Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2002
О книге Зои Эзрохи “На всякий случай”, СПб., 2002
Трудно писать о книге, которая, кажется, сама все о себе знает. 600 страниц стихов (в основном в два столбца) с рисунками автора, фотографиями и несколькими прозаическими страницами не дневник, несмотря на документальность и населенность реальными лицами, не полное собрание вроде тех, что позволяют себе именитые поэты, а некий новый жанр, трудно поддающийся определению. Все предыдущие публикации Зои Эзрохи (включая сборники “Зимнее солнце” и “Шестой этаж”) были, видимо, лишь уступками обстоятельствам. Она никогда не писала отдельных поэтических книг, а, как теперь очевидно, сорок лет создавала одну большую книгу. Все написанное и собранное под одним переплетом явило органическое единство, сложившись узором, где темы, образы, персонажи, конкретности жизни и стихотворные приемы перекликаются и ритмически повторяются. Зоя Эзрохи предоставила самим стихам свободу организовать для себя пространство и, почти отказавшись от отбора по качеству, предстала читателю вся как на духу. Авторская воля сказалась разве что в композиции, подборе эпиграфов и оформлении. И получился удивительный эффект: стихи менее удачные ожили в окружении лучших, незначительные нашли свое место, но странным образом и лучшие стихи приобрели необходимый контекст.
Я не буду даже пытаться анализировать этот феномен. Книгу можно открывать наугад: на каждой странице есть стихотворение (часто не одно), которое сразу же хочется прочитать кому-нибудь вслух.
Зоя Эзрохи — поэт особого склада. Низкого жанра для нее просто не существует. Она пишет в альбом, на случай, стихотворные послания, рекламные объявления… И такие тексты включены в книгу на общих правах. Не в этой ли установке на дилетантизм (то есть сочинительство с удовольствием и для удовольствия), равно как и в изначально присущей Зое Эзрохи графомании (потребности переводить жизнь в стихи), коренится своеобразие ее голоса, сохраняющего при высоком профессионализме непосредственность мгновенной реакции?
… В любом глухом и шумном месте Отнимут ручку и тетрадь, В метро, в тюрьме, в больнице, в тресте, Хоть за ноги меня подвесьте, Хоть сто помех, препятствий двести - Стихи я буду сочинять! ("Фрагменты")
Эзрохи всегда была в стороне и от официальной, и от неофициальной литературы. Не вписалась она и в новую эпоху, где господствуют другие вкусы и ценности. Книга “На всякий случай” свидетельствует об удивительном единстве судьбы и творчества. Житейское простодушие сочетается с редким творческим дерзновением: выйти к читателю с такой естественно возникшей книгой — уже немалый риск. Привлекает отсутствие окончательных решений: ткань книги создается переплетением многих тем и их противоречивых трактовок.
Думаю, что поэзия Зои Эзрохи — на сегодня самый убедительный аргумент в защиту классического стихосложения. Врожденное мастерство, метрическое разнообразие, преимущественно точная рифма, неожиданные образы и при этом внутренняя свобода, ощущение необыкновенной легкости — все это, кажется, просто не может не удовлетворить самых придирчивых традиционалистов. И вместе с тем в этой книге, в ее построении, в экспериментах с языком, в неиерархичности тем и персонажей, в самом складе сознания, причудливо сочетающем серьезное с игровым, есть нечто абсолютно новаторское. Не удивлюсь, если книгу оценят по достоинству авангардисты. Данный опыт — пример того, как вне современных эстетических формул создается остросовременная книга.
Мне снился сон, как ночью при луне Явился нос отрезанный ко мне. Нос - привиденье, носа бледный дух. Исчезнет он, когда споет петух… ("Сон накануне несостоявшейся пластической операции") Что там шевелится? Не кошка и не пташка, А просто грязная бездомная бумажка. Она играет на ветру и что-то ловит, Пока безветрие ее не остановит… ("Бумажка")
Эта книга так человечна именно потому, что не сконцентрирована на человеке. Все вокруг — живое, видит, мыслит, обретает дар речи:
… Какое разъяренное лицо У жарящейся щелкающей пищи!.. ("Сковородка") … Смотрит любопытными глазами Голова копченого сельдя… ("Хорошее настроение") …Я вижу стол. Он говорит: "О, горе мне! Я залит щами И макаронами покрыт И им подобными вещами…" ("Я - посудомойка")
Мир Зои Эзрохи полифоничен и объемен. Она обладает способностью смотреть не только своими глазами, но и глазами любого наблюдаемого объекта (“Муха”, “Кошачья переписка”). Сосуществование разных ракурсов не дробит книгу, а, напротив, помогает ее целостному восприятию.
