Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2003
Людмила Станиславовна Мельдер-Пузанова родилась в Ленинграде. Закончила филологический факультет ЛГУ, кандидат филологических наук. Печатается впервые. Живет в Санкт-Петербурге.
Посвящается Л. В. Б.
В октябре 1988 года должна была рожать моя дочь Ольга. Она легла в Снегиревку, как нам говорили, один из лучших роддомов города, представив документы о том, что ей надо делать плановое кесарево сечение. Но персонал, видно, решил, что авось обойдется и так.
Роды были тяжелые (пуповина, как оказалось, дважды обмоталась вокруг шеи ребенка). Девочка появилась на свет с тяжелейшей спинномозговой травмой, на головке были гематомы. Левая рука парализована (спинальный парез Эрба). Заведующая родильным отделением, принимавшая роды, заходила к полуживой Оле (ребенок был в реанимации) и утешала ее так: “В следующий раз придешь, и я тебе без всяких разговоров кесарево сечение сделаю”.
Меня в Снегиревку не пускали — и увидеться с “чуткой” заведующей так и не удалось: каждый раз говорили, что ее нет на месте. Вместо нее ко мне выходила детский врач, и я с ужасом спрашивала, какова будет судьба моей внучки; боялась, что она будет психически и умственно неполноценным человеком. Врач мне объясняла: травмы, нанесенные тем или иным участкам мозга, со временем компенсируются другими участками мозга, а вот рука — это хуже, так как там всего два нервных пучка, а они повреждены, их функцию выполнять будет нечему.
Из роддома девочку перевели в больницу на Авангардной, 14, где она пробыла еще два месяца. При выписке направили на дальнейшее лечение в Педиатрический институт, где нас, впрочем, не приняли, сказав, что парез Эрба они не лечат, и отправили в районную поликлинику по месту жительства (Петродворец).
Когда мы пришли в районную поликлинику к детскому невропатологу, то при первом же посещении поняли, что и здесь нашим ребенком заниматься не будут, так как для этого требовались особые условия, а их в районе не было.
Что же делать?..
Мне посоветовали обратиться в 4-ю городскую больницу к невропатологу Валентине Николаевне Шашуриной. Она проконсультировала нашу девочку и назначила ей консервативное лечение. В частности, она рекомендовала иглоукалывание, которым, как выяснилось, владел наш районный детский психиатр доктор Поспехов. Осмотрев Лену, он в свою очередь посоветовал обратиться к невропатологу интерната для детей с нарушениями функций опорно-двигательного аппарата “Красные зори” Нине Владимировне Беловодовой.
Эти два врача — В. Н. Шашурина и Н. В. Беловодова — сходились в том, что диагноз тяжелый и консервативное лечение радикального улучшения не даст. Они порекомендовали обратиться в научно-исследовательский институт им. Турнера, где делают операции детям с таким диагнозом. Однако в институте врачи отказались оперировать внучку, объяснив, что она слишком мала, что такие операции они делают в возрасте нескольких лет… А у нашей девочки полностью не двигается левая рука, чуть-чуть шевелятся пальчики.
Мой давний друг, профессор университета Л. В. Бондарко, посоветовала мне написать за границу и попросить помощи там. Зная нашу жизнь, я ответила: “Чтобы меня за это посадили?”
Но оказалось, что я отстала от жизни, что никого за это уже не наказывают, что заграница нам охотно помогает: в СССР перестройка.
Но куда и кому писать?
Я засела в медицинский зал в Публичке, находила похожие на Леночкину патологии и писала письма: в США, Канаду, Англию, Германию, Швецию.
Я писала приблизительно следующее: в нашей стране медицина бесплатная; детей с парезом Эрба оперируют в возрасте нескольких лет, а не до года; нейрохирургических же операций на уровне сшивания нервов не делают. Писала, что рубли у нас есть, но поскольку рубли — неконвертируемая валюта, то я могу купить на них лишь авиабилеты туда и обратно.
Мне отвечали, сочувствовали, утешали, присылали неизвестные мне публикации.
