Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2003
Е. Басманова. Опасный младенец; Охота за саркофагом; Роковая жемчужина;
Карта императрицы (в соавторстве с Д. Вересовым);
Кот госпожи Брюховец (в соавторстве с Д. Вересовым); Автомобиль Иоанна Крестителя;
Заговор стервятников. — СПб.; М.: Издательский дом “Нева”; ОЛМА-ПРЕСС, 2001, 2002, 2003
Повседневное советское домашнее чтиво за последние десять—пятнадцать лет было полностью вытоптано полчищами уродов-убийц, следователей-оборотней и залито потоками крови и грязи. А чтиво в формировании здорового общества — вещь не менее важная, чем высокая культура. Хороший дом, хорошая жена, хорошее чтение перед сном — что еще нужно человеку, чтобы встретить старость…
Б. Акунин отлично обустроил наш приусадебный литературный ландшафт, дав превосходный образец такого рода произведений. Главная героиня его повестей — русская классическая литература, можно уточнить: ХIХ века, а можно и не уточнять: другой классической у нас все равно нету. Не Эраст Петрович Фандорин, а именно русская литература в форме дежавю: тут и Тургенев пошелестит клейкими листочками, и Достоевский потянет душу визгливыми звуками семейного скандала, и колесо все никак не докатится до Москвы. В сущности, Акунин создал особую форму массовой литературы, в основе притягательности которой даже не чтение — как обретение нового, а чтение — как процесс узнавания, воспоминания, своего рода разгадывание беспроигрышного литературного кроссворда, “крестословицы”. Поклонников постмодернизма здесь просят не беспокоиться: прием сходный, а задача другая: не переосмыслить и усмехнуться, а вспомнить и порадоваться.
Госпожа Басманова гораздо меньше известна, чем Акунин, и появилась немного позднее, но работает в манере, близкой к акунинской.
В ее романах есть детективная интрига, но главное в них — сочный, как кулебяка, исторический пласт, описанный с точностью, не превышающей среднестатистическое знание, но с немалой образной узнаваемостью. Действие ее романов разворачивается в столице империи, в Санкт-Петербурге, накануне и в процессе празднования двухсотлетия со дня основания города: 1901, 1902, 1903 годы — и начало русско-японской войны — 1904 год. Время и место служат определяющими координатами.
Первые годы ХХ века, как и пресловутый 1913 год, ставший ординаром, показателем экономического развития страны на весь ХХ век (в том числе и советский период), представляются автору мерой и уровнем-ординаром душевного порядка, разумной нормы бытия. Это сложилось и в нашей среднестатистической культурной памяти: долгий ХIХ век кончился, томно-угарный декаданс еще не вошел в моду.
Фабула проста до смешного, до одури, как подумаешь, что такие простые ходы и приемы могут работать.
Петербург, семья профессора Муромцева, догадаемся с двух раз — химика. Его дочери — барышни на выданье — Брунгильда, блистательная красавица и музыкантша, и порывистая Мура, очаровательная, как всякое существо, недавно вышедшее из отрочества, а следовательно, молодые люди, журфиксы, катания, пикники, концерты, балы, вернисажи, пленительные новинки прогресса, велосипеды и телефоны. Мура Муромцева, наделенная не просто живым умом, но и незаурядными дедуктивными способностями, неожиданно для всех предотвратила покушение на вдовствующую императрицу Марию Федоровну, за что и была награждена патентом на открытие сыскного бюро и ведение розыскных дел.
И заверте…
Документы, свидетельствующие о незаконности династии Романовых, убитые белошвейки, таинственные франкмасоны и иоанниты, пропавшие коты и секретные карты, замерзшие младенцы в рождественских витринах, японофобия и бомбисты, графини и циркачи, спектакли в Мариинке и благотворительные концерты в пользу любимых царских юродивых, опрятные трущобы и запущенные дворцы, влюбленные писари и загримированные сыщики, дачи и дачницы в Куоккале и маскарады в Дворянском собрании.
Романы и не прикидываются жизнеподобными. Вот заглянул к Муромцевым сам Эраст Петрович Фандорин под именем генерала Фанфалькина (не от фон Дорна, а от фон Фалька), потряс барышень своей неотразимой красотой. Вел себя прескверно: склонил было неприступную Брунгильду к тайному браку, был разоблачен как аферист и жулик и сгинул. Господа Скрябин, Куприн, Менделеев, Короленко вели себя сообразно сложившимся о них представлениям. Менделеев ошеломлял и подавлял, Скрябин соблазнял все еще неприступную Брунгильду, Куприн шумел и устраивал дурацкие розыгрыши на грани приличий, за что и поплатился гибелью своего любимого… белого пуделя.
