Вступительная статья В. Акимова
Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2003
Владимир Михайлович Акимов (1930) — доктор филологических наук, профессор, автор многих статей и монографий о русской литературе, ряд его произведений переведен на иностранные языки. Живет в Петербурге.
Владимир Акимов
“И если дал ты жизнь, / Дай силы для нее”
Открывая книги Надежды Поляковой — я имею в виду особенно ее современные, недавних лет сочинения, — сразу вступаешь в напряженное, волнующееся (и волнующее!) пространство жизни. И жизни в памяти, и явленной, и в предчувствии неизбежного грядущего. Она мало пишет собственно о литературе, в том числе и о своих сочинениях (а хотелось бы побольше войти в ее “рефлексию”). Тем более парадоксальны, неожиданны ее наблюдения над русской классикой. Например, эссе о “Старосветских помещиках” Гоголя, “Двенадцати” Блока, о пушкинском пятистрочии из “Медного всадника”… И пусть ученые знатоки читают эти страницы с профессиональной миной: “А то ли, а так ли?” — кое над чем все же задумываемся: “А вдруг?..”
Да, и в начале третьего тысячелетия живым, острым, сегодняшним остается наш интерес к вечным ценностям своей культуры. Не будь их — и нас нынешних не было бы — в нашей способности выстоять. Само обращение к Пушкину, Гоголю, Блоку — это потребность подержаться — не за соломинку! — за надежную руку вечности, протянутую нам. Жаль, что мы сами редко протягиваем туда свою ищущую руку… Так складывается жизнь, что мы, к сожалению, все больше живем одним днем. Это — гибельно. Но если протягивается все же наша рука — туда, а рука Пушкина, Гоголя, Блока — оттуда, то в этом соприкосновении и есть наше спасение.
В заметках о своей школьной работе Надежда Полякова с печалью замечает: “…кое-кто и не подозревает, что задолго до его рождения существовала богатая русская поэзия”. Видимо, “кое-кто” не подозревает и того, что до него существовала вечная жизнь. И он думает, что все с него только началось и что ему нужно только себя утвердить. И вот тогда-то он и остается одиноким.
Как тут пройти мимо одной парадоксальной и понятной записи из дневника: “Когда я работала в школе, поэт Лев Куклин сказал: └У тебя столько законных детей!”” Вот именно — чувство поколений тоже необходимое, спасительное чувство. Спасение от одиночества.
Надежда Михайловна немало рассказывает о мученической жизни нынешнего школьного учителя. Могу это только подтвердить, исходя из своего многочисленного преподавательского опыта. Но! Как тут не вспомнить, что рассказывает она же о том, как Пушкин искал слова для первых пяти строчек “Медного всадника”. Это исследование многие учителя — и не только — прочитают с интересом. Интуиция, вкус, терпение, трудолюбие, вдохновение… Ни одно слово — Пушкиным! — не было найдено с первого захода. То-то, дорогие учителя, учитесь у Пушкина, как искать слова, которыми вы обращаетесь к своей “пастве”, как находить общее и главное со своими учениками! В конце концов, что такое наши отношения, как не взаимоучение?! Так было всегда, и так всегда будет — в здоровом мире, в вечном мире. Пушкин-то — искал!..
Вообще же, эти наши обращения к классикам не столько профессиональная, сколько человеческая потребность: нужен собеседник, с кем можно вместе всерьез задуматься. Мы же заметнее отвыкаем задумываться. Нам все ясно. Мы бросаемся словами, как когда-то грошовыми жетонами. Но сейчас жетоны страшно подорожали, а слова, увы, страшно подешевели. Какое счастье, что Надежда Полякова знает цену словам!
…Для нее (и для нас, читателей) это не оглядка, не “ретроспекция”, не подведение итогов: какой там юбилей! Писательница в самой гуще жизни, в самом клокотании струй — и острых, обладающих свежестью. И — ядовитых, разъедающих… Впечатлительность, острота переживания — это и есть для нее самое главное. И это при всей-то нынешней замкнутости, отчужденности людей: сколько их ходит в “бронежилетах”!
…Да, близок к подлинному ее портрет поколения, утратившего точку опоры: “Просто подростки без тормозов, без стержня, без центра. Бесконечно вертятся, крутятся, и мальчики, и девочки, лица отсутствующие, глаза сверкающие, рты в ухмылке…” “Очень устала от своих учеников”, — первая фраза одной из дневниковых записей.
