Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2003
Кирилл Николаевич Зеленин родился в 1938 году в Ленинграде. Окончил химический факультет ЛГУ. Профессор, доктор химических наук. В литературном журнале публикуется впервые. Живет в Санкт-Петербурге.
Александр Данилович Ноздрачев родился в 1931 году в Курске. Доктор биологических наук, академик РАН. В “Неве” печатается впервые. Живет в Санкт-Петербурге.
Три чуда мировой истории — Эллада, итальянский Ренессанс и Россия XIX века!
Поль Валери
Два столетия истории, XVIII и XIX века, да и 20-е годы XX века прошли под знаком особых отношений между русским и немецким народами. Несть числа примерам этого… Вот хотя бы барон Мюнхгаузен. Его похождения произошли во время службы в русской армии. Толстого и Герцена воспитали немецкие наставники, которые даже звались одинаково — Карл Иванович. А сколько таких “Карл-Иванычей” в то время было на Руси! Немцы в России: ученые, зодчие, врачи, учителя, военные, чиновники, мастеровые… Марина Цветаева без всякой иронии в начале Первой мировой решительно заявила, что является германисткой по убеждениям, и была не одинока в такой позиции.
Многое дорогое для обоих народов беспощадно стерли две самые жестокие и кровопролитные войны. Только в последние годы вновь обе страны начинают двигаться к прежнему уровню отношений, который мог бы обогатить в любом смысле этого слова две великие нации.
Тяга двух культур проявлялась и в стремлении многих в России получить образование в немецких университетах; не только Владимир Ленский возвратился из Германии “с душою прямо гёттингенской”. В гёттингенском университете обучались литератор А. И. Тургенев, минералог В. М. Севергин, химик Ф. Ф. Бельштейн, первая женщина-химик Ю. В. Лермонтова…
Или вот еще один выученик Гёттингена — известный химик Товий Ловиц. Это несчастный человек, в судьбе которого переплелось многое из русской и немецкой жизни. Товий — сын того Ловица, астронома-выходца из Германии, которого, по рассказу Пушкина, Пугачев, встретив на своем пути и узнав его профессию, приказал подвесить повыше, чтобы лучше звезды видел. Товий-подросток сопровождал своего отца, а затем, безъязыкий, в отрепьях, больной, добирался до Петербурга. Но Россия и возвысила Товия, одела, обула и отправила учиться в Германию. Та дала ему образование, но и беспощадно терзала руками недоброго родственника, обиравшего его все годы учебы в Гёттингене.
М. В. Ломоносов обучался в Марбургском и Фрейбургском университетах, химики Воскресенский и Зинин (и не только они) учились у Либиха в Гисенском университете, великий Тургенев, Грановский, Бакунин получали образование в Берлинском университете. Русские в немецких университетах — это отдельная история, и мы еще надеемся вернуться к ней. Здесь мы опишем лишь одну страницу этой истории.
В 1862 году был опубликован знаменитый роман И. С. Тургенева “Отцы и дети”. На его последних страницах речь идет о молодых русских физиках и химиках, бывших студентах Гейдельбергского университета, не умеющих, по ироническому замечанию автора, отличить кислород от азота. Однако писатель ошибся: этими петербургскими “прожектерами” оказались гениальный химик Менделеев и великий физиолог Сеченов. На самом деле круг русских выходцев из Гейдельберга того времени, чья деятельность имела интернациональное значение, был намного шире: композитор и химик А. П. Бородин, офтальмолог Э. А. Юнге, механик И. А. Вышнеградский, хирург Л. А. Беккерс, эмбриолог А. О. Ковалевский, историк С. В. Ешевский, ботаник А. С. Фаминцын, миколог М. С. Воронин и другие.
За все время существования Гейдельбергского университета в нем, пожалуй, не собиралось такого количества будущих светил, как в 1858—1862 годах, и все они прибыли сюда из России.
Естествен вопрос: отчего именно в Гейдельберге?
Штрихами обозначим обстановку в России и Европе в 1857—1858 годах. Европа празднует прокладку телеграфного кабеля, соединяющего ее с Африкой, и озабочена неудачами погружения телеграфического каната в Атлантику. Париж охвачен грандиозным строительством. Ярко сияют его улицы, освещенные огнем реклам, блеском иллюминации. Предметом внимания европейцев становится проект туннеля под Ла-Маншем. Впрочем, туннели предлагают прорыть также между Швецией и Данией, под Гибралтаром, соединить Европу с Азией под Константинопольским проливом… В Англии строится грандиозный пароход “Левиафан”, способный перевозить 4500 пассажиров. В Америке собираются строить военное судно-крепость на 3000 человек с 3000 пушек, конюшней на 800 лошадей и двумя маяками. Там же создана счетная машина, состоящая из ящика с рядом колес, вращающихся независимо друг от друга на оси поперек ящика. Через отверстие в крышке ящика можно видеть одну цифру на каждом колесе. Нетрудно узнать в этой машине арифмометр. В Цюрихе открыт Политехнический институт.
Россия живет ожиданием отмены крепостного права. Петербург обсуждает проблемы уличного освещения: и лишь только Невский, Большая Морская, Дворцовая набережная и Миллионная могут похвастаться ярким светом, а портики Исаакиевского собора четыре крошечных фонарика освещают. Наконец-то основано Общество петербургских водопроводов, которое планирует создать систему труб протяженностью сто верст (очистка воды не предусматривается).
Продолжается война в Чечне: газеты пишут о сожжении аулов, перестрелках на гребнях хребтов, штыковых атаках, рукопашных схватках, замирении отдельных селений. Мелькают знакомые имена: Улус-Керт, Шаро-Аргун. Иностранцы едут в Россию по преимуществу лишь с безделицами: устрицами, канарейками, черепахами, раковинами и прочей дребеденью. Книга Гончарова “Фрегат Паллада” пользуется чрезвычайным спросом.
На этом фоне обращает на себя внимание основание в Петребурге газеты “Le Nord”, которая декларирует: “Если Россия чувствует потребность ближайшего знакомства с наукой и жизнию западною, то со своей стороны Европа сознает ясно необходимость знать Россию и ее народ, великий член европейской семьи. <…> Мы предлагаем наш журнал как посредник между Россией и Западною Европою”.
Начитавшись Бюхнера, Фогта и Малешотта, в поисках новых знаний разночинная молодежь, которой и предстояло выполнить задачу создания отечественной естественной науки, устремляется за границу. Особенно стремились попасть в Германию, где наука развивалась быстрыми темпами. А. О. Ковалевский вспоминал, что “все говорили тогда о немецких университетах и их преимуществах перед нашими”. Действительно, университеты были национальной гордостью немцев. Островами патриотизма и свободомыслия стали они в раздробленной тогда Германии. Студентов здесь любили, а профессурой восхищались.
