Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2002
В выставочном зале журнала “Нева” прошла персональная выставка Геннадия Харланова — фотохудожника из Севастополя. Необычностям крымской ландшафтной природы, архитектурным особенностям отдельных городов полуострова Крым и была посвящена экспозиция “Земля пребывает вовеки: открытия и впечатления”, оставившая петербуржцам свои неизгладимые открытия и впечатления.
Истоки творчества Геннадия Александровича Харланова — в общении с окружавшей его природой средней полосы России (родом из городка Донского, что в Тульской области, неподалеку от Куликова поля). Еще в школьные годы он впервые посмотрел на природу через видоискатель фотоаппарата “ФЭД”: бег облаков по небу, белизна стволов берез на фоне зелени елового бора, завораживающая жизнь муравейника. Потом была школа мичманов в Севастополе, профессиональная служба на Черноморском флоте, яркие заграничные впечатления, к сожалению, с несохранившимися фотоснимками.
Основная часть работ Харланова сделана в Крыму. Характерная особенность их — отсутствие “бытового налета”, они сознательно освобождены и очищены от бытовой человеческой суеты, поэтому и очень хорошо проявляется ощущение слитности с предметом съемки. В них состояние души самого фотографа. Каждая отдельная работа — это не просто отражение какого-то фрагмента многообразного мира, но сопричастность автора к этому миру, часть которого он увидел и который его очаровал. Светоносность и смена состояний природы так захватывают его, что иные пейзажи с небом в “главной роли” кажутся неправдоподобными горожанину, привыкшему подниматься взглядом не выше рекламных афиш и щитов и как будто забывшему про небо над головой. Интересны Харланову и отражающие поверхности, дающие возможность увидеть мир в перевернутом состоянии и как бы продолженным в зазеркальной перспективе, где дробятся и множатся краски и где рождается волшебство. Порой такой мотив звучит монументально, панорамно-эпически: например, небо, отраженное в огромном морском зеркале, обрамленном горами. В Балаклаве, древней романтической гавани, где последние годы службы прошли за метеорологическими исследованиями, он познал возвышенную красоту облаков (по роду служебной деятельности знал более ста их видов). “Облака, — говорит он, — еще одна стихия, которая меня завораживает”.
Его внимание часто привлекают старые каменные постройки, на которых время наложило свой вековой отпечаток. Словно дремлет в знойный день древний севастопольский акведук, отраженный в остановившейся воде. Маскарона на одном из зданий в Никитском ботаническом саду, испытавшая на себе в полной мере безжалостность климата и людского варварства, вызывает невольное сочувствие. На другом снимке — стена старого дома на площади в городе Балаклаве: белая, поеденная временем каменная кладка, следы плесени под крышей, асимметричные и пустые в своей невыразительности три темноватых окна. Самому Харланову в этой стене видится что-то близкое к “белому периоду” в творчестве его любимого французского художника Утрилло. В этом ряду стоит и фотография “Белая скала”, снятая в отсветах предзакатного солнца за сотни километров от Севастополя в городе Белогорске. Некоторые работы напоминают тщательно выписанные и покрытые патиной времени холсты малых голландцев. “В фотографии, как и в живописи, — утверждает Геннадий, — влияние мастеров прошлого необходимо”. Серия “Окна” навеяна творчеством друга, талантливого художника Геннадия Арефьева, сюжетом одной из картин для которого послужил старый домик в Херсонесе. Харланов поймал момент и повторил былое очарование этого места: те же плотные пастозные облака, отражение в залитых золотом окнах, обшарпанность стен, силуэт колокола и кипариса. Фотография, к счастью, сумела сохранить этот момент, потому что сегодня ничего этого нет: типовое пластмассовое кафе заслонило собой одну из замечательных примет древнего города, очарование времени исчезло. В Чуфут-кале им была снята старая каменистая караимская дорога, на которой навеки отпечатались следы от колес телег с массивными ободами, и сам камень стал похожим на водопад. Стена в древней крепости Эски-кармен: словно съедены все краски, и лишь южная сочность зелени скрашивает морщины времени. Земля предстает в своей первозданной красоте и величии. Затерявшееся в безбрежной глади моря маленькое суденышко у берегов Судакской крепости лишь усиливает это впечатление. Тут можно сказать о случайности, но о случайности счастливой, которая, наверное, и является настоящей музой фотохудожника. День стоял пасмурный, ничто не предвещало удачного снимка, как вдруг случайно внизу, в безбрежной морской дали появился кораблик. Оставалось только снять чудный момент, в результате чего получилась картина космического настроения: одинокий спутник-кораблик в безграничной монотонности ступенчатой