Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2003
Александр Вадимович Фролов родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский политехнический институт в 1978 году. Впервые стихи опубликовал в журнале «Нева» в 1983 году. Автор поэтических книг «Обратный отсчет» (1993) и «Обстоятельства места» (1998). Член СП. Живет в Санкт-Петербурге.
* * * По веселому морю бежит пароход… М. Кузмин По осеннему небу неслись облака. Пароходик скользил по упругой волне. Я стоял на корме. И чужая строка так легко и доверчиво льнула ко мне. О, какая свобода! Так плыть бы и плыть, в этот светлый простор заплывать, заплывать. И бездумно на воду смотреть, и курить, и бездумно строку повторять, повторять. Между тем что-то плел местный гид. И вдогон что-то чайки кричали в сквозной вышине. Мой приятель-прозаик бубнил в диктофон, свежей мыслью своей пораженный вполне. Бедных смыслов ловец, мытарь значимых тем, мне, зеваке, к чему твой расчет деловой? Разве спросишь у сердца: стучишь ты зачем? Разве мысли залетной прикажешь: постой! Если ветер сдувает любые слова, словно пену с барашков бегущей волны. И пылают янтарным огнем острова, и затоны расплавленной меди полны. Разве счастье поймать? - хлоп в ладоши - и нет. Что осталось? - непрочное слово твое или этот прохладный над плесами свет. И свобода. Осенняя горечь ее. ЦЮРИХ - СЕН-МАРГАРЕТТЕН А. Шпанской Да ну их, с их переговорной рутиной!.. Смотри, вот я с крыши шагнул на мосток… Я, может быть, Плейшнер несчастный с утиной походкой, свободы глотнувший чуток; задрав подбородок, слегка опьяненный… - какая привидится белиберда!.. Все явки провалены наши, Алена. Все кончено. Дальше - полет в никуда. Какая нам разница, Берн или Цюрих, когда прожевать ты не можешь тоску. Присвистнешь щеглом, а услышишь: "Naturlich, заходьте, камрады…" - и дуло к виску. С избытком цветов здесь: гортензий, азалий - на каждом окошке цветочный горшок; розаны, воланы, и розовый гравий, и щебень лиловый, и синий песок; и в кадке, где талеры, верно, зарыты, кривляется фикус, гирляндой звеня, как в плюшевых тех ресторанах забытых, вокзальных, когда ни тебя, ни меня… Когда мы еще не сподобились влиться в единый могучий поток трудовой… и скудная жизнь, огибая границы, текла и гордилась своей нищетой. Все чванства похожи одно на другое: богатый удел и бесплатный надел… А мне надоело беспамятство злое, и этот цветущий модерн надоел. Но вылетишь, выпорхнешь в глубь небосвода из гулких туннелей - к альпийским лугам… Так вот она где - золотая свобода: ручьи по излогам, и щебет, и гам, и скалы, чей профиль ветрами истерло, и кирха, вбежавшая в твой объектив, и воздух предгорий, ласкающий горло… И странный вопрос: неужели ты жив? * * * …А у этой все в прошлом, а у этого - все впереди… А у этой, с разинутым ртом, - ничего не понять; погрузили ее вусмерть пьяную… И… не буди, а иначе такое услышишь - ни в сказке сказать, ни пером описать. Кто бы взялся ее растолкать без боязни облаянным или облеванным быть! Так и будет мотаться по кругу, фингалом сиять, по сиденью сползать, перегаром трехдневным разить. Эй, прокисшее нечто, ты живо? (ты жив? ты жива?) Бесполезное дело - затменье, глухая стена - "пу-пу-пу" да "буль-буль" - вот и весь разговор… Как плотва на песке косоротая, и на глазах пелена. О, прибрежная супесь, придонная зябкая муть, и забвения тина, и мягкий беспамятства ил!.. Погружение в омут: не выкрикнуть и не вдохнуть; атрофия сознания и затворение жил. Эта жизнь беспробудна. И разве дождешься другой. Даже если и будет другая, то ты тут при чем? Ты и сам со вчерашнего вечера еле живой; звон в ушах, и на шее как будто бы куль с кирпичом. Как легко утонуть, захлебнуться, забыться, забыть… Отходящий досрочно ко дну, что услышит вослед? Раздраженной кондукторши выкрик: "Кому выходить?!." Ей - на выходе молча - зачем-то