“Немецкий Оксфорд”
Чтобы выяснить, почему Гейдельберг стал, по словам К. А. Тимирязева, русской научной Меккой того времени, приглядимся к этому месту. Гейдельберг расположен среди холмов и гор Юго-Западной Германии, неподалеку от курортных Баден-Бадена и Висбадена, по соседству со старинными Мангеймом и Фрейбургом. В западном направлении от него — три оживленные дороги. Одна ведет на юг, к красотам немецких и швейцарских Альп и далее в волшебную Италию, куда обитатели Гейдельберга совершали обязательное паломничество. Другая дорога, железная, ведет в Кель, откуда дилижансом можно добраться до “столицы мира” — Парижа, можно посетить лаборатории французских светил, послушать их лекции, да и просто надышаться парижской атмосферой театров, салонов, бульваров, кафе… Третья дорога, по Рейну, — на север Германии, откуда рукой подать и до Англии. Но путь в Лондон был заказан: там А. И. Герцен. Среди решившихся на встречу с Герценом — будущий судебный медик И. М. Сорокин, химик П. П. Алексеев, терапевт С. П. Боткин (последний хотя и не стажировался в Гейдельбергском университете, однако бывал здесь); он посетил Герцена в 1861 году, а в 1869-м обследовал его в связи с заболеванием диабетом.
Гейдельберг удивительно живописен. На склонах окрестных пологих темно-зеленых гор и холмов прячутся развалины увитых плющом средневековых замков и усадеб; над городом же доминирует замок пфальц-графа Рудольфа, окруженный огромным парком. “Гейдельбергский замок научил меня той истине, что развалины лучше реставраций…” — восхищалась Е. Ф. Толстая (о ней речь еще впереди). “Гейдельберг, с тех пор как горы оделись зеленью — просто чудо что за место, — смотреть — не насмотришься, гулять — не нагуляешься”, — писал Бородин.
А вот какие впечатления от Гейдельберга остались у Саши Черного:
Вы бывали ль, принцесса, хоть раз в Гейдельберге?
Приезжайте! В горах у обрыва теперь
Расцветают на липах душистые серьги
И пролет голубеет, как райская дверь…
В середине XIX века в Гейдельберге насчитывалось около 15 тыс. жителей (из них 3 тыс. студентов, около 500 иностранных). Жизнь в нем была необычайно дешевой, а чистые улочки центральной части полны недорогих лавочек и магазинов. Пообедать быстро и дешево можно было в ресторане “Zum Tuerkischen Kaiser”, а перекусить — в какой-либо из многочисленных кофеен или кондитерских. В одной из них, “Frau Helwerth”, две комнаты были специально отведены для русских. Здесь позднее возникла русская библиотека с читальней. К услугам вновь прибывших были недорогие отели “Zum Ritter” или “Баденский двор”. Однако многие предпочитали перебраться в еще более дешевые и удобные квартиры. Именно так и поступили в свое время Бородин и Менделеев.
Большинство же русских в 1858—1862 годах селилось в пансионате Гофманов, расположившемся почти за городом, вблизи лугов и полей. Общительный владелец пансионата (бывший преподаватель древнегреческого в Московском университете) и его приветливая жена поддерживали у себя московскую обстановку. Обитатели и хозяева пансионата в обед и ужин собирались за общим столом— и проводили время в дружеских разговорах и спорах. В этих застольных беседах царил историк С. В. Ешевский. (Степан Ешевский (1829—1865) — профессор Московского университета, ученик Грановского. Оставил несколько томов интереснейших исторических работ: о русском масонстве XVIII века, о царствовании Елизаветы Петровны, о позднеримском периоде, Галлии и раннем средневековье, о роли женщин в средние века.)
В пансионате Гофманов в это время жили также братья Майновы (один — будущий юрист, другой — естественник), правовед А. В. Романович-Славатинский. Сюда на короткий период приезжал А. М. Бутлеров, захаживали другие русские студенты. Бывали здесь и немцы, в том числе химик Э. Эрленмейер, приятель Менделеева (не на вечеринке ли в пансионате Менделееву (по его рассказу) приглянулась одна молодая стройная дама, оказавшаяся впоследствии разыгравшим его Эрленмейером? Впрочем, по некоторым источникам, это произошло на одной из научных конференций).
Центром Гейдельберга и одной из национальных ценностей Германии является университет, основанный в 1386 году, — простой архитектуры здание с четырехугольной башней с часами. В XIX веке в нем читались лекции; библиотека, анатомический театр и лаборатории размещались в других частях города. В записке, приколотой к стенке прокуренного коридора, указывались время и место нужной лекции в одной из маленьких и бедных аудиторий с изрезанными и залитыми чернилами скамейками и обычным гвоздем в стене, на который можно было повесить плед и фуражку. Именно таким увидел его и описал в воспоминаниях Ешевский.
В период наполеоновских войн университет временно прекратил работу и был воссоздан в 1803 году решением великого герцога Баденского Карла-Фридриха.
Первым русским студентом Гейдельбергского университета был А. И. Галич, изучавший здесь в 1810 году философию, а впоследствии ставший преподавателем Пушкина и его друзей в лицее. Пушкин рассказывал: “…он ободрял меня на поприще, мною избранном. Он заставил меня написать для экзамена 1814 года мои └Воспоминания в Царском Селе””.
В середине XIX веке в Гейдельбергском университете трудилось такое собрание ученых, которому мог позавидовать любой другой европейский университет. Гуманитарная наука была представлена знаменитым криминалистом К. Миттермайером, правоведом И. К. Блюнчли, крупнейшим специалистом по римскому праву К. А. Фангеровым, общепризнанным знатоком Французской революции Г. Гейссером, эрудитом Ф. Х. Шлоссером, знаменитым шекспироведом Г. Г. Гервинусом…
Однако русских привлекали в Гейдельберг в первую очередь естественные науки. Здесь работал гениальный физик и физиолог, математик и психолог Г. Гельмгольц. Этот чуждый заносчивости и педантизма человек со спортивной выправкой производил сильнейшее впечатление на окружающих. Очарованный Гельмгольцем Сеченов (по собственному признанию) испытал при встрече с ним те же эмоции, какие вызвала впервые увиденная им Сикстинская мадонна. Гельмгольц первым дал математическое обоснование закона сохранения энергии, показав его всеобщность; внес фундаментальный вклад в термодинамику, теорию движения жидкостей, метеорологию, аэродинамику, воздухоплавание, электромагнетизм, физиологию слуха, нервной и мышечной систем, геометрию и др.
Полной противоположностью Гельмгольцу выглядел маленький Г. Р. Кирхгоф. Вместе со знаменитым химиком Р. В. Бунзеном он только что открыл спектральный анализ и как раз в это время нашел ему блестящее применение: обнаружил новые элементы — цезий в 1860 году и рубидий в 1862 году.
Здесь же трудились известные химики-органики Э. Эрленмейер и Р. Кариус, крупнейший зоолог Г. Бронн. Эрленмейер был учеником Либиха и сделал множество открытий в области органической химии: получил гуанидин, тирозин и изомасляную кислоту, изучал пинаколиновую перегруппировку и превращение енолов в кетоны, предложил структурную формулу нафталина, установил строение многих спиртов и карбоновых кислот, ввел в практику печь для осуществления элементарного анализа.
