Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2002
Санкт-Петербург, улица Декабристов, 35—39 (б. Офицерская). Глядя теперь на довольно унылый вид безбрежного пустыря — стадиона института физической культуры имени П. Ф. Лесгафта, простирающегося за ажурной металлической оградой, вряд ли можно себе представить, что некогда здесь, в прекрасном Демидовом саду, гремела медь духовых оркестров, работали хитроумные аттракционы, рестораны и театры.
С раннего утра и до поздней ночи в саду кипела шумная жизнь, и со всего Петербурга сюда съезжались толпы народа, чтобы повеселиться и отдохнуть от повседневных забот.
История этого большого земельного участка уходит в далекое прошлое. Первое упоминание о нем относится к первой половине XVIII века. В то время здесь находилась усадьба одного из “птенцов гнезда Петрова” — барона Петра Павловича Шафирова. Русский государственный деятель вице-канцлер Шафиров среди представителей старой знати считался худородным, одним из когорты “петровских выдвиженцев”. По свидетельству обер-прокурора сената Скорнякова-Писарева, “…Шафиров не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского, прозванием Шаюшкин сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором. Отец Шафирова служил в доме боярина Богдана Хитрова, а по смерти его сидел в шелковом ряду, в лавке, и о том многие московские жители помнят”.
В 1717 году в сенате начались слушания по так называемому “почепскому делу”. Главным фигурантом на процессе был “отец” столичной коррупции, светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Сенаторы Голицын и Долгорукий, представители старой знати, пытаясь нанести смертельный удар любимцу царя, решили действовать хитро и тонко, руками другого худородного выскочки — барона Шафирова, который в письменных доносах Петру и разоблачил по их наущению сенатских каррупционеров. Яростно изобличая главного российского казнокрада, Петр Павлович особо при этом выделял свои заслуги: “Не захотел я допустить противного Указа вашим”, хотя воры и пытались его, честнейшего, “…склонить на свою сторону сначала наговорами, потом криком и гневом князя Меншикова…”
Однако пионер разоблачения отечественной коррупции на вершинах власти, барон Шафиров, не учел при этом важного обстоятельства, на котором впоследствии спотыкались его российские последователи: если уж берешься кого-нибудь разоблачать, то желательно самому быть чистым и незапятнаным.
Светлейший князь Александр Данилович, как всегда, вышел сухим из воды и жестоко отомстил своему обидчику. На “честнейшего” барона был быстро собран довольно серьезный компромат. Выяснилось, что сенатор Шафиров употребил свое влияние для того, чтобы брату его Михаилу выдали лишнее жалованье при переходе из одной службы в другую. Были также обнаружены крупные финансовые нарушения в работе городской почты, которой управлял барон Шафиров, и вскрыты незаконные траты государственных денежных средств во время поездки вице-канцлера во Францию. Кроме того, оказалось, что Петр Павлович взял у полковника Воронцовского в заклад деревню под видом займа, но денег полковнику не заплатил. Обо всем о том и поспешил доложить светлейший князь императору.
В результате “делом Шафирова” начал заниматься сам Петр I. Царь был скор на решение: суд приговорил барона Шафирова к смертной казни отсечением головы и полной конфискации его имущества.
15 февраля 1723 года сенатору и вице-канцлеру Петру Шафирову должны были принародно отрубить голову, но в самый критический и драматический момент, когда над головой барона навис топор палача, секретарь Тайного кабинета Михайлов провозгласил, что император решил из уважения к прежним заслугам Шафирова заменить казнь ссылкой в Нижний Новгород.
Позже, в указе от 5 февраля 1724 года, Петр I объяснил причину, по которой “борец” с коррупцией был наказан так строго: “Понеже, видя другого неправдою богатящегося и ничего за то наказания не имущего, редкий кто не прельстится, а тако по малу все бесстрашне придут, людей в государстве разорят, Божий гнев подвигнут…”
Однако главная причина осуждения Шафирова, конечно же, заключалась в другом: вице-канцлер осмелился “наехать” на главного коррупционера петровской эпохи, на любимца царя, светлейшего Александра Даниловича Меншикова.
