Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2003
“НА ВЕРШИНЕ ВСЕ ПУТИ СХОДЯТСЯ”
Фланнери О’Коннор. Храм духа святого. Рассказы. М.: Текст, 2003, тираж 3500 экз.
Характерная веточка на обложке новой книги московского издательства “Текст” говорит о том, что это первое издание на русском небольшого корпуса рассказов (в книге их всего семь, из сборников “Хорошего человека найти нелегко” и “На вершине все пути сходятся”) Фланнери О’Коннор, признанного классика американской литературы ХХ века.
Собственно, этой фразой, видимо, можно было бы и ограничиться, поблагодарив издательство за расширение библиотеки изданного О’Коннор. Классика есть классика. И переиздавать почетно, а уж дополнять имеющееся и того похвальнее. Тем более тираж более чем скромный, даже на библиотеки не хватит, не говоря о сонмах литературоведов. Так стоит ли вспоминать о читателе массовом, о низовом потребителе, между прочим, до сих пор определяющем и тиражи, и в какой-то мере издаваемых авторов? Полагаю, что да. По двум причинам. И обе — комплиментарны для издательства. Во-первых, это на самом деле первоклассная литература без каких-либо оглядок и скидок. Во-вторых, это зарубежная литература, представленная в первоклассных переводах, заставляющих вспомнить золотой век журнала “Иностранная литература” с царящей там в ту пору (ныне уже легендарной, чтоб не сказать модное словечко “культовой”) Р. Райт-Ковалевой. Не поленюсь перечислить поименно, тем более что имен-то всего три: Д. Волчек, В. Голышев, Л. Мотылев. Думаю, этих авторов стоит запомнить, поскольку та полуграмотная переводческая вакханалия, которую внимательный читатель наблюдает все постперестроечные годы, привела его, читателя, к неутешительному выводу: современный перевод скорее не приближает, а отдаляет зарубежного автора от российского читателя. Здесь ровно наоборот: ритмом, фразой, словом можно наслаждаться в полной мере. Здесь сам до чтения послесловия (кстати, весьма содержательного, несмотря на свою компактность) видишь, что рассказы О’Коннор блистательны. И — теперь снижающий эпитет — просто интересны.
Америка тридцатых, сороковых, пятидесятых. Давным-давно заслоненная современными боевиками и блокбастерами, забытая нами та самая одноэтажная Америка срединной трети ХХ века, когда-то увиденная Ильфом и Петровым и знакомая по романам Томаса Вулфа и великого земляка О’Коннор Уильяма Фолкнера. Люди, типажи, ситуации. Бедность, борьба за место под солнцем не только в социуме, но и внутри семьи, алчное ожидание наследства, пробуждение чувственности у юных воспитанниц монастыря (рассказ “Храм духа святого”, по которому назван и весь сборник), наступление урбанизации, городские трущобы, нашествие на благополучную ферму наглых бродячих мальчишек, с которыми невозможно справиться, набрав спасительный “911”, — все это увиденное зорким, беспощадным и в то же время сочувствующим взглядом. “В ярких, порой жутковатых историях О’Коннор есть гротеск и ирония, символизм и глубокий психологизм. В них много правды — о человеке, о его природе, о сжигающих душу страстях, любви и ненависти, чистоте и самых омерзительных пороках. Она пишет о том, что хорошо знает, — ведь всю свою недолгую жизнь писательница прожила среди своих героев, обитателей маленьких городков южных штатов”. Это из послесловия, скромно подписанным “Текст”. В самом деле, О’Коннор (1925 — 1964) прожила совсем недолгую жизнь, умерев от красной волчанки в 39 лет, успев выпустить два романа (“Мудрая кровь” и “Яростные разрушают”), а также ряд сборников рассказов, эссе, критических статей. Тем более удивительна та не возрастная, не благоприобретенная, а врожденная мудрость, пронизывающая все ее тексты, равновесно сопряженная с энергичным желанием переустройства мира к лучшему: “Заставить общество увидеть уродства, которые оно привыкло считать чем-то естественным, — необходимо. Поэтому писатель вправе прибегать к устрашающим средствам воздействия, чтобы донести до общества свое видение”. Это слова самой Фланнери О’Коннор. Не риторика, а руководство к действию, которым она и полагала свой писательский труд.
ЕЩЕ ОДНА ВЕРСИЯ КОММУНАЛЬНОГО ПЕТЕРБУРГА
Мой Петербург. Сост. Е. Шубина. М.: ELLE, Вагриус, 2003, 384 с., 3000 экз.
