Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2003
В художественном наследии Александра Николаевича Бенуа (1870—1960) главное место занимает тематика XVIII века в России и во Франции. А. Н. Бенуа всей душой любил XVIII век и особенно — эпоху россий-ской императрицы Елизаветы Петровны. Источником этого интереса являлись впечатления его детских лет от дворцово-парковых ансамблей в Петергофе и других окрестностях Петербурга, а также от первых посещений Версаля в 1896—1897 годах.
Отображая в своих рисунках, акварелях и картинах XVIII век, Бенуа стремился к передаче духа того времени, “аромата эпохи”. Поэтому он обращался к стилизации произведений французских художников XVIII века — Риго, Кошена, Моро, что подробно освещено А. Е. Завьяловой1.
Но Бенуа, по нашему мнению, испытал также влияния русского художника XVIII столетия Михаила Ивановича Махаева и своего современника — философа и поэта Владимира Сергеевича Соловьева, что и будет рассмотрено в настоящей статье.
На всю жизнь сохранились у А. Н. Бенуа детские впечатления “…от разглядывания трех гравюр, входивших в состав “альбома Махаева”2 с видами Царского Села. В этих гравюрах были запечатлены Екатерининский дворец и парковые павильоны Эрмитаж и Монбижу. “Особенно мне (А. Н. Бенуа. — А. К.) импонировал сложенный и раскладывавшийся во все стороны громадный лист в махаевском увраже, изображающий фасад дворца со стороны циркумференции с проезжающей „линеей” императрицы, запряженной в двадцать лошадей цугом3”.
В своем труде “Царское Село в царствование императрицы Елисаветы Петровны” (СПб., 1910) Бенуа воспроизвел фрагмент данного увража и сопроводил его следующим пояснением: “Торжественный поезд Императрицы Елисаветы Петровны во дворе Царскосельскаго дворца. Гравюра М. Махаева”4. В этом же издании приведен фрагмент еще одного махаевского вида с подписью: “Прогулка Императрицы Елисаветы в саду Летняго дворца. Гравюра Махаева”5.
Последняя гравюра (ее название — “Проспект Летняго Ея Императорскаго Величества дому с Северную сторону”) входит в состав альбома “знатнейших проспектов” Петербурга 1753 года и не относится к видам Царского Села, но Бенуа тем не менее включил ее фрагмент в свою книгу с целью дать наиболее полное представление о жизни елизаветинского двора.
Бенуа не только воспроизвел махаевские виды в своей книге; реминисценции четырех вышеназванных гравюр наблюдаются в его собственном творчестве.
“Так я три раза принимался за картину, в которой захотел выразить свое увлечение XVIII в., в частности эпохой императрицы Елисаветы Петровны, эпохой, не пользующейся вообще особым уважением историков, к которой я, однако, с отроческих лет питал особое влечение. […] … моя композиция (мне так и не удалось довести ее до конца) представляла царицу и ее блестящий двор на фоне павильона “эрмитаж” (выделено мною. — А. К.) в Царском Селе”6.
Другой царскосельский павильон — Монбижу (не сохранившийся и известный только по гравюре и рисунку Махаева) Бенуа изобразил в иллюстрации “Приезд императрицы Елисаветы Петровны рано утром с тетеревиных токов в “Монбеж” г. Царского Села”7.
Еще раз царица запечатлена в акварели 1903 года “Императрица Елисавета Петровна изволит прогуливаться по улицам Петербурга”. Хоть действие и происходит в Петербурге, но изображенные здесь колесница, в которой восседает Елизавета, конный поезд и дворцовое здание весьма схожи (вплоть до деталей) с аналогичным фрагментом махаевского увража с видом Екатерининского дворца в Царском Селе.
Следовательно, Бенуа изображал тот же персонаж и те же здания, что и в разглядываемых им в детстве и столь понравившихся ему махаевских видах Царского Села.
