говорить, что она находится между Европой и Азией. Если бы… Россия находится между Европой и пустотой. Более 80 % населения сосредоточено в европейской ее части, а вся колоссальная территория за Уралом заселена так же, как во времена неолита, то есть меньше одного человека на кв. км, и это население неуклонно сокращается. Причем в основном оставшееся население сосредоточено в нескольких крупных городах, так что гигантские просторы оказываются здесь просто пустыми.
Когда-то территории за Уралом захватывались и, принося немалые доходы в казну, использовались практически как колонии, подобно тому как это делали в прошлом многие другие европейские державы. В ходе модернизации свои колонии им (Америке — Европе) более или менее добровольно пришлось распустить и освоить другой, как теперь выясняется, гораздо более эффективный способ развития — через интенсивное развертывание возможностей, сосредоточенных в метрополиях. В этом в значительной степени и состоял процесс превращения, например, Англии или Франции в современные государства, делающие ставку прежде всего на постиндустриальные технологии и развитие внутриевропейского взаимодействия и солидарности. Мы же, движимые великодержавными амбициями, просто присоединили наши бывшие колонии к районам этнического формирования русского народа и понесли в ХХ веке огромные расходы на обустройство этих дальних окраин, обрекая себя тем самым на сохранение давно преодоленного в Европе экстенсивного характера развития. Что было бы, например, с современной Англией, если бы к Британским островам в свое время был бы присоединен Индийский полуостров.
Правда, Советский Союз мог поддерживать территориальное единство своих разношерстных регионов внеэкономическими мерами: за счет централизованного планирования, колхозного крепостничества, разветвленной системы ГУЛАГа и общей милитаризации страны. Рыночная экономика и демократические формы организации жизни на местах поставили отдаленные от центра районы, и прежде всего Дальний Восток, в очень сложное положение. Не имея опыта самостоятельного выживания, этот богатейший регион стал устойчиво депрессивным, снабжающим центр в основном все новыми и новыми проблемами. Все это тем более опасно, что в целом дальневосточный регион — это регион интенсивного экономического роста, новый мощный центр активного политического влияния и, самое главное, высокой концентрации весьма деятельного и идеально приспособленного к этим краям населения. Нетрудно вообразить, к чему это может привести, если события здесь будут развиваться стихийно. В лучшем случае это приведет к тому, что случилось в Юго-Восточной Азии, где поток переселенцев из Китая был остановлен только самими расселившимися там ранее китайцами; в худшем случае — к тому, что происходит сейчас на Дальнем Востоке, где китайской экспансии пытаются противодействовать местные власти, своими действиями вовсе не приостанавливая, а лишь криминализируя этот поток. К сожалению, никакой реальной альтернативы, помимо заранее обреченных запретительных законов, на осуществление которых в здешних местах просто не хватит омоновцев-чекистов, и чисто декларативных программ “социально-экономического подъема депрессивных регионов”, на которые нет и в обозримом будущем не будет необходимых материальных ресурсов, центр предложить не может.
Второй важнейшей проблемой, без радикального решения которой мы вряд ли существенно изменимся, является проблема государственных долгов нашим западным кредиторам. Проценты по этим долгам сопоставимы с нашими доходами от продажи нефти, и даже сейчас, когда цены на нефть для нас исключительно благоприятны, они существенно не сокращаются, так что есть серьезные основания полагать, что при установлении реалистических цен на нефть это вечные долги, за которые нам в конце концов придется перекачать на Запад все наши нефтяные запасы. Сейчас много говорят об установлении социальной ренты за пользование природными ресурсами, но ведь от этого общее количество находящихся в нашем распоряжении денег больше не станет. Если доходы от продажи нефти перевести на личные счета граждан, то для возвращения долгов придется урезать социальные программы, если увеличивать налоги с нефтедобывающих компаний, то они просто уйдут за рубеж, где добыча нефти обходится гораздо дешевле, чем у нас. Кто же в нашей коррумпированно-нестабильной обстановке будет вкладывать капиталы в добычу большой нефти, если местные риски не будут компенсированы большими местными прибылями. Вот если бы на повышение зарплаты бюджетникам напрямую удалось пустить деньги, которые ныне из бюджета уходят на оплату процентов по долгам, то это действительно решало бы самые острые наши проблемы. Причем выиграли бы не только бюджетники, которые превратились бы из нуждающихся в столь необходимый для нашей демократии средний класс. Существенное расширение платежеспособного спроса стало бы мощным стимулом для всей нашей экономики.
