Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2002
…В разгар зимы 51—52-го года студенткой-пятикурсницей я сижу в журнальном зале Публичной библиотеки и с 9 утра до 11 вечера просматриваю — до ряби в глазах — толстенные фолианты за два десятилетия: вылавливаю любые упоминания о В. Ф. Пановой — у меня дипломная работа о ее творчестве.
Совершенно случайно в “Звезде” № 1 за 1949 год натыкаюсь на повесть Ю. Германа “Подполковник медицинской службы”. Имя автора тогда мне почти ничего не говорило: роман “Наши знакомые”, повести “Лапшин” и “Алексей Жмакин” я не читала, а в любимейшем фильме детства “Семеро смелых” менее всего интересовалась сценаристом.
И вот наткнулась, пробежала первые абзацы и … забыла о своем дипломе. Опомнилась, когда прочитала последнюю строчку — “продолжение следует”… За окном с видом на подсвеченный заснеженный Екатерининский садик — ночь, в зале никого, кроме меня, и оглушительно гремит звонок, требуя поскорее сдавать журналы…
На другой день беру “Звезду” № 2. “Подполковника медицинской службы” нет. В номерах третьем, четвертом, пятом — тоже нет. Возвращаюсь. Ищу снова. И вдруг, в самом конце номера (какого — не помню, идти в Публичку смотреть — не хочу, это как рана), внизу, мелким шрифтом — “Письмо в редакцию” Ю. П. Германа.
О, боже! Он, родитель, автор, объявляет во всеуслышание свое дитя, свою повесть вредной; своего героя, высокой душевной красоты человека, доктора Левина — ущербным; извиняется перед читателями за столь слабое произведение и просит редакцию… вторую его часть не публиковать. В этом было что-то чудовищное и противоестественное. Такого быть не могло! Я ярко увидела человека, которого душат, схватив за горло, он задыхается, хрипит и дрожащей рукой пишет письмо, которое помещают потом на последней странице журнала, внизу, мелким шрифтом. За этим стояли ложь и насилие. Мое сердце болезненно сжалось. Уже несколькими годами позже я осознала, что именно в 49 году подходила к своему пику фантастическая кампания против “безродных космополитов”, а беднягу доктора Левина автора угораздило сделать евреем… Не знаю почему, но именно эта история с письмом в редакцию стала для меня началом прозрения. За что я Юрию Павловичу Герману безмерно благодарна. Могла ли я представить, что Ю. П. поможет мне еще раз, через много лет, и тоже письмом, написанным — уже по своей собственной воле — мне лично?
Да, это было через 15 лет, в 1966-м. Я к тому времени уже четыре года работала в Детской редакции Ленинградского телевидения, и третий сезон шла в “живом эфире” отнимавшая все мои душевные силы передача “Турнир СК”. На авторскую, сценарную, работу времени абсолютно не оставалось. И все-таки, когда главный редактор литературной редакции Б. И. Шварц попросила меня сделать сценарий передачи о Ю. П. Германе, я согласилась сразу же.
— Нужно спешить, — объяснила она, — Юрий Павлович тяжко болен. Безнадежно. И знает об этом. Мы должны успеть порадовать его. В последний раз…
Это “надо спешить” пронзительно и тревожно звучало в каждом, кто имел хоть какое-то отношение к подготовке передачи, особенно в непосредственных ее участниках. Охотно, более того, с радостью, согласились выступить Кирилл Лавров, один из главных героев фильма “Верьте мне, люди!”, и Алексей Баталов — Саша Румянцев в “Деле Румянцева” и Володя Устименко в картине “Дорогой мой человек”. Оба они, не сговариваясь, — я встречалась с каждым в отдельности — захотели рассказать не столько о своей работе в фильмах по сценариям Ю. Германа, сколько о нем самом — о счастье знакомства с ним, о необыкновенной силе воздействия на себя его личности, огромном обаянии и действенной доброте.
