Рассказ. Перевод М. Хмелевского
Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2003
Все остальное может показаться вымыслом. Кроме смерти. У нас есть ее фотография. Называется: “Мария Б. крупным планом после снятия соломы, прикрывавшей труп”.
Бесстыдно вытянутое тело. Голова низко опущена к груди, точно пытается рассмотреть какую-то особенность на теле. Умиротворенная улыбка. Тонкий подтек крови над верхней губой. А может, всего лишь подобие усов: по фотографии не определить.
Левая рука — как протез. Еще до смерти была как неживая. Девушка прикрывала ее одеждой. Обнаженное тело, и только на левой ноге видна туфля, такая неженская и грязная, точно лежала в стойле с навозом. Широко расставленные ноги обнажают гениталии, где еще видны остатки соломы. На ссадинах уже завелись насекомые-паразиты.
Под левой грудью — рана. Засохшая кровь.
Улыбка придает всей сцене спокойствие. Значит, смерть была принята.
…Человек, о котором пойдет речь, размышляет о смерти. Представим его в баре за “топольчанским” пивом: рассматривает фотографию. Задумывается о смерти.
“Улыбка с загадкой”, — рассуждает он про себя, небрежно пробегая глазами меню. Допустим, жареное филе рыбы, запеченный картофель, татарский соус. Дешевый гостиничный бар, причем дело совсем не в ценах. Он спустился сюда по лестнице из своего номера. На ступеньках — ковер. В туалете — запах нафталина, разбитое зеркало. Реальные, определенные предметы.
Итак, жареное филе. Он кладет фотографию на стол: “Что-то нечеловеческое”, — промелькнула в голове мысль. От красивой гладкой кожи восемнадцатилетних девушек не осталось ни следа. И только левая рука сохранила былую нежность, в ней она пыталась найти защиту. Точно черным угольком, слегка подкрашены подмышки.
Человек, о котором идет речь, — сыщик за тарелкой с начатой рыбой, — обращает на себя наше внимание. Он сидит в гостиничном баре, в руках держит столовый прибор, рядом с тарелкой — бокал пива; ему очень хочется сбросить с ноги девушки эту грязную туфлю. Ничего, все желания проходят… А еще ему хочется побеседовать с человеком, с которым доведется познакомиться благодаря этой самой фотографии. Где-то внутри он, наверное, уже начинает тихий разговор.
Марию Б. никогда не видел. На фотографии, о которой идет речь, девушка видна плохо, зато хорошо видна смерть. Выглядит как живая.
…Он ест: движения рук, вилки, звук от соприкосновения с зубами, стук пивной кружки, поставленной на стол.
“И в самом деле, — убеждается сыщик, глядя на фотографию, — она улыбается”. Значит, смерть была принята. А может, и тот парень — убийца — тоже ее принял. Кто знает, вдруг девушка, собравшись с последними силами, все-таки приподнялась на локте и спросила: “Неужели ты и вправду убил меня?” А он, наверное, с каким-то удовлетворением протянул: “Да-а…” Она, похоже, так и не смогла расслышать весь ответ. Умерла, не дожив до конца его протяжного “а-а…”.
Сыщик спрятал фотографию в карман. “Итак, что мы имеем?” — задумался он. Вытер рот салфеткой и подозвал официанта.
“Нам нужна хорошая фотография, — рассуждал он про себя, наблюдая, как официант острым карандашом выводит пузатые цифры, — потом уже будет легче, обычные вопросы и ответы: “Вы ее знаете?” — “Да, знаю, это Мария Б.”, — и он невольно улыбнулся.
“Она часто здесь бывала? С кем?” — вопросы точно пули из пулемета. Сыщик снова улыбнулся.
Он рассчитался с официантом. За столиком у входа сидели несколько парней в спецовках. Они казались выпившими.
Город… Вырасти в нем. Потом уехать… Сыщик застегнул пиджак и положил очки в карман.
“Итак, что мы имеем? — задумался он. — Город. За спиной — вокзал. Впереди — костел”.
Город. Гостиница. Парикмахерская. Запах свежей выпечки. Пекарня.
“Что бы я здесь мог пережить?.. В этом городе… Ладно… А что она могла здесь пережить?.. А я?..”
Смерть… Убийца прикрыл ее соломой. А что он мог пережить в этом городе? Пять ударов по черепу тупым предметом. Выстрел из пистолета…
Площадь была просторной и абсолютно пустой. Пространство между тротуаром и дорогой засыпано щебенкой. Статуя какого-то святого. Сыщик плохо видел, но очки из кармана доставать не хотелось. Вдруг ему показалось, что если рукой слегка подтолкнуть один из невысоких домов, облепивших площадь, то дом упадает и перед ним откроется широкая долина реки Ваг. Фабричная труба почти у самой реки.
“Итак, город…” — заключил сыщик. В поле зрения попал винный бар. Он открыл дверь и вошел в темноту. В первом помещении никого не было, только столы, начищенные до блеска. Он прошел дальше: дубовые скамейки, лампы в форме кувшинов, в полутьме лица мужчин, какая-то женщина, дым сигарет.
Сыщик выбрал свободную скамейку, придвинулся к самой стене и включил лампу. “Что же могла пережить здесь Мария Б.?” — мысленно обратился он к официанту с вопросом.
— Слушаю вас, — сказал официант.
“Сыщик, — подумал он, глотнув немного вина, — точно, сыщик, — повторил про себя. — Черт подери, да все что угодно могла пережить здесь эта Мария Б.”.
Он рассчитался. В три часа перед входом в гостиницу в машине его ждал старший лейтенант.
— На самом деле — это совсем рядом, — сказал он сыщику, — но на машине все равно быстрее. У меня есть фотографии, — добавил старший лейтенант, уже отъехав, — правда, в маленьком городе вы и без них все узнаете. Эта девушка работала на фабрике “Техномат”.
— Продолжайте, продолжайте, — ответил сыщик, — очень интересно.
Взгляд скользит по пейзажу. Они проехали мимо стадиона, по левую сторону дороги оставались виллы с садами. Впереди виднелись холм и карьер, вырытый точно гигантскими когтями. Дорога была пустой, и только какие-то солдаты с пилотками за поясом спускались к оврагу.
— Это им запрещено, — подметил старший лейтенант, — я имею в виду бар. Он, как бы так выразиться, за пределами воинской части.
— Я так и подумал, — сказал сыщик, — иначе им бы и в голову не пришло ходить в такую даль.
— В воскресенье здесь поживей, — сказал старший лейтенант, — мамаши с колясками, потом многие ходят на стадион.
— На соревнования?
— Да.
— И вы?
— Иногда.
Старший лейтенант повернул руль вправо и притормозил. Машина раза два еще качнулась и остановилась.
— А вот и та самая пивная. Вход со двора. Значит, так, объясняю, чтобы все было ясно: бармен — наполовину частник. Такова уж наша здешняя особенность. Крупной фирме не выгодно, а ему нормально: на жизнь хватает.
— Посмотрим, что у него за пиво. Фотографии у вас с собой?
У Марии Б. было много подруг, она любила гулять с ними. Сыщик еще какое-то мгновение рассматривал фотографии. Его взгляд задержался на развалинах древней крепости, которая возвышалась за фигурами людей. “И такое тоже существовало…” — заключил про себя сыщик.
— Тело лежало слева от дороги, — сказал старший лейтенант, — в поле. Это видно даже на фотографии. Едем туда или…
— Может, сначала по пиву?
Они вышли из машины, захлопнув дверцы. Столы на улице пустовали, и только у одного четверо парней играли в карты. Старший лейтенант по пути окинул их своим строгим взглядом.
— Смотрите у меня… — пригрозил он. — Туалеты напротив, не забывать!