В жестоком приговоре барону Шафирову проявился идущий от самого царя и господствующий по всей России “двойной стандарт”, когда одним прощалось то, за что сурово карали других. После смерти Петра, в царствование Екатерины I, императрица не только амнистировала Шафирова и вернула ему его имущество, но и назначила президентом Коммерц-коллегии. Петр Павлович Шафиров умер в 1739 году, усадьба же на Офицерской улице по наследству перешла в руки его беспутного сына Исая, гуляки и буйного пьяницы. В 1754 году наследник скончался, и его имение продавалось с торгов, за долги. Однако продажа недвижимости в те времена шла неторопливо, и охотников долго не находилось. Даже через два года, в 1756 году, жители столицы еще могли прочитать в “Петербургских ведомостях” объявление: “Покойного статского советника барона Исая Шафирова желающих купить дворы… первой каменный… второй деревянный на Адмиралтейской стороне… в купе с садом и прудами… явиться в вотчинную канцелярию”. Сменив несколько владельцев, к концу XVIII века усадьба на Офицерской улице перешла в руки вельможи Екатерины II Л. А. Нарышкина — царедворца, считавшегося бывшим в родстве с императорским домом по Наталье Кирилловне, родительнице Петра Великого. Лев Александрович был очень находчивым человеком, обладал блестящим чувством юмора и способностью к колким шуткам и каламбурам. Это о нем царица писала: “Никто не заставлял меня так смеяться, как Нарышкин, обладавший замечательным комическим талантом и шутовскими наклонностями”.
В 1793 году с разрешения властей в усадьбе Л. А. Нарышкина был открыт первый в Петербурге общественно-увеселительный сад, именовавшийся “Воксал в Нарышкинском саду”. По средам и воскресеньям здесь устраивались танцевальные вечера и маскарады “с платою по рублю с персоны”.
В Петербурге танцевали всегда. Официально танцевальные вечера начались еще в 1718 году, когда генерал-полицмейстер Петербурга Антон Девиер объявил волю Петра I об учреждении ассамблей, где главным увеселением были танцы. Во второй половине XVIII века танцевали в садах и парках, на открытых площадках и, конечно же, в этом первом в столице общественном увеселительном саду.
На эти мероприятия гости могли приходить “в масках и без оных”. В танцевальном зале играли два оркестра — “бальной и роговой музыки”. Танцевали, строго соблюдая правила приличия: кавалер не должен был обнимать девушку, рука его должна была лишь соприкасаться с серединой ее спины. В танце же с замужней женщиной можно было обвить рукою ее талию. Нельзя было танцевать без перчаток, трогать руками веер, платок или букет дамы, приглашать партнершу более чем на три танца, и так далее. Бальные танцы способствовали развитию бытовой культуры горожан — деликатности, вежливости, опрятности. Именно эти качества всегда имелись в виду, когда речь шла о неповторимом стиле поведения жителей нашего города, к сожалению, почти совсем утраченном сегодняшним поколением петербуржцев.
В первом городском общественно-увеселительном саду была также открыта сцена, на которой разыгрывались пантомимы и “сжигались потешные огни”. Иногда здесь устраивались и большие представления. За подобные спектакли взималась дополнительная плата — два рубля с каждой персоны. В саду нередко выступали и “заезжие” актеры, “мастера разных физических, механических и других искусств, музыканты горлые, на органах и лютне, искусники разных телодвижений, прыгуны, сильные люди, великаны, мастера верховой езды, люди со львами и другими редкими зверями”. Об этом информировала жителей столицы специальная афиша, приглашающая на концерты гастролеров, выступающих в “Воксале Нарышкинова сада”. Цены на подобные представления могли быть доступны только состоятельной публике.