У Ю. П. Германа, в его квартире на Марсовом поле, я была трижды: два раза придумывали вместе передачу и просто разговаривали, в третий — я привезла ему показать готовый сценарий… В нем было довольно много острых по тому времени моментов, что очень Юрию Павловичу понравилось Я и просить его не смела участвовать в передаче, — так он был уже слаб, — но он заговорил об этом сам. И загорелся! Тут же показал огромное количество писем, пришедших к нему после фильма “Верьте мне, люди!”, в большинстве своем из мест заключения. Исповеди, покаяния, мольбы о помощи, последние надежды на справедливость — это были потрясающие по силе искренности человеческие документы. Многим он помогал: писал, звонил, требовал, пока мог — ездил. И вот теперь, на краю могилы, он несказанно обрадовался возможности использовать нашу передачу, чтобы еще кому-то помочь; отобрал несколько писем, авторов которых считал невиновными…
Я как сейчас вижу его сидящим в кресле, очень худого, высокого, с неестественно напряженной прямой спиной — и приветливого, оживленного, даже веселого, только раз от раза слабеющего… Помню, как, расспрашивая меня об обстановке на телевидении, сказал, вздохнув, что “моему Алеше тоже достается на его киностудии”. Так я впервые услышала об Алексее Германе…
Юрий Павлович не пришел на передачу — уже не было сил. Зато все остальные, от помрежа и операторов до ведущего Кирилла Лаврова, объединились в едином порыве, и особая атмосфера любви, восхищения, признательности с первого до последнего кадра пронизывала наш “живой эфир”, безусловно передаваясь зрителю и — мы верили в это! — сидящему (скорее, лежащему) у телевизора писателю, с которым мы прощались…
Был у нас для Юрия Павловича сюрприз: появление на экране профессора М. М. Ермолаева, которого он знал молодым ученым-полярником, приглашенным режиссером С. Герасимовым быть научным консультантом их фильма “Семеро смелых”. В 33 году М. М. Ермолаев вернулся с Новой Земли, где руководил зимовкой “Русская Гавань”. Всего их было семеро, в том числе и немецкий геофизик Курт Велькен… Помните, в фильме: сильнейший шторм, многометровые заносы, поломка аэросаней, пеший переход с едва живым ослабевшим товарищем? Все это было на самом деле. Михаил Ермолаев и Володя Петерсон, падая от изнеможения и вновь вставая, поддерживали, тащили, несли на носилках по ледниковому щиту замерзающего Курта Велькена. Многое из той зимовки было использовано Ю. П. Германом в сценарии. Кстати, аэросани, снятые в фильме — чудо техники по тому времени, — принадлежали лично Н. А. Туполеву, он подарил их зимовке М. М. Ермолаева, а уже тот — съемочной группе.
…В 38 году М. М. Ермолаев был арестован, исчез, пропал, сгинул, его фамилию как консультанта изъяли из титров фильма, а в многочисленных статьях и книгах о знаменитой картине упоминали в качестве прототипа зимовки только экспедицию Кости Званцева и его дневники1… Ю. Герман считал М. Ермолаева погибшим. И вот теперь он явился из небытия, пришел на передачу и живо, образно, с юмором вспоминал об их общей молодости, о смешных эпизодах на съемках фильма.