А ведь, по крайней мере, с моральной точки зрения эти долги во многом несправедливы. Большая часть их сделана Советским Союзом, государством, которого просто нет и от развала которого выиграли как раз не мы, широким жестом принявшие на себя эти долги, а наши западные партнеры. Да и те деньги, которые получила уже Новая Россия, были даны не за красивые глаза, а за важные военно-стратегические уступки: роспуск Варшавского договора, воссоединение обеих Германий, обвальный вывод войск из Восточной Европы, мирный роспуск Советского Союза. Если бы мы сделали это не под давлением непреодолимых внешних обстоятельств, как это по большей части было в нашем случае, а предвосхищая эти обстоятельства, на продуманной договорно-правовой основе, то за такие уступки Западу мы вполне могли бы рассчитывать на компенсации, намного превосходящие наши долги Парижскому клубу. Вся эта история — прекрасный довод в пользу того, как выгодно уметь предвидеть обстоятельства и иметь решимость по-деловому ими воспользоваться, чем ждать, пока эти обстоятельства поволокут вас в том же направлении, но насильно. Конечно, историю невозможно переиграть, и сейчас, когда поезд ушел, мы вынуждены признать, что наши западные партнеры, через банки которых проходят все наши валютные поступления за экспортируемое сырье, наших долгов просто за счет дипломатических игр без каких-то вновь открывшихся серьезных оснований не простят. Перед нами, таким образом, опять тупик, который естественным ходом вещей только усугубляется и альтернативой которому при односторонних действиях с нашей стороны может быть только повторение финансовой катастрофы 98 года.
Не менее острой, а по долговременной значимости — самой острой проблемой нашего современного развития оказывается преимущественно сырьевой характер нашей экономики. Увы, одной из застарелых наших бед оказывается, как это ни парадоксально, то, что мы необычайно богаты. Эти богатства, дарованные нам судьбой и бескрайней ширью, которой мы действительно “ушиблены”, как говорил Н. Бердяев, сыграли с нами злую шутку, выработав на массовом уровне еще со стародавних времен своеобразную романтико-паразитическую психологию, согласно которой действительно большой жизненный успех приходит не от труда и рачительного хозяйствования, а от дурной удачи: найти и присвоить даровое и немереное богатство. Думаю, что именно такой образ мышления, возвышенный и низменный одновременно, и подталкивал наших предков к тому, чтобы благоустраивать не ближние земли между Петербургом и Москвой, а уходить в дальние суровые края, где их ожидали неописуемые трудности, но и неописуемое ничейное богатство. Увы, эта психология дает себя знать и в наше время — время приватизации и повышенного спроса на мировом рынке на природные ресурсы, придавая весьма специфическую направленность нашей обретающей рыночные черты экономике. Наступающая глобализация все более определенно подталкивает нас к роли сырьевой кладовой продвинутых производителей вещного и информационного продукта в современном мире.
Это плохо не только в том смысле, что мы оказываемся посаженными на своеобразную сырьевую иглу, то есть ставим себя в зависимость от потребностей в сырье других никак не подвластных нам и развивающихся по своим императивам экономик. Ведь вполне может случиться, что в будущем характер экономического развития существенно изменится и потребность в сырье резко упадет или, наоборот, возрастет, а наши запасы начнут истощаться. Но это плохо уже и сейчас, ибо придает нашему развитию однобокий ущербный характер. В сущности, во многом благодаря экспортно-сырьевой ориентации нашей экономики тон в ней с необходимостью задают несколько гигантских монополий. В развитых же странах до 90 % ВВП производят конкурирующие между собой небольшие фирмы, которые живут не даровой удачей и подковерной возней, а трудом и инновациями, оказываясь тем самым эффективными препонами для коррупции. У нас же развертывание малого бизнеса, несмотря на видимые старания наших законодателей, упорно пробуксовывает. По сравнению с крупными фирмами он оказывается в гораздо менее выгодном положении и перед лицом чиновников, и перед лицом преступности.