Они открыли дверь и вошли в пивную. Прямо у входа располагалась стойка. Бармен — человек старше среднего возраста, с красным лицом.
— День добрый, — сказал он, не отрывая руки от крана и продолжая разливать пиво, — два пива?
Они переглянулись.
— Да, — ответил старший лейтенант.
За одним столом сидели старики и курили трубки. Обойдя их, старший лейтенант с сыщиком заняли место в углу.
— Это он, — сказал старший лейтенант, — тот бармен. Возьмем его к нам в компанию? Кто будет задавать вопросы? Вы?
— Послушайте, — сыщик вытащил из кармана коробок спичек и стал поигрывать им, — если меня сюда направили, то это совсем не значит, что вам не доверяют. Наоборот, если бы они там, наверху, решили, что вам нужна помощь, то прислали бы кого угодно, но только не меня, поверьте. Я только всем мешаю.
На секунду, пока бармен расставлял перед ними пиво, он замолчал.
— Наоборот, — добавил сыщик немного погодя, — этим они выразили вам свое доверие.
Он устроился поудобнее у стены, с удовольствием вытянув под столом ноги. Окинул взглядом помещение, с правой стороны заметил две влюбленные пары за бутылкой вина. Словно порыв теплого воздуха, по всему бару прокатился громкий женский смех.
— Я их тут всех знаю, — сказал старший лейтенант, — сталкиваемся по работе.
— На их месте я бы часто ходил сюда… Ладно, оставим это. Итак, посмотрим, что мы имеем.
Блокнот. По пунктам.
— Итак, тело. Согласно трупным изменениям, — заговорил старший лейтенант, при этом он отодвинул блокнот в сторону, явно желая показать, что весь материал по данному делу знает наизусть и ему не нужны никакие шпаргалки, — с учетом того, что ночь была довольно холодной и все время шел дождь, вскрытие показало: смерть наступила между 23.00 и 2.00 часами, вероятнее всего, около 24.00…
— Значит, в полночь, — заметил сыщик некстати.
— Да, — подтвердил старший лейтенант совершенно серьезно, — между 24.00 и половиной первого. Раны на черепе, по всей видимости, свидетельствуют о том, что удары были нанесены стволом пистолета, во всяком случае, мы не обнаружили ни камня, ни какого-нибудь другого подходящего орудия убийства, да и маловероятно, что…
— Давайте дальше.
— Давайте. Смерть наступила в результате огнестрельного ранения, которое повлекло за собой… ну, и так далее. По характеру кровотечения установлено, что были задеты жизненно важные внутренние органы… но это пока опустим.
Тут он посмотрел в блокнот.
— В матке убитой были найдены следы спермы. Что касается пятен на белье и одежде, то результат поисков отрицательный. Признаков борьбы не обнаружено. На гильзе от патрона калибра 7,52 отпечатки также не найдены. Следы обуви и всего остального, если таковые, конечно, были оставлены, скорее всего, смыл дождь. Вот, в общем-то, и все, что мы имеем. — Старший лейтенант взглянул сыщику в глаза. — Итак, мы разыскиваем мужчину, — подытожил он, — владельца пистолета калибра 7,52, без алиби на субботу с 22.00 до воскресенья 2.00 ночи, достаточно крепкого телосложения, так как, по всей видимости, удары были нанесены в положении лежа…
— Кстати, а что нам известно о положении? — поинтересовался сыщик.
— Об этом как раз я и хотел сказать. Одежда цела, тело лежало естественно, следовательно, можно предположить… предположить, что он находился над ней, на локтях, слегка опираясь на один бок… Ладно. Теперь о круге знакомств. Записываю: проверить, разумеется, с учетом характера преступления… Хотя, кто знает, возможно, мы имеем дело с инсценированным мотивом преступления. Правда, я в это слабо верю. — Он закрыл блокнот и положил его в карман. — Можно вас на секунду? — обратился старший лейтенант к бармену.
Они молча следили за тем, как бармен, приподняв пепельницу, механически протирал стол.
— У нас к вам один вопрос, — сказал сыщик, положив на стол фотографию. Вам знакома эта девушка? — при этом пальцем он показал на одно из лиц на фотографии. “Не мешало бы ногти подстричь… — подметил про себя сыщик. — Ах, моя милая Мария Б… — подумал он. — Ладно, слушаем…”
— Я бы сказал, — заговорил бармен, приподняв голову, — что где-то я уже ее видел. По имени мне, конечно, не вспомнить, — он говорил медленно, как-то чересчур растягивая отдельные звуки.
— Она бывала здесь? — спросил старший лейтенант приглушенным голосом, точно старался говорить, не раскрывая губ. — Вы ее видели?
— Послушайте, — сказал бармен, — мне хорошо известно, что поблизости нашли убитую девушку. О таких вещах здесь узнают сразу. Если бы я хоть что-нибудь знал об этом, то давно бы уже был у вас. Когда это случилось, позавчера?
— Позавчера вечером. Точнее, ночью.
— Мы закрываемся в десять. Вечером здесь сидели какие-то солдаты, потом подошли еще двое, они живут рядом, по соседству, но женщины, насколько я помню, никакой не было. — Он поднес фотографию к глазам и пристально всматривался. — Нет, как я уже сказал, женщины точно не было. — С минуту он постоял, будто ждал еще каких-то вопросов. — Ни крика, ни чего-то подозрительного мы не слышали, — добавил он чуть погодя, — в двенадцать я уже спал, — и он положил фотографию на стол. — Такие девицы, как эти, обычно сидят в винном баре, а по субботам ходят на дискотеку в “Слован”. Как раз такие, как на вашей фотографии. Еще по пиву?
— Нет, спасибо, — сказал сыщик, — счет, пожалуйста. Он сказал: “такие, как эти”, — обратился он к старшему лейтенанту, — эх, милая моя Мария Б.!
— Понимаете, — попытался объяснить старший лейтенант, — бармен просто имел в виду, что она принадлежит к категории тех девушек, которые…
— Да, я все понял. Эх, милая моя Мария Б.! Знаете, мне показалось, что он говорил как прирожденный осведомитель органов. Он случайно не работает на вас? — сыщик засмеялся и по-дружески похлопал старшего лейтенанта по плечу. — Это вопрос, так сказать, философский, можете не отвечать на него. Да вы, я смотрю, и не собираетесь.
Подойдя к холму, старший лейтенант остановился. Повернулся.
— Двести шагов, — сказал он, — все эти цифры у меня записаны.
— Неужели нет никаких следов насилия? — спросил сыщик.
— Нет. К тому же шел дождь.
— А после?
— Ну, после… Не знаю. Дождь шел всю ночь. До самого утра.
— До самого утра?
Вздох…
— Вот видите, — сказал сыщик, — вечно мы в конечном итоге вынуждены мучиться над решением каких-то технических вопросов. Вы думаете, меня это сильно вдохновляет?
В кармане пальто сыщик нащупал коробок спичек. Он вглядывался вдаль, в сторону города, уютно расположившегося меж холмов. Вдруг в тот самый момент ему показалось, будто город покорно склонил перед рекой свое колено. Ранние вечерние сумерки — время, когда все пережитое за день легко можно спутать с перечувствованным… Представим себе человека на фоне леса: он стоит спиной к дороге на скошенной траве, руки держит глубоко в карманах пальто, коробок спичек… В кармане — фотография, на ней — девушка, как будто даже улыбается.
На город еще можно хотя бы показать пальцем. Все остальное вполне сойдет за вымысел. У города есть свое название, в него можно войти, почувствовать его, принять. Город существует в действительности… Существует и смерть. У нас есть ее фотография.
