Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2003
В рукописном отделе Пушкинского дома хранится альбом Анны Давыдовны Баратынской, урожденной Абамелек. Он появился у нее в 1832 году. Светло-коричневая тисненая кожа, золотые застежки. В крышку альбома вделана миниатюра, изображающая юношу в широкополой шляпе со страусовым пером, листы в альбоме из плотной бумаги разного цвета. Есть и нотная бумага.
Это тот самый альбом, в который рукою Пушкина были вписаны посвященные княжне А. Д. Абамелек стихи.
Когда-то (помню с умиленьем)
Я смел Вас нянчить с восхищеньем,
Вы были дивное дитя.
Вы расцвели — с благоговеньем
Вам ныне поклоняюсь я.
За Вами сердцем и глазами
С невольным трепетом ношусь
И Вашей славою и Вами
Как нянька старая горжусь.
9 апреля 1832 г.
Это его стихи по случаю только что бывших, 4 апреля, ее именин.
Где и как пришлось Пушкину “нянчить” маленькую княжну — неизвестно.
Анна Давыдовна родилась в 1814 году. В это время ее отец, князь Давид Семенович Абамелек, был полковником лейб-гвардии гусарского полка, расквартированного в Царском селе. Ее мать, Марфа Екимовна, происходила из знаменитой армянской семьи Лазаревых. Пушкин же постоянно бывал в среде офицеров, где служили и старшие братья Анны Давыдовны.
Нахождение Пушкина в среде гусар отчасти объясняет, почему он мог назвать себя нянькой княжны Анны. Но теперь, в 32 году, у него есть повод и гордиться ею. За год до этого в Москве, где к тому времени жила семья Абамелек, были опубликованы ее переводы на французский “Чернеца” Ивана Козлова и пушкинского “Талисмана”! В издании “Талисмана” были приложены и ноты Н. С. Титова.
Ей 17 лет. А 20 апреля 1832 года Николаем I был подписан указ о пожаловании ее во фрейлины императрицы, и это, скорее всего, тоже было связано с ее публикацией.
Но вернемся к альбому княжны Абамелек. На три дня Пушкина опередил И. И. Козлов:
…………………………………………….
Восток горит в твоих очах,
Во взорах нега упоенья,
Напевы сердца на устах,
А в сердце пламень вдохновенья.
В мае того же года Анна Давыдовна уехала в Европу, и в ее альбоме появляются новые стихи.
П. А. Вяземский:
Княжне Анне Давыдовне Абамелек
(Перед отъездом в Москву)
Любезной родины прекрасное светило!
Приветствую тебя на чуждой стороне!
На небесах родных ты улыбалась мило,
Но на чужбине ты еще милее мне.
………………………………………………………
На одну же из первых страниц альбома вклеен листок почтовой бумаги со стихами:
К портрету княжны Ан. Д. Абамелек
Твой образ жил давно в мечтах поэта,
Он в нем нашел знакомые черты;
Как идеал небесной красоты,
Ты им, княжна, давно была воспета!
В этом стихотворении автор не уточнил, о каком портрете идет речь. Зато следующее стихотворение снабжено сноской, где автор указывает, что вдохновил его портрет, где Анна Давыдовна изображена в виде Заремы.
Под портретом княжны Абамелек
Зарема, у тебя просил я вдохновенья
И прелести твои три дня я созерцал.
Весь мир перед тобой исчез в реке забвенья,
И новый мир чудес на лире я бряцал.
Автор этого четверостишия неизвестен.
И еще одно упоминание о портрете находим в том же альбоме. Оно принадлежит Якову Толстому.
…………………………………………….
Вдруг вижу образ на холстине,
Заремы дивный блеск очей,
Я сердцем вспыхнул и — отныне
Пылать навеки буду к ней.
В то время были в большой моде “живые картины”. Были они двух видов: одни воспроизводили шедевры живописи, другие иллюстрировали модное литературное произведение.