Говорят, что выход здесь состоит в развитии высоких, прежде всего информационных технологий, в которых небольшие мобильные фирмы имеют преимущества перед крупными. И это в принципе так и есть. Но не следует забывать, что внешний рынок высокотехнологичных производств уже давно поделен и вклиниться в него, тем более при нашем нынешнем положении дел в науке и образовании, будет необычайно трудно, а в достаточно широких масштабах — просто невозможно. Если мы и можем здесь на что-то рассчитывать, так это на место на рынке вооружений, где опять же правят бал крупные монополии, не говоря уж о том, что в эпоху антитеррора этот рынок оказывается в весьма двусмысленном положении. Так что надежды на рынок высоких технологий по большей части оказываются благими пожеланиями и вряд ли выведут нас из тупикового круга экспортно-сырьевой зависимости.
Наконец, среди сонма проблем, с которыми мы сейчас сталкиваемся, есть еще одна, пожалуй, самая горячая, во всяком случае, по данным многочисленных опросов, население России устойчиво выдвигает ее на первое место. Это проблема морально-правовой анархии в нашем обществе и — как следствие — угрожающего роста преступности. Конечно, морально-правовая переоценка и сопровождающие ее социально-психологические деструкции — это нормальная составляющая любого переходного общества. Однако своеобразие нашего перехода от административно-командной системы к рыночному самонастраивающемуся обществу состоит в том, что он разворачивается не по общепринятой модели, реализованной практически во всех цивилизованных странах, освоивших рыночный образ жизни. Суть этой модели состояла в движении снизу вверх — от домашнего ремесла, мелочной торговли и семейных меняльных контор через первоначальное накопление к макроэкономике и далее к идеологии и государственно-правовой сфере. Классическим примером реализации этой модели в наше время могут быть реформы в Китае, где движение начиналось с еще более низкого старта — с развертывания инициативы семейных крестьянских хозяйств.
В Советском Союзе тоже неоднократно предпринимались попытки легализовать низовую частную инициативу. Однако административно-командная система, прекрасно понимая, к чему это может привести, всякий раз блокировала все попытки такого рода. В конце концов начать реформы пришлось с другого конца. Не с низовой инициативы и мелкого бизнеса, а со слома самой государственно-административной системы и прямого переноса на российскую почву западных форм государственно-правового регулирования, в основе которого лежали наработанные за многие века либерально-рыночной жизни разнообразные формы саморегулирования. В российских же условиях, где такого опыта не было, где и малый бизнес, и гражданское общество находились в зачаточном состоянии, простой перенос западных социально-экономических форм привел к государственно-правовому параличу и выходу на передний план прежде всего тех сил, которые в государстве никогда особенно не нуждались, а в лучшем случае — паразитировали на нем. В результате наш российский капитализм, введенный вроде бы по западным образцам, принял атавистический по своей сути криминально-олигархический характер, где обретенные либеральные свободы служат совсем другим, часто просто антиобщественным целям.
Каков же выход из того тупика, в который ныне загнала нас история и в котором мы, впрочем, пребываем уже давно, просто не всегда позволяем себе в этом признаться?
Если такой выход вообще есть, то, рассуждая пока чисто абстрактно, он должен воплотиться не в прекраснодушных призывах мыслить широко и планировать более амбициозные темпы экономического роста, а прежде всего в какой-то конструктивной идее, отталкиваясь от которой можно найти практические развязки означенных выше проблем. Идеи наверняка трудной, требующей от нас каких-то новых, неординарных, я бы даже сказал, парадоксальных решений, которые, если сказать о них открыто и честно, могут сыграть, как это уже бывало в нашей истории, как раз мобилизующую, объединяющую роль. Но не для того, чтобы объединить всех в едином порыве, как это порою говорят по поводу разыскиваемой ныне некой “национальной идеи”. Нет, речь должна, по-видимому, идти об идее, которая бы всех именно всколыхнула, по отношению к которой трудно было бы не занять какой-то позиции, но апеллировала бы не к чувствам, а к разуму и тем самым нас как-то действительно рационально меняла, пробивая брешь в наших вековых предубеждениях и предрассудках.