“Итак, что мы имеем? — подумал сыщик и тут же отметил про себя: — Уточнить, как долго шел дождь. Выяснить, с кем она встречалась, куда ходила по вечерам. Познакомиться с подругами. Кто-то ведь должен был видеть их вместе”.
— Ну да, — согласился старший лейтенант, — не случайно же они встретились у леса. Хотя это тоже не исключено…
— Откуда шли, — продолжал рассуждать вслух сыщик, — и куда направлялись? В такой дождь?! В двухстах шагах от дороги. — Позднее, сев в машину и закрыв дверцу, он добавил: — Но в баре оказались случайно, это точно.
Дорога на машине пробуждает ассоциации. “А что, если… — живо представил сыщик и тут же отчаялся, — а что, если он с камнем в руке все-таки спросил ее: „Можно тебя убить?” — а она, посмотрев ему в глаза, кокетливо пригладила волосы и ответила: „Можно. Убивай…” Первый удар застал ее при попытке улыбнуться. Она еще смогла приподняться и спросить: „Неужели ты и вправду убил меня?” — „Да-а…” — протянул он и снова поднял камень. Пять ударов тупым предметом. В подобных случаях свидетелей не бывает, даже если бы все было по справедливости”.
— Надо проверить все разрешения на хранение оружия в городе, — сказал сыщик вслух.
— Над этим уже работают.
— Отлично. Молодцы. Не обращайте на меня внимания — дурацкая привычка рассуждать вслух. Все, больше не вмешиваюсь.
Они прошлись еще немного пешком вдоль вилл, поля совсем скрылись из виду. За зданием школы свернули налево.
— Вы верите в Бога? — неожиданно спросил сыщик старшего лейтенанта.
— Нет.
— А зря, — сказал он совершенно серьезно, — как же искать справедливости на земле, если не верить, что хотя бы на небе зло будет наказано?.. Да я и сам, — добавил он, немного помолчав, точно все сказанное им ранее противоречило ему самому, — тоже не верю. Я вам говорил, что никуда не гожусь. — Взгляд упал на пыльную улицу.
— Дом культуры, — показал старший лейтенант.
— Да, я видел афишу. Это правда, что недавно здесь кита показывали?
— Нет, кита показывали на площади, даже специальный шатер соорудили. А здесь выступают приезжие артисты. В последний раз, например, были…
— Билеты вам профсоюз оплачивает?
— Ну… да.
— Только не думайте, — сказал сыщик, — что, если я так рассуждаю, значит, я обозлен только на самого себя. Это было бы слишком просто. Ну, вот мы и пришли — вот моя гостиница. Спокойной ночи.
Неприступность дежурного: доска с ключами, столик с книгой, огромный старомодный телефон. Неприступность дежурного.
— Шестнадцатый, — попросил сыщик.
— Какой?
— Шестнадцатый
— Шестнадцатый, шестнадцатый… Только учтите, в десять двери закрываются. После десяти звоните. Сигареты не нужны?
“Торгаш, — подумал сыщик, — торгаш и подхалим”, — но тут же оборвал в себе эту надменную мысль. Заплатил за пачку “Славии”. Пришлось немного подождать, пока вахтер, тяжело вздохнув и порывшись в ящике стола, достал сигареты. Сыщик взял ключи, привязанные к огромной деревянной груше, и ушел.
“Какая красотка! — мысленно восторгался сыщик, глядя на вошедшую в гостиницу девушку. — За десять крон она могла бы стать моей; я бы запросто овладел ею прямо здесь, на столе с ключами… или за пятнадцать”.
Он улыбнулся, попросив про себя прощения у дежурного. Влажным языком слизал свою мысль: солоноватый привкус. Все это время дежурный что-то жевал. Может, придраться к нему, спросить чего-нибудь, но красотку вот так, запросто, за пятнадцать крон — нет, ни в коем случае, никогда.
Комната, которая должна стать его домом: деревянная кровать, ночной столик с лампой, радиоприемник с проводом, шкаф с одной вешалкой, умывальник, стул. На стене — картина с крестьянским двором, на первом плане — массивные корни деревьев.
У сыщика был большой опыт по превращению гостиничного номера в свой дом. Он включил лампу, придвинул стул к окну и стал рассматривать картину. Из-под акварельных красок видны наброски, сделанные карандашом.
Из кармана он достал фотографию, на которой девушка так доверчиво, без смущения предлагала себя его взгляду. Сыщик привык верить фотографиям. Верил он и этой. Он смотрел на тело, которое осталось лежать совсем одиноко в поле. Без свидетелей.
Без свидетелей? Внезапно в его памяти всплыл один случай, откуда-то из далекого прошлого: он лежит с девушкой в парке, и вдруг за деревом пошевелилась чья-то тень. Девушка попыталась предупредить его взглядом, но он не обратил на это внимания. Тогда она почти вскрикнула, он повернул голову в сторону дерева, за которым какой-то человек поднялся с колен и бросился бежать через кусты. Еще долго был слышен шелест опавших листьев, лежавших под голыми ветками деревьев. Конечно, надо было броситься за ним вдогонку, нет, совсем не из чувства какой-то злобы, а из-за Елены: он очень хорошо понимал тогда этого человека. Вуаеризм всего лишь название, а никак не объяснение. Если бы оно хоть что-нибудь объясняло, то сыщик любовался бы самим собой, и отнюдь не в зеркало. Мужчина бежал вдоль дороги, на крутом берегу реки он спотыкался и, хватаясь руками за землю в поисках утерянного равновесия, поднимал в воздух опавшие листья.
Почему-то именно этот случай вспомнился ему сейчас: голый ноябрь и человек, стоящий на коленях на холодной земле. Недостойный обладатель всего того, что попадает в поле его зрения. Скрыться от него можно, только выйдя из укрытия: пусть все видит, ведь нам, признаться, где-то глубоко внутри хочется, чтобы нас видели.
“Итак, вопрос, — подумал сыщик, — где же она здесь, на природе, занималась любовью?”
Он представил себе городской парк, памятник одному второстепенному музыканту венгерского происхождения, местному уроженцу (сыщик почувствовал легкую боль во взгляде, брошенном на песочницу, от одной только мысли, что если все это и есть жизнь, выходит, что этот музыкант — ее неотъемлемая часть, как, в принципе, и любой другой, почему тогда второстепенный?.. В таком случае и я, получается, тоже какой-то второстепенный… — он не мог подобрать для себя какого-нибудь более подходящего слова, чем “сыщик”: легкая боль, отдаленное головокружение; взгляд задержался на детской песочнице, за спиной скамейка девичьих воздыханий, исписанные деревья, парк, в котором после кино собирается молодежь, чтобы попробовать первую сигарету. Он представил себе Марию Б., ее худые ноги с растопыренными пальцами, спину, прислонившуюся к стене, вокруг кусты, за ними какой-то человек. Подсматривает, стоя на коленях. И этот человек — сыщик… Свидетель, готовый дать показания, пусть хотя бы только самому себе.
“Задача к размышлению, — подумал сыщик. — Ну где же здесь, на природе, занимаются любовью?”
“Если бы она хоть дневник вела… — мысленно предположил он, — кто-то ведь ведет дневники. Правда, они в большинстве своем не работают в „Техномате”. А если представить запись в дневнике, сделанную на память. Например, он мог написать ей: „Лишь три слова в сердце моем: “Люби, страдай и прощай””. И она послушалась. В таком случае смерть была принята. И прощена… А потом какой-то бармен возьмет и скажет: „такие девицы, как эти…”” — подумал сыщик.
Девушку, с которой он когда-то был в парке, звали Елена. Такая же, как и все эти… Ах, если бы знать, кто была эта Мария Б.
“Вопрос для родителей, — продолжал рассуждать сыщик, — хотя родители обычно меньше всех знают. Итак, вопрос родителям: „Назовите мне трех лучших подруг””.
