1

27 декабря 1932 года в Москве председателем ЦИК СССР М. И. Калининым, председателем Совнаркома СССР В. М. Молотовым и секретарем ЦИК СССР А. С. Енукидзе было подписано постановление № 57/1917 “Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописки паспортов” ¹.

Время выбиралось не случайно: сельское население было с корнем вырвано из родной почвы и рассеяно по стране. Миллионы “раскулаченных” и бежавших в страхе из деревни от “коллективизации” и непосильных хлебозаготовок людей надо было выявить, учесть, распределить на потоки в зависимости от “социального положения” и закрепить за государственными работами. Следовало умело воспользоваться плодами “победы”, достигнутой в ходе “коренного перелома”, закрепить это новое состояние — рассеивание людей, не дать им вернуться в родные места, закончить принудительное разделение российского общества на “чистых” и “нечистых”. Теперь каждый человек должен был находиться под недреманным оком ОГПУ.

Положение о паспортах устанавливало, что “все граждане Союза ССР в возрасте от 16 лет, постоянно проживающие в городах, рабочих поселках, работающие на транспорте, в совхозах и на новостройках, обязаны иметь паспорта”. Отныне вся территория страны и ее население делились на две неравные части: ту, где была введена паспортная система, и ту, где ее не существовало. В паспортизированных местностях паспорт являлся единственным документом, “удостоверяющим личность владельца”. Все прежние удостоверения, ранее служившие видом на жительство, отменялись ² . Вводилась обязательная прописка паспортов в органах милиции “не позднее 24 часов по прибытии на новое местожительство”. Обязательной стала и выписка — для всех, кто выбывал “из пределов данного населенного пункта совсем или на срок более двух месяцев”; для всех, покидающих прежнее местожительство, обменивающих паспорта; заключенных; арестованных, содержащихся под стражей более двух месяцев.

Помимо кратких сведений о владельце (имя, отчество, фамилия, время и место рождения, национальность) в паспорте указывались: социальное положение (взамен чинов и званий Российской империи советский новояз устанавливал для людей следующие социальные ярлыки: “рабочий”, “колхозник”, “крестьянин-единоличник”, “служащий”, “учащийся”, “писатель”, “художник”, “артист”, “скульптор”, “кустарь”, “пенсионер”, “иждивенец”, “без определенных занятий”), постоянное местожительство и место работы, прохождение обязательной военной службы и перечень документов, на основании которых выдавался паспорт. Предприятия и учреждения должны были требовать от принимаемых на работу паспорта (или временные удостоверения), отмечая в них время зачисления в штат. Главному управлению рабоче-крестьянской милиции при ОГПУ СССР поручалось в десятидневный срок представить в Совнарком инструкцию о “проведении постановления” ³ . Минимальный срок подготовки инструкции, о котором говорится в постановлении, указывает: она была составлена и согласована во всех звеньях высшего партийно-государственного аппарата советской власти задолго до декабря 1932 года.

Большинство законодательных документов советской эпохи, регулировавших основные вопросы жизни людей, никогда полностью не обнародовались. Многочисленные указы Президиума Верховного Совета СССР и соответствующие им акты союзных республик, постановления Совнаркома и ЦК партии, циркуляры, директивы, приказы наркоматов (министерств), в том числе важнейших — внутренних дел, юстиции, финансов, заготовок, — имели грифы “Не для печати”, “Не публиковать”, “Не подлежит оглашению”, “Секретно”, “Совершенно секретно” и т. п. Законодательство имело как бы две стороны: одну, в которой открыто и гласно — “для народа” — определялась правовая норма. И вторую, секретную, которая была главной, ибо в ней всем государственным органам предписывалось, как именно следует понимать закон и практически проводить его в жизнь. Часто закон сознательно, как в приведенном нами постановлении от 27 декабря 1932 года, содержал одни общие положения, а его реализация, то есть практика применения, раскрывалась в секретных подзаконных актах, инструкциях, циркулярах, которые издавало заинтересованное ведомство. Поэтому постановление Совнаркома СССР № 43 от 14 января 1933 года утверждало “Инструкцию о выдаче паспортов”, которая имела два раздела — общий и секретный.