Откуда же все это, почему? Да потому, что город им, новому поколению, не нужен и чужд “генетически”. “Это деревенские люди, и должны они жить в деревне!” — справедливо пишет Надежда Полякова. Но вот в чем беда: вернуться-то им уже — невозможно. Некуда! Учительница и писательница Надежда Полякова понимает, какое трудное время выпало этому поколению. В немалой степени это следствие того демагогического и корыстного “эксперимента”, который продолжается вот уже четверть века (на почти столетие!). Десятки миллионов людей стали жертвами этих утопических вначале и эгоистических под конец процедур. “Порвалась связь времен…” — и это не просто драма естественных исторических циклов.
И все же Надежда Полякова права, когда, страдая, перенося все это на себе, она все же учительствует в школе, в которой учитель и ученики говорят на разных языках. При том, что чувство власти и самоуверенности — не на стороне учителя. Учитель — странен, он — чудак и неуч. Это он не знает, какова жизнь и каковы отношения людей в этой жизни. Это он должен быть подчинен давлению массовой психологии, смят толпой, смешан, скомкан. И Надежда Полякова прекрасно знает, откуда все это: многие поколения жили другой жизнью. В советские времена — жестоко управляемой. Теперь мы живем во власти вседозволяющего стихийного хода. Нас гонит ветром (вот вам, кстати, повод потолковать о “Двенадцати”: “Гуляет ветер, порхает снег. / Идут двенадцать человек…”).
А учителю — снова заглянем в эти страницы “Дневника” — остается переживать чувство своей ненужности. Оно внушается ему, увы, учениками, которым не нужно учение. Нужна лишь “бумажка”: аттестат, диплом и т. п. Если прежде все были свинчены в один “механизм”, то теперь — разорваны, растрепаны, развинчены. И вот — “мне отмщение, и аз воздам”: никто не чувствует себя счастливым. “Мы находимся на разных плоскостях”. Ох, как это печально. Но — снова и спасительно воспоминание о “пяти строчках Пушкина”. Слова-то все равно найти нужно! Тут наше спасение. Вот где ключ к классике!
Но и счастливые встречи бывают. Надежда Михайловна пишет о своем “репетиторстве”: какая взаимная потребность и защита. “Я ощущаю себя большой птицей, прикрывшей крылом птенца”. Но и птенец не менее необходим “большой птице”. И это далеко не единственный случай! Сила притяжения все же проходит через все дневниковые страницы, сквозь всю их ворчливую доброту. Как необходимы люди друг другу! И в этом они “с годами не меняются”. Это — выстраданное убеждение Надежды Поляковой. И это дает мне право писать о ней сегодняшней как о всевременной, главной и неизменной. Не так ли, Надежда Михайловна?
Правда, открывать себя приходится непрерывно, и это, может быть, и есть самое главное и драматическое занятие. “Тот ли я?” “Или — этот — новый и незнакомый?” Взгляд, брошенный в прошлое, — это одновременно и “прогноз”. Трудный, мучительный, но необходимый урок. Да, счастливы были люди прежних времен, вековой культуры. Она никогда не оставляла их в пустынном одиночестве. Разрушение вечного национального мира — давно это замечено! — поставило человека, миллионы людей перед новой судьбой. Кажется, в современной литературе это переживается с особенной остротой, но главные открытия еще впереди.
Ничего странного нет в том, что переживания одиночества занимают у Надежды Поляковой — поэта и прозаика — так много места. Мы вынуты, втолкнуты в одиночество. Русская литература конца XX века и начала XXI открыла его как самое страшное, но, увы, обыденное состояние. Одинокая женщина. Одинокий мужчина. Юное одиночество. И все время ищет из него выход человек. И Надежда Полякова тоже. И находит его в том, чтобы открыть себя истинного. Истинная душа — как раз та и есть, которая объемлет мир. И мир объемлет ее. Одиночество отступает: нужно лишь движение души навстречу миру, другому человеку.
Открыть в себе множественность других душ, пусть даже “генетическую”, восстановить многоликость своего родословия — это ведь тоже победа над одиночеством. Хорошо сказано у Поляковой: “Человек должен выслушать другого, даже не соглашаясь с ним”. Как хотите, а ведь это и есть главный путь к миру, путь из одиночества!