Видимо, все так и должно быть в новые времена новой актуальности. То, что как-то постеснялись проделать реликтовые питерские писательские структуры (а может, просто c деньгами не получилось), с легкостью осуществил журнал глянцевый, победоносно продемонстрировав, кто в доме хозяин и кто и что теперь у нас в обществе “культура” во всей ее свежей гламурно-лилипутской красе. Московский критик Андрей Мирошкин, говоря об этом издании, недаром обратил внимание на знаковость ситуации последовательного изменения масштабов: “Пушкин к 130-летию императорской столицы написал „Медного всадника”, Достоевский к 160-летию — „Преступление и наказание”, Андрей Белый к 210-летию, натурально, — роман „Петербург”. Современные писатели тоже отметили славную дату…” Именно что — отметили. Журнал “ELLE” провел конкурс прозаических, точнее, эссеистических текстов, собрав, видимо, лучшее ( не худшее же, в самом деле!) в отдельную книгу под скромнейшим и почтительнейшим названием “Мой Петербург”.
Увы! Похоже, теперь действительно можно все, всегда и везде. А раньше-то казалось, что вслед за “Моим Пушкиным” Цветаевой уже ничего в литературном названии не может быть “моего” — все, приватизировано местоимение Мариной Ивановной. Ан нет! Выплывает “Мой Петербург”. Как ни в чем не бывало. Раньше казалось, что негоже повторять на все лады об этом городе один трюизм за другим, мол, и место-то проклятое, и не для жизни создан, и не город, а декорация, и все жители в “депрессняке” (в глянцевых изданиях это еще называется “петербургский менталитет”, “петербургский национализм” и “петербургский миф”), и окна не моют, и не разбирают, где явь, где сон, и лыжи на балконе хранят, вместо того чтобы в Альпах каждый месяц кататься, и, и, и… — оказывается, и это можно. Ну что ж, можно так можно. Почитаем.
Два раздела. Первый, “Лица”, поменьше — 19 имен, одно популярнее другого: от Михаила Пиотровского до Бориса Гребенщикова и от Андрея Битова до Камы Гинкаса. Это, так сказать, бельэтаж. Свадебные генералы. Им, как в бородатом анекдоте про певицу Зыкину, и говорить ничего не нужно, только в окошках помаячить. Ну, а дальше, ясное дело, уже настоящая уплотненная питерская коммуналка под названием “Конкурс-RU”: 44 текста. При явном жанровом, сословном, поколенческом и прочих разнообразиях все же какой-то единый, неистребимый, хотя порой и вполне достойного класса журнализм. (Известный петербургский писатель по поводу текстов такого уровня обычно говорит: “Я все это уже читал в газете „Вечерний Петербург””. И дело здесь не в том, что газета плоха, а в том, что для чего предназначено: гамбургер органичен в “Макдональдсе”, но невозможен или, по меньшей мере, крайне экзотичен в ресторане “Мечта Молоховец”, не находите?) Разумеется, с претензией на художественность, со старательностью и, увы, слишком часто заметным потом “работы над словом”, но… Но хочется-то другого. Хочется той самой упоительной музыкальности, того самого “золотого звука”, которые только и могли бы примирить с пошлостью гламурного замысла (особенно забавно было обнаружить среди конкурсантов самого публичного и самого непримиримого нашего борца с пошлостью — что ж поделать, соблазн-с!). И музыкальность эта находится. На удивление в том самом тексте, который и стал призером (не забудем: был конкурс! И приз в $ 5000! Ну, кому-то, как, например, нашему премьеру Касьянову, по словам вездесущих “Известий”, это два раза в ресторане чаевые дать, а кому-то — о-го-го! Особенно в “депрессивном” Питере, в гуру которому назойливо набивается конкурсант-велосипедист со своим неутомимым московским финансовым бодрячеством, впрочем, “не там находим мы учителей, где нас спешат назвать учениками…”).
