Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2002
По милиции я, честное слово, соскучился: неделю, месяц, а то, бывает, и два или три ходишь по городу — ну хоть бы какого-никакого мента повстречать! Нет же! Как вымерли! Только на экране телевизора и увидишь “розовые лица, револьвер желт” да и поахаешь заодно, глядя, как лихо милиция вяжет бритоголовых организованных бандюганов — любо-дорого!
Надо думать, только этим она сейчас и занимается. Оно и понятно: время такое. Я, например, после семи вечера из дому ни ногой. Сидим вдвоем с женой за железной дверью: она на машинке стучит, английские книжки переводит, я футбол смотрю по ящику, кот Степанов у меня на коленях — голова справа, хвост и задние лапы слева висят, я эту его позу называю “поперек седла” — таким способом в стародавние времена на Кавказе умыкали невест или баранов из чужих отар.
Я человек немолодой, но, говоря по чести, не из робкого десятка, а вот, поди ж ты, боюс. Понимаете, боюс! Это московское произношение я перенял у жены. Оно, на мой взгляд, как нельзя более достоверно отображает те чувства, что я сегодня испытываю, то есть, если быть точным, оно отражает состояние души испуганного обывателя. Боюс-с — и все! Почему?
Моего школьного друга около семи вечера убили просто так, за здорово живешь, шарахнув чугунной трубой по голове в двух шагах от родного подъезда. Милиция, ау!
За год в России бесследно пропало 100 тысяч человек. Судьба примерно 70 тысяч определилась, остальные 30 тысяч канули в неизвестность. Тут забоишься!
Нет, я не нагнетаю ужасов. И вообще, совсем о другом хочу рассказать, как и объявлено в заголовке.
Однако же еще пару слов о милиции.
В былые времена существовали в Питере постовые милиционеры, гаишники с полосатыми жезлами маячили на каждом перекрестке, а возле всех подъездов денно и нощно торчали дежурные дворники в белых фартуках, любой горожанин был на виду и под наблюдением не одной пары глаз.
Когда меня в юности сбила машина, дворники не поленились записать ее номерок и сообщить куда следует.
А вот когда (я был уже много старше) мне пришлось по служебной надобности смотаться в один совхоз за 20 километров от станции Новый Петергоф и я возвращался оттуда поздним вечером, основательно перегруженный пивом, которое щедро вливали в меня директор совхоза и его главный агроном, то, естественно, доехав до станции, я ринулся из автобуса, вытаращив глаза и не разбирая дороги, прямо по лужам, к заветной щели в каком-то заборе, окружавшем какую-то стройку. Все было бы чудесно, но вообразите: вылезаю я из щели с просветленным лицом, а тут откуда ни возьмись румяный милиционер — в руке включенный фонарик, делает мне под козырек. “Оправлялись! — говорит он торжествующе. — Платите штраф”. — “Старшина, — говорю, — не выдумывайте, не было этого!” — “А давайте, — молвит, — проведем, как говорится, следственный эксперимент”, — и лучом фонарика указует на щель в заборе. — “Ни к чему, — говорю. — Сколько?” — “Рубль”. — “Недорого”. А рубль, или тимак на тогдашней уличной фене, — это тьфу по тем временам. Однако за три тимака можно было купить бутылку водки и еще баночку килек на закуску.
Ну, раз речь у нас зашла о водке, продолжим эту вечную тему.
Шел я как-то по улице Халтурина к своему приятелю на день рождения. Шел по четной стороне, а дом, в который я спешил, стоит на нечетной. “Срежу-ка, — думаю, — здесь и выйду прямо к дому, улица-то узкая, машин не видно”, — и под острым углом пересекаю проезжую часть. Только приблизился к тротуару — заливистый свисточек прозвучал, нежный и неназойливый, как песня сверчка, хорошо знакомый всем, кому за шестьдесят. Поднимаю глаза — а передо мною статный блюститель порядка в офицерском звании. Красивый до невозможности, но и суровый: “Нарушаете, гражданин! Платите штраф — три рубля на месте или пять рублей в отделении с последующим уведомлением руководства по месту вашей работы”. — “На месте, — говорю, — товарищ капитан”. — “Старший лейтенант”, — уточняет. — “Ничего, скоро будете капитаном!” А он, получив трешку, уже и отвернулся и сделал вид, что не услышал лестных для него слов.
Поднимаюсь к приятелю, а там застолье в разгаре. Мне, разумеется, штрафную — я отнекиваться не стал: словечко с корнем “штраф” прозвучало здесь более, чем уместно. Минут через десять звонок в дверь. Хозяин пошел открывать, слышу из прихожей его радостное восклицание: “Володька!”
И вот на пороге этот Володька — в каждой руке по бутылке водки. Ба! Да это же тот самый красивый старший лейтенант! Видать, он и еще кого-то наколол на трешку. Ну, ас!