В 30-е годы XIX века владельцем бывшей усадьбы барона Шафирова стал Анатолий Николаевич Демидов, самый богатый представитель прославленного рода уральских промышленников. Филантроп и меценат, в самом лучшем смысле этих слов, Анатолий Николаевич прожил почти всю жизнь за границей и лишь изредка наезжал в Россию. Одно время секретарем у него служил В. В. Стасов. Меценат был женат на племяннице Наполеона I — принцессе Матильде, герцогине де Монфор. Правда, брак закончился разводом и был бездетным. Близ Флоренции А. Н. Демидов владел огромным имением Сан-Донато. В 1840 году великий герцог тосканский пожаловал ему титул князя Сан-Донато. В своем княжестве Анатолий Николаевич даже завел собственную гвардию. Он всегда приходил на выручку русским, живущим за границей. По его заказу К. П. Брюлловым была написана картина “Последний день Помпеи”. Он покровительствовал не только художникам, но и щедро помогал писателям и поэтам, учреждая для них именные стипендии и денежные пособия.
В Петербурге А. Н. Демидов на свои средства построил детскую больницу на Аптекарском острове (ныне больница имени Филатова) и “Демидовский дом призрения трудящихся” в бывшей нарышкинской усадьбе на Офицерской улице. Работный дом камер-юнкера Анатолия Демидова был одним из первых социальных учреждений, организованных по образу английских работных домов. Всем нуждающимся администрация этого социального учреждения предоставляла работу на одном из существующих здесь производств по изготовлению головных уборов, шитью платья, починке белья, вязанию или вышивке. В 1833 году газета “Северная пчела” писала по этому поводу: “…Прилежно трудившиеся могли приобрести, сверх вычета 25 копеек за пищу, от 10 до 33 копеек в день”.
Однако “работный дом Демидова” долгое время не привлекал внимания тех, для кого он был предназначен. В связи с этим петербургский обер-полицмейстер издал даже особый указ принудительного помещения в него “ленивцев, приобвыкших лучше праздно шататься, прося милостыню бесстыдно, нежели получать пропитание работою”.
Весной 1864 года предприниматель В. Н. Егорев арендовал у Демидовского работного дома часть его участка, выходящего на Офицерскую улицу. Он устроил здесь новый “Русский семейный сад”. Общественность с восторгом встретила это событие. “Петербургский листок” писал в то время: “Наконец-то и коломенские недостаточные жители будут иметь хоть какое-нибудь развлечение. Содержатель └Екатерингофского воксала” Егорев открывает с 28 мая ежедневные гулянья в саду дома № 35 в Офицерской улице. Посетитель найдет здесь музыку, русских и тирольских песенников, акробатов, марионеточный театр, карусели. До 7 часов вечера вход бесплатный; с 7 часов вечера за вход 20 копеек, детей будут пускать бесплатно; открыт на все лето абонемент”.
В течение нескольких лет своего существования сад действительно оправдывал название “семейного”. За относительно небольшую плату семейная публика среднего достатка могла развлечься здесь концертами духового оркестра. Однако, начиная с 1870-х годов, характер представлений в саду резко изменился. Появились приглашенные Егоревым заграничные гастролеры-фокусники, имитаторы, акробаты и, конечно же, певцы, в числе которых было немало исполнителей весьма фривольных песенок, которые исполнялись вместе с ансамблем “канканерш”. Газеты теперь писали, что “сад Егорева — самый модный, самый блистательный увеселительный вертоград столицы 1870 года”. Певички и “канканерши” приманили в сад особую публику, которая резко изменила прежний добропорядочный облик “Русского семейного сада”, получившего теперь в народе название “Демидрона”. Основная публика перестала его посещать, дела Егорева пришли в упадок, и в середине 1880-х годов он вынужден был продать его с торгов Вере Александровне Минской-Неметти, бывшей опереточной артистке, а теперь антрепренеру и прекрасному организатору. В саду сломали старый деревянный театр и вместо него выстроили два новых — летний и зимний. Летом на открытой сцене “Театра Неметти” выступали песенники, чтецы, эстрадные артисты. Зимой — в теплом каменном театре, построенном по проекту гражданского инженера Н. В. Дмитриева и выходящем своим фасадом на Офицерскую улицу, обычно давали опереточные и драматические спектакли в постановке талантливого комика С. К. Ленни.