протянешь билет. * * * Даже этот бульдожка напротив сник и затих. Кошкам не до собак - все тут на общих правах. Как же они - больные - похожи на нас больных: то же недоумение и та же тоска в глазах. Пять часов ожидания, и сам сорвешься на крик. На каждую лапку пластину попробуй-ка привязать! Знать бы кошачий, не такой уж, наверно, сложный язык. Да куда там! И человечий-то не в силах понять. Говорят же тебе: сердце слабое, кардиограмма не врет. Без гарантии операция… под расписку. И как же быть? - Ничего, ничего, ведь кошка; как на кошке и заживет. Ну, не будет прыгать и бегать, будет плавно ходить, прихрамывая аристократично… Ты слышишь, тебе говорят? Ах, не слышу я, ничего не слышу, просто схожу с ума. Разве слова проникают глубже, чем этот бездонный взгляд? Боль - невысказанная или высказанная - разве пройдет сама? Бессловесность страдания - вот что мучает, вот что жжет… Или, может, страдание бессловесности. Кто бы смог это вынести: глаза завязывают, затыкают рот… … Бульдожка напротив гавкнул и уткнулся хозяйке в бок… * * * Что под конец? - удушья влажный ком и хриплый выдох с пеной на губах? …Он перед смертью думал о пустом: о кошке на дорожке, о цветах… Он перед смертью грезил наяву, почти не поднимая хрупких век. Он вспоминал продрогшую Неву и легких санок над Невою бег. Какой-то маскарад, какой-то бал, какой-то в черном домино чудак… А что он перед смертью диктовал, не смог бы записать ни друг, ни враг. Кому? О чем? - сквозь зыбку темных снов, уже не помня, что в последний час мы стoим столько, сколько пара слов, которые останутся от нас, шептал: "Прости, я был неправ, неправ… Кого любил - всех больше обижал… Так много пил. Так долго жил…" Устав, потухшим взором кошку провожал. * * * Ночей не спать, бумагу изводить, еще не зная, что делиться нечем… Как эти дети жаждут говорить, чураясь собственной кургузой речи. Какая смесь чужих высоких слов, разлитых из столетнего запаса, и диких сочленений и узлов всемирной паутины новояза! Какой замес крутой! Не прожевать сырые недоношенные строки. Все перепуталось. Но сладко повторять затверженные намертво уроки. О, дети, - следопыты, сыскари! Не вы - ученики воды проточной… Мой пафос обличительный, умри! Я лишь одно и понимаю точно: жизнь стала бытием, а жизнью - быт; поэт в России - сам себя не больше. Он меньше чем банкир и чем бандит, Он даже меньше чем "челнок" из Польши. И, что-то неразборчиво бубня, чего мы ищем все и что обрящем?.. Неужто слово завтрашнего дня, похеренное в нашем настоящем? ПРОЩАНИЕ СО СЛОВАМИ Предмета нет, и нечего назвать; лишенные телесной оболочки, слова имеют свойство исчезать без памяти о них, по одиночке. Внушительное слово Керогаз так - в одночасье буднично слиняло. Какой коптильник сказочный погас! Какого смысла навсегда не стало! Простимся же с тяжелым, составным, суставчатым. Унылый перестарок, из жизни выпадает он, а с ним и маета чадящих коммуналок, бараков плесень, копоть дач внаем… И скоро только в словаре старинном мы этот Керогаз (устар.) найдем за Керамистом, перед Керосином. * * * В. Уфлянду Поедем в Выборг, поглядим на мирные пейзажи: краеугольный городок - не вашим и не нашим - торчащий каменным клыком промеж двух полных кринок: вот наш загадочный Бельфур, двусмысленный наш Гринок. Вот наше дальнее родство и ближнее соседство; наш потускневший замок Иф, явившийся из детства, где древняя идет война за дровяным сараем, где честно мы сдаемся в плен и честно погибаем; где мертвых нет и не понять, кто ваши, а кто наши… где из динамиков гремят лишь праздничные марши; и ни моренных челюстей, ни позвонков бетонных, ни окровавленных бинтов, ни писем похоронных; и география точней истории неверной… и всяк - моряк, и всяк варяг и грек попеременно; и не обидно проиграть, и победить не стыдно… И за сугробами войны почти совсем не видно.