И все же. “Все склады чем-то похожи между собой. Что бы (здесь в книге дурацкая, но тоже весьма характерная для нашего времени тотального разрушения любой культуры, в том числе и культуры книгоиздания, опечатка — “чтобы”, пожалуйста, поправьте, если увидите, дабы восстановить визуальный ритм. — Е. Е.) они ни хранили, будь то рулоны тканей, банки с пивом или велосипеды, в рядах похожих вещей, расставленных в определенной последовательности, претендующей на порядок, есть жутковатая успокоенность и монотонность, изгоняющие движение. Склад чем-то похож на кладбище, он действует на нервы, но вызывает чувство невольного уважения: предметы объединяются между собой, их внутренняя сила удваивается и утраивается, и с полной уверенностью в себе мир вещей готов показать человеку, кто на самом деле хозяин положения…” Это первый абзац текста-победителя. Аркадий Ипполитов, “Город в фарфоровой табакерке”. Имя, хорошо знакомое любому, кто хоть сколько-нибудь вовлечен в художественную жизнь города. Аркадий — известный искусствовед, эрмитажник, автор множества прекрасных статей по искусству, опубликованных в основном в престижных московских изданиях. И вот — история про табакерку князя Мещерского, написанная с такой звуковой собранностью и элегантностью, с таким тонким и любовным отношением к предмету письма, что понимаешь: не все потеряно в самой депрессивной столице. Столичная акция журнала “ELLE” в эпоху новой актуальности эту самую актуальность стремительно потеряет, а текст Ипполитова останется. Впечатанный уже в петербургский текст, как и табакерка князя Мещерского.
Ну, а коли захочется узнать что-то по-настоящему свежее и по-настоящему современное, а не гламурно-актуальное о настоящем Петербурге с его странным и страшным предназначением, то возьмите в руки совсем другую книгу — сб. “Москва — Петербург. Российские столицы в исторической перспективе” — и раскройте ее на статье А. И. Юрьева “Формула менталитета петербуржцев”. Цитирую из середины и как будто бы совсем не о том: “Когда „физики” победили „лириков”, расщепив атомное ядро, а политики солгали, что „общество позаботится о человеке”, понятие смысла жизни изъяли из обращения во избежание ненужных проблем. Ныне жизнь общества организована так, что все читают Маринину, но никто не знает, где современный Лев Толстой. Потому что доступ к владению смыслом собственной жизни сознательно затруднен для человека более, нежели доступ к деньгам…” Но вот далее, кстати, и сопряжение с предыдущим: “В Петербурге наивысшее наслаждение доставляет людям оригинальное интеллектуальное решение головоломной проблемы мирового значения”. Обратите внимание на последний эпитет в этой фразе — “мирового”.
И давайте больше не будем ни про город-декорацию, ни про город-призрак. Если, конечно, не готовитесь до седых волос жить в питерско-московской гламурной коммуналке, подбирая крохи с богатого московского стола.
ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ВЗГЛЯДОВ НА ВОЗМОЖНОСТЬ САМОГО СЕБЯ
Игорь Шевелев. Год одиночества. Тверь: Издательство “Тверская областная типография”,
2002, тираж 400 экз.
Просто назвать книгой данное издание что-то мешает, хотя как раз это-то и есть самая настоящая, можно сказать, классическая традиционная книга. Толстая (27,5 печатных листов), в ледериновом переплете, добросовестно сброшюрованная, сшитая и даже — о забытая роскошь! — с матерчатой закладочкой. Все как когда-то. Тем не менее естественнее называть это по-новому — проектом. Как в шоу-бизнесе, простершем свои победоносные крылья гораздо дальше эстрадных подиумов, хоть мы и пытаемся старательно приучить себя думать, что это не так.
Итак, почему проект? По разным причинам. И первая из них — тщательная продуманность всей конструкции, от текстовой структуры до материального воплощения.
Начнем с текста. Он представляет собой ровно 365 (по числу дней в году, догадались? — название-то “Год одиночества”!) небольших — страница-полторы — главок. Главки нумерованы, в отличие от книжных страниц (теперь понятно, почему объем указан в печатных листах? В страницах это где-то около 500). Текст предварен эпиграфом, вынесенным на титул: “Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной” — Иосиф Бродский, а завершен кратким послесловием, из которого узнаешь, что “нынешнее издание └Года одиночества” — презентационное. Оно вышло тиражом 365 нумерованных экземпляров, каждый из которых является специальным знаком дарения соответствующей номеру главы романа. Также есть еще 40 ненумерованных экземпляров, соответствующих сорока └посмертным” дням”. Красиво? То-то.