Поисков истины хватает на всю жизнь. И, может, самая большая и главная милость Божия — именно в этом человек находит и исполняет свое предназначение. Ах, как это важно: “Найти себя в себе самом / И не терять из виду” (Александр Твардовский)!
Ведь все равно никуда не уйдешь, не отсидишься в укромном уголке. Нет у Надежды Поляковой такого уголка. Раскрывается душа и память навстречу потоку. Погружается, пропускает через себя. Больно, трудно, страшно… Но ведь и радостно бывает! Счастлив человек, что это он был, что эта жизнь — его. С ним и в нем. (У одного старого человека спросили: “Что такое истина?” Он ответил: “Черт ее знает! Никогда не думал. Некогда было!” Так что же — прозевал, проморгал истину? Да нет, — вот она: в тебе, с тобой, только умей всматриваться. А другой истины — дистиллированной, процеженной, заготовленной — не нужно!)
Все это и многое другое думаешь, читая прозу и стихи Надежды Поляковой: жизнь нельзя миновать, обойти, спрятаться от нее. Человек слишком велик, чтобы пройти по жизни незамеченным. Все равно жизнь встретит нас и нами займется. Лично. И “никогда не удавалось / Чужой судьбой других предостеречь”.
…Вот мы и перешли к главному — к стихам Надежды Поляковой. И мне кажутся самыми главными среди них строки о незарастающем (или все же зарастающем? — вот горе великое-то!) пути к родительскому дому: “Я донесла ведро воды / До низкого крыльца. / Здесь матери моей следы, / И здесь следы отца… / Когда наступит мой черед, / Знать не дано конца, — / Травой забвенья зарастет / Тропинка у крыльца…”
Так кончается стихотворение. А вот и не согласимся: “тропинка” продолжается. Она — в стихах, она в незарастающей, в невытаптываемой памяти.
…Есть еще одна гарантия неистребимости, нескончаемости бытия — погружение в вечность восходов и закатов, грохота громов и лепета листвы, сияния солнца и звездной бездны: “Кончался каждый пир ночною тишиною, / Мерцающей звездой над сгорбленной сосною… / Был слышен в тишине и каждый вздох, и шорох…” И этот мир — всегда с нами. И мы — с ним. И это тоже истина.
Таких строк-прикосновений к самой жизни, главному и бессмертному в ней много у Надежды Поляковой. В этих прикосновениях передается радость бытия. Может, они-то и есть главное, ради чего существует сама поэзия.
…И лишь когда прочитаешь ее “Воспоминания”, ее книгу стихов “Черный жемчуг” до конца, понимаешь: так вот откуда эта стойкость! И — знание, переживание, и умение не поддаваться. Полякова из того самого слоя русской народной жизни, который наш (наш ли?!) XX век более всего взрывал, переворачивал, высасывал из него соки, им орудовал во всех своих безумных мечтаниях и экспериментах. Российский простонародный чернозем все питал собою и за все расплачивался. Многое он потерял, размятый колесом истории. Этой правдой, и правдой горькой, полны строки Поляковой из “Воспоминаний”: “Не столько Иванами, не помнящими родства, сколько сиротами времени полна земля наша…” “Сироты времени” — вот как точно и сильно сказано, из памяти сердца вырвалось. И хотя “легче жить тому, кто ничего не помнит”, — все осталось в “Воспоминаниях”. Вот так разрушалась народная жизнь. Полукрестьянская, полуремесленническая — ей, этой жизни, не позволено было быть собою.
