Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2003
Вообще-то, эта книга не редкость. “Воображаемые портреты” (1934) — сборник шаржей на ленинградских писателей, мастерски исполненных Николаем Эрнестовичем Радловым (сыном знаменитого философа, директора Публичной библиотеки Эрнеста Львовича Радлова и братом выдающегося театрального режиссера Сергея Радлова), встречается в магазинах (отделах) старой книги довольно часто.
Экземпляр же, оказавшийся в моем собрании при любезном содействии обаятельной Натальи Ивановны (магазин “Букинист” на Литейном) уникален.
Он едва ли не на треть заполнен рукописными эпиграммами некоего Иннокентия Шпагина на “действующих лиц”.
Естественно, меня заинтересовал этот неведомый поэт-сатирик со столь говорящим псевдонимом.
Спасибо Михаилу Золотоносову — он высказал предположение о подлинности имени. А кроме Иннокентия Басалаева, других кандидатур не было. Сопоставление с рукописями фонда И. М. Басалаева в рукописном отделе Публичной (Российской национальной) библиотеки, прежде всего записными книжками 1930-х годов, подтвердило догадку.
Иннокентий Мемнонович Басалаев (1897–1964), поэт, журналист, ленинградец с 1931 года, второй муж поэтессы, мастера фотопортрета Иды Моисеевны Наппельбаум (1900–1992), ученицы Николая Гумилева, заплатившей за преданность мэтру двумя годами концлагеря, по словам знавших его (сошлюсь на свидетельства Д. И. Золотницкого и А. И. Павловского, тепло написавшего о нем в предисловии публикации “Записок для себя” в девятнадцатом томе исторического альманаха “Минувшее”, 1996), был удивительно обаятельным, остроумнейшим — до язвительности — человеком, не сумевшим — время!!! — полностью реализовать свои незаурядные творческие возможности.
Так что попавший в мое собрание экземпляр представляет особый интерес.
Вероятнее всего, он находился в библиотеке погибшего в блокаду Н. Э. Радлова и, возможно, свидетельствует о несостоявшемся (из-за убийства Кирова и трагических последствий для города и его жителей) втором издании, книги шаржей и эпиграмм.
В бурном рыночном море не обойтись без спонсора, так что ау-у-у, меценаты!
Теперь остается лишь проиллюстрировать все сказанное примерами из книги. Вот, скажем, эпиграмма на Илью Груздева, известного в свое время литературоведа, исследователя творчества М. Горького:
Горькая услада
Пусть каждый сохранит его на книжной полке.
Он должен всякому ту истину внушить,
Что при уме достаточном и толке,
Питаясь Горьким, можно сладко жить.
А вот на Михаила Слонимского, автора романа “Средний проспект”:
Среднее соответствие
Не прохладно и не жарко.
Тускло? Нет. Но и не ярко.
Тупо? Нет. Но не остро.
Нет красот, но нет дефектов.
Словом, Среднему проспекту
Впору среднее перо.
Или на Виссариона Саянова, тоже в свое время весьма известного литературного деятеля:
1/3+1/3+1/3 =?
На треть прозаик, на треть поэт
На треть литературовед…
Увы, престранно создан свет —
В трех лицах… а ЛИЦА-то нет.
Меняется тон пародиста, когда он пишет о Тынянове:
Немного поспорим
Говорят — все дело в лексике,
Соцзаказ не стоит мук,
Все мы — трезвые эклектики,
А романы — ловкость рук.
Если Кюхля ладно скроен,
Грибоедов крепко сшит,
Значит, автор сей достоин
И недаром знаменит.
Пародируя же А. Прокофьева, И. Шпагин сочиняет целую микропоэму. Мы приведем из нее лишь фрагмент:
Отмена любви
…Вот могучая семейка,
Март гремит, как “Ундервуд”…
А. Прокофьев. Отмена праздника
“Ундервуд” зубами щелкал,
Буквы жались в тесный ряд,
Грудь прикрыта желтым шелком,
А в груди и зной и яд.
Ах, Любовь такая штука,
Ах, как молод секретарь.
Ах, какая нынче скука,
Ах, любовь вредна, как встарь.
Дева плачет, буквы пляшут,
Протокол осточертел,
И тогда суров и страшен
К ней подходит управдел.
— Я до вас пришел нарочным,
Распрекрасный слабый пол,
Секретарь велел вам срочно,
Срочно кончить протокол.
А потом, когда вы срочно,
Срочно кончите, мой свет,
Отнесите сверхурочно
В секретарский кабинет.
Дева кинулась к машинке
“Ундервуд” ревет, как зверь,
Пот течет по девьей спинке:
Никогда или теперь.
И, поставив с треском точку,
Припомадив чахлый рот,
Дева поступью непрочной
Протокол сдавать идет.
— Здрасьте, Павел Никодимыч,
Протокольчик вам несу.
Ах, какое лето нынче,
Как мечтательно в лесу.
Секретарь глядит угрюмо,
Да, конечно, лето есть.
И в Европе, надо думать,
Всех не перечесть.
— Голос ваш, как колокольчик,
А работа — ерунда.
Только этот протокольчик
Не годится никуда.
Рот ваш нежен, стан ваш гибок,
Вы прекрасны, черт возьми,
Но сто семьдесят ошибок.
Это слишком, черт возьми!
…………………………….
Здесь Прокофьева бы надо,
Чтоб воспеть такую быль.
По лесам живет прохлада,
По степям растет ковыль.