Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2002
О духовном подвижничестве протоиерея Василия Ермакова, настоятеля храма преподобного Серафима Саровского, рассказывает Екатерина Багрянцева.
Встретилась я с ней впервые в храме, вернее, в церковном доме при нем. Она работает в трапезной. Разгоряченная от дел, в переднике, с шелковой полоской на голове, из-под которой выбивается челочка, — такой предстала передо мной Катя. Катей ее называют здесь все. Катей стала она и для меня. Высокая, стройная, с необыкновенно милым, улыбчивым лицом, Катя вся как на ладони. Открытость ее поражает и притягивает.
После нашего долгого разговора о жизни, о судьбе она скидывает передник, надевает коричневую куртку и в длинной узкой юбке обретает знакомый облик горожанки, петербурженки. Родом она, кстати, из Петербурга.
— Пойдемте, я покажу вам Володину могилу, это в двух шагах.
Мы выходим на крыльцо и поражаемся, как красиво блестит на весеннем солнце листва после дождя. Сквозь лапы старой ели пробивается расцветшая сирень, и кажется, что еловая ветка качает ее в своей колыбели. Мы идем мимо, в ту сторону Серафимовского кладбища, где похоронены тридцать два подводника с лодки “Курск”, и среди них Владимир Тихонович Багрянцев, Катин муж. Она целует деревянный крест, берет в руки фотографию под стеклом, смахивает дождинки и целует родное лицо. “Здесь он очень похож на себя. Как живой”, — говорит Катя и радуется этому свиданию на могиле, похожей на пышный сад.
… Солнце ошалевало, преображая зелень кладбища, усиливая синеву церковных куполов с золотыми звездами. А во мне оживал Катин рассказ о том, какой огромной любовью одарил судьбу ее мужа и ее собственную судьбу настоятель храма Серафима Саровского протоиерей Василий Ермаков. Подробности этого рассказа приобретали в моих глазах библейскую глубину.
…В храм мы пришли с Володей, когда он учился на четвертом курсе Военно-морской академии имени Н. Г. Кузнецова в Петербурге. К тому времени он был уже опытным подводником, капитаном первого ранга, командиром лодки, подобной “Курску”, в нем жила настоящая морская душа, к тому же он обладал сильным характером. Что же потянуло его в храм? Ответ на этот вопрос ушел вместе с ним и остался его тайной. Я могу говорить только о том, что поняла сама и чему была свидетелем. О тонких материях прихода человека к Богу, к Вере даже близкие люди говорят друг с другом редко. У каждого свой путь. Володя как-то особенно боялся выплеснуть наружу свое внутреннее состояние, это была “закрытая” тема.
Я знаю только одно: с первой встречи он потянулся к отцу Василию. А батюшка в свою очередь, обладая редким даром проникать в самую душу, увидел в Володе сильного и цельного человека, каких он любит. И простого. Простого в целомудренном смысле слова, то есть ясного, не дробящегося на части, без двойного и тройного дна. Когда батюшка, взяв Володю за руку, сказал с горячим чувством: “Я с тобой всегда рядом, на земле, под водой…”, мой муж был потрясен. Это было отцовское признание в любви и верности, а Володе, видимо, этого не хватало. Мы ведь часто не догадываемся, что способные на отважные поступки люди обладают хрупкой и ранимой душой. А душа — это суть человека. Слишком суровой была Володина служба, слишком велика ответственность за людей, непредсказуемо опасным виделось будущее. Да и в семейных делах мы путались, что-то делали не так… Володя переживал за детей: правильно ли воспитываем? Как предостеречь от дурных влияний? Душе нужна была поддержка. Кто-то должен был внушать ему надежду, подсказывать верный выбор и верный шаг, беречь. Беречь не от напастей, с напастями он мог справиться сам. Беречь — значит помогать нести бремя легко. Батюшка любит евангельское выражение: “Иго Мое благо, и бремя Мое легко есть”. Он сам несет свою трудную службу легко, он и другим облегчает ношу — любовью, советом, молитвой.