Отец: “Это была… как ее… Гела. Потом еще…”
Мать: “Гела, Ела, Нела”.
“Ладно, — подумал сыщик, — приведите мне Гелу, Елу и Нелу. Каждую в отдельный кабинет”.
Вопрос: “С кем встречалась Мария?”
Гела: “Вздыхала по одному. Но ни с кем не встречалась”.
Ела: “Последнее время все с одним и тем же. С каким-то Миланом. Но потом, кажется, они поругались”.
Нела: “Рассказывала все про какого-то Ивана. Хотя спала со всеми”.
Вопрос: “А солдаты?”
Гела: “Нет, с солдатами у нее ничего общего не было”.
Ела: “С тремя какими-то, но совсем недолго. Один был шофером, все возил ее на машине”.
Нела: “После дискотеки всегда кто-нибудь ее уводил. Вернее, она сама уводила”.
“Черт, черт, — произнес сыщик в каком-то порыве отчаяния, — черт!”
“Офицер полиции — во время бритья — последний герой нашего времени”.
Немного воображения.
Представим статью в газете под названием “Последние герои нашего времени: капитан Сыщик — твердая рука закона”… обыкновенный человек в гражданском с мужественными чертами лица (рядом его фотография в гражданском костюме), при исполнении своих обязанностей (в шляпе, надвинутой на лоб, с поднятым воротником и в темных очках)… на протяжении нескольких поколений (рядом — курсы валют: графики, стрелочки)… Шерлок Холмс нашей новой народно-демократической безопасности, ужас потустороннего мира…
“Ужас нашего нового потустороннего народно-демократического мира”, — подумал сыщик, вытер лицо полотенцем и ополоснул бритву.
…Сквозь открытое окно со стороны привокзальной остановки послышался шум автобусов. Сыщик включил радио. Заиграла музыка — для тех, кто торопится на работу. “Уже, уже…” — подумал сыщик, с ночного столика он взял сигареты и положил в портфель к темным очкам. Спички сунул в карман. Блокнот, ручка. (К блокнотам, кстати, он испытывал слабость, на каждое дело заводил новый, причем обычно исписывал только первую страницу.)
Было раннее утро. Бар в гостинице был еще закрыт. Минуя стоявшие на остановке автобусы, он направлялся к привокзальному буфету.
— Яйцо под майонезом, — обратился он к буфетчице.
“Капитан Сыщик, — задумался он над размазанным по тарелке зеленым майонезом, — погиб героической смертью при исполнении своего долга от отравления желудка”.
Все запил пивом. “Топольчанское”, — сделал он вывод по оставшейся горечи во рту. Вышел на перрон и зашел в туалет. Двери не закрывались. “Постоянная тренировка внимания, — рассуждал он. — Что вы заметили в туалете? Примитивный рисунок женских гениталий, надпись „За 5”, большими буквами „СОСОК”. Итак, что вы заметили в туалете? Двери не закрываются. Тренируем внимательность”.
На третий путь подавали грузовой состав.
“На этот вокзал приходила и Мария Б. — здесь начинались ее похождения, — подумал сыщик и прислонился животом к ограде. — Итак, Мария Б., идем от известного к неизвестному — индуктивный метод. Здесь она садилась в поезд. Легко представить. Но пережить заново… — Он прошелся вдоль касс. Все окна были пусты. — Возможно, она часто ездила в Тренчин, — рассуждал он дальше, — или в Пиештяны”.
Минуту еще постоял, изучая расписание отправления поездов: никаких мыслей… Потом вышел на привокзальную площадь. Мостовую уже освещало утреннее солнце. Он отправился в сторону видневшегося костела. По левую руку оставалась площадь, справа у подножия холма виднелась фабрика. Сыщик тронулся в путь…
“Сейчас прозвучит песня для тех, кто спешит на работу, — объявил сыщик и совсем фальшиво затянул про себя: „…Жизнь для меня — как заношенная жилетка…” — Итак, от известного к неизвестному, — продолжал размышлять сыщик, — когда-то ведь и я ходил на работу к шести”.
Итак, она ходила этим путем: сначала вдоль железной дороги, потом улица поворачивала, дом школьников, общежитие, узкая дорожка через парк, пыль… Он обогнул стоявший грузовик, вошел в ворота фабрики и оказался у проходной. Часы над входом показывали без трех шесть.
На проходной сыщик предъявил удостоверение, потом отошел в сторону и стал дожидаться директора. Он наблюдал, как под часами у проходной собиралась толпа рабочих.
“Интересно, — подумал он, — здесь, на родной фабрике, она тоже толкалась с подругами, спешила, опаздывала… Сейчас уже нет…”
Кто-то тронул его за локоть. Сыщик обернулся.
— Я — директор фабрики. Мне сказали… — заговорил человек в костюме и галстуке.
“В дешевеньком сером костюме… — оценивающе посмотрел сыщик: постоянная тренировка внимания. — Ну, наконец-то, — мысленно возмутился он и протянул удостоверение. — Перед вами — капитан Сыщик в дешевом поношенном костюме”.
— Вы, наверное, догадались, о ком пойдет речь, — обратился сыщик к директору, — Мария Б.
Произнеся фамилию, он почувствовал полную отчужденность.
— Мария Б., — повторил он.
— Да, да, конечно… — жестом руки директор подозвал его ко входу. Они шли через двор. — По размерам нашего предприятия вы можете судить, что для меня это всего лишь имя. Хотя, честно говоря, я ее помню… — по дороге он кивал головой в ответ на приветствия. — Я пришлю к вам мастера и девушку из цеха. Мой кабинет в вашем распоряжении.
Сыщик заметил (постоянная тренировка внимания), что двери кабинета были открыты. Посередине стоял стол, книжная полка, на ней — бюст государственного деятеля с отбитым ухом, лицом к стене. Портрет президента. Две репродукции: Мартина Бенки “Через полноводную реку” и Йозефа Ганулы “Пахарь”. Что ж, неплохо…
— Курите? — спросил директор и, порывшись в столе, достал сигареты.
— Не откажусь, — ответил сыщик и, заметив на столе зажигалку, решил не доставать из кармана спички. — Значит, так, — с важностью заговорил он, неестественно растягивая звуки, — возможно, у вас уже побывали люди из органов. Не думайте, что правая рука не ведает, что творит левая. Я здесь только затем, чтобы уточнить некоторые моменты, вернее, проверить уже построенные гипотезы.
За окном ему открывался центральный двор фабрики: навстречу друг другу не спеша шли две женщины в белых халатах.
До него донеслись слова директора:
— Как я уже сказал, мое отношение к этому делу как директора предприятия глобально. Иначе и быть не может. У нас более пятисот работников. Если вам нужны личные дела — пожалуйста, никаких проблем. В конце концов, здесь все друг друга знают. Это я здесь человек новый.
Все происходило в действительности. Послышался вопрос директора: “Кофе?” Сыщик повернулся и увидел, как его собеседник открывает еще одни двери, которые вели — нет, не в коридор — в другой кабинет (секретарша, портрет президента — постоянная тренировка внимания). Слова директора:
— Приготовьте-ка нам два кофе, Мариночка, — и, сложив руки на груди, он повернулся лицом к сыщику. — Я сейчас приглашу мастера, — добавил он и, точно в поисках своей утраченной мысли, как-то неискренне улыбнулся, посмотрев сыщику в глаза, — мне кажется, так будет лучше и для вас, и для меня. Надеюсь, у вас не сложилось ошибочного мнения, что я пытаюсь утаить какие-то факты, поверьте, мне всего лишь хочется избежать лишнего шума вокруг этого дела, понимаете… Ну, конечно, если следствие того потребует, тогда, как говорится, без разговоров…
Директор открыл двери, вошла Мариночка с подносом и двумя чашками кофе. Посмотрев на нее, сыщик сделал вывод: “Между ними явно ничего нет и быть не может”. Эта мысль ему показалась такой глупой и даже надменной, что стало стыдно за себя.