Впрочем, все трое наших выступающих: М. Ермолаев, А. Баталов и К. Лавров были прекрасны. И фрагменты фильмов естественно вошли в ткань передачи. Мы вышли из студии на большом подъеме. Слава Богу, успели! Позвонили из автомата Юрию Павловичу, он был очень взволнован, каждому сказал какие-то теплые слова…
…Через несколько дней на “большой летучке” в актовом заде обозреватель недельной программы сказал о нашей передаче много хорошего и предложил ее отметить в числе лучших. А в конце с заключительным словом, как всегда, выступил главный редактор студии Н. А. Бажин. Нет, он не просто покритиковал передачу — были же, конечно, в ней недостатки, — он ее РАЗГРОМИЛ! Камня на камне не оставил! Имени популярного писателя тронуть не посмел. Напротив. Возмущался искажением его облика в передаче, представлением его произведений пессимистическими, а его героев ущербными (знакомые, знакомые слова!). Он не сказал ничего худого об участниках передачи — лишь пожалел их, вынужденных выступить “в навязанной им незавидной роли”. Все оскорбительные обвинения, уничижительные эпитеты, попросту грубость и хамство — в присутствии всех творческих работников студии, большинство из которых передачи не видели, — обрушились на одного человека — автора сценария. И бедный автор, то есть я, чуть там сквозь землю не провалился. Досталось, конечно, и редактору Б. И. Шварц, автора пригласившей. После такого разгрома можно было и не подняться…
Никто из нашей бригады — ручаюсь, мы об этом договорились — не сказал Юрию Павловичу о злополучном выступлении на летучке. Но он узнал в тот же день — у него были на студии знакомые. И, тяжко страдающий, умирающий и знавший об этом, совершил, наверное, ПОСЛЕДНИЙ в своей жизни ПОСТУПОК — защитил несправедливо обиженного.
…В дирекцию на мое имя пришло письмо с благодарностью за передачу (копию Ю. П. прислал мне на домашний адрес). Его, как это было принято, повесили на специальном стенде. И висело оно там неделю. Все читали и поздравляли нас. А Н. А. Бажин молча проглотил пилюлю.
Вот и все, что я хотела рассказать. А теперь читайте два письма: Ю. П. — мне, напечатанное им на машинке, и мое — к нему, к ноябрьским праздникам… Обратите внимание на последний абзац письма Ю. П. — как он сильно и красиво “врезал” главному редактору, который был и главным нашим идеологическим цензором. Это после его кабинета сценарии становились “вегетарианскими”…
“Многоуважаемая Тамара Львовна!
Я никогда не пишу про то, нравится мне или нет, КАК про меня написали или КАК изобразили на экране либо в театре мое сочинение. Но о передаче Лен. Телевидения мне хочется написать Вам — организатору и строителю всего этого сложного хозяйства, — прежде всего, спасибо! Я ведь долго морочил Вам голову тем, что буду непременно, тем, что буду возможно, а также тем, что вдруг не буду вообще. Конечно, это создало чрезвычайные трудности, которые Вы отлично преодолели. Настолько умно и толково, что, проглядев передачу, я подумал — КАК ХОРОШО, ЧТО МЕНЯ НЕ БЫЛО.
Передача отличная. Достаточно мне сослаться на мнение Козинцева, который редко что хвалит. Он мне позвонил из Комарова и сказал, что ужасно жалеет по поводу обстоятельств (был тогда в Америке. — Т. Л.), не давших ему возможности участвовать в такой ЧЕЛОВЕЧНОЙ, ИСКРЕННЕЙ И ПРАВДИВОЙ передаче, о которой я пишу Вам письмо. └Черт бы побрал все эти Америки, — сказал Г. М. Козинцев, — мы бы еще показали кусочек └Пирогова”, и я бы тоже кое-что сказал”.
Звонил мне и Д. С. Данин, и многие, многие чужие люди, читатели и зрители.
Так что спасибо Вам большое.
Единственное, что меня огорчило, если уж всю правду на кон — это странные купюры в тексте. Точно не могу назвать, что именно выкинуто, но тексты были острее и злее, а в передаче стали отдавать лампадным маслом благополучия. Впрочем, это грех не только данной передачи, думаю, что вегетарианство есть основной (грех? — Т. Л.)2 наших передач. Мы — беззубы, а это никогда не способствует успеху того или иного дела.
Но, несмотря на этот грешок, спасибо Вам огромное за отличную передачу.
Ваш (подпись) Ю. Герман
Ленинград, Марсово Поле, 7, кв.37. 26 октября 1966 г.”.
6/11.66 г.
“Дорогой Юрий Павлович!
Пользуюсь праздником как поводом написать Вам несколько слов.