Володя принял духовное наставничество отца Василия с легким сердцем. Готовый к самопожертвованию и, возможно, предчувствуя грядущую катастрофу, он отныне был защищен благословением батюшки. В глазах других людей это не совмещалось ни с родом его службы, ни с его внутренней собранностью и трезвостью. “Как? Владимир Тихонович пришел к Богу?” Этот вопрос постоянно сопровождал нас в новой жизни.
В 1997 году Володя закончил академию и получил назначение начальником штаба 7-й дивизии в Видяево. Это высокая командная должность. Ему было 38 лет. С той поры каждый приезд в Петербург был ожиданием встречи с отцом Василием. Я-то видела, каких нервных усилий стоил Володе каждый день службы. Он жил в гуще страстей человеческих, жил на разрыв. Флот, загнанный в тупик, трудные взаимоотношения людей, унылый гарнизонный быт, жены, справедливо требующие лучшей доли, ограниченные в радостях дети — все это страна увидела, когда грянула беда. Зная все проблемы изнутри, Володя переживал, но не терял человеческого достоинства. Он не позволял себе срываться на крик, жалел людей, старался помочь.
К батюшке он приходил не сломленным, а стойким и, я бы сказала, счастливым. Уже сама дорога к храму была для него освещена особым светом. Дорога в буквальном смысле слова. Храм наш виден издали. Он светло-бирюзовый с бордюрами и с двумя маковками, раскрашенными в синий цвет с золотыми звездами. Мастера исполнили батюшкино желание: именно таким он мечтал видеть купола своего храма.
А внутри он очень теплый, как бывают теплыми деревянные строения. Тепло — от дерева, от аромата свечей и ладана. Наш храм, как говорит отец Василий, намоленный. Он насыщен светом, исцеляющей живоностью икон, среди которых лик Серафима Саровского с частицей его мощей, “Умиление” — это келейная икона преподобного Серафима Саровского, икона Смоленской Божьей Матери, две иконы Казанской Божьей Матери…
Это чудо, когда идет служба, поет хор, и дивный высокий голос просит: “Господи, помилуй…” То ли утренняя роса, то ли глоток чистой воды — я не знаю, с чем сравнить настроение, которое овладевает тобой в храме во время службы. Очищение. Я знаю, что и Володя переживал подобные чувства, но он был сдержан в словах. Воспрянув духом, он снова рвался к морю. Тут не было никакого раздвоения. Верующие знают это состояние подъема. К тому же надо сказать, что отец Василий не подгоняет людей под одну мерку, не сковывает своим авторитетом внутреннюю свободу, наоборот, дает простор человеческим возможностям. Он повторяет слова апостола Павла: “Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства”. Мне кажется, что это звучит очень современно. Человек дорожит свободой, а Вера в Бога не сковывает ее.
Володину страсть к морю батюшка поощрял. Он знал, что это его любовь с детства.
Мечтателя и романтика мне посчастливилось встретить в Севастополе. Володя был в форме курсанта Высшего военно-морского училища имени Нахимова. И был ему 21 год. Обстоятельства сложились так, что я жила в Севастополе с двенадцати лет с отцом и бабушкой. Родители разошлись, и папа решил уехать из Ленинграда. Мы покинули нашу Кирочную улицу. Папа работал инженером-кораблестроителем, а я училась. На четвертом курсе Приборостроительного института мне выпал счастливый билет. Я познакомилась и тут же влюбилась в Володю. Первое впечатление: “Какой отличный парень! Какой у него открытый взгляд, без хитрости!…” Огромный, с большими серыми глазами блондин, он показался мне сильным и кротким одновременно. Мы вскоре поженились. Он любил меня, любил… Я была на седьмом небе… В Севастополе у нас родился Дима. Сейчас ему 20 лет.