водной ряби — состояние вечности и покоя. В Судаке же была сделана работа “Причал проснулся”, при низком закатном солнце. “Этот причал меня измучил, — делится автор, — я раз восемь к нему приезжал в попытках поймать именно такое освещение. Мне нужно было, чтобы все играло, тогда бы причал что-то да значил и появилась какая-то философия образа. Наверное, это попахивает добропорядочным идиотизмом, но для меня важен и сам объект, и этот свет, как импрессионизм хорошего толка”. Такова философия и его фотографии Графской пристани в Севастополе: приглушенный, медленно растекающийся золотистый свет, идущий откуда-то от моря, холодные античные колонны со строгими длинными тенями. На снимке нет людей, что при всегдашнем скоплении народа на пристани сделать практически невозможно. Есть напряжение момента, которое словно висит в воздухе, есть действие, есть предчувствие. Еще мгновение — и здесь, как в старой античной драме, что-то должно начаться. Нежданный-негаданный снег на Приморском бульваре. Смешались климатические сезоны и географические пояса: еще живет на ветвях софоры золотая листва, и даже кое-где пробивается зелень, но все уже покрылось шапками пушистого снега. Харланову важна концентрация взгляда на каких-то пусть второстепенных, но играющих деталях. И потому узнаваемость повсюду: в тумане, которым окутана просыпающаяся Минная пристань, в едва различимых силуэтах военных кораблей, в отдаленных, как палубы, причалах, в обликах скал, гор, бухт. Все это Севастополь, все это Крым, пусть непохожий, непривычный, но за этим новым взглядом — состоявшееся открытие.
От патетического “Земля пребывает вовеки” Геннадий Харланов легко и свободно переходит к любованию готовой из зелени травы вот-вот взлететь бабочки к колышащимся внизу под ветром желтовато-зеленой ржи и ярким алым макам. А на самой высокой точке Крымской яйлы, Ай-Петри, ему удалось заснять бабочку очень редкого вида — бражника: красное пятно на зеленом листе земляники, как на взлетной полосе. Фотограф охотился за ним полтора часа, пока наконец не снял его вплотную, после чего бражник тут же улетел. На Ай-Петри был снят эндемик — колючник Биберштейна: пушистые головки на колючем стебле. Называется работа “Золотая старость” и очень похожа на человеческое состояние: голова вся седая, а характер крепкий. Поддуб колючий снимался в Форосе, а ирисы — на лужайке возле гаража в Севастополе. Момент одушевления неодушевленного присутствует в серии “Деревья как люди”, которую можно было бы определить как “миф о метаморфозах”: мастерски передан миг, когда это уже не деревья, но еще и не люди. Или наоборот. Кто не наблюдал, как раскрывается ствол земляничника мелкоплодного (в народе — “бесстыдница”), тот не поверит, что так происходит на самом деле: лопается кора, дерево слой за слоем сбрасывает свое одеяние, обнажая трепетное и по-женски нежное тело.
Единственный в творчестве фотохудожника опыт создания искусственных (и искусных) постановочных композиций проявился в “бутылочной” серии, где его волновали прежде всего цвет и форма бутылок, но не простых, а сохранившихся со времен оных. Многие известные художники и фотографы обращались к подобного рода теме, но у Харланова она одушевленная. Кажется, что бутылки на его фотографиях помнят вино, наполнявшее их сосуды, губы английских солдат, избавлявшие их от пьянящей тяжести, и их руки, ласкавшие их матовые бока, а затем небрежно выкидывавшие их за ближайший куст можжевельника. Это ощущается в переливчатости временной патины, в бутылочных шрамах, в приглушенности цвета стекла, когда-то яркого, но потемневшего от своей вековой заброшенности. Одинаково богатая бликами и рефлексами фактура стекла при цветовом разнообразии отражений бутылок друг в друге и их взаимодействие с фоном — все это дает мастеру широчайшие возможности для формальных поисков.
Фотография для Геннадия Харланова остается душевным и сердечным увлечением. Он непрофессионал, если говорить о наличии специального образования или рода занятий. Однако если вести речь о художественном уровне его работ, их воздействии на зрителя, то в этом понимании профессионализм автора очевиден. Его творчество с полным основанием можно определить как фотопоэзию. При узком круге сюжетов, верности небольшому числу тем эти работы внутренне не исчерпаны, ибо в них есть то главное, что не увидишь глазами, но что открыто лишь “зоркому сердцу”. Его работам присущи выверенность, свойственная хорошей поэзии, умение задавать ритм и рифмовать детали, находить и выявлять акценты и заставлять второстепенные составляющие композиции служить выявлению главного в ней. Особо хочется отметить смысловую четкость фотографий Геннадия Харланова. Он находит в объекте съемки нечто такое, что становится главным выразителем его замысла, отчего и содержание самих фоторабот легко воспринимается зрителем.