Мир и уклад семейства Муромцевых открыто и нарочито консервативен. Автору и читателю все равно, стоят ли персонажи за идеалы монархизма или борются с царизмом. Эта тема если и возникает, то к ней относятся с подчеркнутым недоумением:
“— Среди ваших знакомых, наверное, много людей передовых взглядов? — спрашивает одного из персонажей следователь.
— Неожиданный вопрос. Я и сам человек передовых взглядов. Верю в Россию. Поддерживаю научную мысль. Стараюсь способствовать прогрессу.
— Вы сочувствуете социалистам?
— Ни в коем случае. Чего в них передового? Бомбометание? Убийства городовых?”
Но дело не в этом.
Дело в той нравственной, культурной, психологической норме, которая определяет жизнь мало того, что профессорской семьи, но вроде бы и всего общества.
Не то что соус на скатерть прольешь — не заметят. Супницу опрокинешь — порадуются тому, как ловко и удачно у вас получилось. Сердечность, патриархальность, воспитанность — все это описывается с оттенком иронии, но и сам предмет, сам объект этой легкой иронии замечателен и долгожданен!
Автор немного примитивно, но очень старательно воссоздает тот жизненный уклад, который, как всем нам кажется, существовал сто лет назад. Тогда и жизнь была лучше, чище. Красивее, благороднее. Это не историческая правда, но правда мифа, легенды. Что-то вроде кукольного монархизма Никиты Михалкова. Это правда веры в светлое прошлое. Правда тех, которые жили сто лет назад. Помянут ли нас добрым словом — нет, не помянут… Это вера в правильность уклада игрушечного дома, или нащокинского домика, — заставляет же что-то и неглупых людей создавать такие домики. Нарисуем — будем жить.
В романах Басмановой — мир, в котором все устроено, как должно. В ее романах не умирает ни одно живое существо, кроме, разумеется жертв преступлений, которые успевают отправиться к праотцам до того, как мы с ними познакомимся и привяжемся к ним.
Даже если злоумышленники устроят, скажем, отравление угарным газом, то уморят, в самом крайнем случае… кота следователя Вирхова, и то любящий хозяин бросит все дела государственной важности и станет растирать перламутровой щеточкой для усов лапы своего несчастного любимца до полного выздоровления бедняги.
Детективные романы о Муре Муромцевой — это романы о мире, где Все Устроено Правильно. Детективная интрига объединяет происходящее, да без нее там и происходить было бы нечему, но она ничего в этих романах не решает, потому что Добро и Справедливость восторжествуют все равно. Перед нами детектив, облагороженный вековой исторической обратной перспективой, и главное в нем — обратная перспектива. Это стилизация не литературы, а нравов и быта, уклада и привычек, жизненных навыков и стиля взаимоотношений. Стилизация жизни, взятой в ее идеальных, на сегодняшний взгляд, формах.
Вся прелесть в правильности составляющих жизни. Молодые девушки — добры и прекрасны, старшее поколение: почтенный профессор, его нежная супруга Елизавета Викентьевна, тетушка Полина Тихоновна — само благородство и мудрость. Доктор Коровкин, который никак не может решить, какую из сестер Муромцевых вести под венец, — молодой человек, достоинства которого зашкаливают за отметку “идеал”. Все здесь — воплощение идеальных качеств. Ни один человек на протяжении семи романов не причинил другому зла (кроме преступников, разумеется), не огорчил собеседника неучтивым словом, не потревожил неуместным жестом. После чтения этих романов не будет ощущения, что вы поели тухлого или попили из грязной лохани.
Госпожа Басманова и не делает вид, что пишет всерьез, и в этом прелесть ее сочинений. Госпожа Басманова не очень точна в деталях. Но она точна в чем-то другом, очень важном, и чему трудно подобрать название, — в образе этих деталей, что ли. Она точна в пластике создаваемого мира. Главная героиня ее романов не умница-разумница Мура Муромцева, а Великая нравственная норма бытия. Как коренное условие, определяющее жизнь людей в начале ХХ века. Эта норма определяет представление о счастье и несчастье, стиль романов, их поэтику, существо интриги и наш сегодняшний интерес к ним.
Р. S. Очень хочется читать Басманову не в тоскливых глянцевых переплетах анилиновых расцветок с портретами, физиономии которых трудно соотнести с героями. Это ведь не “Вечный зов” или “Петербургские тайны” в телеверсиях, а живое, ироничное, легкое и не скрывающее своей стилевой условности чтиво, близкое по духу к приключениям Ивана Таранова и мадам Козявкиной в летних тюрнюрах.
Елена Гушанская