Перевод О. Малевича
Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2003
Financial times1
Я всегда восхищался интеллектуалами. Сижу у окна и с трудом перевожу дыхание. Я восхищаюсь интеллектуалами и в то же время боюсь их. Гляжу из окна железнодорожного вагона и изучаю трассу между Новыми Замками и Братиславой. Я знаю здесь каждый кустик. Холмик? Долина? Домики? Деревца? Все это я уже когда-нибудь видел. И снежные сугробы, и разливы рек, и людей! В международном экспрессе обычно полно интеллигентных пассажиров. Я их боюсь. И завидую им. Их интеллигентность видна с первого взгляда. И одеты они всегда со вкусом: костюм, галстук, наверняка и тонкое, тщательно выбранное белье. Квадратные стекла очков в золотой оправе. Фирменные носки в кожаных полуботинках. Сокрушенно сижу на удобном месте у окна. Сокрушенно и покорно. Вечер, несколько человек дремлет, другие разговаривают — почти шепотом, дамы очаровательны и, не сомневаюсь, благоуханны. Гм, дамский аромат, облизнулся я. Из десны у меня снова потекла кровь. Я приложил ко рту носовой платок. Зубная врачиха именно из-за угрозы кровотечения запретила мне алкоголь. Так что же? Быть беззубым да еще страдать от жажды? Осматриваю вагон международного экспресса — в вагоне сплошь интеллигенты. Рабочих я люблю больше, потому что могу относиться к ним пренебрежительно, поскольку их не понимаю, не могу проникнуть в их душу, такие в них таинственные миры, чуждые нам и неисследованные, ибо кто их исследует? Интеллигент? Или какой-нибудь склонный к исследованиям рабочий? Но что это за рабочий, если он склонен к исследованиям? Это опять какой-то интеллектуал! Я боюсь его! Интеллектуал живет своей, хорошо исследованной, интеллектуально ориентированной жизнью. Когда-то и был интеллектуалом, в ту пору я усовершенствовал теорию епископа Беркли, превзойдя в этом плане даже Рудольфа Штейнера. Но от таких глупостей я быстро излечился пьянством. Теперь мне трудно сравнивать себя с интеллектуалом. Жизнь интеллектуала обглодана до костей. Никакого тепла. Никакого мягкого мяса. Холод и мускул. Настоящий интеллектуал живет в ожидании смерти, тогда как все прочие просто умирают. Когда у настоящего интеллектуала в руке перо, он пишет, но отнюдь не поспешно, опрометчиво или необдуманно. Настоящий интеллектуализм канонизирован. Дверь вагона бесшумно отворилась, вошел элегантно одетый человек, дверь автоматически закрылась. Вошедший испытующе оглядел ряды кресел, выбирая подходящее место. Сядет к какому-нибудь из окон, размышлял я. Если бы я размышлял о чем-то важном, мною сразу бы овладели опасения, что я допускаю какую-то ошибку, но при этом мне следовало бы сообразить, что только в момент, когда я эту ошибку совершу, я стану самим собой. Элегантно одетый человек не спешил, но действовал скорее рассудительно, чем неуверенно. Он, следовательно, не был медлителен потому, что не знал, как поступить. О, какое лицо! Лицо элегантно одетого человека! Это видно с первого взгляда. С немалой завистью я констатировал в его глазах отблеск прирожденного интеллекта. Так что не только элегантно одетый человек! Не только! Я скорчился от боли, правда, неосознанной, но скорчился, я испытывал настоящую физическую боль. Признаюсь, я скорчился от боли. И покраснел. Элегантно одетый человек приближался. Он заметил мои страдания, но не подал виду, чем проявил сочувствие. Ну что же, счастливый, спокойный и интеллигентный человек может себе позволить и сострадание. Нас, всех прочих, душит всякого рода недоброжелательность, гадливость, упрямство. У меня задрожала рука, когда я засунул ее во внутренний карман куртки и выудил оттуда книжку Мартина Хайдеггера “Wesen der Wahrheit”2. Не следует забывать, что дуракам чтение трудной для восприятия литературы вредит. Я увлекся чтением. Непродолжительное время мне это вредило, но потом буквы стали расплываться перед моими глазами, к тому же мое внимание отвлекла кровь, капавшая с моей нижней губы на белую страницу. Десна! Я схватил носовой платок и кончик его засунул в рот. Трюк с чтением провалился: кто поверит, что псих с окровавленным носовым платком, зажатым между зубами, в самом деле размышляет о том, преобладает ли сокрытие истины в целом в открытии отдельной истины, в открытии, которое в качестве забвения сокрытия становится счастьем? Поверит в это элегантно одетый интеллектуал? Нет, элегантно одетый интеллектуал в это не поверит. И вот он сочувственно — опять сочувствие! — отвел взгляд и занялся содержимым своего элегантного чемоданчика. С кровотечением я кое-как совладал, носовой платок отправился в мусорную корзиночку под окном. За окном мелькнуло желто-оранжевое освещение какой-то небольшой, незначительной станции. Экспресс просвистел мимо нее, не снижая скорости. Ведь мы немного опаздывали. Элегантно одетый пассажир внимательно изучал содержимое чемоданчика. Казалось, что это содержимое его не удовлетворяет. Он огляделся вокруг себя, и лицо его вдруг