Когда Эзрохи пишет о кошках и собаках, кажется, что она пишет не только о них, но и для них, обращается к ним (как это изображено на одном из рисунков) подобно Франциску Ассизскому. Одаренная необыкновенной отзывчивостью, Зоя Эзрохи осознает ужас бытия с другой, не человеческой, стороны:
…И на работе, и в кровати, И за обеденным столом О мясо-помню-комбинате, О бойнях, о коте своем… ("Плач")
Ощущая себя в этом мире не всегда желанным гостем, маленькой, бессильной, зависимой, как ребенок среди взрослых, Зоя чувствует родство с городскими зверями — чужестранцами, пришельцами среди людей:
В прошлой жизни была я бездомною кошкой… ("Память") …Увидала карий глаз Брошенной дворняжки, Сердце дрогнуло в тот час, Будто мы двойняшки… ("Мы с Альмой")
И здесь намечается еще одна связь. Существование зверей — бесправных, беспородных (“И такое же “б/п” / У нее в анкете”), “рассыпанных в мире, как пестрый горох”, — и пребывание на земле евреев, рассеянных, так же “рассыпанных в мире”, объединяются внутренним сюжетом книги (возможно, мотивом маргинальности).
Я не еврейка, я космополитка - Француженка, казашка, китаянка, Я птица, я медведица, улитка, Подопытная крыса, обезьянка… ("Мой национализм")
Зое Эзрохи чужд победительный пафос. Она никогда не становится на сторону сильного — не худшая позиция для поэта!
ПРОБЛЕМЫ ОТЪЕЗДА Берегу я эту визу, Как фарфоровую вазу. Как везти мне кошку Лизу - Непоседу и пролазу? Пора кончать тянуть резину И слово делом заменить. Но как мне Пушкина в корзину Удастся заманить?
Пушкин — это, конечно, кот. Однако Зоя Эзрохи, в отличие от Ходасевича (“Но восемь томиков, не больше, / И в них — вся родина моя”), не смогла увезти свою Россию в дорожном мешке. Умение радоваться “нехитрой радостью” — один из путей обретения свободы:
О, как мы кратко любим паука! Мне хочется сказать ему: "Лехаим!", Когда его, подмокшего слегка, Мы по утрам из ванны извлекаем. Коровкам божьим тоже дан приют, Чтоб не достала будущая вьюга. Кому приюта только не дают Те, у кого самих с приютом туго! И утренние зайчики в окно Запрыгнули и рады, что попали В наш скромный дом, где утвари полно И разной твари больше, чем по паре. Жить! Только б жить! Квартиру получу, Но ничему уж так не буду рада, Как редкому залетному лучу В окаменевшем сердце Ленинграда.
А вот другой путь:
…Я, право же, хочу страшнее опуститься И ношу - тяжелей, чтоб мне не по плечу. Еще, еще, еще - и легкая, как птица, Сейчас я - запою, сейчас я - полечу! Как странно: лишь тогда, когда плетусь уныло И вызываю лишь сочувствие и смех, В груди моей поет восторженная сила, Я счастлива, горда, и я прекрасней всех! ("Противостояние")
Едва ли не самые радостные в книге — стихи, воспевающие домашний уют: “Той комнатенки образ милый, / Где табуретка под столом, / Как жеребенок под кобылой”, и вкусную еду — конкретную, ласково называемую по имени, перечисляемую подробно, как на картинах примитивистов: “Куры варятся: буль-буль. / Их округлые фигуры вылезают из кастрюль”. Однако этот архаический мир чреват другим измерением: кухонная утварь превращается в адский инвентарь (“Сковородка”), рукоделие приобретает значение обряда (“Крючок”), а простые продукты из магазина становятся ангелами-хранителями:
ГОЛОСОК Хлеб, молоко и сахарный песок. От смерти я была на волосок. Я молоко в кастрюльке вскипячу - Такое мне пока что по плечу. Быть иль не быть? Исчерпаны пути. Но надо ж хлеб до дома донести. Из тонкого прозрачного мешка За мною он следит исподтишка. И черная шарахнулась тоска От килограмма белого песка. Не умереть и не сойти с ума, Пока полна несомая сума. Как объяснить, как это объяснить: Такую прочность обретает нить, Такую власть - невинный голосок: "Хлеб, молоко и сахарный песок…"?