Надежда Полякова прошла через войну. Насмотрелась. Немало сильных выношенных строк об этом в ее стихах (и почти нет в “Воспоминаниях”: видимо, сказать об этом аналитической, предметной прозой труднее, чем в лирике. А там — слитный трагический образ). Вот “Гипсовый солдат”, “Еще один июнь” и многие другие: “И в сотый раз контужен, / И в сотый раз убит, / И никому не нужен, / И всеми позабыт…” Или: “Не бренчи, старичок, боевою медалью… / Трудно верить, что были и мы молодыми. Всем досталось наград, никого не забыли: / Там — на грудь орденок, там звезда на могиле… / Ты прости, я не стала бездушной и злой, / Я сомнению подвиг твой не подвергаю. / Но полвека с войны. / Но эпоха другая”. И другая эта эпоха — не многим легче той. “Двадцатый век, как раненый солдат, / Меня за плечи обхватил рукою”. И ради этого существует сама Полякова. “Кто звал меня. Кто звал? / Кто в колокол судьбы / Ударил у порога?” В тексте у Поляковой тут стоят вопросительные знаки. Мы их снимаем: изо всего ею написанного явствует, что это — ее внутренний голос. “Не облетает, как листва, / И не хранится впрок, / Не затихает, как молва, / За дальностью дорог / Мысль, воплощенная в слова / На звонких струнах строк”. “И дух мой, как поток, бурлил / И ненависть смывал” — это не о себе сказано — о Петрарке. Но ведь и обо всей своей поэзии тоже. А иначе поэзии нечего делать в мире. И все поэты мира эту истину открывали. И, заканчивая стихи о дальнем своем поэтическом предке, Надежда Полякова пишет: “Все громче голоса звучат / Тех, кто со мной плывет, / Бессмертных сто веков назад / На сто веков вперед…” И снова, и снова о главном, о вечном и бессмертном труде живого: “Отзвучат голоса, позабудутся лица / Всех, кого я любила. Но в дальнем из дней / Снова небо в твоих лепестках отразится. / Чем ты крепок, скажи: / — Вечной силой корней”.
Да, проходят годы жизни, но не проходит Жизнь — вот о чем нужно всегда помнить. Но утешать себя бездействием не будем. Может, теперь, на рубеже веков и тысячелетий, сама Жизнь оказывается в опасности. Сверхмощь Цивилизации столкнулась с духом Культуры. И кто победит? — вот вопрос. “Играть всю жизнь? Устала от игры. / От яркой карнавальной мишуры, / Меняющей название и имя. // Открой лицо. Откинь тяжелый плащ. / Дорогу может одолеть идущий. / Кричит мой век: └Спасите наши души!” — / И ревом рока забивает плач…”
Это все пишется в наши годы, когда вся жизнь пошла колесить и куролесить, когда все сдвинулось с мест, а сутолока слов и жестов дурманит умы и души. Острое чувство всякой фальши — вот что составляет “нервную систему” поэзии Надежды Поляковой. Есть и немало острых строк-откликов на знакомую нам чехарду истории: “И время не пойдет назад, / Но и вперед — о нет! — / Когда номенклатурный зад / Меняет кабинет…” И т. п.
И хотя Надежда Полякова пишет порою: “Жаль одного, что под горку дорога, / Силы остались за этой горой”, я не могу согласиться: такой вырывается из ее книг поток глубокой и светлой энергии. Путь ведет в гору, нелегкий и — это правда! — мучительный, но ни о какой отрешенности, апатии, бессилии говорить не стоит… Совесть и память “следят за скользящей рукой, / И неподкупны их взгляды”.
Книга стихов 1996 года “Черный жемчуг” и другие книги этих лет — поразительный прилив духа. Он не дает сложить руки. Душа не уходит “на пенсию”, труд ее не знает ни скидок, ни отпусков “по возрасту”. Душа или есть, или ее нет.
Словом, мне посчастливилось, работая над этими листками, открыть заново Надежду Полякову. И, надеюсь, поделиться этим открытием. Я был поражен. Перед нами — бесстрашная духовная автобиография поэта: и в прозе “Воспоминаний”, и стихах, и в пересказе библейской истории. И — это непрекращающееся духовное самопознание, не знающее поблажек и спасительное, открывающее новые и новые силы. Как говорил Венедикт Ерофеев: “Я еще не окончательный и обжалованию подлежу!” Таково отношение Поляковой к себе. Но не о самокопании идет речь — о неисчерпанности мира, открывающегося поэту. Можно переписывать и переписывать чудесные строки нового, счастливого видения: “За окошком детский крик / На проталинке зеленой / Заглушает мудрость книг / На странице непрочтенной. / День растет, в себя влюбленный, / Раскаляя солнца лик”. Или: “Привыкнуть к жизни на земле / Не успеваем. Все нам внове: / И смысл, сокрытый в кратком слове, / Как муравей в янтарной мгле, / И шум дождя, и плеск листвы, / И цвет зари над крышей плоской…” Вот как мир живой и вечный протягивает себя поэту и притягивает его к себе, наполняя силой и жаждой быть!