“Проспект Летняго … дому …” Махаева тоже нашел отзвук в творчестве Бенуа; в картине “Петр I на прогулке в Летнем саду” (1910) в правой части, в глубине мы видим императрицу Екатерину I, над головой которой слуга держит зонтик. Императрица возглавляет процессию придворных дам, движущуюся по диагонали от Летнего дворца в сторону фонтана. Соответственно в махаевском “проспекте” в его правой части и вдали представлено шествие по диагонали от Летнего дворца и фонтана Елизаветы Петровны (под зонтиком) и сопровождающих ее фрейлин. Этому чинному шествию Махаев противопоставил (в левой половине композиции, на первом плане) находящихся в лодке гребцов, которые, в отсутствие знатных хозяев, развлекаются, приплясывая. И в картине Бенуа на первом плане и слева — группа людей, как будто приплясывающих перед Петром I, подобострастно заглядывая царю в глаза.
Присущая творчеству Бенуа ирония имела место и в творчестве Махаева (конечно, в меньшей степени у мастера XVIII столетия). В торжественных, прославляющих Петербург и загородные царские резиденции махаевских видах есть, однако, и некоторая ирония, и даже элементы сатиры при изображении стаффажа. Несовершенство обуреваемых страстями людей показано в контрасте с величием и благородством архитектуры. Это не мог не заметить “разглядывавший” махаевский альбом Бенуа, восприятие которым XVIII века, таким образом, изначально проходило через призму иронии.
В этом плане особенно показательна серия акварелей Бенуа “Последние прогулки Людовика XIV” (1897), в которых на фоне великолепных версальских пейзажей даны маленькие фигурки французского короля и его свиты, решенные гротескно и кажущиеся жалкими и ничтожными. Возможно, что истоки такой трактовки ведут к Махаеву, который оба раза изобразил Елизавету в виде крохотной фигурки на дальнем плане на фоне эффектных дворцов.
Кроме того, Махаев оба раза представил Елизавету в движущейся процессии. Эта тема — процессия, возглавляемая монархом, очень полюбилась Бенуа. Она лежит в основе решения им как всех вышеназванных произведений, так и ряда других — таких, как “Прогулка короля” (1906) и иллюстраций “Зимний поезд Императрицы Екатерины II с Ея ближними сановниками”8, “Прогулка Павла I со свитою по зверинцу в гор. Гатчина”9, “Прогулка Великаго князя Николая Павловича с супругою своею, Александрою Феодоровною, и свитою в гор. Гатчина”10, картины “Выход императрицы Екатерины II в Царскосельском дворце” (1909).
Мотив “путешествия” занимал немалое место в культуре XVIII века, прежде всего в литературе (пример — роман Ф. Фенелона “Похождения Телемака”, которым зачитывались и в Европе, и в России того времени), но также, в меньшей мере, и в изобразительном искусстве — картина А. Ватто “Отплытие на остров Киферу”, “знатнейшие проспекты” М. Махаева. В “проспектах” этот мотив особенно силен; “путешествие” совершается и при переходе от одного вида к другому, и в каждом отдельном виде. Таким образом, можно полагать, что “прогулки” Бенуа являются своего рода продолжением лейтмотива махаевского альбома.
Итак, объекты и композиция изображений, ирония, трактовка движения в целом ряде произведений Бенуа свидетельствуют о заметном влиянии творчества Махаева.
Однако в своей книге “Русская школа живописи” (СПб., 1904) Бенуа не очень высоко отозвался о русском мастере XVIII столетия: “… при Елизавете работал Махаев, произведения котораго если и не обличают таланта, то все же свидетельствуют о весьма порядочном обучении перспективы в Штелиновской Академии”11 (впрочем, резкие и преувеличенные оценки характерны для Бенуа-искусствоведа; так, ниже он называет “лучшия вещи” Семена Щедрина “пародиями” на картины Гюбера Робера12). Влияние Махаева на Бенуа было, скорее всего, неосознанным; оно было следствием закрепившихся в подсознании детских впечатлений (а Бенуа в “Воспоминаниях” не раз отмечал их важность для своей последующей жизни). Если виды М. И. Махаева “не обличают таланта” по умозаключению ученого, то они все же оказались исполнены достаточно талантливо, чтобы остаться в сердце художника А. Н. Бенуа.