Сквозь подчеркнуто частную жизнь просвечивает жизнь вообще, сквозь повседневное и злободневное — вневременное. Зоя Эзрохи выступает от лица тех, кто не имеет голоса (не случайно в книге наряду с известными именами множество неизвестных), от лица кошек и собак, от лица самих мелочей жизни и вообще всего незначительного — как представитель демократического меньшинства в парламенте, требуя соблюдения их попираемых в высоком искусстве прав, настаивая на их ничуть не меньшем праве на бессмертие.
Между делом касается Зоя Эзрохи вечных вопросов, не стесняясь наивности счетов, предъявляемых Создателю, на которого она может прикрикнуть, как на одного из своих питомцев. Эта короткость в обращении с Богом, свободоречие пред Его лицом продолжают традицию, идущую, может быть, от средневековых мистиков. А вот как она описывает православную Пасху — слегка отстраненно, но по-детски празднично:
"Христос воскрес!" - "Воистину воскресе!" - Звучит сегодня как победный клич И возбуждает в самом мелком бесе Желание попробовать кулич. "Христос воскрес!" - воскликнув спозаранок, Христианин с сияющим лицом Целует симпатичных христианок И чокается крашеным яйцом.
Зоя Эзрохи избегает романтической позы (уже на уровне языка). Не соблазняется она ни одним из готовых образов женской любовной лирики, к объектам которой относится без принятого пиетета. А уж по отношению к самой себе Эзрохи так иронична, что на нее просто не налюбуешься:
…Ведь я - совсем наоборот, Культурная такая дама. Двадцать девятый только год, И понимаю Мандельштама… ("Областная больница") …А мой удел - сатин в горошек, В халате мятом щеголять И пахнуть рыбою для кошек, А не "Шанелью № 5"… ("Коко Шанель") Зоя Эзрохи, в миру Буркова, Живет негладко и бестолково. (Подпись под фотографией)
Один из лейтмотивов книги — восхваление лени и ненависть к хождению на работу; однако параллельно существует множество стихов, эту ненавистную работу воспевающих. Воистину Зоя Эзрохи воплощает собой толстовскую метафору — танцует за плутом:
Конической колбы коснусь опустелой, Такой тонкокожей, такой пустотелой, Такой непрактичной, непрочной, прозрачной… ("Профессия") Здесь, в "мойке", я - хозяйка, командир. Тарелки встанут там, где я сказала…. ("С точки зрения посудомойки") У метро нахожу я пугливую стайку бабуль С колбасою, расческами, стельками и свитерами. Становлюсь рядом с ними, себе говорю: "Карауль!" - И вполне органично смотрюсь в городской панораме. ................................................................................................... И слежу машинально - меня не застанут врасплох, Не отнимут товар, не составят чреватой бумаги. Я стою и торгую на стыке веков и эпох, Равнодушия, хитрости, сипы, терпенья, отваги… ("В цепочке")
Многообразны приемы и формы чудесного остроумия, пронизывающего всю книгу. Это и непривычная для стихов интонация: “Отлетают с криком каблуки, / А другие носят, я не знаю”, “Сними меня, пожалуйста, с работы. / Я гибну, как былинка на снегу. / Сними меня с работы, ну чего ты, / Сними меня, я больше не могу”, и неожиданная рифма, сближающая далекие образы (вакханки — в лоханке, Рокфеллер — пропеллер, Леонардо — ломбарда), и снижение хрестоматийных цитат: “Довольно! Стыдно мне / Пред гордою собачкой унижаться!”, “То стан совьет, то разовьет/ И быстрой ножкой ложку бьет”, “У меня не живет пылесос”, и словесные игры: “Ой, склероз, склероз! Не склерозь меня! / Не склерозь меня, моего коня…”, и домашние шутки: “Наша Альма хороша, / Бегает на воле. / У меня болит душа: / Принесет в подоле”, и чудовищные фантазии, гротеск: “Давай с тобою всех убьем / И будем жить с тобой вдвоем / Мы без детей, свекровей, тещ / Среди полей, лесов и рощ!”, и доведение мысли до логического абсурда (“Сан”), и просто забавные рассказы в стихах (“Короткое знакомство”, “По объявлению”) — всего не перечислить. Навряд ли автор ставит цель рассмешить читателя — комический эффект возникает непреднамеренно, как следствие непредсказуемости мысли и доверия к слову.