…Так что не согласимся с приступом внезапного удушья, спазмом горя: “Песня моя никому не нужна. / Дом заколочен. Дорога грязна”. Нет, не заколочен, хотя как не задуматься над заключающими это стихотворение строками: “Бедную душу спасло ремесло — / Память беспамятством не занесло. // Бойкий пришелец заносит меня / В Красную книгу грядущего дня”.
Да, к беде нашей, такая Книга пишется: культура умирает, когда умирает народ и его Слово.
И все же мне не хотелось бы заканчивать эти заметки на грустной, даже трагической ноте.
Поводом для этих — тоже лирических — страниц стал юбилей Надежды Михайловны Поляковой. Но это отнюдь не “подведение итогов”. То, что было написано ею раньше, и, особенно, то, что пишет она сегодня, убеждает в главном: юбилейная дата стала лишь поводом для того, чтобы перечитать и снова пережить благодарное чувство поддержки, которую излучают ее сочинения, поддержки, которая так необходима нам в нашем многотрудном и все-таки прекрасном мире. Что же касается самой по себе юбилейной даты, почтенной и вызывающей “чувство итога”, то не стоит ли вспомнить удерживающую от этого чувства притчу? Одному римскому папе пожелали жить сто лет. Он ответил на это: “Зачем ограничивать милость Божию?” Вот и в нашем случае: милость Божия да будет ныне и присно сопутствовать Надежде Поляковой! И еще многое будет ею написано, многое открыто. Ибо никогда еще слово литератора, его душа не были так близки к разверстой глуби жизни — во всей ее сложности и превращениях. Хватило бы только силы духа не опускать и не отводить глаз перед этой истиной.
Надежда Михайловна Полякова — поэт, прозаик, переводчик. Автор многих книг. Член СП. Живет в Санкт-Петербурге.
Надежда Полякова
Публикуя эту подборку стихотворений, “Нева” сердечно поздравляет
своего давнего автора Надежду Михайловну Полякову с юбилеем
и желает ей еще многие годы радовать читателей своим творчеством.
НА ПРОСТОРАХ РОССИИ Может, в русской душе Есть поистине что-то бродяжье. Неизвестно, куда и зачем С юных лет нас из дома влекут Скрип телег, стук колес И гудок паровозный протяжный, Соблазняют оставить Привычный домашний уют. Может, грезим землей, Нам приснившейся, Обетованной, Где молочные реки В кисельных текут берегах… Кто-то песню сложил, Как спешит с рюкзаком за туманом, Кто-то в поисках Бога Бредет на иссохших ногах… Рыщет стайка подростков, Которым законы - помеха, Каторжане, Что стали героями песен и притч, И бродяга, который На бочке Байкал переехал, И таинственный странник По имени Федор Кузмич. И воскресший царевич Сюда легковерно приписан, И безумец, который Себя космонавтом нарек… Необъятна страна, Где рассыпаны люди, как бисер, На сто верст по крупице В заманчивых далях дорог. СЧЕТ ЛЕТ "А сколько вам, скажите, лет?" Но годы как считать? Нет никаких ни схем, ни смет, Где год считать за пять. Годов неумолимый след Среди морщин, седин. Но знай, что ты в подсчете лет Не раб, а господин. И точки для отсчета нет, Жизнь не подбить чертой. Ведь, может, много сотен лет Вместилось в жизни той. И по затратам лучших сил На то, чтоб есть и пить, Ты старше, чем Мафусаил Сегодня, может быть. А если прожил век шутя, Как мотылек, летя, Бездумно прыгалку крутя, То до седин - дитя. * * * Мир утром добр и тих. И вспомнился Конфуций… Я в старый манускрипт Вперяю острый взгляд. И ветки тополей Боятся шелохнуться, Чтоб наземь не стряхнуть Свой свадебный наряд. Я сказок не пишу И не читаю сказок. Сюжеты сыплет жизнь - Лишь подставляй тетрадь. Мирок дневных забот С огромным миром связан, И эта связь крепка, Ее не разорвать. У белого двора И "Черного квадрата" Нет сходства. Не горюй! И в белизне двора Есть тайна бытия, Постичь ее - награда За мрак тяжелых снов, Что снились до утра. Я выбегу во двор Без шапки и без шубы И в ожиданье дня Задуманных удач Прильну щекой к стволам, Они гудят, как трубы В оркестре мировом, Где