Однажды из Германии я получила статью лондонского врача Дэвида Ханта (David Hunt), где описывались операции пареза Эрба, проводимые в возрасте нескольких месяцев! Внимательно прочитав статью, я написала доктору.
От доктора Ханта я сразу же (2 октября 1989 года) получила ответ с согласием бесплатно проконсультировать, а если надо, то и лечить и оперировать мою внучку, но для этого я должна привезти ее в Великобританию.
Однако выехать за границу было возможно только при наличии официального приглашения с обязательством приглашающей стороны взять на себя все расходы, связанные с пребыванием в чужой стране. Доктор Хант не мог прислать такое приглашение, но обратился письменно в наше посольство в Лондоне за помощью, надеясь ее получить.
Наивный, он и предположить не мог, что ему просто не ответят. Но я была готова к этому и старалась найти выход самостоятельно. Я написала доктору, что согласна пригласить любого англичанина с тем, чтобы потом он нас пригласил. Но доктор ответил, что в настоящий момент у него нет таких знакомых. Переписка замерла.
А время шло: операция максимально эффективна до года…
Как-то в газете “Известия” я прочла краткую заметку. В ней рассказывалось о русской девочке, которую спасли зарубежные врачи и впоследствии ее вместе с другими детьми пригласили в Англию, устроив прием в советском посольстве. На рождественские праздники дети были приняты также в палате общин. Все это организовал Международный фонд, созданный видным английским ученым, профессором Полом Куком. В сообщении название фонда отсутствовало, имя профессора давалось в русской транслитерации, адреса, естественно, и вовсе не было.
Первое, что пришло в голову, — написать в “Известия” корреспонденту А. Косолапову. Может, у него есть адрес. Но когда мне ответят, и ответят ли вообще? В отчаянии я написала спикеру палаты общин. Ведь именно палата общин устроила праздник для этих детей.
Ответ пришел незамедлительно: мое письмо передано профессору. А еще через несколько дней мы получили письмо от самого профессора: он писал, что разговаривал с доктором Хантом и его фонд пришлет приглашение.
Несколько дней спустя дочь получила официальное приглашение. Ура! Дело осталось за малым: получить выездные документы…
Тот, кто в то время выезжал за границу, знает, как это было. Выстояв в очереди несколько часов, я подала документы. Но инспектор отказалась их принять, заявив, что граждане СССР лечатся в своей стране, а не за рубежом.
Я пришла в отчаяние и, рыдая, стала объяснять, что в нашей стране я не нашла квалифицированной помощи, что такую помощь согласился оказать лондонский врач Хант, что международный фонд профессора П. Кука берет на себя все расходы, что это, может быть, наша последняя надежда спасти девочке руку. Видимо, мои слова и слезы как-то подействовали на инспектора. Она предложила записаться на прием к начальнику ОВиРа.
На прием я пришла вместе с инспектором, она села в сторонке. Не успела я рта раскрыть, как начальник показал мне инструкцию, согласно которой выехать за границу на лечение можно только при письменном разрешении министра здравоохранения СССР. И если он, начальник ОВира, выдаст мне выездные документы, без этого разрешения его самого уволят с работы.
Выход один: надо срочно ехать в Москву. (При этом выяснилось, что в министерство я должна привезти из ГУЗЛа (Городской отдел здравоохранения Ленинграда) рекомендацию на лечение за рубежом.)
Прежде чем идти в ГУЗЛ, я позвонила туда в детский отдел, изложила суть дела и услышала такие слова: “Своей просьбой вы подрываете престиж нашей страны”, после чего разговор был закончен.
Не зная, куда податься, я стала писать письма в наши официальные и общественные организации (в Совет Министров СССР, в Детский фонд, газету “Известия”, “Литературную газету”, журнал “Огонек”). Что, впрочем, не дало никакого результата.
Тогда я пошла на прием в международный отдел ГУЗЛа. Молодая сотрудница внимательно меня выслушала и сказала, что, поскольку лечение и вся поездка будет бесплатной для страны, ГУЗЛ даст мне соответствующий документ для Министерства здравоохранения. Однако для этого им нужны рекомендации: лечащего врача, главного врача поликлиники, Петродворцового отдела ГУЗЛа, главного детского невропатолога города. Пройдя все инстанции и собрав все документы, я наконец-то смогла ехать в Москву.