В 1898 году помещение театра арендовал “Русский драматический театр” А. В. Амфитеатрова. В его серьезном репертуаре наибольший интерес у зрителей вызвала пьеса Протопопова “Рабыня веселья”, изображающая быт и нравы веселящегося Петербурга. Затем, в 1900 году, здание “Театра Неметти” приобрела Е. А. Шабельская, труппа которой выступала с довольно прогрессивным репертуаром. В 1901 году она поставила здесь пьесу Максима Горького “Фома Гордеев”. В сезон 1903—1904 годов в “Театре на Офицерской” выступала труппа “Литературного театра” под руководством актрисы О. В. Некрасовой-Колчинской, а в сезон 1904—1906 годов — театр легкой комедии “Фарс” под руководством актера и режиссера В. А. Казанского.
В конце 1911 года журнал “Театр и искусство” сообщил петербуржцам: “Говорят об открытии нового грандиозного увеселительного заведения по образцу лондонского └Луна-парка” со всеми техническими увеселениями для любителей сильных ощущений: головокружительные железные дороги, катание на лодках, падающих с высоты гор в озеро, вертящаяся подъемная машина… Во главе нового предприятия стоит английское общество”.
В мае 1912 года русский предприниматель А. С. Ялышев открыл в столице на Офицерской улице, 39, в популярном среди петербуржцев Демидовом саду “Луна-парк”. Художник-архитектор А. П. Вайтенс спроектировал и построил вход в сад — широкие ворота с высокой аркой и ионическими колоннами. В парке было возведено здание ресторана в неоклассическом стиле, смонтировано множество аттракционов, среди которых были “Американские горы”, “Чертово колесо”, “Мельница любви”, “Пьяная лестница”, “Юмористическая кухня”. “Петербургская газета” писала на другой день после открытия Луна-парка: “Горная железная дорога привлекает внимание публики. Два вагончика то вздымаются вверх, то падают под значительный уклон вниз. Дамы и девицы неистово визжат, доставляя бесплатное развлечение посетителям. Есть └Пьяная лестница”, └Чертово колесо”, разбрасывающее людей по сторонам; кроме того, есть еще несколько очень заманчивых вывесок: └Мельница любви”, └Морской бой у Гаваны”, └Юмористическая кухня”, но их берегут для будущих времен. Гвоздем Луна-парка является └Деревня сомалийцев”. Словно хорошо вычищенные гуталином, негры блестят под электрическим светом… Здесь в отдельных конурках расположились резчик, булочник, оружейник, сапожник и т. д. Интересны игры негритянской молодежи, с танцами и бросанием копий в цель. Трудно представить себе, как все это могло уместиться на сравнительно небольшой территории сада… Луна-парк пользуется у петербуржцев большим успехом”.
Но почему же это грандиозное увеселительное заведение назвали Луна-парк? Оказалось, что луна у римлян связывалась с богиней луны, для которой в Древнем Риме было устроено специальное святилище на Авентинском холме. В ее честь устраивались празднества в последний день марта… Луна считалась покровительницей цирка. И еще: Селена, в древнегреческой мифологии — богиня Луны, отождествлялась с богиней Гекатой, покровительницей чародейства и ворожбы.
Журнал “Огонек” (1912, № 12) писал, что “Открытие сада Луна-парк — последнее слово техники и изобретательства в области увеселений. Сначала в Америке, потом в Европе нашли, что увеселять публику — дело не совсем простое. Теперь Луна-парки проникают к нам… Петербург будет веселиться по-американски… Луна-парк вносит новые любопытные черточки в летние увеселения петербуржцев и, наверное, привьется у нас”.
