Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2003
В ноябрьском, 2002 года журнале “Нева” опубликованы воспоминания о житье-бытье в блокадном Ленинграде, “в страшную годину”, посвященные моей матери. Но, увы! Она об этом не узнала — умерла 7 декабря, ровно за десять дней до выхода одиннадцатого номера из типографии: уж очень не ко времени случилась столь длительная задержка в производстве. Обстоятельства, конечно же, от меня не зависели, но отныне я сильнее ощущаю моральный долг рассказать — как дань светлой памяти! — пусть совсем кратко, хотя бы кое-что, о ранних годах маминой жизни, когда формировался ее стойкий характер. Да, да, именно стойкий, ведь их поколение, ныне уходящих, вынесло много житейских невзгод в суровом двадцатом веке…
Мама родилась в 1912 году и с младенчества хватила лиха выше темечка. Еще до ее рождения внезапно умер отец, израненный солдат русско-японской войны Никифор Богданович Лозин, оставив жену, Матрену Антоновну, на сносях да с четырьмя малолетками, с малым земельным наделом, в простейшей избе да с незавидным хозяйством. Из детей старшая была двенадцатилетняя Анастасия. За ней шли: Семен — шести, Николай — четырех и Анна — трех лет. Малютку, родившуюся после смерти отца, при крещении нарекли Агриппиной, а в детстве звали Рипа или Рипиша. В хозяйстве же имелись корова, три козы, с десяток гусей и кур. Вдове приходилось ой как трудно. Она выбивалась из сил, сумела купить кобылу, но жили бедно. А тут еще и Первая мировая война принесла голодные годы, когда особенно худо становилось зимой.
Рипе шел всего-то четвертый годик, а в их дом снова пришла непоправимая беда… Двое малоземельных соседей ради приработка в зимнее время съездили по железке в город Невель. Там закупили табак и махру, а вернувшись, обменяли на хлеб у зажиточных хозяев. В следующую поездку напросилась Матрена. Тогда за куревом ездили отовсюду. Все стремились быстрее занять очередь у табачного ларька. Матрена Антоновна, следуя примеру других, прыгнула с подножки еще не остановившегося вагона, но… зацепилась полушубком, оказалась под колесами и погибла! Ее спутники перевезли тело в деревню, уложили в избе на пол, подстелив солому, и рассказали о случившемся детям да набежавшим соседям. Рипиша сидела на печи, все видела и запомнила крепко-накрепко. Голосили в избе от мала до велика. Поведение и горе детишек, оставшихся круглыми сиротами, пересказывать не берусь. Даже сегодня у меня, изрядно огрубевшего от перипетий прожитой жизни седого мужика, невольно щемит душу и влажнятся глаза при одной мысли о той удручающей истории, ранее не единожды слышанной.
Но недаром говорят: “Пришла беда — отворяй ворота!”. Вскоре на семью опять обрушился удар судьбы: единственную лошадь задрали волки!.. После постигших несчастий сироты оказались не в состоянии обеспечивать себя своим хозяйством и начали по мере возможности прирабатывать на кусок хлеба насущного, оказывая посильные услуги односельчанам. Верховодила, разумеется, Анастасия, более взрослая и сильная, но, на беду младшим, имевшая взрывной характер. Она уже стала гулять с парнями и вечерами, уходя из дому, оставляла обязательные задания каждому ребенку. Спрос был строжайший, и дети боялись Настю как огня! Поди потому и происходили у них курьезные случаи.
Бывало, ребята находятся в избе и ощипывают чужое перо на пух.
Каждый собирает в свою корзину. Вдруг один из братьев притворно взглядывает на окно и вскрикивает: “Вон мама идет!”.
Рипа, еще не понимавшая, что мертвые не возвращаются, с радостью бросается к окну. Братья тут же опустошают ее корзинку. Малышка, не увидев любимой матери, возвращается на место, замечает пропажу и дает реву! Старшие громко гогочут, довольные смекалкой, но пух не возвращают. Не по злобе, нет, а из озорства, но больше от боязни не выполнить личное задание. Подобное, с некоторыми вариациями, случалось не раз. А у кого же было учиться уму-разуму тем сиротам?!