А сейчас что — не попадаются на глаза милиционеры, хоть красивые, хоть какие. Впрочем, вру. Вот недавно… Однако обо всем по порядку
В нашем доме завелся барабашка. Это моя впечатлительная супруга так решила. “А кто еще может стучать … по трубе парового отопления каждую ночь? — ежедневно, даже ежечасно, сильно нервничая, вопрошала она. — Кто, как не барабашка?” — “Ну, — говорю, — в барабашек я не верю. Возможно, таким образом бомж, поселившийся на чердаке, вызывает к себе бомжиху, которая живет в подвале”. — “Кто бы это ни был, — говорит жена, — он будит меня каждую ночь, и я не высыпаюс, а у меня срочный перевод для издательства └Альфа-бета-гамма”. Я вся издергалас и практически не сплю в ожидании этих стуков”.
Я тоже спать перестал.
Лежу в ночи с открытыми глазами, прислушиваюсь, соображаю, анализирую. И, что вы думаете, вычислил-таки мнимого барабашку. Им оказался некто Кошкин, сосед из смежной квартиры, скрытый от моих глаз звукопроницаемой стенкой. Явно чокнутый, хотя и молодой. Как вычислил? Да просто. Перед стуками по трубе у него кровать скрипит — это он встает. После стуков снова кровать скрипит — это он ложится. Ах ты, гад! Целый год нас истязаешь! Ну, я тебе покажу!
И на все его стуки стал отвечать тоже стуками по трубе, которая связывает наши квартиры, только более яростными — тяжелым разводным ключом!
А он все равно не унимается. Мало того, днем начал стучать, врубая при этом непереносимую мною монотонную музыку для дебилов типа “Ах, буб-бум-бум-бум-бум-бум”.
Я же, прижав к стене колонки проигрывателя, начал отвечать ему классической музыкой, благо пластинок таких в коллекции моей образованной жены более чем достаточно. Представьте, как на него действовал поначалу “Хорошо темперированный клавир” Иоганна Себастьяна Баха! Он даже первое время буквально через пять минут замолкал. Потом он к Баху привык, как таракан к отраве. А я ему голосину Шаляпина: “Жило двенадцать разбойников, жил Кудеяр-атаман, много разбойники пролили крови честных христиан…” Так он и к Шаляпину привык! И стал оглушать нас, помимо своей идиотской музыки и стуков, присовокуплением к сей какофонии низкого по тону рокота электродрели.
Тогда превентивно, в целях воспитания и активной самообороны, я полчаса вхолостую гонял пылесос, а потом часа два услаждал его и свой слух “Пиковой дамой” Чайковского.
И что вы думаете? Он заткнулся, но… всего на одну неделю.
А вот после пылесоса, “Половецких плясок” Бородина, увертюры к “Летучему голландцу” и “Полета валькирий” Рихарда Вагнера он не проявлялся месяца полтора.
Мы с женой благословили было судьбу и трижды перекрестились, как вдруг в одну прекрасную ночь, часа в три, этот садюга включил на полную мощь магнитофон и обрушил на наши сонные головушки свою дурацкую музыку, которая сопровождалась периодическими стуками по трубе, автоматными очередями электродрели и нетрезвыми мужскими голосами. Там, судя по всему, шла грандиозная пьянка.
Моя эмоциональная супруга зарыдала, схватила большой молоток и ну садить в стенку.
Там чуть приутихли, а четверть часа спустя в нашу дверь позвонили. Кошкин собственной персоной! “А чего это вы стучите? У меня горе — теща в роддоме, жена в реанимации, — а сам качается. — То есть наоборот: жена в роддоме, теща в реанимации”. Он икнул.
А моя боевая подруга: “Я милицию вызову!” — “Спок, спок! — это Кошкин. — Счас будет у вас милиция”. Он еще раз икнул и удалился.
Минут через пять снова звонок в дверь. Кошкин! А с ним юный лейтенант в новеньком милицейском обмундировании (красивенный — будто с рекламного плаката), с новеньким радиотелефоном на груди, с новенькой дубинкой и новенькой пустой кобурой на ремне. Вы даже не представляете, как я ему обрадовался! Но он, к сожалению, был чуть жив, как, впрочем, и Кошкин. “Я милиция, — говорит этот выставочный экземпляр. — Мне сегодня сам генерал вот эти погоны вручил. Мы их обмываем”. — “Но это не дает тебе права, лейтенант, — говорю, — шуметь по ночам”. — “Не тебе, а вам”, — отвечает. “Тебе, тебе!” — говорю. “Да я вас по стенке размажу!” — “Ты? Чудак! Размажешь — лишишься своих замечательных погон”. — “Не ты, а вы!” — “Ты, — говорю. — Для “вы” больно молод! К тому же не при исполнении — рация отключена. Стоит мне позвонить в ГУВД… Как твоя фамилия?!”
И что вы думаете? Эти дебоширов как корова языком слизнула.
И с тех пор непотребные шумы за стенкой прекратились. Милиция помогла в лице ее свежеиспеченного офицера, пусть даже пьяного и такого, такого… Как бы сказать? Де-ко-ра-тив-но-го. Спасибо моей милиции.