В международном отделе министерства меня встретили вполне доброжелательно: очевидно, обрадовались, что я не прошу денег (были и другие посетители, которые просили денег, и тогда уже с ними был другой разговор). Однако к самому министру надо было идти в другое здание, а там бдительный вахтер начеку и посторонних не пускает. Звоню снизу по телефону. Выясняется, что министр в отъезде, и когда вернется, неизвестно. “Опустите вашу просьбу в наш почтовый ящик”.
Мечусь по вестибюлю, пытаюсь у кого-нибудь что-нибудь узнать. Какой-то человек, проходя мимо, сжалился, остановился и, выслушав меня, сказал, что мне надо не к министру, а к главному детскому невропатологу страны, и дал телефон. Я позвонила. Вскоре в вестибюль вышла молодая еще женщина. Я ей все объяснила, она взяла мои документы и сказала: “Ждите”. Через полчаса она вернулась с подписанными документами. На них стояла подпись замминистра (по-моему, Баранова). И пожелала нам удачи… А говорят: чудес не бывает!..
Итак, мне удалось все решить в течение одного рабочего дня!
Зато неожиданно возникла проблема с валютой. Тогда ее обмен был строго регламентирован. Мы были уверены, что нам обмен произведут: ведь мы едем с больным ребенком на лечение. Да и просили обменять буквально несколько долларов: в туалет сходить или по телефону позвонить, если, не дай бог, не встретят. Нам, однако, отказали: инструкцией такие случаи не предусмотрены. Мы знали, что существует черный рынок валюты и стоит там доллар 16—20 рублей (в ценах того времени), но покупать нелегально боялись: не хотели оказаться “валютчиками” — ведь это же было наказуемо.
Помогли друзья: Ия Кочкарева прислала из Риги с проводником 20 долларов; художник-нонконформист Саша Лоцман, в ту пору сам нищий, собирался по приглашению в Швецию, поменял деньги, но не поехал и тоже дал 20 долларов; еще 20 долларов коллега дочери Галина Юдина попросила в долг у своего студента-англичанина, сказав Оле, что будет лучше, если она привезет их обратно (что Оля и сделала). Она же предложила попросить несколько долларов в ректорате Педагогического института им. Герцена, где они работали, но в ректорате валюты не нашлось.
Но как вывозить эти “незаконные” доллары? В туфли положить? В одежду ребенка?.. Зашили в подол Олиной длинной юбки…
В Лондоне Олю встретил профессор Кук и поселил в пригороде Лондона Чорливуде (Chorleywood) в семье священника Джима Саттона.
Первая операция у Лены была нейрохирургическая по пересадке локтевого нерва, и доктор Хант провел ее с помощью нейрохирурга Рольфа Берча. Приведу здесь письмо, которое он прислал мне после операции.
Дорогая миссис Пузанова!
Благодарю Вас за Ваше любезное письмо, я очень надеюсь, что наше вмешательство пойдет Лене на пользу <…> Я принадлежу к тому поколению лондонцев, которые помнят наш огромный долг перед жителями Ленинграда. И я понимаю, что мой долг состоит в том, чтобы сделать все, что я могу.
Вы, конечно, знаете, что в каждой стране есть свои препятствия и своя бюрократия. У нас всего этого тоже хватает.
Возможно, Вам будет интересно знать, что некоторые из ранних работ по этой проблематике были проделаны русскими хирургами. И я полагаю, что в 20-е годы в Ленинграде был хирург, который провел первые экспериментальные операции. Таким образом, колеса истории вертятся, а знания и опыт не знают границ.
С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш Рольф Берч, член Королевского научного общества, консультант, хирург-ортопед.
Тем временем профессор Кук, энергичный и доброжелательный человек, посетил наше посольство в Лондоне, чтобы посоветоваться, как лучше организовать помощь другим российским детям-инвалидам. Ему предложили создать в рамках уже существующего Международного фонда благотворительный фонд и назвать его Фондом Лены (Lena Appeal).