Вместе с тем, несмотря на свою парадоксальность, такая идея должна быть достаточно практичной и реальной, зависящей в своем осуществлении прежде всего от нашей собственной решимости, а не от каких-то предположительных обстоятельств, когда “коммунизм победит во всем мире” или когда мы выплатим долги и будем жить, как арабские шейхи. Практически это означает, что такая идея должна быть в русле объективно разворачивающегося в современном мире глобального процесса, так, чтобы на нее работали не только наши по необходимости скромные усилия, но и глубинные естественноисторические силы, движущие современный мир. И задействованы в этот процесс мы должны быть достаточно глубоко, в качестве главного действующего лица, то есть за счет какого-то нашего самого важного и неисчерпаемого ресурса, представляющего интерес не только для нас, но и для всех прочих необходимых участников этого процесса.
И я думаю, что такой ресурс у нас есть — это наши немыслимые и так и не освоенные просторы, которые нам достались в наследство от прошлых поколений.
На сегодняшний день эти просторы по большей части остаются для нас просто обузой, когда даже Красноярский край не может сам себя обеспечить, не говоря уж о Дальнем Востоке, который на сегодняшний день практически находится в подвешенном состоянии, ибо нет у нас никакой реальной и долговременной политики ни по отношению к китайской иммиграции, ни по отношению к территориальным спорам с Японией. А ведь они — главные игроки на этой сцене. Беда и Восточной Сибири, и Дальнего Востока, начисто перекрывающая все выгоды от их несметных богатств, состоит в том, что эти территории находятся в стороне от сложившихся в мире хозяйственно-культурных связей, да и вообще в стороне от людей, без которых всякие богатства — мертвая природа. И на сегодняшний день обезлюдевание этих мест нарастает: деятельная часть местного населения уезжает в Европу, оставшиеся либо дичают, либо все более усваивают психологию вороватых временщиков.
Ситуация может быть радикально изменена только за счет включения этих регионов в орбиту мировых связей и интересов, для чего нужны, конечно, и мировые усилия, обеспеченные такими материально-техническими и человеческими ресурсами, которых у нас нет и в обозреваемой перспективе не предвидится. Но в дальневосточном регионе в целом такие ресурсы есть, даже в избыточном количестве. В частности, здесь есть исключительно перспективные в хозяйственно-культурном отношении конфуцианские трудовые ресурсы, репродуктивный потенциал которых искусственно сдерживается, наработанные формы освоения высокотехнологичных производств, которыми удивляет мир современная Япония, и, наконец, жаждущие выгодного приложения, в сущности, безграничные американские капиталы. Чтобы вся эта геополитическая цепь замкнулась и превратилась в очередного сверхмощного “дальневосточного тигра”, нужны, самое главное, жизненное пространство и необходимые природные ресурсы, то есть то, что на протяжении столетий мертвым грузом лежит, а ныне активно расхищается. Как обладатель главного звена этой цепи, Россия и могла бы выступить в качестве зачинателя объединения всех его звеньев, специально оговорив все преимущества, которые дает роль инициатора, особенно права и интересы живущего ныне на этой территории так называемого русскоязычного населения, которое сейчас по большей части находится в весьма незавидном положении, в сущности, не имея выбора. Теперь оно такой выбор получит.
Имея это в виду, можно вообразить, что в границах нынешнего Дальневосточного федерального округа усилиями четырех заинтересованных сторон — России, Китая, Японии и США — создается новое контрактное государство с согласованным по принципу консенсуса внутренним и международным статусом, воплощающим в себе наработанные современным человечеством самые передовые технологические, социально-экономические и гуманитарные достижения. Что-то вроде Новой Атлантиды XXI века, которая бы не только выражала вполне очевидные интересы четырех заинтересованных сторон, но и могла бы быть своеобразной экспериментальной площадкой возможностей постиндустриального развития для всего человечества. Но это для человечества в целом. А что бы это конкретно могло дать Новой России?
Прежде всего, Россия оказалась бы не где-то на отшибе мирового развития, вынужденная доказывать, что она тоже Европа, а как раз в его эпицентре, между двумя самыми мощными центрами экономического и культурного притяжения — Европой и не отягощенным никаким иррациональным грузом прошлого новым “дальневосточным тигром”. Теперь бы не мы пробивали бы окна в Европу или Азию, оказываясь в неблаговидной роли то просителей, то завоевателей. Теперь окна пробивали бы к нам, ибо именно через наши традиционно русские территории пошли бы основные линии связи между этими центрами. Тем самым наши обширные просторы из главной административно-экономической да и психологической обузы превратились бы в реально работающее, неисчерпаемое преимущество. Думается, что это преимущество, которое всегда будет вне конкуренции, и должно определить наше место в международном разделении труда: мы будем обеспечивать движение грузо- и культуропотоков между объективно тяготеющими друг к другу европейским и азиатско-тихоокеанским регионами. Отныне нам не нужно будет искать покупателей для наших энергоносителей и металлов, ибо основными их потребителями станем мы сами, реализуя их на международном рынке уже в качестве продуктов высокой переработки — в виде соответствующих, кстати, весьма дорогостоящих и доходных услуг. Естественно, вдоль этой трансконтинентальной магистрали с необходимостью будет формироваться малая производственно-обслуговая и природно-туристская инфраструктура.