Лишь в 1858 году покинул Гейдельберг великий А. Кекуле. Именно здесь он приступил к созданию своей научной школы. Он читал в университете курсы органической и неорганической химии, а также зоохимии. Поработать в его лаборатории приезжал на некоторое время выдающийся русский химик Л. И. Шишков. Одновременно с Кекуле он занимался проблемами горения порохов и исследовал гремучую ртуть. В 1864 году в Гейдельберге получил кафедру классик немецкой химии Г. Ф. М. Копп.
Таким образом, Гейдельберг был истинным научным центром, где было у кого и чему поучиться. К тому же для человека, посвятившего себя науке, жизнь здесь была удобной и привлекательной. Богатейшая библиотека, прекрасные читальни, ученые общества и собрания, лаборатории. Сюда же добавим театр, концерты симфонического общества. Любители музыки могли прогуляться в Мангейм, где часто и со вкусом ставились немецкие оперы, или съездить во Фрейбург послушать старинный орган.
Среди русских студентов находился и будущий профессиональный музыкант А. П. Бородин, тайком от друзей занимавшийся музыкальным сочинительством. Здесь он написал квинтет, скерцо для фортепьяно в четыре руки и струнный квартет, сыгранный в камерном собрании, романс “Красавица рыбачка”, а также секстет для струнных инструментов без контрабаса, который он написал, “чтобы угодить немцам”, но никогда никому не показывал.
А сколько своеобразной прелести было в университетских нравах старого Гейдельберга! После занятий студенты вперемешку с профессорами поднимались к замку, расхаживали по бульвару, гуляли по знаменитой дорожке философов (Philosophischer Weg), где раньше было место прогулки Гегеля, а теперь можно было встретить идущих вместе Гельмгольца, Кирхгофа и Бунзена (хотя Кирхгоф чаще прогуливался в окружении многочисленных домочадцев): словом, провинциальная тишина и дешевая жизнь делали Гейдельберг идеальным укромным уголком для научных занятий, поистине немецким Оксфордом, как назвал его один из русских студентов.
Собравшиеся в конце 1850-х годов в Гейдельберге русские новичками в науке не были. Они уже получили высшее образование у себя дома. Исключение составлял лишь А. О. Ковалевский, не завершивший учебу в Петербурге, однако и он прибыл сюда вслед за Менделеевым, чтобы в его обществе довести дело до конца. Выбор этого места для многих из них, должно быть, не был случайным. Ведь Сеченов, Беккерс и Юнге до этого уже работали в лабораториях Вены и Берлина, предпочли же они Гейдельберг.
До Гейдельберга Сеченов слушал лекции по физиологии легендарного И. Мюллера и его знаменитого ученика Э. Дебуа-Реймона в Берлинском университете. Здесь он изучал также физику, аналитическую химию, осваивал качественный анализ. Затем переехал в Лейпциг, где в университетской лаборатории исследовал влияние алкоголя на азотистый обмен в организме, а также на мышцы и нервную систему. Здесь он нашел ошибку в классических опытах французского физиолога К. Бернара. Статья, в которой были опубликованы полученные результаты, сразу принесла Сеченову известность среди физиологов Европы. Весной 1858 года он находился в Вене у К. Людвига — создателя нового подхода к изучению физиологических процессов, в основе которого лежат физико-химические явления. Вскоре Людвиг сделал Сеченова своим помощником в преподавании физиологии в Военно-медицинской школе.
Сеченов приехал в Гейдельберг по рекомендации знаменитого физиолога К. Людвига. В лаборатории Гельмгольца он открыл феномен флуоресценции хрусталика (из “Автобиографических записок” Сеченова: “Когда я показал это явление Гельмгольцу, он, вместо свиного глаза поставив на путь света мой собственный, нашел, что и мой хрусталик флуоресцирует…”).
Менделеев по прошествии многих лет на вопрос о том, кто руководил его занятиями в Гейдельберге, категорически отвечал: “Дмитрием Ивановичем никто никогда не руководил!”, что было сущей правдой.
Менделеева в то время интересовали капиллярные явления и температуры кипения жидкостей. Он снял двухкомнатную квартиру, оборудовал ее под лабораторию, провел газ и вместе со своим другом В. И. Олевинским занимался научными исследованиями. Олевинский подавал большие надежды как ученый. Его высоко ценил Менделеев, а Бутлеров подумывал предложить ему кафедру медицинской химии в Казанском университете.
Обращает на себя внимание такой факт: у каждого из русских “гейдельбержцев”, работавших и учившихся здесь в 1858—1862 годах, была своя область науки, в которой каждый добился главенствующих высот и международного признания. Были в их среде физиолог животных и физиолог растений, химик-неорганик и химик-органик, окулист, миколог, эмбриолог и подающий надежды хирург (Л. А. Беккерс, занявший по возвращении в Петербург хирургическую кафедру Медико-хирургической академии, к сожалению, рано покончивший счеты с жизнью).
Казалось бы, можно оспорить первостепенность места “гейдельбержцев” в органической химии. Ведь в России работал Бутлеров, ученик Н. Н. Зинина, “великого мастера химической науки”, по определению его немецкого коллеги А. Гофмана. Но и Бутлеров в какой-то мере тоже был “гейдельбержцем”. В 1858 году он дважды побывал здесь, чтобы ближе познакомиться с Кекуле, а в 1861 году, как уже сказано, некоторое время прожил в пансионате Гофманов и очаровал всех его постояльцев.
Нельзя не учитывать того влияния, которое оказал и бывавший здесь Зинин на большинство гейдельбержцев — от Сеченова до Менделеева, да и на многих других из своих современников. Среди прочего он был домашним учителем Альфреда Нобеля, основателя Нобелевских премий.
Однако возвратимся в Гейдельберг. Напрашивается мысль, что выбор каждым из знаменитых “гейдельбержцев” своего научного направления был согласован с остальными. Может быть, это неправда, но такое легко предположить, если знать, что их последователи — русские “гейдельбержцы” 1860-х годов — действительно распределяли специальности по жребию (по примеру старших товарищей). Вполне возможно, что А. О. Ковалевскому — биологу, одному из основоположников эволюционной эмбриологии и физиологии, филогенетического направления в эмбриологии — по согласованию досталась органическая химия. В предельно короткий срок он напечатал две статьи по результатам работ в этой области, однако позднее первоначальный выбор сменился более глубоким и истинным увлечением, оказавшимся жизненным призванием Ковалевского, — биологией.
Молодые ученые из России стремились в Гейдельберг, зная по личному опыту, каковы возможности заниматься наукой в России, Н. П. Ильин (химик-технолог, в будущем директор Технологического института, специалист в области технологического образования, разработчик проекта общего промышленного и профессионального образования в России) писал Менделееву: “Искренне желаю тебе остаться подольше за границей и не торопиться сюда в Питер, в этот омут обыденных забот, где деньги, как вода, протекают сквозь пальцы, а достаются усиленным трудом и множеством забот”.