Закончив училище, Володя получил направление в гарнизон Западная Лица, в двух с половиной часах от Мурманска. Мой диплом мне ни разу не пригодился. Я работала, но не по специальности. Мои интересы были сосредоточены на семье. Здесь у нас родился второй мальчик — Игорь. Я занималась воспитанием детей. У Володи то выход в море, то учения… Участь жены моряка — волноваться и ждать.
Шли годы. Западная Лица сменилась на Видяево. Условия гарнизонной жизни оставались прежними, но мы с Володей были теперь другими. Он стал мягче, менее категоричным, более чутким к чужим проблемам. Да и “чужих”, собственно, не было. За каждого он нес одинаковую ответственность. Очень беспокоился обо мне, понимая, что на мне дети, у старшего — рискованный возраст, и еще, мне кажется, он уже тогда предвидел что-то такое, о чем я не догадывалась.
…9 августа 2000 года он позвонил в Севастополь, где мы с ребятами отдыхали, со всеми поговорил и сказал:
— Это мой последний выход в море…
Он имел в виду — последний в августе, а у меня все внутри похолодело. Это было предчувствие беды.
14 августа я вылетела в Москву и во вторник узнала, как и все, что “Курск” погиб. Ни я, ни дети, мы ни на минуту не сомневались, что Володя жив. Молился отец Василий. Мы все молились. Никто не думал о столь трагичном исходе. А на десятый день весь мир, как одна семья, содрогнулся. На фоне бушующего Баренцева моря телевидение показало список погибших: сначала шли фамилии офицеров штаба, потом — экипажа. Володина фамилия была первой. Он находился в командном, втором отсеке.
Все в моей жизни кончилось. Я не помню себя в те дни. Но как могла я показать свою боль детям? Они очень страдали.
Нас спас отец Василий. Я живу благодаря тому, что он не покидал ни меня, ни мальчиков. Он и сейчас каждую минуту моей жизни рядом. Он видит сердце, он видит душу. И если он чувствует, что у человека боль, а он это всегда чувствует, он утешает любовью и молитвой.
Он сам столько пережил, что знает, в чем нуждается страдающее сердце. Он так и говорит: “Я тоже страдал, приходите ко мне…” Подростком он оказался во время войны в немецком лагере, в Эстонии. Неволя не сломила его дух, потому что с детства он верил в Бога и молился. Взрослея, он узнавал, каким гонениям подвергалась Русская православная церковь в годы советской власти. Многие священнослужители были расстреляны. Храмы разграблены и превращены в склады. Он говорил правду людям в своих проповедях, и это тоже не нравилось чиновникам при церкви. Его склоняли доносить на духовенство, но он ни разу не поддался. Обо всем этом можно прочесть в книгах протоиерея Василия Ермакова, которые привлекают правдивостью и искренностью. Одна из них называется “46 лет на службе у Бога”. Теперь этому служению уже 50 лет, а в декабре 2002 года все прихожане храма Серафима Саровского поздравят батюшку с юбилеем — ему исполнится 75 лет.
Для меня батюшка — духовный отец. Он благословил меня после гибели Володи остаться в храме при трапезной. Он и детей моих благословил. Дима служит в Видяеве матросом. Игорь после школы намерен поступить в Нахимовское училище. Как и отец, он хочет быть подводником. Как православный мальчик, он считает, что папа не ушел от нас, его душа с нами.
В 2001 году дети моряков, погибших на “Курске”, приехали в Москву. Их пригласил к себе святейший патриарх Алексий II. Есть фотография, где Игоря обнимает за плечи патриарх. Встреча эта была для десятилетнего мальчика потрясением. Он осмелился сказать его святейшеству, что гордится своим мужественным отцом, который погиб с верой в Бога, и что эту веру в нем поддерживал настоятель храма Серафима Саровского Василий Ермолаев.