Вообще-то, “appeal” — это не фонд, а обращение, то есть временный сбор средств. Сбор средств продолжался несколько лет, в течение которых профессор П. Кук несколько раз с Олей посылал гуманитарную помощь детям Ленинграда: медицинское оборудование, хирургические инструменты, лекарства, игрушки интернату “Красные зори”, детскому отделению института им. Поленова, детской клинической больнице. Среди прочего, фонд послал детям нашего города тонну шоколадок “Марс”.
Однажды с очередной гуманитарной помощью мы с представителями фонда пришли в НИИ им. Поленова. Нас принимали директор института профессор Берснев и главный врач Д. И. Богаченко. Дагмара Иосифовна спросила, почему мы не обратились с нашей девочкой к ним — ведь это их профиль. А в детском отделении института мы познакомились с доктором Ф. С. Говенько, который защитил докторскую диссертацию по этой теме. Он был очень обижен тем, что журналисты не знают, что такие операции делаются и у нас…
Вот так и вышло, что проще было собрать информацию со всего света, где делают нейрохирургические операции при таких травмах, как у Лены, чем оказаться в институте им. Поленова, расположенном не только на той же улице, но буквально напротив Снегиревки!..
В конце 1990 года по телефону позвонил Пол Кук и спросил, сможем ли мы, Лена, Оля и я, приехать в Англию, если его фонд пригласит нас недели на две на рождественские праздники. При этом профессор предложил нам взять еще двух детей 10—12 лет с дефектами опорно-двигательного аппарата.
Итак, всего за две недели надо найти двух детей, послать их данные в Англию, получить приглашения и оформить выездные документы.
Первое: где искать детей?
Сначала иду в Петродворцовую поликлинику: есть же в районе дети, которые хотели бы за счет приглашающей стороны поехать в Англию на Рождество. Объясняю, что дело срочное, поэтому прошу в течение нескольких дней найти таких детей… Но наша поликлиника так никого и не прислала. Куда дальше? Решила: к главному детскому невропатологу города, доценту Макаровой. Она сразу ответила, что ей некогда этим заниматься. Я настаивала, она обещала подумать. И когда я ей позвонила, она радостно ответила, что нашла одного ребенка — это дочь профессора, она будет прекрасно одета и к тому же играет на пианино. Я спросила нерешительно: “А диагноз у нее какой?” И получила ответ: “Не волнуйтесь, напишем. Диагноз будет”.
И тогда мне в голову приходит счастливая мысль: обратиться к невропатологу интерната “Красные зори” Н. В. Беловодовой, которая продолжала бескорыстно лечить нашу Лену. Она с готовностью ответила, что, если у нее будет дня два, она подберет таких детей. Ими оказались Наташа Жуковец (с парезом Эрба) и Андрюша Киселев (с дефектом ноги). Сведения я послала факсом в Англию и вскоре получила на всех приглашение, с которым пошла в ОВиР. И опять, совершенно неожиданно, получила отказ.
— Мы выдаем разрешения частным лицам только от частных лиц, а у вас приглашение от фонда.
— Но как же вы дали внучке разрешение по такому же приглашению?
— Ну, это же совсем другое дело было: внучка ездила лечиться, а теперь вы хотите ехать развлекаться. Кроме того, в капиталистические страны без родителей детям мы не разрешаем выезжать. А вам лично мы не можем выдать разрешение на выезд, так как у вас нет заграничного паспорта. Если уж смогут поехать, то только ваши дочь и внучка.
Сообщаю Куку, что всех нас не выпускают, и прошу прислать приглашения только Оле и Лене. Звоню матери Андрюши и прошу простить меня за то, что напрасно их потревожила, пообещав, что Андрей поедет в Англию. И Андрюшина мама ответила: “Ну что вы! Не надо извиняться. Это было так здорово: несколько дней мы жили в мечтах о поездке в Англию”.
На что я сказала: “Мы, конечно, не поедем. Но я еще не сложила оружие”.
На другой день я пошла в газету “Смена”. Изложила суть вопроса, и они при мне позвонили в ОВиР. И им сказали то, что от меня скрыли: надо идти в представительство МИД в Ленинграде, так как именно там оформляют документы на выезд частным лицам по приглашению учреждений.
