Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2003
23 января 2001 года отмечалось 100-летие Станислава Викентьевича Калесника — выдающегося географа, академика, президента Всесоюзного географического общества в 1964—1977 годах, заведующего кафедрой физической географии Ленинградского государственного университета в 1951—1972 годах, директора Института озероведения АН в 1955—1977 годах. В Большом зале Русского географического общества собрались ученики и последователи ученого, географическая молодежь. Прозвучали доклады о жизненном пути Станислава Викентьевича, о его научных идеях, о его работе. С яркими и деловыми воспоминаниями выступали люди, знавшие и помнящие С. В. Калесника. Повеяло духом географических экспедиций 30—70-х годов, молодостью, романтикой и… противоречиями тех лет. Не все успели высказаться, включая и автора сих строк. Для меня воспоминания о Станиславе Викентьевиче — одни из самых ярких в студенческие годы и в последующие 15—20 лет. Попытаюсь кратко изложить главные из них. Тем более, что среди многих публикаций о нем личных воспоминаний не так уж и много.
Впервые я увидел С. В. Калесника 10 февраля 1949 года в этом же зале ВГО. Говорю не по памяти — передо мной брошюра тогдашнего президента ВГО академика Л. С. Берга “Русские открытия в Антарктике и современный интерес к ней”, представляющая собой стенографический отчет о собрании общества. В начале сказано: “На собрании присутствовало 400 человек. По поручению Президиума общества председательствовал ученый секретарь профессор С. В. Калесник…”
Могу уточнить — среди присутствовавших, по крайней мере, около 50 человек были курсантами 1-го курса Гидрометеорологического факультета Высшего арктического морского училища (ВАМУ). Нас привели на Демидов переулок строем, в парадной форме. Но на этот раз обязательное мероприятие оказалось очень интересным. Произвели впечатление здание ВГО, его интерьеры, библиотека, портреты мореплавателей и путешественников. И, конечно же, выступления — строгие и вместе с тем эмоциональные. Особенно запомнились речи основного докладчика Л. С. Берга и ведущего С. В. Калесника. Хотя тогда о русских приоритетах говорилось на каждом шагу, в отношении Антарктики все было вполне убедительно. Вернувшись в училище на Малую Охту, мы еще долго обсуждали увиденное и услышанное. По чьему-то шутливому замечанию единодушно назвали Калесника “Чеховым”. В отношении Берга “прозвища” разошлись — большинству он показался классическим “академиком”, каковым он и был, другие по-детски посчитали его “Доктором Айболитом”. Этот поход в ВГО был для нас, в большинстве провинциалов, одним из первых приобщений к ленинградским достопримечательностям.
Тогда я и думать не мог, что мне суждено будет вновь встретиться с этими выдающимися людьми, даже говорить с ними и в какой-то степени познакомиться. А так и случилось. В конце лета 1950 года я оказался на географическом факультете университета. Дело в том, что к концу 2-го курса ВАМУ меня загрызла совесть и все чаще донимал страх. Ведь я поступил в училище обманом: скрыл от мандатной комиссии и не указал в дотошнейших анкетах, что мой отец в апреле 1938 года был арестован, затем отбывал 10-летний срок в лагере в Архангельской области, а с весны 1948 года пребывал бессрочно в ссылке в Енисейске Красноярского края. В училище были случаи отчисления “за скрытие анкетных данных” со списанием на флот, переводом в распоряжение военкоматов или еще чего похуже. Я написал на себя донос и стал ждать отчисления. Оно последовало, но как-то очень спокойно, месяца через два и просто “по собственному желанию”. Начальник училища, профессор-океанолог Игорь Владиславович Максимов (сын известного филолога-некрасоведа В. Е. Евгеньева-Максимова), прибыв с инспекцией на место летней курсантской практики, нашел время для довольно долгой беседы со мной с глазу на глаз. Тактично, но едко отнесся к моим стремлениям перевестись в другое училище или в технические вузы. “…Потеряете время, да и анкеты там строже наших”. Настоятельно посоветовал продолжать учение в географическом направлении, для чего обратиться в университет или в герценовский институт. Правда, советом все и ограничилось — ссылаться на себя не позволил, никакой бумаги, тем более, не дал. Зато разрешил жить и столоваться в училище, пока все не уладится.