Первоначально предписывалось проведение паспортизации с обязательной пропиской в Москве, Ленинграде (включая стокилометровую полосу вокруг них), Харькове (включая пятидесятикилометровую полосу) в течение января — июня 1933 года. В том же году предполагалось закончить работу в остальных регионах страны, подпадавших под паспортизацию. Территории трех вышеназванных городов со сто-пятидесятикилометровыми полосами вокруг объявлялись режимными. Позже постановлением Совнаркома СССР № 861 от 28 апреля 1933 года “О выдаче гражданам Союза ССР паспортов на территории СССР” к режимным были отнесены города Киев, Одесса, Минск, Ростов-на-Дону, Сталинград, Сталинск, Баку, Горький, Сормово, Магнитогорск, Челябинск, Грозный, Севастополь, Сталино, Пермь, Днепропетровск, Свердловск, Владивосток, Хабаровск, Никольско-Уссурийск, Спасск, Благовещенск, Анжеро-Судженск, Прокопьевск, Ленинск, а также населенные пункты в пределах стокилометровой западноевропейской пограничной полосы СССР. В этих местностях запрещалось выдавать паспорта и проживать лицам, в которых советская власть видела прямую или косвенную угрозу своему существованию. Эти люди под контролем органов милиции подлежали выдворению в другие местности страны в течение десяти дней, где им предоставлялось “право беспрепятственного проживания” с выдачей паспорта.

Секретный раздел вышеназванной инструкции 1933 года устанавливал ограничения на выдачу паспортов и прописку в режимных местностях для следующих групп граждан: “не занятых общественно-полезным трудом” на производстве, в учреждениях, школах (за исключением инвалидов и пенсионеров); убежавших из деревень (“сбежавших”, по советской терминологии) “ кулаков” и “раскулаченных”, хотя бы они и “работали на предприятиях или состояли на службе в советских учреждениях”; “перебежчиков из-за границы”, то есть самовольно перешедших границу СССР (кроме политэмигрантов, имеющих соответствующую справку от ЦК МОПРа); прибывших из других городов и сел страны после 1 января 1931 года “без приглашения на работу учреждением или предприятием, если они не имеют в настоящее время определенных занятий, или хотя и работают в учреждениях или предприятиях, но являются явными летунами (так именовались часто менявшие место работы в поисках лучшей жизни. — В. П.), или подвергались увольнению за дезорганизацию производства”, то есть опять-таки тех, кто бежал из деревни до начала развертывания “сплошной коллективизации”; “лишенцев” — людей, лишенных советским законом избирательных прав, — тех же “кулаков”, “использующих наемный труд”, частных торговцев, священнослужителей; бывших заключенных и ссыльных, в том числе судимых даже за незначительные преступления (в постановлении от 14 января 1933 года приводился “не подлежащий оглашению” специальный перечень этих лиц); членов семей всех вышеперечисленных групп граждан ⁴.

Поскольку советское народное хозяйство не могло обойтись без специалистов, для последних делались исключения: им выдавались паспорта, если они могли представить “от этих предприятий и учреждений свидетельство об их полезной работе”. Такие же исключения делались для “лишенцев”, если они находились на иждивении у своих родственников, которые служили в Красной Армии (этих стариков и старух советская власть считала уже неопасными; кроме того, они представляли собой заложников на случай “нелояльного поведения” военнослужащих), а также для священнослужителей, “исполняющих функции по обслуживанию действующих храмов”, иными словами, находящихся под полным контролем ОГПУ.

Первоначально исключения допускались и по отношению к тем не занятым “общественно-полезным трудом” и лишенным избирательных прав лицам, которые были уроженцами режимных местностей и постоянно там жили. Постановление Совнаркома СССР № 440 от 16 марта 1935 года отменило такую временную “уступку” (ниже мы остановимся на этом подробнее).