Испытать острые ощущения на головокружительных аттракционах хотела не только молодежь, но и степенные отцы семейств. Для одного такого пожилого “искателя острых ощущений” аттракцион закончился трагически. Во время стремительного спуска вагончика он погиб от острого сердечного приступа. Весть об этом печальном случае облетела весь Петербург, но не убавила число добровольных охотников “пощекотать свои нервы”. Новые аттракционы полюбились и поэту А. Блоку, который жил здесь же, на Офицерской улице. Вот запись в его дневнике, сделанная 4 мая 1912 года: “…Я застал у мамы (мать поэта жила также на Офицерской улице в доме № 40. — Авт.) Бычковых, которых увез в Луна-парк, где мы катались по горам. Какая прелесть! Они ушли, а я катался до часу ночи, до закрытия кассы”. Подобные “катания по горам” Блок совершал почти ежедневно.
Кроме аттракционов, огромной популярностью пользовалась оперетта Луна-парка. В спектаклях блистала Иза Кремер, учившаяся в Милане и дебютировавшая в Одессе. Однако славу ей снискали выступления в столичном Луна-парке. Особенно хорошо звучали в ее исполнении включенные в репертуар “Песенки настроения”, тексты к которым она писала сама или заимствовала из библиотеки зарубежных поэтов. 30 июня 1917 года на сцене театра оперетты Луна-парка состоялась премьера оперетты Имре Кальмана “Сильва”. В этом Луна-парк опередил на целые сутки летний театр сада “Буфф”, который намеревался первым удивить петроградцев упоительными мелодиями самой знаменитой оперетты венгерского композитора.
В парке также работали мюзик-холл, варьете и два кинотеатра: “Дона Глория” и “Глория”.
В начале декабря 1913 года в театре Луна-парка состоялись первые спектакли футуристов. Поэт Владимир Маяковский предлагал зрителям свою необычную трагедию “Владимир Маяковский” с участием самого автора в главной роли. “У Маяковского выходит такая драма, что восторгу не будет конца”, — писал тогда художник К. Малевич. Он ошибался. Восторга не было, был грандиозный скандал. Зрители крайне недоброжелательно приняли этот спектакль. Позже В. В. Маяковский напишет в автобиографии: “Это время завершилось трагедией └Владимир Маяковский”… просвистели ее до дырок”. За два дня до спектакля актеры отказались играть в нем. Маяковский “метал молнии”: “Какие-то мерзавцы распустили по городу слух, что на спектакле футуристов будут бить актеров и забросают их падалью, селедками и вообще всякой дрянью…” Приятель Маяковского футурист М. В. Матюшин посоветовал поэту: “Надо собрать знакомых и в два дня обучить их. Роли у тебя маленькие. Давай посмотрим трагедию и подумаем, кого пригласить”.
Актеры-любители нашлись, заглавную роль сыграл сам Маяковский. Оформление постановки, декорации были сделаны художниками Филоновым и Школьником в условном стиле, как, впрочем, была полна условностей и сама трагедия. Зрители увидели слабо освещенную, затянутую коленкором сцену и два задника с видом городских пейзажей. “Плоскостные”, сложные по композиции костюмы, выполненные на холсте и картоне и натянутые на рамы, перемещались по сцене актерами. Публика собралась разнородная. Билеты были дорогими — по 9 рублей. На спектакле присутствовали актеры петербургских театров, журналисты, адвокаты и даже члены Государственной думы. Ожидали сенсации и громкого скандала.
Актеры в белых капюшонах держали перед собой плоские картонные фигуры с соответствующей символикой. Текст произносили, высовывая голову из-за своего картонного прикрытия. Спектакль сопровождался громкой диссонирующей музыкой.
После первого же акта зрители с возмущением кинулись к рампе, понося на все лады автора трагедии и ее исполнителей. В зале раздавались возмущенные выкрики, смех, свистки и редкие аплодисменты. Артисты держались напряженно, с тревогой посматривая в зал. Даже сам Маяковский был растерян. К концу спектакля шум в зале усилился, послышались выкрики: “Отдайте деньги! Мошенники! Сумасшедшие!” Со сцены залу довольно внятно отвечали: “Сами дураки!” Назревал скандал. На сцену полетели тухлые яйца. Одно из них попало в Маяковского. Драма успеха не имела.