Наша существенная геополитическая трансформация с необходимостью изменила бы и статус России как субъекта международного права, что позволило бы естественным образом поднять вопрос о пересмотре всех наших прежних обязательств, и прежде всего обязательств по долгам. В ситуации, когда государств, бравших на себя долговые обязательства, формально просто не будет, а экспорт сырья будет неуклонно сокращаться, мы, наученные горьким опытом с долгами бывшего СССР, наверняка смогли бы добиться существенного сокращения наших нынешних долгов, а оставшиеся долги выплачивали бы не каким-то невосполнимым сырьем, а услугами, оказание которых могло бы напрямую способствовать нашему технологическому развитию, в конечном счете обогащая нас, а не разоряя, как сейчас.
По-иному зазвучала бы и проблема нашей военно-стратегической безопасности. Ведь теперь отражением исламской угрозы нашему южному “подбрюшью” были бы обеспокоены не только мы, имея наших западных партнеров в лучшем случае в качестве нейтральных наблюдателей, как это имеет место сейчас. Теперь проблемы безопасности и порядка на наших южных рубежах напрямую затрагивали бы интересы всех крупных субъектов международной жизни. А значит, у нас были бы все основания рассчитывать, что с опасностью с юга мы не останемся один на один. Да на таких гигантских расстояниях, как наши южные границы, безопасность и можно обеспечивать только международными усилиями, превратившись в полноценного члена объединенной Европы. Кстати, на свой лад тоже своеобразного контрактного государства.
Новые перспективы открываются и в сфере внутренней политики. Предлагаемый проект, подразумевающий распоряжение общенациональными ресурсами, естественно, может быть осуществлен только под эгидой государства как главного выразителя общенациональных интересов, что с необходимостью должно повлечь за собой повышение его роли и открыть реальные и вполне законные возможности для ограничения своеволия криминально-олигархического капитала, возможности которого на сегодняшний день опасно высоки. Наученные горьким опытом первого этапа приватизации, мы в ходе формирования транссибирского коридора, превращающегося, по сути дела, в наше главное национальное достояние, отодвигающее на вторые роли все другие формы умножения богатства, могли бы разработать качественно новые принципы инвестиционной политики и приватизационных процедур, более полно выражающие общенародные интересы. Да, у нас сейчас уже нет возможности пересмотреть итоги первого этапа приватизации, не подвергнув страну непредсказуемой опасности дестабилизации. Но перед нами откроется возможность эффективного общественного контроля над существующими частными капиталами, ибо самый выгодный способ их применения окажется в руках государства. Тем более что по своему финансово-экономическому весу транссибирский коридор будет несопоставим с любыми частными капиталами, да и добываемое валютное сырье теперь будет реализовываться прежде всего внутри страны, а значит, через национальные банки.
Вместе с тем гарантированная сохранность перемещения по контролируемой государством территории огромных ценностей, а значит, и реализация всего проекта потребует от государства безусловного обеспечения монополии на насилие как своей определяющей функции, осуществлению которой должны быть подчинены все другие правоохранительные задачи, в том числе и обеспечение прав человека. Как показывает опыт, всякая борьба за права человека оказывается чистой демагогией, если не обеспечивается гораздо более фундаментальная социальная предпосылка — безусловная государственная монополия на насилие, когда наряду с государством насилие осуществляется и какими-то другими нелегитимизированными структурами, готовыми отобрать у нас самое главное право — право на жизнь и защищенность. Но борьба вовсе не означает попрание жизненно необходимых, прежде всего частнохозяйственных прав законопослушных граждан, как это имело место в советские времена. Наоборот, только в обстановке правового порядка и стабильности, как показывает, например, тот же китайский опыт, самодеятельный низовой бизнес получает наиболее благоприятные возможности для развития, без чего просто немыслимо было бы функционирование крупного межконтинентального предприятия. Транссибирский коридор должен одновременно стать, что вполне естественно, множеством точек автономного частнопредпринимательского роста, причем не в Москве, где дела и так вроде идут неплохо, а в провинции, которая сама по себе без реального содействия извне будет все более и более отставать, в сущности, разваливая страну. В России нельзя провести даже самые правильные реформы, если они не окажутся понятными и справедливыми для человека с улицы, и причем не только московской.