С улицы в кабинет проникал неприятный запах химикалий, доносились звуки шагов по цементированным дорожкам и отдаленный шум циркулярной машины.
“Как хорошо!” — подумал сыщик, распознав знакомые звуки.
Он глянул в окно: за забором и кронами зеленых деревьев на противоположном берегу Вага он увидел холмы. “Ага, значит, есть еще один запасной выход, через вторые двери”, — промелькнула в голове мысль. Он расстегнул плащ. Достал блокнот, открыл первую страницу, начертил колонки и надписал: “Мастер”, затем нарисовал фигурную скобку и добавил: “Подруги”. В правом нижнем углу поставил дату.
Сыщик слегка вздрогнул, когда кто-то, с грохотом отодвинув стул, подошел к столу и представился:
— Моя фамилия Едличка. Я — мастер.
— Надолго я вас не задержу. Всего несколько вопросов, — ответил сыщик, затем оторвал взгляд от блокнота и впервые посмотрел на мастера. Его глаза столкнулись с напряженным, сосредоточенным взглядом, полным искреннего желания оказаться полезным. Неестественно вытаращенные глаза. “Надо же, — подумал сыщик, — я еще не успел ни о чем его спросить, как он стал рассказывать о себе”, — и под словом “Мастер” в блокноте подписал: “Ничего не знает”.
— Скажите, — обратился он к мастеру, отведя при этом взгляд вдаль, к холмам, и слегка улыбнулся, так тихо и незаметно, что улыбка была видна, может быть, только с внутренней стороны рта, — скажите, у нее был друг на фабрике или где-нибудь еще? Знакомый… или поклонник, в конце концов?
“Обратите внимание, — сыщик представил себя стоящим перед аудиторией курсантов офицерской школы, — перед вами — психофизический портрет доносчика, человека, который охотно во всем поможет, в нужную минуту окажется полезным, всегда и везде пригодится”.
Сыщик смотрел на худое добросердечное лицо, на руку с большим указательным пальцем, который время от времени поднимался, будто его хозяин собирался сообщить нечто необыкновенно важное. Только от сыщика это важное как-то постоянно ускользало. Мысленно он попросил прощения за доносчика.
— В субботу днем, — начал сыщик, — вы ее видели в последний раз… Ладно, с этим все ясно. А вот сейчас, только не обижайтесь, вопрос, я бы сказал, ориентировочный. Вы ведь местный, не так ли? Повторяю, только не обижайтесь. Если бы вы со своей девушкой собрались пойти не только погулять, но и хорошенько поразвлечься, ну, вы поняли меня, куда бы вы с ней пошли? Спрошу так: куда здесь обычно ходят?
— Да куда угодно, кому как нравится. В наши времена все ходили гулять к Вагу. Там столько кустов, что легко затеряться. А на дамбе и дальше всегда росли сливы… Хотя, знаете, я особо-то и не ходил: то времени не было, то еще чего-нибудь…
“Боже мой!” — сыщик тяжело вздохнул. Вдруг он ощутил какую-то необыкновенную легкость, словно душе захотелось откашляться и задышать легко и свободно. В действительности все происходило следующим образом: один — посредственный сыщик с блокнотом в руках, второй — мастер, местные незатейливые обыватели, одни на целом свете размером в комнату, друг напротив друга. Этот посредственный мастер оказался доносчиком на собственное прошлое, предателем сливовых деревьев, которые в его молодости созревали на дамбе. Итак, за столом, друг против друга: один задает вопросы, второй… все очень кратко, сжато, сухо. “Если он сейчас же не перестанет, — подумал сыщик с опаской, — я начну рассказывать, например, про нас с Еленой, как мы были в парке”, — и он без всякого смысла вытер ладони о брюки, встал, повернулся к окну, высунул голову и увидел рельсы, увидел одинокий локомотив в клубящемся дыму… В очередной раз сыщик попробовал собраться с силами и сосредоточиться на словах мастера: “…а вот в наше время такого не было, с раннего детства нас воспитывали по-другому…”
— Спасибо, — прервал его сыщик и резко повернулся к мастеру, чуть не перевернув стул, — большое спасибо. Благодарю вас, — и он положил свою ладонь на руку мастера, руку с большими толстыми пальцами и синими ногтями. — Спасибо.
Затихла циркулярная машина, и только из соседнего помещения долетал монотонный стук печатной машинки — будто мгновение спешно уходило на высоких каблуках.
— Еще раз благодарю вас за готовность помочь, — повторил сыщик, взял блокнот и добавил: — Позовите мне, пожалуйста, девушку, — она дожидается в коридоре.
Может, просто стать равнодушным ко всему?.. Или отупеть?.. Правда, если тупым концом повернуться к внешнему миру, то все острое обратится вовнутрь… Послышалась незамысловатая мелодия — это рояль; вдруг стало так легко, будто в душной комнате от сильного порыва ветра распахнулось окно и свежий воздух до отказа наполнил утомившиеся легкие…
Немного воображения.
Представим себе сыщика, с ним — женщина, вернее, совсем еще девочка, она держит его под руку. Наступает вечер, хотя время — эта объективная реальность — всего лишь внутренняя объективность, для которой дни и ночи просто черно-белые отблески наших ощущений.
Несколько пробных зарисовок лица девушки: пухлые красные губы, их движение, сочетание высокого лба и маленького подбородка — гордости и податливости. Волосы: волосы длинные, густые, плавно переходящие в лицо. Лицо слегка болезненного цвета, лицо безличное, ничего не выражающее.
Теперь сыщик… Он — с поднятым воротником и в темных очках, с ним девушка, идем дальше… Вечереет, дорога к карьеру пуста.
— Здесь? — спрашивает девушка.
Сыщик молча кивает. Руки в карманах, во рту — сигарета. Он присматривается к девушке. Видит расстегивающийся зеленый плащ. Плащ сползает на землю. Ее взгляд выспрашивает его согласия. Сыщик одобрительно кивает, выпуская дым в теплый вечер.
Девушка откладывает одежду, беззаботно бросает ее на землю; мысли уже опережают движения рук и начинают расстегивать бюстгальтер. И вот она предлагает его взгляду вначале грудь, слегка колышущуюся на гладком теле. Робкое движение рук, из-под одежды обнажается единство всего тела, его гармония. Гармония волос, локонов, падающих на глаза, и густых завитков, в форме небольшого треугольника темнеющих на белоснежном теле, гармония мурашек на коже бедер и тоненького следа от резинки вокруг пояса. По всему телу прокатилась легкая волна дыхания — она качнула грудь, на мгновение приподняв ее на свой гребень. Гармония голосов: “Можно?”
— Да, — отвечает сыщик и бросает окурок. Где-то в сумерках стремительно пролетел светлячок. Голос потушил огонек.
— Да, — повторяет он и приближается к девушке. Девушка, словно желая все сделать сама, ложится на траву. Со щедростью, о которой уже не спрашивают, предлагает пылающее от желания тело…
Еще какие-то слова, потом вопрос: “Можно?” — и ответ сыщика: “Да”. Теплой рукой он нащупывает холодное дуло пистолета: “Да-а…” — удар. Нет желаемого результата, он повторяет. “Да-а…” — выстрел.
Всего лишь один из множества звуков природы. Треск сорвавшейся с ветки птицы.
Вот и все.
“Милая моя Мария Б.!”
