Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2003
— Послушай, — раздался в телефонной трубке голос давней подруги, — выручи, будь человеком! Алексей в командировке, а меня радикулит прихватил, едва по квартире ползаю, на улицу выйти совершенно не в состоянии.
— Так тебе что, купить что-нибудь, привезти?
— Ну, если только хлеба свежего половинку… Да дело не в этом. Сама-то я как-нибудь с грехом пополам управлюсь, но у меня ведь свекровь каждодневного ухода требует. Восемьдесят два скоро, третий год на улицу не выходит. Я ей тут котлет нажарила. Отвези, будь другом. Она на Фонтанке, недалеко от тебя живет…
Часа через полтора с ключами в кармане и кастрюлей в сумке, купив по дороге нарезной батон и кефир, я отыскала во дворе старого дома нужный подъезд. На лестнице сильно пахло общественным туалетом. Подслеповатая лампочка скудно освещала облупленные стены, на грязном подоконнике лежал, свернувшись, удивительно чистый бело-рыжий котенок-подросток. Голова его покоилась на задних лапах, но он не спал: прищуренные глаза тоскливо контролировали обстановку. Увидев меня, котенок спрыгнул с подоконника и устремился навстречу.
— Мя-а-а! — Закричал он. — Мя-а-а!
Любому, услышавшему подобный крик, должно было стать ясно: это сигнал терпящего бедствие. А котенок в придачу смотрел еще снизу вверх прямо в глаза!
— Не можешь попасть домой? — неизвестно зачем спросила я, хотя на самом деле уже прекрасно обо всем догадалась. И неизвестно зачем нажала на кнопку звонка у ближайшей двери.
— Кто там? — тут же поинтересовалась дверь.
— Котенок домой просится, — сообщила я.
— Это не наш, — сказала, открыв дверь, толстая тетка в бигудях. — Третьи сутки орет, сил уже никаких терпеть не осталось. Это из двенадцатой квартиры. Без конца заводят, а потом выбрасывают, и этого Чубайса они на лестницу выставили…
— Хороший котенок, чистый… Может, возьмете?
— Умная какая! — сказала тетка. — Хороший, так сама и бери!
Дверь захлопнулась. Котенок, притихший во время разговора, будто понял, что ничего не получилось, и вновь закричал отчаянно и тоскливо.
— Да не лезь ты под ноги, наступить ведь могу, — предупредила я бедолагу и продолжила восхождение, стараясь на него не смотреть. А что я могла для него сделать? Больше всего ему нужен дом и хороший хозяин, но если я притащу его к себе, то этого, пожалуй, никто из моих домашних не поймет. Даже угостить его котлетой из кастрюли и то не могу: котлеты ведь не мои и предназначены для чужой старушки… В большинстве случаев, видимо, чтобы кому-то помочь, нужно самому быть достаточно богатым и сильным…
Отыскав нужную дверь, вдруг засомневалась: а что, если я не сумею отпереть чужой замок? Но страхи оказались напрасными — ключ повернулся неожиданно легко, и дверь открылась.
В прихожей горел свет. А прямо перед дверью стояла удивительно маленькая и сухонькая старушка в цветастом фланелевом халате, в домашних тапках на босу ногу, но с ридикюлем в руках. Коротенькие редкие седые волосы обрамляли голову наподобие нимба.
— Здравствуйте, Надежда Петровна! — произнесла я по возможности более жизнерадостно и набрала в легкие воздуха, собираясь начать объяснение о радикулите ее невестки, командировке сына и о том, что я — подруга ее невестки, но старушка вдруг всплеснула руками и расплылась в улыбке:
— Алечка! Как я тебя давно не видела! Молодец, что зашла. Но что б тебе хоть немного пораньше-то прийти — мы бы с тобой чайку попили. А сейчас мне уходить нужно. Может, ты меня проводишь? По дороге и поговорим…
Вообще-то так даже и проще: ничего объяснять не нужно. Аля так Аля. Подруга советовала вовсе к тому, что будет Надежда Петровна говорить, не прислушиваться: “У нее уж давно крыша поехала, так что внимания не обращай. Котлеты с гречкой на сковороде разогрей, покорми, чаем ее напои. И еще чаю налей в термос, что на столе стоит. А потом не забудь кран на газовой трубе перекрыть”… Но как же не прислушиваться, если старушка уходить нацелилась?
— А куда вы, Надежда Петровна, собрались?
— Как куда? На работу. И задержаться не могу — и так уж опаздываю.
— Но мне ведь сказали, что вы себя неважно чувствуете. Может, вам лучше сегодня дома остаться?
— Один-то день я могу, конечно, и не ходить, но тогда нужно у начальницы отпроситься, предупредить, что не выйду, чтоб не подвести… А здесь даже и телефона нет, не позвонишь… Придется идти.