Обстановка в представительстве получше, чем в ОВиРе, но тоже достаточно суровая. Объясняю дипломату, в чем дело, а он в толк взять не может: какие еще дети-инвалиды, которых не пускают на Рождество в Англию?! Позвал начальника отдела господина Егорова, но и тот ничего не понимает и ведет меня к своему начальнику генералу Лопатникову, и вдвоем они меня слушают. А я говорю и плачу. Генерал ворчит: “Перестаньте плакать. Надо что-нибудь придумать”. И придумал. “Нам надо, — говорит, — письмо от какой-нибудь организации, которая бы за вас попросила”. А от какой — не сказал, не знает.
Решила пойти в ленинградское отделение Детского фонда, тогда он был на Петроградской стороне (Кировский пр., 60). Встречают меня две дамы (одну из них звали Галина Левкина). Прочитав приглашение фонда, они категорически отказываются написать ходатайство с просьбой оформить выездные документы нашим детям-инвалидам, мотивируя отказ тем, что это не самые нуждающиеся в поездке дети и что они — фонд — нашли бы других, обсудив кандидатуры у себя на президиуме.
Я отвечаю: “Даже если есть еще более нуждающиеся дети и Детский фонд имеет право распоряжаться не принадлежащими ему и вообще нашей стране деньгами, если они 15 ноября не походатайствуют за уже приглашенных детей, то не поедет никто, так как иных приглашенных нет и времени искать их тоже нет. Неужели кому-то от этого будет лучше?” Не дрогнув в лице, детфондовские дамы ответили: “Да, лучше, так как в этом случае будет соблюдена справедливость: все нуждающиеся в помощи в равном положении, ее никто не получит, и никто не будет обижен”.
Я поняла, что в Детском фонде сидят люди, абсолютно равнодушные к горю конкретного ребенка и неспособные защищать его интересы, зато способные произносить слова о любви к детям вообще.
К счастью, рекомендательное письмо смог дать интернат “Красные зори”. Со всеми собранными документами опять пришлось ехать в Москву, в Министерство иностранных дел, где мне без проволочек и унижений выдали разрешение на выезд.
Наши впечатления от этой поездки мы опубликовали в газете “Петергофский вестник” от 14 февраля 1991 года.
На следующее Рождество П. Кук опять пригласил Лену и двух детей из интерната: Чистякова Сережу и Иванову Люду, которые были счастливы провести праздники в необыкновенной обстановке, а для нас, взрослых, это был незабываемый опыт общения с добрыми людьми, от всего сердца старавшимися нам помочь и сделать нас немного счастливее. Все эти годы мы много общались с ними: доктор Хант побывал в Петербурге, где выступал с докладами в институте им. Турнера и в больнице св. Магдалины; супруги Саттоны, так тепло принимавшие у себя “всех русских”, также побывали у нас; посетили наш город и представители фонда профессора П. Кука.
Все это навсегда осталось в нашей памяти. Впрочем, не забудем мы никогда и людей, принимавших участие в нашей судьбе, добрых и отзывчивых и не очень.
Лену оперировали еще дважды. Сейчас она стоит передо мной: с двумя руками, практически неотличимыми друг от друга. Она катается на велосипеде, занимает в классе первое место по плаванию среди девочек. А ведь 13 лет назад ее левая рука была почти полностью неподвижной!
Я, разумеется, понимаю, что нашей Лене повезло: на ее жизненном пути встретились доктор Хант и профессор Кук, но меня все время греют слова Д. Ханта: “Все те усилия, что вы приложили, чтобы доставить Лену ко мне на консультацию, просто невероятны и вызывают огромное уважение к вам”.
И вот теперь я попыталась вспомнить и рассказать, как все это было.
Я 70 лет прожила при режиме советской власти. Жизнь Лены началась, когда рушились устои этой власти. Я не знаю, когда мы будем благополучной страной и будем жить хорошо, но я знаю одно: чтобы жить лучше, надо пытаться что-то делать. Может быть, ничего не выйдет, но если ничего не делать, то точно не выйдет ничего.