— Не Ермолаев, а Ермаков, — поправил, улыбнувшись, патриарх. — Я с отцом Василием хорошо знаком.
Они подружились в юности в Эстонии, где отец Алексея Ридигера был священником, и малолетний узник Василий Ермаков молился на его службах, которые немцы необъяснимым образом разрешали. Священник Михаил Ридигер запомнил мальчика и после освобождения пригласил его в свою семью.
Именно тогда отец Василий стал читать духовную литературу и уже точно знал, какой сделает выбор. Вместе со святейшим патриархом они учились в Ленинграде, в семинарии и Духовной академии, и вместе закончили ее в 1953 году.
В жизни все таким удивительным образом переплетено, что те, кому надо встретиться, обязательно встретятся. Так, по Промыслу Божьему и Владимир Багрянцев встретился с отцом Василием. Они пришлись друг другу по душе — это понятно. Но они еще и вели серьезные разговоры о флоте, об офицерской чести, о долге. Чем дальше, тем больше их сближал интерес к истории России, к судьбе ее народа.
В то лето 2000 года мне подарили книгу о русских кораблях начала века. Батюшка, Володя и я рассматривали ее, увидели фото затонувшей лодки “Кореец” и почему-то насторожились, будто это был тоже какой-то знак. Тогда же мне показался странным вопрос, который Володя задал отцу Василию.
— Имею ли я право, — спросил он, — задраить горящий отсек с людьми во имя спасения всего экипажа?
И батюшка ответил:
— Да.
Теперь я думаю, что тучи сгущались над нашими головами. Володя предвидел свой уход. А мне не давало покоя еще одно предзнаменование. В Москве мы пришли с Игорем в Елоховский собор, приложились к иконе Казанской Божьей Матери, и в этот момент нас попросили остаться убрать храм. И, странное дело, подвели к иконе Иверской Божьей Матери — почистить лампадку. Известно, что эта икона открывает врата в рай. Она так и называется — “вратарница”. Мы еще долго стояли возле нее, и сердце мое мне подсказывало, что для Володи уже открыты врата в рай.
…Перед выходом в море Володя купил в Петербурге большой крест. Мне его вернули после опознания останков 1 марта 2002 года. Крест был свернут в трубочку: такой была сила взрывного удара. И еще в кармане его куртки лежала иконка Владимирской Божьей Матери. Погоны обгорели, а иконка (бумажная) осталась цела. Она даже не потускнела в золоченой своей окантовке.
В тот же приезд Володя подарил батюшке штурвал — часы. Он специально заказывал их в Мурманске. Это был символический подарок, означавший безмерное доверие сына своему духовному учителю, который безошибочно знает, куда ведет свой духовный корабль по волнам житейского моря. В этот момент вокруг было много народу, и все видели, с какой любовью батюшка обнимает Володю.
А 12 марта он отпевал его на Серафимовском кладбище. Да, для Володи открылись райские врата. Не каждому Господь Бог дает то, что получил Володя. Его дом здесь, рядом с батюшкой.
Меня часто спрашивают: как можно смириться с таким горем? Как можно унять сердечную боль молитвой? Я скажу так: смириться трудно. Было бы счастьем жить с Володей дольше, чем мне довелось. Но у меня нет ощущения, что его нет. А унять боль мне помог батюшка. И дело не только в том, что я чувствую его любовь и поддержку; я ловлю каждое его слово — в проповеди, на исповеди, в простой беседе за трапезой. Он часто говорит: “Не сломайся, Катя. Будь со мной…” Знаете, есть школа, есть университет, но есть еще и храм, где уроки нравственности доходят почему-то лучше до ума и сердца. Вот батюшка объясняет смысл заповеди “Возлюби ближнего твоего, якоже сам себя”. Во-первых, он говорит, что любовь вмещает в себя все добродетели. Во-вторых, замечает, что человек не любит себя: он хочет делать добро, а постоянно делает зло. Он корыстолюбив, завистлив, мстителен и любовь к себе заменяет самолюбием. Батюшка, обращаясь к нам, просит различать любовь и самолюбие. Очистим свое сердце от хлама самолюбия, и вот только тогда в нем найдется место для любви к ближним. Все так просто, доступно и притягательно.