прояснилось: на сиденье, от которого его отделял проход, лежала какая-то газета. Он тут же схватил ее. По нашим представлениям, формат газеты был необычно большой, я сразу сосредоточился на названии, напечатанном крупными стилизованными буквами на первой странице: FINANCIAL TIMES. Черт возьми! Это был удар ниже пояса. Я свернулся в клубок и “готов был провалиться сквозь землю”, как говорим мы, те, кому никогда не придет на ум более оригинальное сравнение. Какая экстравагантность! Какой интеллектуал! Английский язык! Финансы! Времена! Одним словом, большой мир, и он связан с этим миром. А что я? Что знаю я? Чего я достиг? Ян Бирчак говорит: “Владимир, ты пишешь — создаешь литературу для маленького народа”. Литература для маленького народа. Вот единственное, чего я достиг. Человек, способный создавать всего лишь литературу для маленького народа, уставился на элегантного пассажира с газетой, которая открывает дверь в большой мир. Вот как эту газету надо правильно понимать! Элегантный пассажир снял полуботинки. Да, в международном экспрессе было немного жарко… Однако я снять свои тяжелые сапожищи не отважился. Смелости мне не хватает даже на то, чтобы снять обувь в международном экспрессе. Исподволь наблюдаю за элегантным пассажиром. Тот минуту возится с крупноформатными FINANCIAL TIMES, но в конце концов придает им желаемый вид. Он кладет газету на противоположное сиденье и водружает на нее ступни. Я смотрю в окно, хотя этот край очень хорошо знаю.
Терпение
Я подожду. Я и так всю жизнь только то и делаю, что жду. До сих пор я ничего не дождался, но буду ждать дальше без какой бы то ни было надежды на успех, пассивно, с руками, сложенными, к примеру, на коленях, молча. Как-никак жуки не могут здесь оставаться вечно. Когда-нибудь им надоест бегать по унитазу и стенам, уйдут, как пришли. Наверняка они знают, каким путем пришли, надеюсь, не забыли проход, который поди просверлили между дощечками паркета, чтобы беспрепятственно перемещаться из подвала в квартиру, оттуда на чердак, а потом опять назад, сверху вниз — по канализационным трубам или дымоходу, надеюсь, помнят это достижение своей цивилизации и когда-нибудь один за другим или целыми толпами начнут покидать мой дом, как одурманенные напитками и утомленные собственным хвастовством гости, которые на рассвете покидают банкет. Подожду, посижу в кресле. Я вижу белый радиатор с потрескавшейся краской, порой взгляну через окно в сад и на безоблачное небо, солнце ослепит меня, и я вновь спрячу лицо в ладони и сквозь худые пальцы стану наблюдать, как овальный тучный жук медленно, с тихим шорохом ползет вниз по ребру радиатора. Плюх! — вот он упал на ковер. Он в самом деле невыносимо медлителен, одинок и медлителен, он приближается ко мне. У меня цепенеют щиколотки. Ладони отделились от лица. Пальцы сжимают подлокотники, я наклоняюсь вперед и приближаю глаза к живому существу на полу. У меня болит спина, я утомлен, боже, я в самом деле устал. Слежу, как он идет к дверям, как перелезает через порог, как исчезает под кроватью. Мне надо было бросить в него шлепанцем, раздавить его, но нельзя, не хочу поставить под угрозу привычный вид квартиры. Квартира маленькая, она полна необыкновенно хрупких предметов, здесь так легко все испортить, достаточно одного неосторожного, резкого движения — и я окажусь среди руин. Двигаться по такой квартире совершенно невозможно, промежутки между мебелью такие узкие, что неизбежно заденешь там шкаф, там стол или хотя бы какой-нибудь маленький ящик, а их в квартире великое множество; я не знаю, что в них и для чего они здесь, но эти ящики издавна стоят на своих местах, и для того, чтобы сдвинуть их, поставить на другое место, вероятно, потребовались бы страшные усилия, да, пожалуй, это было бы и вообще неосуществимо, потому что свободных мест нет. Все загромождено. Представление, что в такой квартире можно вывести жуков, — чистая иллюзия. Единственное, что я могу делать, — это ждать и не раздражаться; на это я способен, ждать, не раздражаться, предпочтительно — не двигаться, а если делать какие-то движения, то осторожно и деликатно — впрочем, я никогда иначе и не поступаю; это может выглядеть странным — это даже должно выглядеть странным — как странно это выглядит в глазах тех, кто за мной наблюдает! Хотя я не знаю, почему им нравится наблюдать за тем, как я погружаюсь в ожидание, они это делают, я знаю об их присутствии, они привыкли наблюдать за тем, как я ожидаю, и следят за мной на улице, в магазине, на станции, во время работы, они просто зачарованы возможностью наблюдать за мной. Очевидно, иногда они обо мне говорят. Обмениваются впечатлениями. Составляют из осколков мозаику. Если результат оказывается слишком лестным для меня, они разбивают эту мозаику и начинают все сызнова, веря, что когда-нибудь картина будет соответствовать их первоначальному, предвзятому представлению, что я говорю, — их мечте о таком представления.