Смешное и трагическое у Эзрохи неразрывно слиты. Иногда житейские мелочи подаются в высоком стиле (“Цветы”, “Чаща”), а иногда о действительно страшном говорится легко, как о пустяке:
Скоро скажут: "Так и так, У тебя, Буркова, рак". Невеселый Новый год, Не везет так не везет!
Есть и стихи, пугающие своей безнадежностью:
Чудовище двуруко и двуного. Нет ни копыта, ни клыка, ни рога. Трясется в холод, тени ищет в зной. Оно боится Бога и закона, Однако нет ни черта, ни дракона Страшнее этой нечисти земной!
В книге много фрагментов, экспромтов, загадок, детских запоминалок: “Жизнь ушла на ерунду: / На уборку и еду”, “Супругу Костя колотя, / Задел нечаянно дитя”, “Медный всадник на коне. / Его сделал Фальконе”. В ней вообще правят другие законы, нежели в жизни, где умирают во цвете лет, топят котят и щенков, вырубают деревья. Автор, подчиняясь таинственному устройству книги, сохраняет даже на первый взгляд нежизнеспособные тексты. Огромное количество текстов переводит каждый отдельный в новое качество, а домашняя мифология складывается в домашний эпос.
Предложенное мною прочтение, разумеется, не претендует на какую бы то ни было обязательность. В зависимости от угла зрения открываются все новые стороны многозначных стихотворений. Скомбинировав их мысленно по-иному, можно обнаружить другие связи и выстроить другие концепции. Читатель волен выбирать маршрут прогулки по своему усмотрению.
Думаю, эту книгу нужно хотя бы раз прочитать подряд с начала до конца, чтобы почувствовать ее единое живое дыхание. И тогда может возникнуть ощущение, что стихотворная форма здесь лишь привносит необходимую условность, маскирующую крайнюю доверчивость и открытость взгляда автора на мир. Предоставленная читателю возможность следить за судьбами персонажей, за развитием житейских коллизий усиливает прозаический эффект. В книге легко между строк прочитываются авторская воля и замысел. Так получается, видимо, потому, что в самой жизни Зои Эзрохи присутствуют высший замысел и воля, которую она смиренно исполняет. И вот эта жизнь, нерасчетливо и самоотверженно потраченная на обязанности выше человеческих сил, в которой и писать-то можно было только урывками, вернулась книгой драгоценных стихов. Ничто не пропало даром. Уверен, что прежде так никто не писал.
Зоя Эзрохи — автор неразрекламированный, не обласканный актуальными критиками. Тем не менее эта книга, выпущенная без издательского “брэнда” малым тиражом за счет автора (выступающего также редактором, оформителем, художником и пр.), на мой взгляд, имеет шанс стать бестселлером. С другой стороны, нетрудно предположить, что при таком корпусе текстов можно, выбрав более слабые, учинить расправу над всей книгой. Ее поэтика, лексика, мировоззрение могут и раздражать, и казаться слишком простыми — о, как обманчива эта простота! Стихи Зои Эзрохи еще ждут своего исследователя, который выявит и то, что не уловить с первого взгляда. Мне же хотелось не критиковать, а только восхищаться, преувеличивать правды ради, ибо только так можно оценить масштаб этого уникального явления, и советовать всем, даже тем, кто поэзию не читает, но хотя бы обладает чувством юмора, непременно приобрести эту книгу. На всякий случай.
2002, Санкт-Петербург