У батюшки нет готовых рецептов, он не любит застывшие книжные догмы. Зачем они ему, когда он знает жизнь и жизнь человеческой души. Его слушают прихожане, среди которых много образованных людей: ученые, писатели, адмиралы, ветераны войны, румяные юноши с курсантскими погонами… Принято считать, что в храм приходят слабые, несчастные, убогие. Двери храма открыты для всех, и не нам судить, кто и почему сюда тянется. Но не только я, многие замечают, что отец Василий любит полноценных людей, самобытных, талантливых. Он умеет находить их в гуще людской и обнимать своим пронзительным взором.
Толпы окружают батюшку, где бы он ни был. Вот обычная картина. Перед началом службы у крыльца нашего церковного дома собираются мужчины и женщины, молодые и старые. Стоят они обычно в скорбном молчании, каждый со своей тревогой и бедой. Батюшка выходит и, зная, что он нужен, никого не отталкивает и всем по пути к храму успевает сказать что-то утешительное. Перед храмом народу становится все больше и больше. Батюшка снимает напряжение шуткой, кого-то благословляет, кому-то не дает благословения — как это он угадывает, непонятно, но обиженных нет. Деликатно, с юмором он умеет отвести нелепые просьбы. Звонят колокола. Все идут в храм. “Боже, буди милостив мне, грешной. Боже, очисти грехи моя и помилуй мя. Без числа согрешив, Господи, прости мя”.
Вот теперь и моим домом стал храм. “Возле батюшки душа радуется. Я ощущаю благодать” — эти слова, я помню, сказал Володя. И в самом деле, один его взгляд поднимает настроение. Как-то мы сидели на крыльце и с огорчением думали, что батюшка в этот день не приедет. Вдруг слышим шум машины. Приехал! Господи! Какой радостью стало его внезапное появление для всех. Лица переменились. Так меняется человеческое лицо при вдохновении. Силой любви — вот чем одаряет нас отец Василий. Меня одарил, Володю, наших детей, но ведь и всех вокруг, кто хотя бы однажды увидел его проницательный взгляд, услышал его голос, житейски простой и по-церковному певучий.
Имею ли я право говорить о батюшке, который находится на такой Божественной высоте, до которой простому смертному не дано дорасти? Без его благословения я ничего не делаю. И на этот рассказ о нем он дал мне свое благословение…
Катин рассказ то течет, как река, то останавливается. Она волнуется, подбирает слова. До сих пор ей не приходилось доверять кому-то сокровенные мысли об отце Василии, да и о своей доле говорить совсем непросто.
Не сговариваясь, в какой-то момент мы вместе встали из-за стола, за которым беседовали, в комнате, вблизи трапезной. И вот тогда Катя сказала:
— Пойдемте, я покажу вам Володину могилу…
Мы расстались, я расшифровала дома свои записи и теперь предлагаю их вниманию читателей. Но я не считала бы предложенный редакции материал завершенным, если бы не ввела в него и свои собственные впечатления о встречах с отцом Василием.
Однажды редакция газеты “Союз журналистов”, издание Петербургского СЖ, предложила мне сделать интервью с интересным человеком, который высказался бы о состоянии дел в современных средствах массовой информации. Номер готовился к съезду питерских журналистов в апреле 2002 года. Я нашла такого человека в лице искусствоведа, женщины, близкой мне по духу, которая не только читает, но и печатается в газетах. Но не успела я высказаться до конца, как она предложила мне в качестве собеседника настоятеля храма Серафима Саровского протоиерея Василия Ермакова. Он ее духовник, и, окрыленная своей идеей, она быстро увлекла меня.