Пошел сначала на Васильевский. Удивительно, но перевод происходил без сучка, без задоринки. А ведь в Ленинграде было неспокойно. Одного знакомого уволили с работы, шли какие-то разговоры, настроение у тех, кого знал, было какое-то тревожное. В одно из последних посещений ВАМУ увидел приказ о переводе Максимова из начальника училища в начальники кафедры. И тут же дежурный офицер грубо приказал убираться из ВАМУ. Только через много лет стало ясно — летом 1950 года был разгар трагического ленинградского дела…
Уладив все формальности в главном здании университета, потел уже за конкретными решениями на географический факультет: выбирать кафедру, считать различие предметов, порядок досдачи и т. д. Все это находилось в ведении декана. А им оказался С. В. Калесник, похожий на Чехова. Мне показалось, что меня ждали. “Мужчины-моряки нам нужны. Зачислим вас на океанографию, на третий курс…” — как-то обыденно, со спокойной улыбкой сказал декан. И строже добавил: “Досдавать вам многовато, несколько экзаменов и больше десятка зачетов. Придется потрудиться. Зато при удаче получите стипендию. А с общежитием никак…” Мне было как-то неловко, что-то бормотал, что в море еще не был. “Ну, будете, будете, все впереди” Пожал руку, пожелал успехов, указал на библиотеку и столовую. В эти же дни, пожалуй, даже в этот день решающего устройства, встретил в коридоре Л. С. Берга, окруженного стайкой девиц. Посторонился, а он замедлил шаг, подошел, протянул руку: “Здравствуйте, коллега!” Неужто морская форма так обращала на себя внимание? А может быть, Максимов подготовил мне столь гладкий переход на геофак. Очень жалею, что при последующих встречах со Станиславом Викентьевичем не выяснил столь важную в моей судьбе деталь. Теперь, увы, поздно…
В сентябре 50-го стал полноправным студентом. Все было в новинку: довольно свободное посещение лекций, никаких подъемов-отбоев-строев-дневальств-нарядов, полно женщин… И особая атмосфера, исходившая от преподавателей — спокойное достоинство, неторопливый разговор, внимание и интерес к слушателям. Очень скоро привык к такому, не ценил, болтал на лекциях, получал замечания. Но было несколько профессоров, совершенно покорявших своими знаниями и манерой их излагать. У них мелкое шкодничество исключалось. С. В. Калесник выделялся особо. На одной из первых лекций по общему землеведению запомнилось: “…На Луне, в отличие от Земли, нет атмосферы. Там не распространяется звук. Оказавшись на Луне, мы будем лишены удовольствия слушать хор Пятницкого”. Такой пассаж вызвал всеобщее оживленное одобрение. В те времена пение названного коллектива звучало по радио по несколько раз в сутки.
На старших курсах Станислав Викентьевич нам, океанологам, почти не читал. Но он постоянно бывал на факультете, его присутствие постоянно ощущалось. Запомнилось его выпускное напутствие в июне 1953 г. Для каждой специальности нашлись яркие образные слова. Океанология называлась суровой и романтичной, метеорология изменчивой и неповторимой, речная гидрология энергичной и созидательной. Нашлись точные определения для картографов, ботаников, для всех.
В конце 1956 года, после работы на Дальнем Востоке, я, опять-таки нежданно-негаданно, вновь оказался на геофаке. Уже служащим, в должности лаборанта. Станислав Викентьевич уже не был деканом, но на факультете бывал часто. Узнавал, помнил, интересовался. Это удивляло, трогало и как-то обязывало. Кроме того, примерно до середины 60-х я несколько раз встречался с ним в домашней обстановке, бывая в гостях у его дочери Ванды (Даны) и ее мужа Валерия Купецкого, с которыми учился. Замечательные качества Станислава Викентьевича так же непринужденно проявлялись и дома. Приветливость, простота, юмор и внимание к окружающим прежде всего. Я как-то пожаловался, что дела мои в лаборантской должности совсем зависли. “Только не расстраиваться, не отчаиваться. Работайте, выбирайте тему, читайте, думайте”. Вскоре он поддержал мой выбор по исследованию теплового режима Балтийского моря. Предложил познакомиться с результатами работ Института озероведения, который он тогда возглавлял. Запомнилось поздравление и крепкое рукопожатие после моей защиты диссертации осенью 65-го. “Ну, вот видите, получилось. Продолжайте…”
В последующие годы С. В. Калесника не однажды встречал в Географическом обществе. Годы давали себя знать. Но замечательное отношение к окружающим стало, казалось, еще заметнее. Печально было в сентябре 1977 года узнать, будучи в довольно продолжительной командировке в Москве, о кончине Станислава Викентьевича. “…Всем честию… за благо воздадим”.