Кстати, у рецензента в руках оказался № 216, видимо, не попусту соответствующий рассказу о тверской крепостной крестьянке при барине-еврее, купившем все хозяйство на корню. Но сия историческая эскапада, как кажется, исключение в этом собрании фрагментов человеческого бытия, по преимуществу современного и столичного, которое сам автор все в том же послесловии называет “роман-календарь” и где главки впрямую друг с другом не связаны. “Разве что в более широком горизонте жизни личности, где все связано со всем. Зато каждая из главок может быть началом нового отдельного текста, уходящего в глубь сюжета”, при этом “соотношение └мужских” и └женских” глав, возможно, связано с соотношением анимы и анимуса в персоне автора…” Вот так.
Собственно, после такого заявления ожидаешь обнаружить если не энциклопедию русской жизни, то, по крайней мере, ее достаточно широкую панораму. Возможности-то какие! 365 судеб, 365 характеров, 365 случаев, 365 соприкосновений с миром и со временем и т. д., и т. п. Читаем. Но никакой столь популярной нынче с легкой руки Довлатова прозы — сюиты — баек не обнаруживаем. Написано весьма мастеровитой и уверенной рукой. Еще бы! Одно перечисление в послесловии изданий, с которыми регулярно сотрудничает автор, говорит о заведомой ситуации жесткого тренинга, сравнимого разве что с легендарным многописанием Дмитрия Быкова, московского многостаночника, успевающего и в журналистике, и в прозе, и в поэзии. Уж рука-то при такой жизни набивается — дальше некуда. Но, как мы знаем, наши недостатки суть продолжение наших достоинств. Привычка к непрерывной интенсивной рефлексии на письме зачастую вырабатывает некий особый стиль, уместный в романе-исповеди и мало совместимый с многоголосием данного проекта — романа-календаря. А его, то есть стиля, особость, как нетрудно догадаться, заключена в сугубой личностности произносимого, что особенно ценится в публицистике и журналистике (за вычетом, разумеется, информационных сообщений), но малоэффективна в сюжетной прозе, где, кроме “размышлизмов”, требуется еще кое-что: персонажи должны быть живыми и разными, например. И думать каждый должен по-своему, и говорить, и двигаться, и любить, и ощущать мир… Если, конечно, ставишь перед собой такую задачу.
“Год одиночества” Игоря Шевелева написан как будто бы о разных людях. Но только как будто бы. На самом деле миру явлены две стороны — мужская и женская — души автора и ее путь в этом мире. Ее бесстрашные, сладостные и горькие соприкосновения с жизнью, смертью, любовью, Богом, судьбой, временем и, в конце концов, словом. Интересно ли это читать? Безусловно. Умный, образованный, тонко чувствующий и превосходно умеющий формулировать московский интеллигент, живущий в своем достаточно замкнутом и достаточно элитарном пространстве. (Конечно, не обойдется без упреков в космических масштабах Садового кольца.) Имена все те же. И проблемы все те же. И вопросы все те же. Может быть, так и было задумано? Этакая обманка для читателя: рассчитывали на симфонический оркестр, а получили соло скрипки. Так ведь скрипки же, а не металлом по стеклу!
Наверняка так и было задумано: душа, имеющая возможность уходить в другие сюжеты, в другие судьбы, примерять ситуации, пробовать и возвращаться. И бесконечно искать себя в пространстве смыслов. А энциклопедии и панорамы мы найдем и в других местах. Верно?
БЕССМЕРТИЕ ДУРАКА
Регина Дериева. Придурков всюду хватает. М.: Текст, 2002, тираж 1000 экз., серия “Открытая книга”
Название книги Регины Дериевой “Придурков всюду хватает” невольно ассоциируется с как бы специально составляющим с ним оппозиционную пару — “Дураки вымирают”, превосходным романом М. Пьюзо, отчего-то так и не достигшим у нас популярности, сравнимой с тотальной популярностью его же “Крестного отца”. А зря. И все же кто ближе к истине, Р. Дериева или М. Пьюзо?
Издательство “Текст”, как и любое другое серьезное и интенсивно работающее издательство, свой товар структурирует в серии. Повести Р. Дериевой тоже вышли в серии “Открытая книга”. “Открытая книга”, по мнению издательства, — “это окно, открытое в мир русской прозы нового тысячелетия. Это авторы, которые живут в России и по всему миру и пишут на русском языке. Это современные художники, чьи работы представлены на обложках”.
