Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2003
Летом юнкеры Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, в которой учился Лермонтов, выезжали в летние лагеря в Петергофе для учений в полевых условиях. “С особенным удовольствием мы вспоминаем эти лагерные петергофские стоянки, — писал соученик Лермонтова А. М. Миклашевский, — где нас приучали к лишениям и трудам, неразлучным с обязанностью военной службы. Помним мы, как угощали нас царскими обедами и как потом мы все ходили на приступ петергофских каскадов и, обливаемые водою, карабкались наверх, где более ловкие награждались призами из рук самой императрицы”. Лермонтов который, как известно, всегда старался не отставать от своих товарищей даже в шалостях, по всей вероятности, участвовал в этих забавах.
16 июля 1833 года в Петергофе состоялся праздник всех воспитанников военно-учебных заведений, расположенных лагерем в Петергофе. “Празднество сего дня началось церковным парадом, в коем находились первые взводы заведений, — писала газета └Санкт-Петербургские ведомости”. — По окончании Божественной литургии взводы сии, вышед из церкви, присоединились к прочим своим товарищам, стоявшим во фронте на площадке перед дворцом”.
Закончился праздник “царским обедом”. Столы на 2500 приборов были накрыты в Верхнем парке под специально для этого устроенным навесом. Так как в описании праздника говорится о присутствии родителей воспитанников “как живущих в Петергофе, так и прибывших туда на сей случай”, то там была и бабушка поэта Е. А. Арсеньева. Она каждый раз переезжала в Петергоф, чтобы видеть любимого внука. Один из юнкеров описал такую обычную во время летних учений сценку. “Выступаем мы, бывало, эскадрон построен, подъезжает карета, старая, бренчащая, на тощих лошадях, из нее выглядывает старушка и крестит нас. └Лермонтов, Лермонтов! — бабушка”. Лермонтов подскачет, закатит ланцады две-три, испугает бабушку и, довольный собою, подъезжает к самой карете. Старушка со страху спрячется, потом снова выглянет и перекрестит своего Мишу. Он любил свою бабушку, уважал ее — и мы никогда не оскорбляли его замечаниями про тощих лошадей”. Ланцада или лансада — крутой и высокий прыжок верховой лошади.
В описании праздника не случайно упоминается, что над обеденными столами был устроен навес. Погода в это лето стояла дождливая, и хотя, судя по тому, что государь император и государыня императрица изволили в продолжение обеда ходить между столами пирующих юных гостей своих, в этот день погода не испортила праздника. О плохой погоде писал и сам Лермонтов в шутливом письме своей московской приятельнице. “Погода была отвратительная из-за нескончаемого дождя, зачастую по два дня сряду мы не могли просушить платье, тем не менее эта жизнь мне отчасти нравилась, вы знаете, милый друг, что у меня всегда было пристрастие к дождю и грязи, и теперь, по милости Божьей, я насладился этим вдоволь”.
Ненастная погода стала причиной того, что учащихся раньше обычного отпустили в город, и только после недолгого отдыха на 1 августа была назначена церемония освящения знамен на Елагином острове. Описание этого праздника одним из кадетов Второго кадетского корпуса было опубликовано в “Санкт-Петербургских ведомостях”. “В начале 11 часа с разных частей города прибыли все заведения и составили отряд до 2500 человек. У театра на близлежащей лужайке нам велено было ждать, пока назначат нам места. В сем промежутке нашего роздыха всяк повидался со своими лагерными друзьями. По переходе моста тут же начинает извиваться кругом всего острова красноватая дорожка. По ней мы были расставлены вдоль берега от дворца до пристани у павильона”. Это сообщение интересно тем, что Лермонтову, как теперь становится ясно, были известны красивейшие места невских островов.
Реконструкция Елагина острова после приобретения его в казну была поручена К. Росси, еще не прославившемуся тогда знаменитыми постройками в Петербурге, опытному садовому мастеру Д. Бушу и известному садоводу-ботанику П. Буку. Их совместная работа превратила остров в уникальный дворцово-парковый ансамбль.
Местом отдыха после перехода из города и встречи друзей была выбрана площадь перед Каменноостровским театром, построенным в 1827 году архитектором С. Шустовым, замечательным произведением деревянной архитектуры в стиле классицизма. С площади, украшенной двумя алебастровыми скульптурными группами и продуманно обсаженной с двух сторон деревьями и кустарниками, открывается вид, который не может не произвести неизгладимого впечатления. Прямо впереди Елагин дворец, одно из любимейших произведений К. Росси, возвышающийся среди зелени и обрамленный двумя мощными дубами. От дворца спускается лестница с мраморными вазами в виде античных урн и плоскими ажурными корзинами-цветочницами с яркими цветами на зеленую лужайку с круглыми клумбами оранжерейных растений. В перспективе открывается вид на берега Невы, Малой и Средней Невки. Вдоль берега был насыпан земляной вал. По нему проходила дорога для экипажей. Видимо, здесь и были построены отряды юнкеров от дворца до гранитного павильона у пристани, стоящего на восточной оконечности острова, в том месте, где Нева разделяется на Среднюю и Малую Невки. Этот маленький шедевр Росси, напоминающий античный храм, обращен к воде четырехколонной полуротондой.
После церемонии освящения знамен праздник закончился общим чаепитием на Масляном лугу. Таким образом, участники праздника увидели и западный фасад Елагина дворца, и Кухонный и Конюшенный корпуса, в создании которых в полной мере проявилось все разнообразие архитектурного мастерства Росси.
В литературе о Лермонтове можно встретить утверждения, что поэт был равнодушен к искусству архитектуры и облику северной столицы. Действительно, такого признания в любви Петербургу, как у Пушкина, в поэзии Лермонтова нет. Еще Анна Ахматова писала:
“Он не увидел царские парки с их растреллиями, камеронами, лжеготикой, зато заметил, как └сквозь туман кремнистый путь блестит”. Он оставил без внимания знаменитые петергофские фонтаны, чтобы, глядя на Маркизову лужу, задумчиво произнести: └Белеет парус одинокий””.
Но ведь это “не увидел” означает только, что он об этом не писал, и совсем не значит, что архитектурный облик города, где прошли такие значительные годы его жизни и куда он стремился вернуться из ссылки, чтобы полностью посвятить себя литературному творчеству, не имел для него значения, не оставил следа в его душе, не воздействовал на его эстетические представления.