У черты города они свернули направо. Брели по обочине дороги, иногда вступая на проезжую часть. Если приближалась машина, сыщик пропускал девушку вперед и следовал за ней.
— Случайно не знаете, — крикнул он ей из-за спины, — как называются те холмы?
Девушка остановилась, оглянулась. Сыщик кивнул в сторону холмов.
— Знаю, но не все, — ответила она.
Он взглянул на нее и вдруг ощутил презрительную жалость к их связи — связи между ним и нею.
— Это — Градиско, — показала она пальцем, — а дальше — Птичий Холм.
Они остановились, чтобы посмотреть: сыщик куда-то вперед, в сторону деревьев, склонившихся над мелкой речушкой, точно овцы у водопоя, а девушка — вниз с моста, на рельсы, блестящие и пустые.
— Идем, — сказал наконец сыщик.
Девушка тронулась, а он, постояв еще немного, сбросил вниз с моста кусок глины.
— А там, — она опять показала пальцем, — водохранилище электростанции, за ним уже Ваг.
Мелкая черная речушка. Пенится. На противоположном берегу стоял трактор: какие-то парни грузили щебень. Время от времени они останавливались и начинали разговаривать. Слышались их громкие голоса, но слов разобрать было почти невозможно.
— Сюда? — спросил сыщик.
— Да.
Он посмотрел на редкую траву и осторожно присел. Девушка еще немного постояла, он подал газету, она расстелила ее на берегу и тоже села.
За ней, на скале, сыщик видел развалины древней крепости. Башня костела. Движения теплого воздуха создавали впечатление, что башня вырастает прямо со дна реки. Электростанция, вернее, только ее предчувствие — где-то за спиной, за каналом; машины, проносящиеся по мосту.
— А где же сливы? — спросил он девушку,
На минуту она задумалась, потом показала пальцем:
— За дамбой.
Он кивнул, точно всегда знал. Затем они молча наблюдали за работой трактора; шум мотора, резкий мужской голос… Из кучи цемента торчала лопата.
— Я видел столько лиц, — сказал сыщик, устроившись поудобнее на траве, — множество лиц. Видел женщину, которая была убита молотком в ванной, видел парня, который бросился под поезд, а другому пилой перерезало горло, видел женщину, убитую утюгом, и еще одну, которая выбросилась с пятого этажа, видел мужчину, который повесился на лестнице, его нашли с платком, перевязанным вокруг шеи. Сколько лиц!.. Множество лиц.
Пока сыщик рассказывал, его взгляд — видевший так много — парил над рекой и только раз или два, словно птица крыльями, задел водную гладь.
— Но это еще не так страшно. Конечно, надо признать, зрелище не из приятных, но только для непривыкших глаз. На самом деле совсем не страшно. Во всяком случае не должно быть страшно. Нам просто неизвестно, что пережили все эти люди. Вы падали когда-нибудь с велосипеда? Вспомните. Нам не дано до конца понять, что вы чувствовали в тот момент. Естественно, из этого сложно делать какие-то выводы о жизни, это было бы грубым искажением. Наверное, я просто никогда не переживал ничего подобного, но если все-таки и в самом деле в этот момент перед глазами человека пролетает вся его жизнь, то только для того, чтобы он все понял, осознал до конца смысл происшедшего. Для справедливого равновесия… Вот скажите, только честно, вы счастливы?
Он встал, спустился вниз к реке и повернулся спиной к девушке, чтобы ей легче было ответить.
— Я говорю о том, что вы чувствуете, — он присел и стал собирать камни на берегу. — Не думайте долго, ответьте, что чувствуете.
Плеск воды от брошенного камня…
— Ладно, — он подошел к ней, — тогда задам вопрос полегче, менее конкретный: как вы думаете, она была счастлива?
Камень дважды подпрыгнул и скрылся под водой. Вода запенилась.
— Кто, Мая? — услышал он за спиной вопрос.
— Да, Мария.
Наверное, она пожала плечами, но этого сыщик не видел, мог только предположить.
— Она была веселой, — ответила наконец девушка.
— Я спросил: счастлива?
— Веселая. Она была веселой.
Опять камень. Плеск воды.
— Ладно. А куда она ходила на свидания? Не знаете. А вы куда ходите? Хорошо, спрошу по-другому: куда ходят солдаты?
Сыщик повернулся к ней лицом с горстью речных камней в руке.
— Смотрите, какие цвета: зеленые, коричневые, розовые…
Он высыпал камни к ее ногам. Не отводя от них глаз, ждал ее ответа.
— В парк “Слован”… ну, еще, может, в кино или к Вагу….
— Сюда, что ли?
— Ну, хотя бы и сюда… или за дамбу…
— А к карьеру?
— Не знаю, может, и к карьеру… Не знаю.
— Скажите, а что вы делаете в свободное время?
— Что придется, в основном по дому: уборка, стирка, а потом и ужин готовить надо…
— Я ведь спросил про свободное время. Например, в субботу.
— В субботу… В субботу умерла Мая, ведь так?
Сыщик наклонился, чтобы отряхнуть брюки. Кровь прилила к голове, язык отяжелел, но он все-таки ответил:
— Я думал, что мы можем поговорить по душам, искренне, мы же взрослые люди. А вы видите во мне только ищейку, которая только то и делает, что вертит хвостом и вынюхивает. В чем-то вы, конечно, и правы, но не до конца. Вот на вас, например, я не смотрю как на свою добычу. Вы сами выбрали себе эту роль, — и он глубоко вздохнул. — Ладно, считайте, что ничего не произошло. Не воспринимайте меня всерьез. Со мной иногда бывает. Находит… Жалко, конечно, если все это случилось напрасно: может, нам был дан шанс, но мы не воспользовались. Я ведь вижу, как вам тяжело дышится, когда я так близко… Не путайте меня с охотничьим псом, даже если мы с ним чертовски похожи.
Сыщик подошел к ней вплотную, но она даже не взглянула на него. Внезапно его посетила мысль, от которой он нездорово рассмеялся: все-таки говорящий пес выглядит не вполне естественно по сравнению с тем, который только лает.
— Пошли, — сказал он все еще с улыбкой на лице.
Подойдя к мосту, сыщик хотел подать ей руку, но вовремя остановился. Они шли молча друг за другом, в конце моста сыщик повернулся к ней и совсем неслышно сказал: “Прощайте”. С минуту он еще провожал девушку взглядом, она шла не оглядываясь; ее фигура постепенно уменьшалась, и он с облегчением чувствовал, как перед его взором открывался бесконечный простор, по дороге внизу холма пролетали машины, с обеих сторон шоссе стояли торговцы, предлагая абрикосы и скороспелые яблоки из своих садов, уже взвешенные и упакованные в бумажные пакеты; возле них останавливались туристы в шортах, потягиваясь и распрямляя засиженные тела, одна пожилая дама в очках начала торговаться — он все это видел. Вдруг его рука почувствовала, как закачались перила на мосту: мимо проехал трактор, из прицепа вытекала вода, и сыпалась щебенка. Сыщик пошел дальше.
Узкая улица за костелом: окна в домах находились так низко, что через них можно было без труда попасть в комнату. Камни на дороге поросли травой и ромашками. Гусиный помет. Заглянув в приоткрытые ворота, он увидел железный колодец, старый и совсем заржавевший.
Он подошел к дверям одного дома, хоть и не был абсолютно уверен, что это тот дом, который ему был нужен. “А что, если никого нет дома”, — подумал сыщик, но все-таки постучал. Постучал тихо, совсем нежно, как обычно стучат в народных сказках в избушки. Постучал и замер.
“Жаль…” — он уже развернулся и был готов уйти, как услышал, что двери открылись. Оглянулся: никого, посмотрел ниже.