Ну, скажем прямо, репродуцировать работы известных художников на обложки отнюдь не ноу-хау “Текста”, хотя, вероятно, лучше московского виртуозного квазипримитивиста Владимира Любарова с его “Коля видит третьим глазом” в данном случае не придумать. Регина Дериева же в самом деле пишет по-русски, а живет в Швеции, имея возможность исследовать природу человеческой глупости в разных странах: в России, Америке, Палестине и той же Швеции. Кстати, это первая отдельная книга писательницы, хотя ее повести, написанные под псевдонимами Василий Скобкин и Малик Джамал Синокрот, уже переводили на английский, арабский, литовский и другие языки. В “Придурках” четыре повести из сочинений Василия Скобкина и одна Малика Джамала Синокрота.
“Записки троянского коня”, первая из повестей Василия Скобкина, начинается прямой и, казалось бы, абсолютно безвыходной констатацией ситуации постмодерна: “Все истории давно рассказаны, все песни спеты, все слова стерты… Но люди продолжают жить, и никто не возмущается, что все жизни прожиты. Что все жизни прожиты, все дома выстроены и с архитектурой, похоже, покончено навсегда…” Но буквально через тридцать страниц эта констатация уже не кажется столь незыблемой, по крайней мере, на пространстве личностного жизненного опыта: “Когда Идеал Канальевич Яйцебитов женился в первый раз, все ему казалось внове. И это естественно. Когда Идеал Канальевич женился в последний раз, все ему надоело. И это тоже можно понять. Когда Канальевич разводился впервые, он испытывал растерянность. └Как жить дальше?” — спрашивал он самого себя. Когда Идеал развелся с последней женой, он был счастлив…”
Даже из этих микрофрагментов понятно, что слог у писательницы легкий, лапидарный, афористичный, что она склонна к иронии и игре с языком (между прочим, у Р. Дериевой есть и поэтические опыты, в свое время, как водится у каждого приличного человека, одобренные Бродским). Цитировать писательницу одно удовольствие (и неудержимый соблазн: раз встав на эту скользкую тропу, свернуть с нее уже не удастся, проверено), так органично, вне зависимости от сюжета, соединяются в ее фразах микрокосм и макрокосм, частное становится вселенским, быт — бытием или же — в обратном порядке (наукообразно это, кажется, называется “упаковка и распаковка смыслов”). Все связано со всем, и все во всем отзывается: “Нестерпимо человеческой душе находиться в аду. Можно сказать, ад ей противопоказан. Противопоказан, потому что в его обустройстве Бог не принимал никакого участия. Поэтому в аду дико, поэтому в аду жутко, поэтому в аду одиноко. Почти как в жизни, только еще хуже” (“Удостоверение личности”). Или такой вот пассаж: “Передо мной джоттообразно проносились ангелы с разноцветными крыльями, в которых пел воздух, пел ветер, пели цикады. Я смотрел на их небесные профили, размышляя о своих корнях. Наверно, мне было больно, и боль, доходя до корней волос, превращала плоть в чугун и свинец. Я стал чугунной болванкой, стал свинцовым петухом, клюнувшим самого себя в висок…” (“Прокофьев. Музыкальное повествование в 14 опусах” — обратите внимание, как красиво придумана и безупречно сконструирована эта повесть).
Книга Регины Дериевой, простите за трюизм, — это разговор с умным, интересным и наблюдательным собеседником. Это хорошая проза, заставляющая вспоминать — самой страшно выговорить! — крупнейшего нашего современника Милорада Павича, у которого фраза самодостаточна, и, будучи изъята из контекста, сама становится романом, и живет самостоятельной жизнью, сияя, как бриллиант.
“И я, как Ломоносов, хочу взирать на небо, высматривая между спутниками-шпионами самые яркие и натуральные звезды, чтобы не думать больше о мелком и низком времени” (Малик Джамал Синокрот. “В мире страшных мыслей”).
P. S. Что же касается проблемы бессмертия дурака как такового, то давным-давно, лет десять назад, мудрейший и талантливейший наш Борис Натанович Стругацкий в частном разговоре заметил: “Не бойтесь дураков — бойтесь умных негодяев”. Вся наша история последнего десятилетия, увы, тому подтверждение.
“СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ”: ДУБЛЬ ДВА
Современные записки. Указатель содержания. №1–70. 1920–1940. Reprint, 2003
Признаться, приглашение на презентацию, которая прошла ровно в середине минувшего лета в библиотеке им. Голицына, звучало как веселый студенческий розыгрыш: начато полное переиздание “Современных записок”. Всех вышедших в свое время 70 томов. Неужели дожили до такого счастья? Дожили! Россия продолжает преподносить сюрпризы, как видим, не только политические.