Несколько дней назад я заглянул в подвал, чтобы изучить ситуацию. Обнаружил там груды всякого хлама, кишевшие насекомыми. С каждым мгновением эти груды разрастались. Я был поражен, но не подал виду — на случай, если и в этом полумраке за мной кто-то следит. На следующий день я опять спустился вниз, сел на разросшуюся груду хлама и прислушивался к шороху маленьких тел. После этого я стал чаще задерживаться вне дома. Я пытался установить с жуками партнерские отношения. Это давало мне повод долгие часы проводить вне своей квартиры, дабы не возвращаться с работы к этим маленьким неприятным существам, дабы, короче говоря, отвлечься. Все шло гладко. Но однажды я задумал сделать подарок своей девушке, обшарил всю квартиру и в конце концов нашел шкатулку с серебряным шаром внутри. Это была чудесная вещица: когда я касался ее стенок, шар отделялся от дна и поднимался сантиметров на десять. Когда я отодвигал пальцы, шар мягко опускался на прежнее место. Простая и милая штука. Какой-то умник сказал мне, что, когда шар исчезнет из шкатулки, я умру. Итак, я взял этот подарок и отдал его девушке. Она открыла шкатулку, коснулась пальцами ее стен, и шар взлетел в воздух. “Великолепно”, — шепнула она. “Что это там?” — поинтересовался один из наблюдателей, стоявших около нас. И подошел поближе. Девушка положила шкатулку, шар опустился на дно. Наблюдатель придвинул пальцы к стенкам шкатулки, шар не шевельнулся. Девушка испытующе посмотрела на меня. “Я дал это тебе, шар слушается только тебя”, — объяснил я. “Какая-то магия?” — испугалась она. Я был рад, что не прозвучало слово “трюк”. “Вероятно, — ответил я. — Вероятно, магия, — повторил я, — магия?” — повторил я еще раз. Мы остались одни. “Это моя жизнь, этот шар”, — сказал я ей, и она отказалась принять подарок, утверждая, что не хочет нести ответственность за мою жизнь.
Теперь шкатулка лежит передо мной на столе, и на нее испражняются мухи. Рядом прогуливаются жуки. Их уже столько, что квартира кажется живой, она шевелится, поблескивает крылышками, немного воняет, насекомых из нее можно черпать горстями. Я же, напротив, позволительно сказать, не живу, изнуряю себя ожиданием. Что-то должно случиться, что-то должно заставить жуков уйти. После истории со шкатулкой я уже не стремлюсь подольше оставаться в городе, все мне наскучило, и я не знаю, куда идти с работы, в винных погребках слишком много народу, и вот я жду, жду чуда. Изгонит эти существа из моего жилища чудо? Иногда я спускаюсь по лестнице и стою, приложив ухо к железной двери подвала, прислушиваюсь, как они там шевелятся. Чувствую, как они появляются из-под земли. А порою лежу в постели, прикрытый живой периной, и наблюдаю, как мебель прогибается под тяжестью миллионов тел, целыми ночами, долгими ночами не смыкаю глаз и не вижу снов о красоте, о молодости, пропавшей неведо куда, о старости, которая приходит неведомо откуда, но приходит, через двери, окна, стены, приходит с этими существами, возможно, при их посредничестве. Я рад, что у них маленькие, невыразительные глазки, может быть, у них вообще нет глаз, может статься, они слепы, нет, нет, не будем себя утешать, они видят, но прикосновение их взгляда в последнее время не вызывает у меня слишком уж болезненного ощущения. Эта прикосновения ранят меня все меньше.
В последний раз я прервал ожидание и попытался что-то предпринять против жуков, когда купил спрей для уничтожения насекомых. Продавщица, которую я попросил посоветовать что-нибудь особо эффективное, скрылась за занавеской, отделяющей магазин от склада, несколько секунд (вечность, целую вечность!) меня оттуда испытующе разглядывала, а потом вернулась с внушительным сосудом.
Чрезвычайно действенное средство, — сказала она. Я отнес сосуд домой и в виде эксперимента обрызгал кучку жуков, греющихся в лучах солнца на террасе. Сначала они заерзали, потом немножко подросли и наконец плотоядно задвигали усиками, словно смеялись надо мной. Я отвернул крышку сосуда: в густой вонючей жидкости внутри жестяной оболочки плавали существа, похожие на моих жуков, но только еще более крупные, хорошо откормленные. Они увеличивались каждую минуту. Все это я отнес подальше в сад.
И теперь жду.
Сосуд тем временем начал двигаться. Движение это поразительно систематично, скорость у него константная, направление ясно. Сосуд с каждым часом приближается ко мне. Я сижу в кресле перед окном в сад и наблюдаю за ним. Сижу под маленькими блестящими твердыми телами. Сижу, и руки у меня сложены на коленях. Я человек терпеливый.
Перевел со словацкого Олег МАЛЕВИЧ
1 “Финансовые времена” (англ.), американская газета.
2 “Сущность истины” (нем.).