Волнуясь, я ждала беседы с батюшкой в том церковном доме, который мне сейчас хорошо знаком. Он вошел, явно расположенный к беседе и в тот час, может быть, более свободный для общения. Я объяснила, что разговор наш пойдет о газетах, о телевидении: какими они видятся ему в нынешние времена?
Батюшка с ходу сказал:
— Проповедь и журналистское слово близки друг другу по сути. А суть — говорить людям правду искренне, без лукавства.
Отец Василий обнаружил не только знание предмета, но и такую широту и масштаб мышления, что я отложила ручку в сторону и раскрыла рот. Он говорил о злодеяниях XX века с его расстрелами, ГУЛАГом, концлагерями, называл имена Ахматовой, Пастернака, Чуковской, Высоцкого, Галича, чье свободное слово и прорыв к истине, к совести были задушены всей системой гонений и запретов, которые использовала советская власть. Он говорил “советчина”, и в этом была слышна его личная боль за страдания России и ее народа. В какое-то мгновение я не сдержала своих чувств и сказала: “Молодец!” Сказала и тут же обуздала себя: “Разве так можно с батюшкой?” Позднее поняла: можно. Он великодушен и все понимает. С ним можно говорить просто о самом сложном.
В ту удивительную встречу отец Василий подарил мне книгу “Воспоминаний горькие страницы…”, написанную в соавторстве с прихожанкой храма, журналисткой Серафимой Ивановной Дмитриевой, которую батюшка называет Симой. Их свела общая судьба: в детстве они оказались узниками немецких лагерей. В книгу вошли документы, воспоминания, свидетельства, фотографии. Сначала кажется, что она состоит из двух частей. Первая — горькая судьба Русской православной церкви до войны и после войны. Вторая — дети в неволе. На самом деле обе части внутренне связаны. Утрата веры в Бога, забвение христианских заповедей привели к тому, что мир в XX веке потерял человеческое лицо. И невозможное стало возможным. Иначе как объяснить муки и страдания детей, матерей, оторванных друг от друга и брошенных в кромешный ад?
“Любите нас живыми” — так называется одна из глав книги. В этих словах выражена та главная трагическая нота, ради которой эта книга была задумана и сделана. “Безумство жестокости продолжается… И опять в мире страдают дети…”
Проповеди, тексты книг, беседы отца Василия пронизаны любовью. О батюшке можно сказать, что это душа, открытая любви. Но он проповедует не сладкую любовь, а любовь — спасение, любовь — сострадание, любовь, способную изменить мир.
“Вот уже почти полвека я священник, стою у Престола Божия”, — говорит о себе отец Василий. Он многое пережил и многое видел, прожив в стране, где с 1917 года уничтожалась вера, где был нарушен самый главный завет Христа “Не убий”. Большевики планомерно и изощренно истребляли аристократов, офицеров, зажиточных крестьян, духовенство…
Отец Василий — хранитель истории Русской православной церкви, в которой безумное и ужасное переплелось с высоким и прекрасным. Он полон веры и надежды. Его взгляд излучает доброту. И люди идут к нему с вопросами: “как жить?, “как отличить истину ото лжи?”, “как снять тяжесть с души?”
Прекрасная идея охватила прихожан храма Серафима Саровского: создать на родине батюшки — в Болхове Орловской области — музей. В нем должны быть собраны материалы, рассказывающие о судьбах религии, особенно о православии. Этот старинный город в центре русской земли многое помнит, и потому нет более подходящего места, которое сохранило бы в памяти народной драму Русской православной церкви. То, что этот музей будет согрет любовью отца Василия, сомнений нет. Более того, имя батюшки и его духовный подвиг сделают город среди холмов над рекой Нугрей родным для верующих, нужным для всех.
Многие лета Вам, отец Василий!