вечно юн трубач. * * * Вот живу я в центре мира, Не ведя годам учет. По антенне из эфира Кровь по капельке течет. Как помочь земному шару? Не отыскан эликсир… И сама себе внушаю: Как прекрасен этот мир! Что же, так оно и надо! Ведь его на склоне дня, Как безногого солдата, Не спасешь из-под огня… 22 ИЮНЯ К этому дню Голову преклоню. Надо мной не кружитесь, вороны! Никого не оплакиваю, Не хороню, Все оплаканы, Похоронены. Все ушли навсегда, Навсегда. А на выживших цены снижены… Мне осталась одна беда, И бедой мои слезы выжжены… НОЧНАЯ БОЛЬ Суставами хрустит во мне война, Кровавым сном мои кромсает ночи, И взрывами внезапными грохочет, И стонами протяжными полна. Я не хочу писать о ней. Не мне В трагедиях играть мужские роли И минами засеянное поле Переползать в безлунной тишине. Я мирной жизнью занята всерьез, Я не хожу в военные музеи, Я с ветеранами не пью хмельное зелье И в рюмку не роняю пьяных слез. Ни говорить, ни слушать о войне Я не хочу. Но что мне делать ночью, Когда она, врываясь в сны, грохочет И острой болью мечется во мне? СОВЕТ А где-то на краю Руси Есть город Абакан. "Не верь, не бойся, не проси", - Сказал седой уркан. Он прикурил от уголька, Держа его в руке. Потом корявая рука Пошарила в мешке. Достав обкусанный стакан, Плеснул из фляги муть. "Пей, от него никто не пьян, Женьшень, не что-нибудь. Иди, Господь тебя спаси, Да будет легок путь… Не верь, не бойся, не проси, - Совет мой не забудь…" Что было за его спиной? С ног сбит какой бедой - Раздавлен собственной виной? Сыт лагерной бурдой? А я была так молода, Заносчиво-горда! И мимо нас шли поезда Оттуда И туда… * * * Покажите мне село, Где живется ве-се-лo, Где всю жизнь из года в год Девки водят хоровод. Где веселый пастушок Утром дует в свой рожок. Где добры к чужим и близким, Не бегут с обидой в суд И где Гоголя с Белинским С сельской ярмарки несут. Где с утра, моляся Богу, Жать идут или рожать, Где не смотрят на дорогу С тайной мыслью убежать. Где сильны родимым словом, Не марая матом уст. Спутав Пушкина с Крыловым И Распутина с Беловым, Все их учат наизусть. * * * Стало жизнью, что казалось словом, Сочетаньем звуков, пустотой. Радуюсь, как девочка, обновам, Строчке, рифме точной и простой. И когда я мучаюсь удушьем Немоты, мне кажется: вчера Слово было мягким и послушным, Точно глина в пальцах гончара… И, склонясь к тетради, до рассвета Думаю, вздыхая тяжело: Неужели я писала это - Так легко, прозрачно и светло? * * * Вдруг приснилась дорога, Бегущая вспять. Даль в янтарном колеблется свете. Можно время потрогать, Пространство обнять, Позабыть исчисленье столетий. Можно звезды во тьме Зажигать и гасить, Вечной жизни предвидеть приметы. Никогда никого ни о чем не просить, Две далекие сблизив планеты. Как тебя и меня. С их привычных орбит Взглядом сбить, изменив их движенье… Может, в этом таинственный замысел скрыт… Может, это и есть вдохновенье? ДРУГАЯ Уйду на склоне печального дня, Никто не вздохнет, тоскуя. Если Бог придумал меня, Придумает и другую. Она в полете грядущих дней Тряхнет золотою гривой, Будет красивей меня, стройней, Удачливой и счастливой. И если вернется с последней войны По случаю не убитой, Будут ей сниться осколки луны, Горящие метеориты. Ее откровений настанет пора, В них будут такие глубины, Что всё до нее - только проба пера, Свистульки из глины. * * * Давай стихи напишем Про нежность и любовь. И радостно подышим Всем ароматом слов. Про бег велосипеда По тропочке лесной… Забудем наши беды И черный бред ночной. Напишем про улыбку При встрече на крыльце, Как золотую рыбку На дорогом лице. В стихах стряхнем усталость, Заварим крепкий чай. Что прежде не сказалось, Вдруг скажем невзначай. Все станет ясно-ясно, Без хитростей-затей, Как в сказочке прекрасной Для маленьких детей. Про блюдце золотое И яблочко на нем… И сгинет все пустое, Что тяготило днем…