Вновь прибывающим в режимные местности следовало для прописки кроме паспорта представлять справку о наличии жилплощади и документы, удостоверяющие цель приезда (приглашение на работу, договор о вербовке, справку правления колхоза об отпуске “в отход” и т. д.). Если размер площади, на которую собирался прописаться приезжающий, был меньше установленной санитарной нормы (в Москве, например, санитарная норма составляла 4 — 6 кв. м в общежитиях и 9 кв. м в государственных домах), то в прописке ему отказывали.

Итак, первоначально режимных местностей насчитывалось немного — дело новое, на все сразу у ОГПУ рук не хватало. Да и надо было дать людям привыкнуть к незнакомой крепостной привязке, направить стихийную миграцию в нужное власти русло.

К 1953 году режим распространился уже на 340 городов, местностей и железнодорожных узлов, на пограничную зону вдоль всей границы страны шириной от 15 до 200 километров, а на Дальнем Востоке — до 500 километров. При этом Закарпатская, Калининградская, Сахалинская области, Приморский и Хабаровский края, в том числе Камчатка, были полностью объявлены режимными местностями ⁵ . Чем быстрее рос город и больше возводилось в нем промышленных объектов, входивших в военно-промышленный комплекс, тем скорее осуществлялся его перевод в “режимный”. Таким образом, с точки зрения свободы выбора местожительства в родной стране индустриализация вела к быстрому принудительному разделению всей территории на большие и малые “зоны”. Режимные города, “очищенные” советской властью от всех нежелательных “элементов”, давали своим жителям гарантированный заработок, но взамен требовали “ударного труда” и полной идеологической и поведенческой покорности. Так вырабатывался особый тип “городского человека” и “городской культуры”, слабо связанный со своим историческим прошлым.

Эту страшную беду глубоко понял и правдиво описал еще в 1922 году — за десять лет до введения паспортной системы! — русский поэт Сергей Есенин: “Город, город, ты в схватке жестокой / Окрестил нас как падаль и мразь. / Стынет поле в тоске волоокой, / Телеграфными столбами давясь. / Жилист мускул у дьявольской выи, / И легка ей чугунная гать. / Ну, да что же? Ведь нам не впервые / И расшатываться и пропадать”. Поэт дал исторически точную, предельно правдивую и религиозно осмысленную картину разорения земли русской, хотя большинство людей и сегодня, читая эти стихи, не склонны придавать серьезного значения пророческому предвидению — они рассматривают слова поэта как лирическую тоску по “уходящей деревне”.

…В тех же целях проводилась “паспортизация на железнодорожном транспорте”, которая осуществлялась в три этапа — с августа 1933 по февраль 1934 года. Первоначально паспортизация проводилась на Октябрьской, Мурманской, Западной, Юго-Западной, Екатерининской, Южных, Уссурийской и Забайкальской железных дорогах. Затем на Закавказской, Северо-Кавказской, Юго-Восточной, Пермской, Самаро-Златоустовской и Рязано-Уральской, в последнюю очередь — на Средне-Азиатской, Туркестано-Сибирской, Томской, Омской, Московско-Казанской, Северной и Московско-Курской дорогах. Серия секретных приказов ОГПУ ставила основной задачей при выдаче паспортов рабочим и служащим железнодорожного транспорта “тщательное выявление и точное установление их социального положения” ⁶ . Для этого предлагалось использовать не только материалы оперативного учета, которые велись на всех явных и тайных “врагов советской власти” в ОГПУ и милиции, но и данные, поступившие от добровольных помощников — политотделов, профсоюзных, партийных организаций и “отдельных лиц”, то есть секретных осведомителей (в просторечии — стукачей). В результате принятых мер транспортные органы ОГПУ выявили и “отсеяли” (термин, используемый милицией) тех, чье положение определялось советской властью как социально чуждое и враждебное. Эта акция закрепляла разделение территории страны на “зоны”.