— Здравствуй, — сказал он мальчику, показавшемуся в дверях, — отец или мать дома?
Услышав ответ, он облокотился рукой о двери, слегка подтолкнув их. Мальчуган отступил, и сыщик вошел внутрь. Удостоверение не доставал.
Прихожая без окна. Наткнулся на половую тряпку. Перед входом стоял шкаф.
— Скажи-ка мне, — обратился он к мальчугану, — Мария — это твоя сестра? Да?.. Или Мая, как вы ее там называли?
Конкретные определенные предметы: темная прихожая без окна, на стене — календарь Госстраха, грубый дощатый пол, тяжелый воздух, словно неприятный запах изо рта — все казалось конкретным, но абсолютно безмолвным. Ему было неловко задавать вопросы, спрашивал только глазами. В прихожей было темно, мальчика почти не было видно. Может, сыщик просто не смотрел на него.
Он задумался о бедности (пальцем коснулся влажной штукатурки в коридоре, и на коже остался тонкий след от побелки), тут же отбросил всякую мысль об окружавшей его убогости.
Позднее он вернулся к костелу, немного постоял под липами. На табличке перед входом надпись: “Костел был построен в 1413 году, перестроен в XVII веке…” — дальше читать не стал. Сквозь неплотно закрытые железные ворота сыщик заглянул в приходский садик: было пусто, трава и та росла как-то совсем дико. Нетронутый уголок природы. Позади, по направлению к долине, стоял крест, даже три креста, рядом — скамейка: “Единственное место, где думают даже о преступниках”, — рассуждал он и, прислонившись к каменному ограждению, стал всматриваться вдаль: он видел невысокие дома, кучу мусора, сухие деревья, под которыми мальчишки играли в футбол, широкую зеленую долину Вага, проторенный путь, по которому в давние времена, спасаясь от нашествия турок, убегали крестьяне к костелу.
В конце забора из больших камней была построена часовня, в которой находилась статуя Девы Марии с широко расставленными руками, нимбом она была прикована к скале. У ее ног в банке из-под компота — засохшие цветы. Из-за каменного забора был виден чей-то двор: старик пилил дрова, девушка развешивала пеленки, мужчина в спортивных штанах, закуривая, направлялся в туалет.
Вот и все. Нет, конечно же, не все. Это только сыщик подумал: “Вот и все”. Чуть погодя сумерки сгладили все увиденное, по пути в гостиницу он слышал стук дверей, голоса молодых людей и бренчание гитары у забора перед винным баром, гудок поезда, и где-то у вокзала уставший женский голос звал ребенка на ужин.
Когда сыщик поднимался по протертому ковру по узкой гостиничной лестнице, в голове промелькнула мысль, которая обычно посещает, может быть, только акробатов в цирке, которые выступают на канате: “Все шире и шире”. Он улыбнулся вахтеру.
“Преувеличение”, — подумал сыщик и вошел в комнату. Домой? Он открыл окно и смахнул со стола крошки. Домой. Из портфеля достал небольшую бутылочку сливовицы, закрытую бакелитовой пробкой.
Итак, сыщик. Через полчаса он шел по дороге мимо кинотеатра в сторону парка. Он уже знал этот поворот: за статуей свернул с дороги и около каменного забора нырнул в кусты. Ощутил влагу листвы, точно к лицу приложили мокрый компресс. Он еще раз глубоко вздохнул и скрылся в кустах.
Что же из всего этого настоящее? Звон на башне костела, чирканье спички, легкое пламя, очертившее контуры носа и пальцев, люди, выходящие из кинотеатра, несколько шумных парней, две фигуры, расположившиеся на скамейке, мужчина в шляпе; одинокое мерцание сигареты, как маяк без адресата, вздох. Это вздохнул сыщик, аккуратно поправив брюки на коленях; он провел рукой по мокрой земле, почувствовал прошлогоднюю листву и мусор, еще раз вздохнул и присел. Зеленые ветки нежно заключили индейца Виннету в свои объятия.
Но что же из всего этого настоящее? Слышались обрывки разговора: “…смешная она, — я сказал ей об этом в лицо…” — разговор стал затихать, потом оставались только шаги и, наконец, два силуэта под фонарем. Есть ли на свете то, что невозможно представить? Четкие, определенные ощущения: запах влажной почвы, испражнений, щекотание листьев на затылке, боль в пояснице… С каждым движением в кармане брюк звенели ключи.
На самом деле? Вопрос сыщика звучал: “На самом ли деле?” Зубами он прикусил тонкую ветку, торчавшую прямо перед его лицом, и почувствовал терпкий привкус: на самом деле. Вкус был настоящим — четкие, определенные ощущения. “Что же из всего этого настоящее?” — задумался счастливый сыщик, сидя среди испражнений в темном углу парка под каменным забором. Никого не было слышно, дорога под большими старыми деревьями была пуста, но от этого не казалась короче. Только острые корни деревьев торчали на дороге, касание ветки о ветку, пальца о палец, шорох ботинка, отдаленное мерцание фонарей. Больше разум ничего не воспринимал. Это все происходило на самом деле. И ничего больше. Точнее, для сыщика в тот момент ничего больше не существовало.
Он с облегчением улыбнулся. Потом улыбнулся еще раз, осмотрелся и вышел из кустов. На тротуаре отряхнул одежду, поправил брюки. Если все это случилось на самом деле, тогда все остальное, получается, вымысел.
Ему повезло: пивная “У Буоцика” была еще открыта. Стоя он выпил пива вместе с поздними клиентами. Человек с седыми усами и щетиной; лицо с красными глазами, один глаз сильно увеличен через стекло стакана; старик, повернувшийся к окну, — нет лица. Вымысел? Но как отличить его от действительности?
По пути из пивной в темном углу у ворот сыщик справил нужду, однако внезапное чувство легкости, почти свободы, больше не приходило.
“Пора, — абсолютно серьезно решил сыщик, — пора отпустить бороду”.
Он шел вдоль забора казармы, однообразного серого здания с закрытыми окнами, пытаясь разглядеть в них свое отражение: мужчину с бородой. Борода — символ мудрости? А может, просто опыта? Ограничимся опытом.
Утро, без двадцати семь, железные ворота были наглухо закрыты. По асфальтовой дороге проходил солдат.
“Бороду”, — сыщику вдруг так сильно захотелось этого символа старости, так внезапно и во что бы то ни стало, что он достал из кармана очки, надел их и тут же заметил старшего лейтенанта в другом конце улицы. Сыщик наблюдал, как тот не спеша приближался.
“Только не путайте его с охотничьим псом, — подумал он о старшем лейтенанте, — даже если они чертовски похожи”.
Сыщик направился ему навстречу. Они пожали друг другу руки. В прозрачном утреннем воздухе появились металлические клубы сигаретного дыма.
— Значит, так, — начал старший лейтенант, прислонившись плечом к забору, — поезд из Пиештян прибывает в 23.24. Парень из багажного отделения видел, как она выходила из поезда с каким-то солдатом. Он узнал ее по фотографии. Даже описал, во что была одета, и все остальное тоже. Солдат выше среднего роста, первогодка, звания он не рассмотрел.
— Нам нужны, — сказал он позднее майору контрразведки Хорвату, — записи об увольнениях по всем воинским частям города. Это во-первых. Во-вторых, необходимо проверить наличие оружия. В-третьих, были ли у вас здесь за последние три года преступления на сексуальной почве?
Они расположились в одном из свободных кабинетов, нервно ходили взад-вперед, сталкиваясь друг с другом, много курили.
“Вертит хвостом и вынюхивает”, — подумал сыщик о старшем лейтенанте.
“Как только они прощупают все до конца, — подумал он про себя, — то тут же отправят меня на пенсию, вот тогда-то я отпущу бороду и поселюсь в полном уединении”.