В мемуарах А. Н. Бенуа пишет о том, как в 1883 году (в возрасте тринадцати лет) он увидел в Большом Петергофском дворце “…по-разивший [его] портрет Елисаветы Петровны девочкой. С момента какого-то моего влюбления в этот портрет начался вообще мой культ Елисаветы, доходивший временами до чего-то похожего на галлюцинации”13. В петербургской квартире “на самом же видном месте красовался портрет моей пассии, однако не способной вызывать ревность в Ате (жене А. Н. Бенуа. — А. К.) — императрицы Елисаветы Петровны, типа Каравакка. Его я приобрел в 1891 г.”14. “Другим отражением моего “помешательства на Елисавете” было составление целиком измышленной мной “реляции”, или рассказ “очевидца”, о вступлении на престол Петровой дочери. Эту реляцию (выдав ее за найденный в бумагах отца подлинный манускрипт) я прочел 25 ноября 1892 г. своим друзьям, поверившим достоверности моего “документа”, после чего был сервирован у нас в зале при зажженных люстре и всех канделябрах довольно роскошный ужин, а во главе стола на кресле был водворен портрет Елисаветы I, что означало, что ее императорское величество удостоило нас своим присутствием”15.
Выше уже говорилось об интересе А. Н. Бенуа к образу Елизаветы в махаевских видах и об отражении императрицы в его собственном творчестве.
Был ли “культ Елисаветы”, по мнению Д. С. Лихачева, “не более как некоторым чудачеством”16 Бенуа? В своей мистической любви Бенуа был не одинок. Схожие чувства томили душу и его старшего современника — выдающегося философа и поэта В. С. Соловьева, который создал целый цикл стихов о своей любви к божественной царице Софии.
Первые стихотворения этого цикла появились в 1875 году:
Вся в лазури сегодня явилась
Предо мною царица моя, —
Сердце сладким восторгом забилось,
И в лучах восходящего дня
Тихим светом душа засветилась …17
Но впервые Соловьев “увидел” Софию в 1862 году, в возрасте девяти лет:
Близко, далеко, не здесь и не там,
В царстве мистических грез,
В мире, невидимом смертным очам,
В мире без смеха и слез,
Там я, богиня, впервые тебя
Ночью туманной узнал.
Странным ребенком был я тогда,
Странные сны я видал …18
Как детская душа нежданно ощутила
Тоску любви с тревогой смутных снов …19
Детские грезы как Соловьева, так и Бенуа сохранились и в дальнейшей их жизни. Они были обусловлены особой атмосферой второй половины XIX века — атмосферой повышенной чувствительности и эмоциональности в среде интеллигенции, духовного томления, приведшего к декадансу рубежа XIX и XX веков. В ту же эпоху галлюцинации, чувство, что “… я это самое уже когда-то видал и „пережил””20 испытывали и И. А. Бунин, и швейцарский психолог К. Г. Юнг. Юнг объяснял их отражением опыта прежних поколений, запечатлевшимся в структурах мозга.
Соловьев был предтечей российского декаданса — его сочинения и публичные выступления были очень популярны и оказали влияние на многих деятелей культуры, даже тех, кто был значительно старше Соловьева (Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, К. Н. Леонтьев). Среди его почитателей был и Бенуа: “… я заслушивался вдохновенных или полных каверзной иронии речей Владимира Соловьева…”21 Бенуа был лично знаком с философом: “… у моей двоюродной сестры Е. С. Зарудной-Кавос … в то время завсегдатаем бывал Владимир Соловьев…”22; в 1899 году Соловьев сотрудничал с журналом “Мир искусства”, одним из ведущих авторов которого был поклонник императрицы Елизаветы.
“Культ Елисаветы” Бенуа складывался на фоне, а может быть, и произрастал на почве культа Софии Соловьева. София у Соловьева не была чем-то совершенно ирреальным — ее образ был вызван как его религиозно-мистическими переживаниями, так и трагической любовью к замужней даме — Софье Петровне Хитрово.