Младшие боялись старшую не случайно. Частенько им доставалось изрядно. Рипиша не знала, по какому поводу, а могло быть и без причины, но видела, как Анастасия, возвратившись поздно домой, в разъяренном состоянии схватила за ноги Семена, безмятежно спавшего на верхней лежанке русской печи, и рывком сбросила его на пол. От падения у брата оказалась до крови разбита голова…
Меньшенькую Настя не била, видимо, совсем не за что было, да только та боялась не менее других. И вот нежданно-негаданно сверкнула молния над головой Рипы. Зимним ранним утром старшая заглянула в жерло печи и обнаружила пропажу каши, оставленной с вечера. Неожиданно для малышки, оказавшейся рядом, она с ожесточением воскликнула: “Ну, бля-ища! Подою корову и прибью тебя!”. Рипиша не брала еду, но от такой угрозы — как была одета в одну длинную рубаху, так и спряталась в сеннике. Ее долго искали везде, даже сено ощупали вилами. Анастасия громко, на весь двор, звала выходить из укрытия. Малышка слышала, но не выходила — смертельно боялась! Обнаружили лишь на следующий день: она была без сознания, окоченелая, ни жива ни мертва!..
Едва Рипе исполнилось шесть лет, старшая сестра отдала ее — самого меньшого и слабосильного ребенка — в услужение к другим людям. Сперва в семью односельчанина, считавшегося как бы дальним родственником, а затем чужакам в другую деревню. Рипиша не могла забыть свой нескончаемый труд в тех хозяйствах. Приходилось не покладая рук выполнять многое: от ухода за хозяйскими младенцами в ночное время и мелких дел по дому до работы со скотиной и в поле.
Кормежка же была скудна и по обыкновению выдавалась после выхода хозяев из-за стола… Одеждой девочке служили ненужные ветхие обноски, а обуви она не знала вообще: ведь сплетенные ею самою лапти, даже с портянками, — слабая обувка зимой! Время от времени за детский труд младшей сестры Настя получала кое-чего из муки или отрубей, картофеля, возможно, чего-то еще. Скромная плата оказывалась весьма кстати, тем более что у незамужней старшей сестры появилась дочь Лида, надо признаться, неизвестно от кого… Вот так и жила Рипа до 14 лет.
В середине двадцатых годов многие селяне в поисках более сытой и лучшей жизни переезжали в города, где ширился спрос на рабочие руки. В двадцать шестом в Питере уже устраивал жизнь Николай. Он писал в деревню и советовал младшей сестренке немедля перебираться туда же. И вскоре она оказалась там, еще не имея паспорта, в качестве домашней прислуги, опять же в чужих семьях.
Летом двадцать восьмого заботливый брат поехал на родину и в сельсовете оформил паспорт сестре. Как ни покажется странным, но тот первый в жизни Рипы документ за № 35/0156424, со всеми необходимыми отметками того времени, обмененный на другой в 1933 году, хранится у меня. Там в пункте 4 — “Род занятий (основная профессия)” — указано: “Батрачка”. Получив паспорт, Агриппина ушла из прислуг и, поработав на первых порах по найму, устроилась разнорабочей на Ленинградскую 5-ю ГЭС.
Потом было много всякого… Она вышла замуж за молодого работягу, столяра и токаря, Константина Капышева, родила единственного сына — меня. Потеряв мужа, чудом пережила вместе со мною всю страшную блокаду Ленинграда. Много трудилась. Вторично была замужем за хорошим человеком, тоже блокадником и столяром, Александром Федоровичем Захаровым, который, к прискорбию, с восьмидесятого года покоится на Северном кладбище.
С ранних лет, от Матрены Антоновны, к маме пришла православная вера в Бога, с течением времени укреплявшаяся в сознании и помогавшая переносить превратности судьбы. Я уверен, все пережитое матерью в детстве и юности определило, сформировало характер и жизненную позицию. Она и в молодости, и в зрелом, и в пожилом возрасте всегда ответственно проявляла себя в семье, именно мама несла на своих хрупких плечах основной груз житейских семейных забот. Именно ее постоянной работой ладилась размеренная, сытая жизнь семьи между скромными получками, даже с возможностью достойно принять гостей в доме, а при необходимости и деньги дать в долг знакомым. Сама же не занимала практически ничего никогда. Она неплохо шила и вязала многие вещи, могла быстро отремонтировать жилье и выполнить многое другое.
Мать, никогда не учившаяся в школе и с трудом владевшая письмом, не достигла высот профессионализма — уж, видать, не та доля написана ей на роду. Но мне доподлинно известно, что на производстве ее ценили как безотказного трудягу, который не за страх, а за совесть не подведет ни в сроке, ни в количестве, ни в качестве порученной работы. И оттого у нее пять медалей и немало других поощрений. Даже в преклонном возрасте, на закате жизни матери, мне приходилось с трудом ограничивать ее упорное стремление участвовать в домашних хозяйственных делах!
Ныне Агриппина Никифоровна Лозина погребена, как и хотела, рядом с Александром Федоровичем, в одной ограде на убереженном месте, на Северном… А мне, увы, остается лишь поминать. Спасибо тебе, мамочка, за все! Покой праху твоему, и доброй долгой памяти, родная!