Наконец, об экологии. Экологически благоприятная ситуация бывает не там, где много разглагольствуют о защите природы (экологической демагогии немало и у нас), а там, где чистота становится важным источником дохода. И действительно, в Европе экологически вполне благополучными оказываются туристские центры Западной и природные красоты Северной Европы, на использовании которых делаются немалые и, главное, чистые деньги. Имея это в виду, можно было бы сказать, что перспективы нашего экологического оздоровления напрямую зависят от перспектив туристского бизнеса в России. До тех пор, пока даже Петербург будет котироваться прежде всего как индустриальный центр, а реликтовые леса и уникальные пресные водоемы даже Европейской России — как объекты промышленного освоения, надеяться на перелом к лучшему в нашей экологической обстановке, конечно, не приходится. Превращение европейской России в место пересечения важнейших транзитных путей с севера на юг, как это было издревле, и с востока на запад, который в исторические времена проходил гораздо южнее (Великий шелковый путь), существенно меняют ситуацию. Теперь и Петербург, и Золотое кольцо как главные объекты туристского притяжения в Восточной Европе, по сути дела, оказываются прямо на путях транзитных трасс. Но, пожалуй, еще важнее, что эти напряженные трассы оказываются проходящими рядом с практически нетронутыми островами дикой природы, которой на ойкумене почти не осталось. Имеется в виду прежде всего регион между Ладогой и Северным Уралом и еще в большей степени ныне труднодоступный и фактически пустой район между Енисеем и Леной. Новая ситуация позволила бы превратить их в национальные парки и регионы самого перспективного ныне экологического и охотничьего туризма, а значит, и в регионы весьма выгодных инвестиций, сопоставимых по доходности с вложениями в добывающую промышленность. Но это были бы уже не разрушающие, как, например, в случае с нефтедобычей, а созидающие инвестиции, что должно было бы обеспечить им исключительную государственную поддержку и, наоборот, сведение инвестиций в добывающую промышленность до уровня самообеспечения.
Конечно, на пути реализации таких проектов окажется немало и серьезных препятствий, среди которых прежде всего — мы сами с нашим вековым грузом обреченности на величие и исключительность, ради которых, как показывает опыт, мы оказываемся способными пожертвовать любой выгодой. Россия великая и героическая всегда была для нас предпочтительнее России благополучной и рациональной (понятной для ума). Единодушно жалуясь на свое горькое житье-бытье, мы тем не менее упорно норовим жить не в эпоху людей, как это делают все нормальные благополучные народы, а в эпоху героев или даже богов, хотя эти времена давно прошли. Впрочем, в наследии “русской идеи”, если, конечно, не подменять ее имперским лозунгом “православия, самодержавия, народности”, всегда была сильна и вполне гуманная, смиренно-человеческая составляющая доброты и понимания, терпения и всеединства. Этой своей составляющей “русская идея” вовсе не противоречит предложенному проекту, а, наоборот, позволяет реализовать ее не только как набор возвышенных и часто просто прекраснодушных идей, а как эффективно работающие, причем с выгодой для нас самих, практические принципы.
Одной из непреходящих бед России оказывается ее упорное запаздывание в осуществлении судьбоносных для ее развития преобразований, что всякий раз делает их топорно-радикальными и вместе с тем, как ни парадоксально, половинчатыми. Мы на 1000 лет опоздали с принятием христианства, на 500 — с отменой крепостного права, на 100 — с индустриализацией, на 50 — с безоговорочной деколонизацией. Сейчас у нас есть шанс вовремя сделать важнейший исторический шаг, диктуемый глобализацией и дополняющей ее регионализацией, получив реальную возможность действительно превратиться в одного из лидеров мирового развития. Воспользуемся ли мы этим шансом, или история опять поволочет нас за собой силой?..