Ему вторил Л. Н. Шишков: “Счастливое время, проводимое за границею. Только там, уединившись от мира житейского, можно заняться наукою, совершенно ей предавшись”. О том же сообщил друзьям и вернувшийся в Петербург Сеченов: “Неурядица на святой Руси страшная. Петербургская публика к науке охладела. Литературные вечера в пользу бедных литераторов запрещены. Хандре моей не дивитесь — посмотрю я, что сами запоете, когда вернетесь. В профессорствовании счастья крайне мало: работать гораздо трудней, чем за границей, климат скверный. Жизнь дорогая”.
Но наши “гейдельбержцы” не только занимались учебой и исследованиями — их влекла возможность увидеть и узнать Европу. Они пользовались любой возможностью посетить ту или иную страну. Так, Менделеев вместе с Сеченовым, а затем с Зининым и Бородиным двенадцать раз “гуляли” по Альпам. Бородин вспоминал: “Господи, сколько наслаждения! Что за строгие, смелые пейзажи! Особенно хорошо восхождение по старой дороге до Андермата: с гор бегут ручьи каскадами, под ногами ревет Рейсса, клубясь и пенясь, как море, грозные, черные утесы, вершины которых теряются в облаках, подымаются над головою, вдали ледники и снеговые вершины ослепительной белизны… Чудо!”
С Бородиным Менделеев путешествовал и по Италии. Вот как он писал об этом: “…Италией мы пользовались вполне нараспашку после душной, замкнутой жизни в Гейдельберге. Бегали мы весь день по улицам, заглядывали в церкви, музеи, но всего более любили маленькие театрики, восхищавшие нас живостью, типичностью и беспредельным комизмом истинно народных представлений”.
Сеченов также мечтал посетить Италию и брал уроки итальянского языка (немецким и французским он владел свободно, как, впрочем, и Бородин). Во время летних каникул он совершил путешествие по Южной Германии и Австрии, а затем пешком через Тироль и горные перевалы спустился в Италию, посетил Милан, Венецию, Рим, где побывал у художника А. Иванова, в мастерской которого видел почти законченную картину “Явление Христа народу” и около 600 этюдов к ней.
В Париже Сеченов, Менделеев и Бородин навещали еще одного “гейдельбержца” — химика В. Савича.
Во время таких поездок они, однако, не упускали возможности учиться и работать: Воронин с Фаминцыным направились из Гейдельберга далее во Фрейбург, движимые профессиональным интересом; Бородин часть времени трудился, и весьма успешно, в Пизе; Боткин лишь периодически, наездами, бывал в Гейдельберге, его программа подготовки включала Берлин, Австрию, Францию…
“Гейдельбержцы” вступали в различные профессиональные научные общества европейских стран, публиковали результаты своих исследований в немецких, французских, итальянских журналах.
Крайне важны были личные контакты русских “гейдельбуржцев” с ведущими учеными Европы: Ю. Либихом, Ж. Дюма, Ш. Вюрцем, А. Кекуле, С. Каницарро, П. Э. М. Бертло, К. Бернаром, А. Реньо и другими. А были еще лекции и ведущих ученых, посещения научных лабораторий, заводов и мастерских…
По-видимому, мысль о невозможности применить в полной мере свои знания в России у некоторых молодых ученых породила идею устройства колонии свободных исследователей в Африке. Однако они прекрасно понимали: Россия Африке по дикости не уступает, и, конечно же, пылкие юношеские африканские фантазии были скоро оставлены — всеми, кроме Юнге, который уже в 1861 году оказался в Египте, и эта поездка принесла ему славу.
Офтальмолог Э. А. Юнге был направлен в Египет русским правительством для изучения и лечения глазных болезней, распространенных среди бедуинов. Под видом араба он проник в глубинные районы Африки, где еще не бывал ни один европеец. Слухи о чудесном исцелителе опережали его, и в каждом новом селении Юнге ожидали невиданные почести, а тунисский бей наградил его орденом. Вернувшись в Петербург, Юнге возглавил глазную кафедру Медико-хирургической академии, которая вскоре приобрела европейскую известность.
* * *
Дружеские отношения тесно сплачивали между собой русских “гейдельбержцев”. Если же волею судьбы время их пребывания в Гейдельберге не совпадало, они находили друг друга. Позже так было с Сеченовым и Ковалевским, впервые встретившимися в Италии, а затем крепко сдружившимися многие годы спустя в Одессе. Известно, что Беккерс, в 1861 году руководивший хирургической клиникой в Медико-хирургической академии, принимал активное участие в приискании работы для Менделеева после его возвращения из Гейдельберга. Сеченов, расставшись в 1870 году с профессурой в Медико-хирургической академии, некоторое время трудился в университетской лаборатории Менделеева, а в 1873 году Бородин, возглавлявший химическую кафедру той же академии, рекомендовал Менделеева как кандидата на заведование кафедрой физики. Неизвестно, как бы развивались естественные науки в Медико-хирургической академии, будь Менделеев избран на эту должность (как, впрочем, и его конкурент, профессор Московского университета А. Г. Столетов, которого рекомендовали физиолог И. Ф. Цион и терапевт И. М. Балинский. Столетов также стажировался в Гейдельберге в 1862—1864 годах у Кирхгофа).
Бородин активно побуждал Менделеева к написанию знаменитых “Основ химии”, да и сам участвовал в этой работе, написав по просьбе Менделеева несколько глав, посвященных приложениям химии к медицине. Бородин в свою очередь был дружен с еще одним гостем Гейдельберга — будущим профессором судебной медицины И. М. Сорокиным, который был женат на подруге детства и двоюродной сестре Бородина М. Готовцевой.
Дружба Сеченова с Боткиным завязалась еще в 1853 году в Москве и продолжалась всю жизнь; лишь музыка разделяла неразлучных друзей: Боткин больше любил сочинения немецких композиторов, а Сеченов — итальянских.
Трогательна дружба между Фаминцыным (Андрей Фаминцын (1835—1918) — ботаник и общественный деятель, профессор Санкт-Петербургского университета. Специалист в области физиологии растений, основатель отечественной школы в этой области. Инициатор создания и председатель Бюро библиографии по естествознанию и математике в России, инициатор комиссии по изучению производительных сил России, президент Вольного экономического общества, почетный президент Русского ботанического общества) и Ворониным (Михаил Воронин (1835—1903) — ботаник, основоположник русской науки о грибах (микологии), специалист в области грибковых болезней сельскохозяйственных культур, профессор Санкт-Петербургского университета. Именем Воронина назван особый орган, формирующийся при развитии сумчатой плодоножки гриба, и виды водорослей и грибов). Вместе они отправились в 1858 году сначала в Гейдельберг, а затем во Фрейбург. Оба одновременно вернулись в Россию, в один и тот же день защитили магистерские диссертации и впоследствии бок о бок трудились в Петербургском университете. Фаминцын был автором некролога о Воронине.
Неудивительно, что “гейдельбержцы” с теплотой отзывались о годах, проведенных в этом университетском городе. Бородин писал Менделееву: “А я, братец, сильно вспоминаю иногда Гейдельберг и наше товарищество. Дай бог впереди когда-нибудь такое время. Как другим — не знаю, а мне хорошо жилось с Вами, и, в свою очередь, Вам спасибо, глубокое спасибо за истинно товарищеское расположение, которое, я уверен, не изменится от широты и долготы той местности, где снова сведет нас судьба”. Матери же он писал в свое время: “…наш русский кружок жил здесь истинно по-товарищески, дружно, одалживая друг друга взаимно, чем кто мог. Такого тесного и дружеского кружка вряд ли найдешь в другом месте”.