Образ возлюбленной царицы в стихах Соловьева один раз удивительно совпал с теми махаевскими образами Елизаветы, которые вдохновляли Бенуа:
У царицы моей есть высокий дворец,
О семи он столбах золотых …23
В махаевском “Проспекте Летняго… дому” Елизавета идет от Летнего дворца, центральный ризалит которого имеет семь осей, а в “Дворце… в Сарском Селе” она проезжает вдоль Екатерининского дворца, состоящего из семи корпусов, главный из которых состоит из семи частей. Это лишь совпадение; ведь Соловьев перефразировал цитату из библейской Книги притчей Соломоновых (“Премудрость построила себе дом, вытесала семь столбов его…” (9.1)), но в связи с широким распространением символизма в русской культуре такое совпадение может восприниматься не случайным, а символичным.
И уже определенно не случайным является то, что Бенуа была свойственна ирония того же плана, что и ирония Соловьева, а именно: самоирония. Самоиронии немало в стихах Соловьева, а своего апогея она достигла в поэме “Три свидания”, где поэт … высмеял свой же культ Софии. По его словам, он воспроизвел “… в шутливых стихах самое значительное из того, что до сих пор случилось [с ним] в жизни”24. То же наблюдается и в созданной даже на год ранее “Трех свиданиях” серии “Последних прогулок Людовика XIV” Бенуа (1897). Бенуа писал: “… этот мир (Версаль эпохи Людовика XIV. — А. К.) сделался вдруг МОИМ миром, чем-то родным, чем-то мне особенно близким”25. И этот же мир трактован в “Прогулках” (и в последующих картинах) с немалой долей сарказма. Известная ироничность Бенуа и других “мирискусников” имеет ряд причин; думается, что одной из них является влияние творчества Соловьева.
За соловьевским культом Софии последовали культы Прекрасной Дамы в поэзии А. Блока и “небесной возлюбленной” В. Пяста. “Культ Елисаветы” Бенуа оказался созвучен эпохе.
Итак, можно заключить, что виды М. И. Махаева и стихи В. С. Соловьева внесли существенный вклад в формирование творческой индивидуальности А. Н. Бенуа.
Примечания
1 А. Е. Завьялова. Творчество А. Бенуа и К. Сомова и западноевропейское художественное наследие XVIII в. Автореферат кандидатской диссертации. — М., 2000. С. 11.
2 А. Н. Бенуа. Мои воспоминания. — М., 1990. Т. I. с. 25.
3 Там же. с. 25.
4 На с. 257 книги.
5 На с. 255 книги.
6 А. Н. Бенуа. Указ. соч. с. 653—654.
7 Воспроизведена в 3 томе книги Н. Н. Кутепова “Царская и императорская охота на Руси. Конец XVII и XVIII век” (СПб., 1902) на вклейке к с. 82.
8 Воспроизведена там же, на вклейке к с. 290.
9 Воспроизведена в 4 томе книги Н. Н. Кутепова “Императорская охота на Руси. Конец XVIII и XIX век” (СПб., 1911) на вклейке к с. 16.
10 Воспроизведена там же, на вклейке к с. 48.
11 На с. 17 выпуска 1.
12 Там же, с. 18, 19.
13 А. Н. Бенуа. Указ. соч. т. II. с. 401.
14 Там же. с. 72.
15 А. Н. Бенуа. Указ. соч. т. I. с. 654.
16 Там же. с. 5 (в предисловии Д. С. Лихачева)
17 В. С. Соловьев. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 61.
18 Там же. с. 63.
19 Там же. с. 126.
20 А. Н. Бенуа. Указ. соч. т. II. с. 120.
21 Там же. с. 8.
22 Александр Бенуа размышляет… М., 1968. С. 192.
23 В. С. Соловьев. Указ. соч. с. 62.
24 Там же. с. 132.
25 А. Н. Бенуа. Указ. соч. т. II. с. 183.