Сохранилась программа одного из вечеров в Михайловском дворце в 1839 году, где встречаются обе эти разновидности “живых картин”. В нем участвовали Жуковский, Михаил Виельгорский и др., в том числе и Анна Давыдовна, которая к тому времени уже была замужем за Ираклием Абрамовичем Баратынским, братом поэта и адъютантом Николая I. Имя Баратынской в этой программе встречается трижды. Она занята вместе с Ф. И. Толстым в картине Корреджо, которой начинался вечер, затем изображает Юдифь и участвует в картине “Мария и Зарема”, показанной в финале. Как раз об этом времени пишет Евдокии Ростопчиной А. О. Смирнова-Россет: “В. к. Елена Павловна избрала себе нового друга: угадай, кто ее первая любимица (держу десять против одного, что не угадаешь). Поищи на Востоке, и ты найдешь жемчужину — Анну Баратынскую. Я предвижу, что ты, как и все, очень удивлена; впрочем, ей отдают должное, хотя и не понимают такого пристрастия”. В фондах музея Пушкинского дома есть две фотографии, на одной из них надпись: “А. Д. Абамелек в костюме Заремы…”
Красоту Анны Давыдовны отмечали иностранцы, встречавшие ее в России. Немецкий путешественник Фридрих Гагерн пишет о том, что императрица любит окружать себя красивыми женщинами, и среди них выделяет “армянку по рождению, принцессу АБО-Мелек, чисто восточной красоты, черные глаза и шелковистые ресницы которой напоминают нам байронские идеалы”.
Российские культурные семьи не знали национальных барьеров, интерес к иным культурам был нормой их жизни, их существования, равно как и владение иностранными языками.
Гусарский генерал Д. С. Абамелек владел тремя языками: русским, грузинским и турецким. А в их доме говорили и писали по-русски и по-французски, детей же обучали еще и армянскому языку.
“Хорошо писать для россиян, еще лучше писать для всех людей”, — сказал Н. М. Карамзин, выступая в Российской академии.
Сама Анна Давыдовна не написала, кажется, ни одной собственной стихотворной строчки, но всю жизнь занималась переводами. Многоязычная культура домашнего воспитания соединялись в ней с тонким поэтическим слухом.
И, начав в 17 лет переводом Козлова и Пушкина, Анна Давыдовна достигла уровня поэтического перевода, оцененного уже в наши дни академиком М. П. Алексеевым как “виртуозная переводческая версификация”.
Перед последним отъездом на Кавказ М. Ю. Лермонтов, товарищ ее брата по школе гвардейских подпрапорщиков, а потом и однополчанин, подарил Анне Давыдовне автограф своего стихотворения “Последнее новоселье” — он ценил свойственное ей умение тонко чувствовать поэзию.
После смерти мужа Анна Баратынская многие годы жила в Германии. Ежедневно ранним утром приходила она одна в безмолвный сад виллы Гамильтон в Баден-Бадене и проводила там за переводами долгие часы. Поддерживала она, особенно в 1875—1877 годах, и переписку с жившим в Германии П. А. Вяземским.
Кроме стихов в ее альбом, Вяземский посвятил ей и стихотворение “Флоренция”, воспоминание о встрече с нею там:
Ты знаешь край! Там льется Арно,
Лобзая темные сады…
……………………………………………….
И одно из последних своих стихотворений он снова посвящает ей.
ЕЩЕ ОДНО ПОСЛЕДНЕЕ СКАЗАНЬЕ
Посвящается А. Д. Баратынской
Из книги жизни временем сурово
Все лучшие повыдраны листы:
Разорванных уж не отыщешь ты
И не вплетешь их в книгу жизни снова.
Не поздно ли уж зачитался я?
Кругом меня и сумрак, и молчанье:
“Еще одно последнее сказанье,
И летопись окончена моя”.