Конечно же, все члены гейдельбержского кружка были люди живые, с собственными мнениями. Иногда их высказывания друг о друге были достаточно критичными. Известна, к примеру, нелицеприятная оценка некоторых особенностей характера Сеченова, данная Бородиным в частном письме. Но письмо-то частное (вряд ли Бородин предполагал, что оно будет когда-нибудь опубликовано), а вот в их публичных делах все было совсем иначе. А потому оставим это мнение Бородина без внимания.
Кроме ученой публики, в Гейдельберге находились и другие русские, общество некоторых из них вносило разнообразие в общий досуг. Часто собирались в квартире Т. П. Пассек, известной в русской культурной среде как “корчевская кузина” Герцена, близкой подруги его детских лет, названной в конце XIX века Литературной Бабушкой. Пассек жила здесь с сыновьями и поддерживала тесные отношения со многими известными людьми России, которые по приезде в Гейдельберг обязательно бывали у нее и заметно разнообразили гейдельбергское культурное меню. Среди прочих упомянем писательницу Марко Вовчок (псевдоним М. А. Маркович). В квартире Пассек “всегда образовывалась теплая, родная атмосфера, веяло чем-то широко русским. Молодежь, бывало, посудит, порядит о профессорах, о немецких студентах с их дуэлями и шрамами на лицах, а когда речь обратится к нашим русским делам, пойдут горячие и шумные русские споры; прервутся они иногда рассказами, анекдотами, воспоминаниями. А тут на столе Герцен, Пушкин: возьмет кто-нибудь и прочтет любимое место”. Сеченов, Менделеев и Бородин бывали у Пассек чуть ли не ежедневно.
Напряженный труд не избавил членов гейдельбергской колонии и от сердечных волнений. Переживал в Гейдельберге радости отцовства Боткин. В 1859 году у него родилась двойня. Оба сына пошли в дальнейшем по стопам отца — стали известными врачами. Один, Сергей, стал преемником отца по кафедре Медико-хирургической академии. Мог ли кто представить себе горькую судьбу другого сына, Евгения, который также учился в Гейдельберге, а затем стал лейб-медиком и был расстрелян вместе с царской семьей.
В Гейдельберг в гости к Т. П. Пассек приезжала и Е. Ф. Толстая, троюродная сестра Льва Толстого, дочь знаменитого медальера и живописца Ф. Толстого, вице-президента Академии художеств. Возвращаясь в Россию, в Берлине он обратился к врачам, направившим его к лучшему специалисту — петербургскому профессору Юнге, который и вылечил его. Екатерина Федоровна не раз слышала от отца о молодом красивом африканском путешественнике, вечера у которого к тому же пользовались успехом в обществе. Они познакомились и в 1863 году поженились.
Екатерина Федоровна Юнге (Толстая) (1843—1913) — профессиональная художница. Одна из первых женщин-живописцев и педагогов, получивших признание в России и за рубежом. Медалистка Всероссийской и Парижской Всемирной выставок, преподавала декоративную живопись в Киеве и Московском Строгановском училище. Написала исследование “Русские женщины в искусстве”, оставила воспоминания, которыми увлекался Лев Толстой.
Гейдельберг принес счастье Бородину. Из Москвы приехала талантливая пианистка Е. С. Протопопова. Она была стеснена в средствах, а потому на родине преподавала музыку, в том числе давала уроки в одном семействе, где бывали в свое время Сеченов, Юнге и Боткин. На первые же заработанные концертом деньги Екатерина Сергеевна отправилась за границу, заехала в Гейдельберг, где остановилась, конечно, в пансионате Гофманов. В Гейдельберге она познакомилась со всеми жившими там русскими, встретилась и с Бородиным, а вскоре в Италии стала его женой. Как профессиональная пианистка, Екатерина Сергеевна сильно повлияла на будущее решение Бородина всерьез заниматься музыкальным творчеством, в короткий срок ознакомив его с новой музыкой, более всего с Шопеном и Шуманом. Она свела его в Баден-Бадене с известным скрипачом Лаубом, который разглядел в Бородине крупный музыкальный талант и предсказал ему большое музыкальное будущее.
Менделеев среди прочих правил1, установленных для себя в Гейдельберге, провозгласил: “От женщин подальше”. Тем не менее он не на шутку увлекся актрисой А. Фойгтман.
Трагически сложилась судьба его друга Олевинского. По свидетельству современников, он полюбил Марко Вовчок, сила обаяния которой была известна многим. Марко Вовчок (Мария Александровна Вилинская-Маркович) (1834—1907) — писательница, известна своими “Украинскими народными рассказами”, украинскими сказками (например, “Чертова напасть”), множеством реалистических рассказов и повестей из сельской жизни, которые высоко ценились современниками. Переводчица романов Ж. Верна, сказок Андерсена, “Жизни животных” А. Брема, “Происхождения человека” Ч. Дарвина и многих других научных и художественных произведений. Поддерживала отношения со многими выдающимися деятелями литературы, искусства, науки и политики в России и за рубежом. Она же остановила выбор на старшем из трех сыновей Пассек. Олевинский покончил с собой, избранник же Вовчок вскоре умер. Вот что писала по этому поводу в своем дневнике Е. Ф. Толстая: “Всему этому виновата М.! Она совершенно увлекла младшего Пассека… И что в этой женщине, что все ею так увлекаются? Наружностью — простая баба, отпечаток чего-то └commun”, противные белые глаза с белыми бровями и ресницами, плоское лицо; в обществе молчит, никак не разговоришь, отвечает только └да” и └нет”… А все мужчины сходят по ней с ума: Тургенев лежит у ее ног, Герцен приехал к ней в Бельгию, где его чуть не схватили… Пассек увлечен до того, что бросил свои занятия, свою карьеру, исхудал весь и уезжает с нею, несмотря на то, что брат только начал поправляться после горячки, а мать захворала от горя. М. умеет так сделать, что ее поклонники во всем заступаются за нее: она бросила мужа, прекрасного человека: └он ее не достоин”, бросила ребенка, держала его, как собаку, на кухне — говорят: └ее душа слишком возвышенна, чтобы удовлетворяться мелочью жизни””.
Члены дружеского кружка не могли остаться безразличными к трагической смерти своего товарища. Вот что в этой связи вспоминал Менделеев: “Мой товарищ был страстно влюблен в известную тогдашнюю чаровницу М. В. Она же с ним поступила нечестно, завлекла, довела до отчаяния и до решения покончить с собой. Но мой друг решил использовать свое самоубийство в интересах науки. В то время смертельная доза цианистого калия не была достаточно известна. Мой друг решил принять серию постепенно увеличивающихся доз и вел запись. Он несколько раз поправлялся после приемов и умер, лишь дойдя до определенной фиксированной дозы. Однако на этот раз чаровнице это не прошло даром. Друзья сумели жестоко отомстить за товарища…” Подробности этой развязки остались известными лишь очень близкому кругу друзей.