“Современные записки” — это общественно-политический и литературный журнал, выходивший в Париже с 1920-го по 1940 год и пользовавшийся в эмигрантской среде необычайной популярностью, что неудивительно. Вот самое скромное перечисление авторов: И. Бунин, Б. Зайцев, Д. Мережковский, З. Гиппиус, В. Ходасевич, М. Цветаева, В. Набоков, А. Куприн, А. Толстой, И. Шмелев, М. Алданов, А. Ремизов, Г. Адамович, Г. Иванов, Н. Бердяев, Л. Шестов, Л. Карсавин, Н. Лосский, П. Сорокин… И т. д., и т. д., и т. д… Поэты, прозаики, философы, историки, искусствоведы, богословы, критики, общественные и политические деятели. Всего 350 имен. Цвет России ХХ века, насильственно оторванный от своих корней (здесь достаточно вспомнить знаменитый “философский пароход”), но от этого не утративший, вопреки большевистскому мифу, своей силы. Более того, сохранивший великий русский язык, не тронутый советским бюрократизированным новоязом, в его свежести, полноте и первозданности.
Маленькая иллюстрация. Когда советская поэтесса Белла Ахмадулина в 1970 году встретилась с Владимиром Набоковым, то услышала от него опасения по поводу того, не превратился ли язык его прозы в “замороженную клубнику”. Великий Набоков боялся резервационного сужения и омертвления живого русского языка! Кто из нынешних прозаиков, пишущих по-русски, хоть в малой степени озабочен состоянием своего инструментария?
Но — вернемся к “Современным запискам”. Разумеется, в советские времена это издание было, мягко говоря, малодоступным, разумеется, к настоящему времени редкая библиотека может похвастаться полным комплектом журналов (в Петербурге это, кажется, только Публичная библиотека), разумеется, нынче это раритет, которому грозит вульгарное физическое обветшание. Для научной работы выдается только в микрофильмированном виде. По словам поэта и литературного критика Юрия Колкера, уже много лет живущего вне России, западные университеты ставили вопрос о переиздании всех 70 томов “Современных записок” еще в 70-е годы! Конечно, надо переиздавать! Но — нам ли не знать финансовые возможности Министерства культуры с его, как бы это помягче выразиться, странной протекционистской политикой? И вот тут происходит самое удивительное и парадоксальное: начинают работать механизмы самоорганизации культуры, о которых, точнее, о людях, приводящих их в движение, профессор Аверин говорит по старинке — “энтузиасты” — и которые (то есть механизмы) на самом деле означают замещение функций государства частными лицами. Хорошо это или плохо? Движение ли это к гражданскому обществу или продолжение развращения и без того до предела развращенного государства? Время покажет.
А пока вышел в свет первый, предварительный, том многотомника — “Современные записки. Указатель содержания. № 1–70. 1920–1940”. Краткая вступительная статья, факсимильные копии оглавлений всех 70 томов, именной указатель, подготовленный на основе вышедшего в 1937 году в Париже Указателя к первым 65 томам. Это уже бесценный справочный материал, но основная издательская и исследовательская работа впереди. Организаторы проекта (научный руководитель профессор Б. Аверин, научные консультанты Р. Ганелин, С. Варехова и С. Куликов, координаторы В. Ермакова и В. Пархоменко) обещают полное, подробно откомментированное (с привлечением к работе лучших специалистов), фактически академическое (по структуре и подходу к материалу) издание “Современных записок”. При этом значительная часть тиража будет безвозмездно распространяться по библиотекам не только двухстоличным, но и всей России, кстати, включая и зарубежье.
Живейший интерес, который вызвало переиздание “Современных записок” в российской профессиональной среде, очевиден. А выступавший на презентации князь Д. М. Шаховской, занимающий в жизни современной русской диаспоры Франции примерно такое же место, какое в нашем городе занимал академик Д. С. Лихачев, говорил о неоценимом вкладе осуществляемого издания в русскую культуру в целом вне деления на культуру метрополии и культуру диаспоры. Более того, данный проект удивительным образом встраивается в большой современный российский проект “Русский мир”, предполагающий объединение метрополии и всех диаспор в единое культурное, социальное и экономическое пространство. И эта внезапная и, хотелось бы думать, неслучайная рифма обнадеживает.
Первые два тома “Современных записок” должны увидеть свет уже в начале следующего года, а в целом проект рассчитан на несколько ближайших лет. Будем ждать с нетерпением.
Елена Елагина