1874, Германия, Гамбург
Она присылала свои переводы в Россию. “Вестник Европы” за 1875-й — № 1, за 1877-й — № 12. 26 стихотворений Г. Гейне из его “Книги песен”, “Ирландские мелодии” Т. Мура, стихи Гейбеля, Лонгфелло. В 1876—1877 годах в Баден-Бадене ею изданы на русском языке “Переводы немецких, английских и французских стихотворений”.
Некоторые из ее переводов включались в сборники стихов Гейне и в наше время.
Вот пример из Гейне:
Порой взгрустнется поневоле
О милой, доброй старине,
Когда жилося так привольно
И в безмятежной тишине.
Теперь везде возня, тревога,
Такой во всем переполох,
Как будто нет на небе Бога
И под землею черт издох.
Все мрачно, злобой одержимо,
В природе холод и в крови,
И жизнь была б невыносима,
Не будь в ней крошечки любви.
Блестяще зная английский, Баратынская-Абамелек много работает и над переводами на английский язык русских и немецких поэтов. Она издает их трижды, в 1876, 1878 и 1882 годах: 19 стихотворений А. С. Пушкина, 16 — А. К. Толстого, 3 — М. Ю. Лермонтова, несколько — Ф. И. Тютчева и других с примечаниями к тем местам текстов, которые требуют пояснения для иностранного читателя и с указанием, какие стихи и кем положены на музыку. В эти сборники включает она и трех немецких поэтов: Гейне, Гейбеля и Фрейлиграта.
В архиве Баратынской сохранилось письмо Фердинанда Фрейлиграта, посвященное сделанному ею переводу. Письмо написано 11 октября 1875 года рукою жены поэта, но скреплено его собственноручной подписью. Оно без конверта, и его адресат неизвестен, скорее всего, им был издатель. Но сам факт наличия этого письма весьма существен. Ф. Фрейлиграт был одним из столпов немецкой поэзии в демократическом течении литературы середины XIX столетия, сотрудничал с Карлом Марксом в газете “Neue Rheinische Zeitung” (“Новая рейнская газета”). И если имя Генриха Гейне у нас широко известно, то о Фрейлиграте знают, пожалуй, только знатоки немецкой поэзии. Анна Давыдовна перевела стихотворение Фрейлиграта “O lieb’ solang du lieben kannst” (“О люби, пока любить ты можешь”) из его цикла “После жатвы” (“Zwischer der Garben”). Письмо Фрейлиграта было посвящено этому переводу. Вот оно в переводе на русский:
“Канштатт, 11 октября 1875
Милостивый государь, весьма признателен Вам за любезное сообщение мне английского перевода моего └О люби…” и так далее, который позволяю себе при сем возвратить Вам. Я просмотрел его с большим удовольствием, и вряд ли нужны особые уверенья в том, насколько я польщен благосклонным вниманием переводчицы к моим стихам. Я нахожу перевод в целом, в особенности для не-англичанки, вполне удачным; но со всей откровенностью хотелось бы добавить следующее (далее идут профессиональные авторские замечания о не совсем удачных рифмах, об увеличении числа строф в сравнении с оригиналом. — М. А., В. А.)… В целом, как сказано, эта работа служит к чести переводчицы, и я ей искренне благодарен за нее.
Стихотворение мое уже не раз переводилось на английский язык, и, должен сознаться, до сих пор НИ ОДНО из воспроизведений не удовлетворяло меня ПОЛНОСТЬЮ, даже то, которое несколько лет назад… моя дочь включила в английское издание моих стихов.
С уважением, искренне преданный Вам
Ф. Фрейлиграт”.
А. Д. Баратынская учла все критические замечания Фрейлиграта: в печатном тексте отсутствуют рифмы, которые вызывали его возражение, число строф перевода уравнено с подлинником…
И выбор ею именно этого стихотворения также вряд ли случаен: ведь на него обратил внимание и Ф. Лист, положивший его на музыку.