В 1862 году первый кружок русских-гейдельбержцев перестал существовать, его члены разъехались по своим кафедрам в России. В Медико-хирургическую академию возвратились Сеченов, Юнге, Бородин, Сорокин и Фаминцын (впрочем, последний недолго проработал на кафедре ботаники академии, уже через год он перешел в университет, где трудились Воронин и Менделеев). В Технологическом институте работали Вышнеградский и Ильин, а в Горном институте — еще один неупомянутый нами “гейдельбержец” К. И. Лисенко. (Конон Лисенко (1836—1903) — химик-технолог. Профессор Горного института. Редактировал “Горный журнал”. В лабораториях Бунзена и Эрленмейера в период гейдельбергской стажировки выполнил работу по гликозидам, открыл недостающий изомер бромнитробензола. В дальнейшем занимался геологией, специалист в области нефтяной промышленности и нефтехимии.)
* * *
В 1861 году из-за студенческих беспорядков был закрыт Петербургский университет, а весной 1862 года открылась железная дорога от Петербурга до прусской границы. Масса неустроенных студентов двинулась в Гейдельберг. Правительство России тогда же послало в Гейдельберг группу выпускников и молодых преподавателей университетов “для приуготовления к профессорскому званию”. Специально для присмотра за молодыми русскими “гейдельбержцами” был направлен хирург Н. И. Пирогов, пользовавшийся авторитетом и в российских официальных кругах, и среди молодежи.
Русских студентов собралось больше ста человек, в Гейдельберг ехали все — и млад, и стар. Закипела бурная общественная жизнь. В 1862 году открылась русская читальня, состоявшая исключительно из запрещенных изданий, а также западных произведений социалистического толка. Выпускался и собственный журнал с вызывающим названием “Бог не выдаст, свинья не съест”. До нашего времени дошли два номера этого журнала, который в 1864 году выпускал один из русских студентов Е. В. де Роберти, точнее, де Роберти де Кастро де ла Серда, в будущем известный деятель земского движения, социолог и философ-позитивист. Им развита концепция, названная впоследствии “гиперпозитивизмом” или “робертизмом”. Велись политические и литературные диспуты и дискуссии. Одним словом, скучать было некогда. Недаром на стенах студенческой гауптвахты, усердно разрисованной многими поколениями арестованных за беспутства студентов, среди самых различных имен мы встречаем и отечественные, например, некоего Protopopoff’a.
Лишь немногие учились по-настоящему. Среди них московский физик А. Г. Столетов, исследования которого в области фотоэффекта принесли ему позднее мировую известность, выдающийся физиолог растений К. А. Тимирязев, а также будущий знаменитый путешественник-антрополог Н. Н. Миклухо-Маклай. Кстати, последний обращался к русскому правительству с проектом создания в Новой Гвинее, где он два с лишним года изучал жизнь папуасов, вольной русской колонии2 (разве этот проект не перекликается с идеей о научной общине в Африке?). Нельзя не увидеть и “африканской” аналогии с жизненным поиском одного из ранних “гейдельбержцев” теолога С. С. Джунковского, который одно время был проповедником среди эскимосов, затем вступил в орден иезуитов, а закончил жизнь в лоне православной церкви. В Гейдельбергском университете обучались будущий ректор Санкт-Петербургского университета профессор-юрист П. Г. Редкин, известный историк С. М. Соловьев.
Большинство же русских в Гейдельберге целиком ушло в общественную жизнь. Здесь откликались на любое мало-мальски значимое событие. Триумфально встречали сына Герцена, поддерживали Линкольна (шла война Севера с Югом) и польское восстание. Пирогова, который был послан русским правительством для присмотра за студентами, убедили заняться лечением раненого Гарибальди (для этого Пирогов совершил поездку в Италию). Заехавшему в Гейдельберг министру просвещения Путятину устроили ночной кошачий концерт, вызвавший широкий общественный резонанс и в России, и за рубежом.
В 1862 году, сразу после выхода романа “Отцы и дети”, русские студенты организовали публичный суд над романом и его автором. Для этого к писателю был делегирован К. К. Случевский, к тому времени променявший офицерскую фуражку Семеновского полка и Академии генерального штаба на корпорантскую шапочку гейдельбергского студента. В университете он получил степень доктора философии. (Константин Случевский (1837—1904) — русский поэт и писатель. Известен его роман “От поцелую к поцелую”. Написал несколько книг стихов, ряд повестей и рассказов, географо-этнографический очерк “По северу России”. В своем творчестве был предшественником русского модернизма. Занимал высокие государственные должности.)
Проводились и литературные вечера, которые один из студентов, Ренекамп, иронически называл “Арзамасом”. В целом же складывалась атмосфера политической нетерпимости, крайней категоричности суждений. Казалось, молодые недоучки прибыли сюда, чтобы обучать Европу.
Это заметил Тургенев, который специально побывал в Гейдельберге, чтобы, как он писал Марко Вовчок, “посмотреть на диких русских юношей”. Результатом поездки стал его новый роман “Дым”. В нем карикатурно, но узнаваемо изображено новое неистовое поколение “гейдельбержцев”. Прототипом этих “диких юношей” в романе послужил в первую очередь их лидер В. И. Бакст — радикально настроенный “герцинист”. А были еще химик В. Лугинин, юрист В. Сергеевич, историк В. Герье…
На мнимую революционность большинства гейдельбергских студентов обратил внимание и К. Маркс: он писал, что между русскими, которые живут за границей, встречаются странные личности: они называют себя эмигрантами, говорят не иначе как под секретом, боятся на каждом шагу скомпрометироваться, а потом возвращаются к себе в Россию и живут себе там преспокойным образом.
По-видимому, лишь об одном из “гейдельбержцев” — Н. Д. Ножине, находившемся здесь в 1862—1864 годах, можно говорить как о настоящем революционере. По мнению современников, Ножин имел задатки выдающегося ученого (его взгляды на физиологию оказали сильнейшее влияние на Ковалевского), но в большей степени им двигали политические убеждения, которые, по свидетельству современников, были радикальнее взглядов самого Бакунина. По возвращении в Петербург Ножин связался с кружком Н. Я. Худякова, готовившим покушение на императора Александра II. За день до покушения он неожиданно и при загадочных обстоятельствах умер в больнице. Об этом в свое время ходило много слухов. По общепринятой версии, Ножин скоропостижно скончался, заразившись тифом. Однако известно, что он просил товарищей навестить его в больнице, хотел поделиться с ними важной тайной. В рукописи Худякова, одного из “подельников” Каракозова, имеется запись: “Н. отравился. Склянка”. Это свидетельство можно полагать наиболее достоверным, однако причина возможного самоубийства до сих пор неизвестна.