На следующий день посыпались разгромные рецензии в газетах, причем не только в столичных, но и в московских, газетах Рязани, Таганрога, Керчи, Варшавы, Риги и других городов. “Петербургская газета” спрашивала: “Это сумасшедшие?.. г. Маяковский бездарен…”
“Петербургский листок” негодовал: “Такого публичного осквернения театра мы не помним”. О тексте же пьесы газета писала: “…бред больных белой горячкой людей!”
“Театральная жизнь” подвела итог всем суждениям о спектакле: “… стыд обществу, которое реагирует смехом на издевательство и которое позволяет себя оплевывать…” Автору пьесы газеты единодушно рекомендовали отправиться в палату № 6, “…ваше место там!”
Луна-парк стал также одним из многих излюбленных мест развлечения особого рода буржуазной публики, которую среди литературно-художественной элиты Петербурга пренебрежительно называли “фармацевтами”. Одетые в яркие, “кричащие” костюмы, они фланировали по парку, заводили знакомства с легкомысленными особами и отправлялись до утра веселиться в многочисленные буфеты и рестораны Луна-парка, славившиеся прекрасной кухней и расторопными официантами.
Однажды летом, в пору белых ночей, знаменитый певец Леонид Витальевич Собинов вместе со скульптором и профессором Академии художеств Михаилом Аркадьевичем Керзиным посетил Луна-парк, где с исполнением цыганских романсов выступал молодой тогда Николай Федорович Монахов. Собинову очень нравился этот певец и талантливый артист, который начал свою карьеру в качестве актера фарсового театра Сабурова, затем занял ведущее место в оперетте “Палас-театра”, а после революции стал выдающимся драматическим актером, одним из основателей Большого драматического театра им. М. Горького (сейчас им. Георгия Товстоногова). С этим посещением Луна-парка Собиновым связана сохранившаяся в его архиве фотография Н. Ф. Монахова с дарственной надписью: “Сказать Вам, милый Леонид Витальевич, что я Вам поклоняюсь, было бы банально. Я просто Вас люблю. Ваш Н. Монахов. 1911”.
После революции Луна-парк пришел в запустение, все его сооружения сломали и устроили на месте роскошного сада унылый стадион Института физической культуры имени П. Ф. Лесгафта. В 1924 году по решению Губисполкома весь этот огромный земельный участок перешел к Институту физкультуры.
Правда, драматический театр Луна-парка еще некоторое время функционировал. В 1918 году В. Э. Мейерхольд выступает как один из первых театральных деятелей, пришедших к советской власти для сотрудничества в момент контрреволюционного саботажа интеллигенции. Вступив в коммунистическую партию, он принимает на себя обязанности заместителя заведующего Петроградским театральным отделом НКП. В драматическом театре бывшего Луна-парка он организует рабочий театр 2-го Коломенского района и занимает в нем должность режиссера, став, таким образом, руководителем нового культурного начинания советской власти — первого опыта создания районного театра для рабочей аудитории. На сцене “Рабочего театра” Мейерхольд ставит “Ткачей” Гауптмана, “Нору” Ибсена и “Жоржа Дандена”. Сформировав новый театральный коллектив в Коломне, Мейерхольд превращает “Рабочий театр” в действенный орган агитации и пропаганды, служащий пролетарской революции, способный вытеснить “старый театр” как “самодовлеющее искусство”. Однако “Рабочий театр” просуществовал недолго. В годы гражданской войны, голода и разрухи его закрыли. Став беспризорным, здание ветшало и разрушалось.
В 1930-х годах ограда бывшего Луна-парка с высокими массивными воротами и обветшавший каменный театр были разобраны. Позднее вместо старой здесь установили новую металлическую ограду, и ничего уже не напоминало о прошлом этого старинного уголка Петербурга.