Он улыбнулся: “Капитан Сыщик на заслуженном отдыхе”, борода, темные очки, домашние штаны, тапочки и заношенный свитер. Уродливо, но гордо выпяченный живот. Да здравствует все безобразное!
Бросив взгляд на груду тетрадей, успевшую скопиться на столе к тому времени, сыщик тяжело вздохнул.
— Мне кажется, — сказал он, — сначала нужно проверить всех, кто ездил в тот день в Пиештяны и успел вернуться до 24.00. На другой странице составим список вернувшихся после двенадцати, причем надо учесть и тех, кто мог приехать в Пиештяны без билета.
— Ну вот еще, суббота… выходной день… — буркнул старший лейтенант. Языком он намочил палец и погрузился в просматривание бумаг.
Вапеник, Бучек, Тихий, Фремд, Хлпач, Глина. Имена. Названия. Слова. Вернее, бессвязные сочетания звуков.
“Среда, 15 июля, девять часов. Сыщик. Казармы, кабинет № 38, длинный зеленый стол, окно. Вид из окна: вытянутый в форме прямоугольника двор, аллея деревьев, побеленных известью, тропа”.
— Ну как же поверить… — брошенный в никуда вопрос сыщика, — поверить в такую абстрактную вещь, как убийство?
— Златовский… Валдл! — почти вскрикнул старший лейтенант. — Валдл! он мог успеть: прибытие в 23.15…
— То есть, — заговорил сыщик, все еще стоя ко всем спиной и любуясь ярким дневным светом за окном, — объясните. Что же скрывается за всем этим?.. Действие, — продолжает удерживать всеобщее внимание, — происшествие, случай, — с этим все ясно. Всего несколько движений: поднятие руки, движение пальца — труп, тело… С этим все ясно. А мы — мы всего лишь хронологи, архивариусы, повествователи — что-то вроде того. И вдруг — убийство. Вот так, сразу? Убийство… Нет, это явно название чего-то другого. Это уже вопрос морали. Фикция! Но откуда же тогда такая пропасть? Этого мне никак не понять… Когда-то, — направляясь от окна к столу, — когда был моложе, еще каких-нибудь три-четыре года назад, я тоже обладал таким богатым воображением. Достаточно было одного непривычного слова, как моментально срабатывало живое воображение. Всего одно непривычное слово, например, убийство. Но сегодня… сегодня я могу только констатировать: вот — тетради, вот — имена, слова, вернее, бессвязные сочетания звуков, а вот — убийца. Убийца… Если серьезно, вам говорит что-нибудь это слово — убийца? Что?..
…Они отправились в гастроном купить что-нибудь к обеду. Сыщик взял сыру “тренчан”, 100 граммов “моравской” колбасы, два рогалика и бутылку “топольчанского”. В самом углу двора, под забором, они нашли свежую, еще не вытоптанную траву. В тени дерева.
— Осталось только принюхаться, — сказал сыщик с набитым ртом, — и вперед по следу.
Он допил пиво, свернул бумагу и, заложив руки за голову, прилег на траве.
— Ловить людей — нет ничего проще… Но что если из всего этого вытекает совсем другая мораль? Скажите, — и он повернулся к старшему лейтенанту, — вот вы, например, могли бы убить человека? О себе скажу точно: я — да… Иначе занимался бы чем-нибудь другим в жизни. Существовал без этой человеческой мерки… это ведь человеческая мерка, не так ли? Потому что любая борьба добра и зла — это… нет, ничего более страшного не могу себе представить. Я уверен, что здесь таится совсем иной смысл. Только нам до него никак не добраться. Но он есть, он существует — везде и во всем… Смысл… Вот и сейчас мы его упустили. А ведь я пытался, серьезно, я пытался дойти до сути. Найти смысл всего. Тем более что мы, как никто другой, обязаны искать его. Мы же сыщики. Я, правда, пытался. И сейчас могу повторить, правда, со своей приземленной точки зрения, так сказать, с лягушачьей перспективы: все это было напрасно.
В кармане сыщик отыскал последнюю, совсем забытую сигарету, вставил между зубами и совсем неслышно, куда-то себе в ладонь с огнем от зажженной спички, произнес:
— Какой вопрос — такой ответ, — потушил спичку и бросил ее в траву. — Вы хотите знать, кто ее убил? Убийца. Все закончится, попомните мое слово, все закончится самым банальным образом: какой-то примитивный тип, случайное стечение обстоятельств… И все только потому, что так был поставлен вопрос. Кто ищет убийцу, тот найдет убийцу. В конце концов, для этого нас и наняли, не так ли? Можно все упростить и так. — Сыщик выпустил дым. — А она… — ветки деревьев, забор, вдали холмы, — а она — мертва.
Нет, после всего сказанного сыщик не уехал из города на ближайшем поезде, как могло показаться. Ближе к вечеру он брел от казарм мимо вилл в сторону полей, вниз по холму, наслаждаясь теплым солнечным вечером, который словно на подушке из красного бархата предлагал ему ключи от рая. Но сыщик просто так не поддается обману зрения.
“Я верую в воскрешение мертвых”, — заскрипели железные ворота, ведущие на кладбище. “С вами все ясно, — подумал сыщик, но все же вошел, — а вдруг?..” Деревья покрыли его мраком своих тяжелых теней.
В диких зарослях без труда (он же сыщик!) обнаружил ограду старого еврейского кладбища. Мгновение — и сыщик перелез через нее. Узкие каменные плиты, давно накренившиеся, заросли мхом и обветрились. На плитах — стертые надписи. Сыщик отряхнул забеленные брюки и огляделся. Вдалеке он увидел ребят, игравших в мяч на школьном дворе, позеленевший памятник какому-то партизану, широкую дорогу, ведущую к вокзалу, костел, слева на фоне холмов — фабричную трубу и, неожиданно для себя самого в высокой траве, за надгробным камнем, парня с девушкой. Они лежали, прижавшись друг к другу, мило белела на солнце круглая женская коленка. Дыхание учащалось и слышалось все отчетливей.
“Эх, моя милая Мария Б., — подумал сыщик, — моя вечная Мария Б.! Надеюсь, в этот раз ты не оставишь нам свой „вид крупным планом””.
Только он успел закончить свою мысль, как до него долетел первый комок глины. Засохшая глина, ударившись ему о плечо, тут же рассыпалась. Сыщик очнулся и увидел, что мужская фигура за надгробной плитой приподнялась. Под злой гримасой он разглядел юное лицо. Совсем еще мальчик. Девушка приподнялась и, наклонив голову, стала судорожно искать в траве камень.
“Нет, не может быть, это какая-то ошибка!” — чуть не закричал сыщик в порыве полного смятения, он вскочил и стремительно бросился в их сторону. Мимо головы со свистом пролетел камень. Пригнувшись, он петлял между старыми накренившимися надгробными плитами. Дорожки уже давно заросли, это его немного пугало; сыщик бежал, спотыкаясь о норы кротов. “Смешно, — подумал он в стремительном беге, — откуда мне все это так знакомо!”
Сыщик без оглядки перескочил через стену, спрыгнул на землю и вдруг почувствовал сильную боль в ступнях. Согнувшись, он ухватился руками за колени и истерично рассмеялся, так, что захватывало дыхание; а может, просто с жадностью стал хватать губами воздух. Через секунду он выпрямился и, хромая, вышел из-за плит. Ланцош Ференчне, 1832–1890. Юлиус Маркович, 1860–1913.
Через два дня был задержан солдат-дезертир. Это не мораль сыщика, а просто строчка из стихотворения: “Все прошло, все изменилось, песни больше не звучат…”
Перевел со словацкого Михаил ХМЕЛЕВСКий