Остальных же возмутителей гейдельбергского спокойствия верно оценили Тургенев и Маркс. Среди “смутьянов” мы впоследствии находим губернатора (А. Баумгартнер), сенатора (Я. В. Сабуров), почетного опекуна (Л. В. Милорадович), гофмейстера и одновременно главного редактора “Правительственного вестника”, а также члена советов Министерств внутренних дел и просвещения (К. К. Случевский)… Однако и в служебной карьере членам гейдельбергского кружка не было равных. Ведь один из них — И. А. Вышнеградский — дослужился до министерского кресла. Приехал же он совершенствоваться в Гейдельберг уже сложившимся специалистом и преподавателем, а позднее посетил многие другие университетские центры Европы. (Иван Вышнеградский (1831—1895) — ученый и государственный деятель, основоположник теории автоматического регулирования, создатель научных основ конструирования машин. Был директором Технологического института, министром финансов, способствуя на этом посту балансу бюджета и накоплению золотых запасов.)
Между тем не менее радикально настроенный, чем В. И. Бакст, его брат, выпускник Санкт-Петербургского университета Н. И. Бакст, был еще одним блестящим представителем гейдельбергской компании. Его отправили за границу для подготовки к профессорской деятельности по кафедре физиологии. Первая экспериментальная работа Н. И. Бакста была выполнена в лаборатории Гельмгольца. Он детально рассмотрел возможности определения скорости распространения возбуждения в двигательных нервах человека. Строго говоря, эта появившаяся вскоре на немецком языке работа стала началом большого цикла фундаментальных исследований скорости распространения возбуждения в живых структурах и целого направления физиологии органов чувств.
В 1866 году в Гейдельберге русских студентов почти не осталось. Многие вернулись домой в открывшийся вновь в 1863 году Петербургский университет, а остальных напугали шовинистические настроения и полицейские порядки, быстро распространенные Пруссией на объединенную под ее началом Германию. С тех пор центр интересов русских постепенно перемещается в Швейцарию, в Женеву, где базируются и марксисты всех толков, и бакунисты, и эсеры, и теософы.
Лишь в конце века новая волна русских студентов хлынула в Гейдельберг. Из их числа представляют интерес противоречивая фигура известного социалиста-революционера, террориста и писателя Б. Савинкова, мемуариста и философа Федора Степуна. В Гейдельберге в разное время учились поэты Саша Черный и О. Э. Мандельштам. Упомянем мы и знаменитого геохимика А. Е. Ферсмана.
* * *
Бывшие члены гейдельбергского кружка у себя на родине незамедлительно приступили к выполнению своей исторической задачи. Было бы неправильным считать, что Россия встретила их с распростертыми объятиями. Долго метался по Петербургу Менделеев в поисках работы, чуть было не стал фотомастером, и, быть может, мир так бы и не узнал первооткрывателя периодической системы, повернись его судьба таким образом. Много мытарств перенес Сеченов, у которого не заладились отношения с руководством Медико-хирургической академии, пришлось ему поработать и в Санкт-Петербургском, и Одесском, и Московском университетах. Бородин мечтал создать студенческий практикум на кафедре химии той же академии, но сколько сил и средств пришлось положить ему для достижения этой цели. Достаточно сказать, что лаборанта для этого практикума он содержал за свой счет (кстати, это был будущий его преемник по кафедре и ученик, известный в дальнейшем химик А. С. Дианин).
Тем не менее уже в 1861 году Бутлеровым была сформулирована теория строения органических соединений. Интересно, что одним из ее ревностных сторонников в Германии был Эрленмейер. В 1863 году Сеченов открыл явление центрального торможения и в том же году опубликовал “Рефлексы головного мозга”. Исходя из основных положений этой работы, Боткин, развивая фундаментальное направление в медицине, подошел к созданию новой прогрессивной теории клинической медицины — “нервизма”. Однако состояние науки того времени не позволило ему развить эту теорию (позже это сделал великий Павлов. “Под нервизмом, — писал он, — понимаю физиологическое направление, стремящееся распространить влияние нервной системы на возможно большее количество деятельностей организма”).
Вероятно, без гейдельбергских влияний не обошлось и создание Боткиным первых в России лабораторий при клинике: химической, бактериологической, физиологической (в последней с 1878-го по 1888 год работал И. П. Павлов). Для химической лаборатории Бородин по просьбе Боткина разработал метод определения мочевины в биосредах для контроля азотистого метаморфоза и сконструировал прибор, носящий его имя.
Фаминцын после возвращения из Гейдельберга поработал около года на кафедре ботаники Медико-хирургической академии, а после перехода в Санкт-Петербургский университет начал впервые читать курс физиологии растений, что было специально узаконено университетским уставом. По этому поводу Тимирязев писал: “Таким образом, в Петербургском университете изучение физиологии растений как самостоятельной дисциплины возникло не только ранее, чем в других русских университетах, но и ранее, чем где-либо на свете”. Наряду с преподавательской работой Фаминцын стремился продолжить исследования, начатые им в Гейдельберге. В университете сделать это возможности не было, поэтому у себя дома (Тучков переулок, д. 1, кв. 14) он выделил комнату под лабораторию и ставил в ней опыты по действию света на проростки и водоросли. Так родилась в России экспериментальная физиология растений.
Результаты исследований Фаминцына имеют фундаментальное значение. Помимо изучения роли света в жизнедеятельности растений, он открыл двойную природу лишайников, выдвинул представления об единстве принципов функциональной активности растений и животных, подошел к проблеме механизмов управления у простейших и растений. Особенно велика его заслуга в разработке теории симбиоза на примере происхождения хлоропластов от одноклеточных водорослей.
В собственной домашней лаборатории трудился и его друг Воронин, бывший среди первооткрывателей клубеньковых бактерий на корнях растений. Неоценим его вклад в дело изучения грибковых заболеваний овощных культур. Он явился к тому же основоположником онтогенетического (то есть рассматривающего индивидуальное развитие организма) метода в микологии.
Деятельность бывших “гейдельбержцев” охватывает буквально все значительные проявления русской общественной жизни. Менделеев, Фаминцын, Сеченов читают в 1862 году бесплатные лекции тем студентам временно закрытого университета, которые не смогли выехать учиться за границу. Многие из них, в первую очередь Бородин и Сеченов, принимают самое активное участие в распространении женского образования. Их усилиями в 1869 году созданы знаменитые Бестужевские курсы, ставшие, по существу, первым женским высшим учебным заведением в России. Гейдельберг также внес вклад в подготовку женщин-ученых: в 1869 году здесь находились выдающийся математик С. В. Ковалевская с мужем, известным палеонтологом В. О. Ковалевским (братом А. О. Ковалевского), и первая женщина-химик Ю. В. Лермонтова (ученица А. М. Бутлерова), своей экстравагантностью привлекавшая к себе внимание многих гейдельбержцев.
В 1867 году проходил первый съезд российских естествоиспытателей, и среди прочих на нем прозвучали доклады Фаминцына (о химическом образовании) и Менделеева (о метрической системе мер). В 1868 году было основано знаменитое Русское химическое общество, в числе учредителей которого мы находим имена Менделеева, Бородина, Лисенко, еще одного из гейдельбержцев П. П. Алексеева. (Петр Алексеев (1840—1891) — химик-органик, профессор Киевского университета. Разработал способ получения азобензола, имеющий большое практическое значение.)