Поздравляю Вас, от всей души желаю Вам здоровья и бодрости. Необыкновенно благодарна обстоятельствам, позволившим мне познакомиться с Вами. Не знаю, какими путями (неловко признаваться в таких вещах отнюдь не в 17 лет), но я получила от Вас заряд надежды и… драчливости, что в общем мне очень не мешает.
И еще раз спасибо Вам за письмо. М. М. Ермолаев был прямо-таки по-ребячески счастлив, что передача Вам понравилась.
С глубоким уважением
Ваша Т. Л.”.
ПРИМЕЧАНИе
Повесть “Подполковник медицинской службы” я прочла в 1956 году, когда она вышла отдельным изданием в “Советском писателе”. А еще десять лет спустя испытала потрясение, осознав, что в истории болезни и смерти доктора Левина писатель Ю. Герман провидчески изобразил свои собственные последние земные страдания.
Ю. П. Герман скончался от той же болезни, что и его герой, от рака, 16 января 1967 года. И так же, как он, я глубоко убеждена в этом, Ю. Герман сумел то, что удается редчайше, — преодолеть СТРАХ — “СТРАХ БЛИЗКОЙ И НЕОТВРАТИМОЙ СМЕРТИ”…
Начало 80-х гг.
P. S. 2002 г.
Я не понимала тогда истинных причин столь злостного выпада главного редактора в мой адрес. Юрий Павлович Герман сполна получил свое задолго до этого (см. выше!), а тогда уже был признан, обласкан: передача о его творчестве давно была запланирована редакцией, и план одобрен начальством. Прошла она безоговорочно успешно. В чем же дело?.. Не сомневаюсь теперь: это был первый пробный удар… по “Турниру” СК, моей передаче, бывшей тогда в зените своей популярности, вызывавшей только хвалебные отзывы. В ней участвовало столько уважаемых, почитаемых, блистательных людей. Как было к ней подступиться?.. Дискредитировать ее редактора как журналиста?.. Уверена, будь автором сценария передачи о Ю. П. Германе другой человек — не я! (того же самого сценария, той самой передачи), — никакого разгрома на студийной летучке бы не было. С тех пор, долгих пять с лишним лет, с “тяжелыми боями”, с переменным успехом шла непрерывная война “команды” “Турнира СК” со студийным начальством, в лице ее главного редактора, окончившаяся полным нашим поражением в 1972 году… Будем считать, что первым (потом их было немало) за нас вступился, сам того не зная, перед самой своей кончиной Ю. П. Герман.
Дополнение “К истории одного письма Ю. П. Германа”
…Уже несколько месяцев мой материал был в “Неве”, уже сам Б. Н. Никольский сказал мне по телефону, что его опубликуют, а я совершенно неожиданно в книге Льва Сидоровского “Когда я был журналистом” (изд. XXI ВЕК, Петербург, 2001, с. 108) из давнего — 1992 года — интервью автора с Алексеем Германом узнала о печальных фактах биографии его отца, ранее неизвестных мне, но непосредственно связанных с тем, о чем я вспоминаю в своих заметках. И потому очень прошу редакцию поместить эти несколько строк.
Заранее благодарна.
Т. Львова
Итак, Алексей Юрьевич вспоминает:
“…Отец часто попадал в беду, и одна из них была связана с книжкой └Подполковник медицинской службы”. В ней отец, в страшном сорок девятом, несмотря на предупреждения, что не сносить ему головы, открыто поднял (может, единственный из русских писателей) голос против официального в стране антисемитизма. И БЫЛ СТРАШНО НАКАЗАН: ЕГО ИСКЛЮЧАЛИ ИЗ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ, ОПИСЫВАЛИ ИМУЩЕСТВО, ОН ЖДАЛ АРЕСТА…”
(Выделено мною. — Т. Л.)
1 Не так давно мне довелось вновь посмотреть по телевидению “Семеро смелых”. С радостью увидела восстановленные титры: “Консультант — М. Ермолаев”. — Т. Л.
2 Пропущено слово. — Т. Л.