— Не беспокойтесь, это я на себя беру. Сама вашей начальнице позвоню и все улажу.
— Спасибо, Танюшка. Только не забудь позвонить, деточка…
Пройдя на кухню, я поставила чайник и принялась разогревать котлеты с гречкой. Надежда Петровна, усевшись за стол, рассказывала:
— Сегодня-то я, пожалуй, и в самом деле не очень хорошо себя чувствую. А вообще болеть не привыкла. Всю жизнь все на ногах и на ногах Как в сорок девятом из эвакуации сюда вернулась — Леша тогда совсем еще маленький был, не ходил даже, — так пошла дворником. Наш-то дом разбомбило, вот и пришлось в дворники. Все больше на Владимирском тут работала. А крыши-то были тогда плохие — все от войны пострадало, все осколками попробивало. Так мы, дворники, считай, половину времени по крышам лазили. Зимой все снег сбрасывали, а летом латать пытались. Начальница с палкой по чердаку ходит — смотрит, где светится, и палку высовывает. А мы с Тоней, с подругой, — на крыше с ведрами, с гудроном. Один раз так устали, что на дырки эти сели и плачем. А начальница понять не может, куда мы делись. Испугалась: “Господи, никак свалились девчонки?!” А еще и дрова зимой по квартирам носили — отопление ведь печное было. Тоня другой раз жалуется: “И за что нам жизнь такая тяжелая? И опереться не на кого!” А я ей говорю: “А ты гордись да радуйся, что есть силы самой быть себе опорой!”… Потом на “Красном треугольнике” работала, потом на почте…
Только я положила на тарелку разогретые котлеты, как вновь с лестницы донесся отчаянный кошачий крик. Котенок кричал так громко, что даже двойные двери и толстые кирпичные стены не могли этот крик заглушить.
— Опять котик плачет, — сказала бабка.
— Кушайте, Надежда Петровна, — поставила я перед ней тарелку. Но старушка явно отключилась. Может, опять оказалась мысленно в послевоенном Ленинграде, на крыше, или еще где-нибудь, кто ее знает? Я решила, не теряя даром времени, наполнить пока чаем термос.
— Хочу тебя попросить, деточка…
— Да? — откликнулась я.
— Я ведь уж старая… Если со мной что случится, ты ведь о котике позаботишься, правда?
— О каком котике?
— Да вот, плачет который… Плохо ему… Так можешь ты обещать мне?
— Хорошо, Надежда Петровна, — ответила я машинально, не подумав, что это и в самом деле к чему-то меня обязывает.
— Вот и ладно. Пойди тогда, доченька, принеси его сюда. Невестка, наверное, да и Леша тоже ругаться будут… А пусть поругаются — от меня не убудет!
Приносить котенка не потребовалось. Совершенно непонятным образом он будто почувствовал, что именно за этой дверью решается его судьба, и уже готов был шагнуть навстречу. Едва я приоткрыла дверь, как он прошмыгнул в прихожую, а потом прошествовал впереди меня по коридорчику на кухню, подняв, будто флаг, свой рыжий хвостишко с белым кончиком. Странно, но он совершенно не принюхивался, не обследовал незнакомую территорию. Может, просто решил нам довериться. А что ему еще оставалось?
Надежда Петровна, раскрошив, положила на блюдце одну из своих котлет, и котенок моментально проглотил угощение.
— Сейчас, Вася, я еще налью тебе немножко кефира. И все, теперь уж хватит, — сказала котенку только что обретенная хозяйка, и котенок будто понял. Долизав последние капли, свернулся калачиком на полу, прижавшись к ногам Надежды Петровны.
На обратном пути я все пыталась сообразить, каким образом отчитаться теперь о проделанной работе. Всегда почему-то ухитряюсь во что-нибудь влипнуть. И сегодня как раз такой случай. Навряд ли молодые опекуны бабушки Нади придут в восторг от “хвостатого прибавления” и виноватой посчитают, конечно, меня. У нее-то ведь “давно уже крыша поехала”. Но даже и она, между прочим, поняла, что будут ругаться. А я… Не знаю даже, как это и получилось. Само собой будто.
Мучилась до тех пор, пока вдруг не вспомнила, как легко старушка сказала: “а и пусть поругаются — от меня не убудет!” И тогда мне пришло в голову, что от меня-то ведь не убудет тоже. А если и убудет, — усмехнулась я про себя, — тоже не страшно; люди вон специально, чтобы похудеть, деньги платят!
Подумав так, я улыбнулась. И голубоглазый малыш, которого везли в коляске по набережной Фонтанки мне навстречу, случайно взглянув на меня, тоже расплылся в улыбке.