Кстати, идею основания общества разрабатывали члены гейдельбергского кружка, встречаясь для этого специально дома то у одного, то у другого.
Во многих областях естественных наук, особенно химии, физиологии, медицины, российские ученые добились мирового признания и создали в России, по преимуществу на базе университетских лабораторий, самостоятельные школы естествоиспытателей. Все они не только работали сами, но и привлекали к работе молодых талантливых исследователей. Каждый из русских “гейдельбержцев”, создав свое направление в отечественной естественной науке, выступил одновременно и основоположником собственной научной школы, традиции которых сохраняются и поныне.
* * *
Поражает воображение многообразие интересов большинства участников российского десанта гейдельбержцев. Менделеев, к примеру, говорил о себе: “Сам удивляюсь, чего только я не делывал на своей научной жизни”. Кроме фундаментальных химических исследований, ему принадлежат работы в области химической технологии, физики, метрологии, метеорологии, сельского хозяйства, экономики, просвещения. С научными целями он и на воздушном шаре летал. Много ценного было выполнено им в области химии и технологии производства порохов. Менделеев принимал участие в разработке нового таможенного тарифа. Не иначе как к решению этой проблемы его привлек министр финансов Вышнеградский.
А сам Вышнеградский? Чем он не только занимался! Работал в Главном артиллерийском управлении, был ректором нашей Техноложки, а затем — министром финансов… Известный меломан, недаром в его домашнем салоне состоялась премьера чеховского “Медведя”.
Ну а Юнге? У того тоже был музыкальный салон в петербургском доме, а когда он вышел из Медико-хирургической академии за выслугой лет, он возглавил Петровскую (Тимирязевскую) земледельческую и лесную академию. А еще он купил обширные земельные угодья в Коктебеле и занялся на крымских землях виноградарством на научной основе. Позднее он продал земельный участок близкой подруге своей жены. Этой подругой была легендарная Пра, мать М. Волошина. Здесь-то и была основана знаменитая колония поэтов, художников, писателей, просто любителей искусства. О Юнге же напоминали в 70-х годах лишь развалины рядом с городским пляжем, о которых местные жители (все больше послевоенные переселенцы из владимирских и рязанских деревень) говорили как о могиле “какого-то Юнга”. Дожили ли эти руины до наших дней, авторы сказать не могут.
Было бы неправильным считать Бородина только химиком и композитором. Он занимался вопросами дезинфекции, бухарским опием, плиточным чаем, сконструировал, как уже отмечалось, прибор для анализа мочевины в биосредах, выступал в качестве музыкального критика. Его переписка свидетельствует о несомненных писательских способностях.
Или вот Ешевский. Кто знает, во что бы вылилась его научная деятельность, если бы не ранняя смерть. А умер он очень скоро после Гейдельберга — в 1865 году, в тридцатишестилетнем возрасте. Кроме истории, занимался он расовым вопросом, археологией, этнографией. К тому же основал первые в России этнографические музеи — в Казани в 1856-м и в Москве в 1865 году.
Фаминцын, помимо признания в своей специальности, завоевал международную репутацию крупнейшего библиографа. Воспоминания Сеченова — свидетельство его незаурядного литературного таланта.
Не исчерпывается научными заслугами личность Менделеева: он ведь был еще и академиком живописи, дружил едва ли не со всеми известными художниками, которые регулярно собирались у него дома. Он помогал им составлять краски, писал рецензии…
Хорошо известны портреты Менделеева работы Репина, Крамского, Ярошенко; Боткина — кисти Крамского; Бородина — Репина. “Гейдельбержцы” стали и героями книг. В побившем рекорды популярности в России прошлого века романе Чернышевского “Что делать?” прототипами одного из героев — Кирсанова — послужили, по свидетельствам очевидцев, Сеченов и отчасти Боткин.
Итак, жизненная миссия выполнена. Каждый из них достиг вершин в избранной им области науки. Их коллективными усилиями создано русское естествознание, которое стало общепризнанным в мировом научном семействе. Конечно, они были не одиноки. У них были учителя, соратники, ученики, но их вклад представляется решающим.
Гейдельберг вправе гордиться той ролью, которая досталась ему в истории российской науки. Что касается наших соотечественников, то они на всю жизнь сохранили признательность к городу своей юности. “…Нельзя было не полюбить тогдашней Германии с ее простыми, добрыми и чистосердечными обитателями. Тогдашняя Германия представляется мне и теперь, в виде исполненного мира и тишины пейзажа, в пору, когда цветут сирень, яблоня и вишня, белея пятном на фоне полян, изрезанных аллеями тополей”, — писал Сеченов. А Бородин в письме жене делился своими впечатлениями о повторной встрече с Гейдельбергом в 1877 году: “Я был до того возбужден, до того взволнован, что не заметил даже, что настал вечер… Я пожирал глазами каждую горку, дорожку, каждый домик, деревеньку — все это напомнило счастливые времена. Подъезжая к Гейдельбергу, я спрятал лицо в окно, чтобы скрыть набежавшие слезы, и крепко сжал ручку зонтика, чтобы не разреветься, как ребенок. <…> Долго бродил я до ночи, осматривая каждый уголок… Мне все не верилось, что я наяву вижу все это, что я наяву хожу по этим знакомым местам: я трогал стены домов рукою, прикасался к ручке двери знакомых подъездов — словом, вел себя как человек не совсем в своем уме”. Он остановился в том же номере гостиницы, где поселился в первый раз в 1859 году.
Шло время, и постепенно эти великие труженики и подвижники уходили из жизни. Одни раньше, другие позже, но делая свое дело до конца. Как подстреленный, упал среди друзей и близких Бородин, чтобы уже не встать, — не выдержало сердце. Столь же внезапно скончался Ковалевский от кровоизлияния в мозг. “Работать, работать, работать”, — вот что твердил за две недели до смерти Сеченов. Менделеева смерть настигла за работой над книгой “Дополнения к познанию России”. Последним из гейдельбержцев ушел из жизни Фаминцын. Его имя мы находим в персоналии из 177 имен русских ученых, скончавшихся в годы гражданской войны. Но это была уже другая эпоха…
* * *
После долгих лет разобщения вновь слышится русская речь на улицах старинного Гейдельберга. Наших соотечественников вновь можно встретить среди студентов и профессоров знаменитого университета. Довелось побывать в Гейдельберге и авторам этих строк. Здесь не забывают о прошлых связях с Россией. Об этом свидетельствует изданная в 1995 году монография В. Биркенмайера “Русский Гейдельберг”. Однако в ней речь идет по преимуществу о гуманитариях и политиках. Наш очерк частично восполняет пробел в области истории научных связей ученых-естественников России и Германии, Гейдельберга и Санкт-Петербурга.
1 Вот эти правила: 1. Не умничать, когда ясно говорит внутренний голос воли. Не предаваться желанию, когда ясно говорит против него ум. 2. Знакомых много не иметь. 3. Работать и гулять…
1 Эта идея нашла широкий отклик в русском обществе, свидетельством чего могут быть дневники П. И. Чайковского (см. запись от 11 июля 1886 года).