Следующий этап паспортизации превращал территорию “вблизи железных дорог” в режимную. Приказом НКВД СССР № 001519 от 27 декабря 1939 года, исполняющим очередное секретное постановление Совнаркома СССР, всем начальникам дорожно-транспортных отделов этого наркомата предписывалось “немедленно приступить к подготовке изъятия антисоветских и уголовных элементов, проживающих во временных жилых строениях вблизи железных дорог”. Из всех этих строений (землянок, “шанхаек”, “китаек”, как они обозначались в приказе) в полосе двух километров от железных дорог люди выселялись, а сами строения сносились. На тридцати восьми железных дорогах СССР (без учета дорог Западной Украины и Белоруссии), включая 64 железнодорожных и 111 оборонно-хозяйственных узлов, закипела работа. “Операция” — именно так в приказе называлась эта акция — была проведена по отработанному сценарию: составлялись списки “на весь выявленный антисоветский и уголовный элемент” (с использованием следственных и архивных материалов и негласных допросов) и люди, ранее изгнанные из родных мест, но уцелевшие в ходе “строительства основ социализма”, насильственно направлялись по решениям Особых совещаний в “отдаленные местности” и “исправительно-трудовые лагеря” ⁷ . Сносились как постройки железнодорожников, так и те, которые принадлежали людям, не работающим на транспорте. По свидетельству прокурора СССР В. Бочкова, “в Челябинске многие рабочие семьи живут под открытым небом, в сараях, сенях. За отсутствием определенного места жительства, дети остаются вне школ. Среди них начинаются заболевания. Некоторые из рабочих, оставшихся без крова, ходатайствуют перед администрацией своих предприятий об увольнении с тем, чтобы найти работу с жильем. Ходатайства их остаются в большинстве случаев без удовлетворения” ⁸ . Чтобы остановить стихийное бегство людей, Совнарком СССР разослал в союзные совнаркомы циркуляр, обязывающий городские и районные Советы совместно с директорами предприятий “немедленно обеспечить жилплощадью рабочих и служащих, выселенных из временных жилищ” ⁹ . Однако эти предписания оставались, как правило, на бумаге, да и не было у Советов в резерве необходимого жилого фонда…

Особенно унизительному закрепощению подвергались жители деревни, так как, согласно вышеуказанным постановлениям Совнаркома СССР № 57/1917 от 27 декабря 1932 года и № 861 от 28 апреля 1933 года, в сельских местностях паспорта выдавались только в совхозах и на территориях, объявленных “режимными”. Остальные сельчане паспортов не получили. Оба предписания устанавливали длинную, сопряженную со многими трудностями процедуру получения паспортов для стремящихся покинуть деревню. Формально закон определял, что “в тех случаях, когда лица, проживающие в сельских местностях, выбывают на длительное или постоянное жительство в местности, где введена паспортная система, они получают паспорта в районных или городских управлениях рабоче-крестьянской милиции по месту своего прежнего жительства сроком на один год. По истечении годичного срока лица, приехавшие на постоянное жительство, получают по новому месту жительства паспорта на общих основаниях” (пункт 3-й постановления СНК СССР № 861 от 28 апреля 1933 года). Фактически же все обстояло иначе. 17 марта 1933 года постановление ЦИК и Совнаркома СССР “О порядке отходничества из колхозов” обязывало правления колхозов “исключать из колхоза тех колхозников, которые самовольно, без зарегистрированного в правлении колхоза договора с хозорганами (так именовались представители администрации, которые от имени советских предприятий ездили по деревням и заключали договоры с колхозниками. — В. П.) бросают свое колхозное хозяйство” ¹⁰ . Необходимость иметь на руках договор перед выездом из деревни — первый серьезный барьер для отходников. Исключение из колхоза не могло сильно напугать или остановить крестьян, на собственной шкуре успевших узнать тяжесть колхозных работ, хлебозаготовки, оплату по трудодням, голод. Препятствие состояло в другом. 19 сентября 1934 года принимается закрытое постановление Совнаркома СССР № 2193 “О прописке паспортов колхозников-отходников, поступающих на работу в предприятия без договоров с хозорганами”. Традиционный термин “отходники” камуфлировал массовое бегство крестьян из колхозных “резерваций”.

Постановление от 19 сентября 1934 года определяло, что в паспортизированных местностях предприятия могут принимать на работу колхозников, которые ушли в отход без зарегистрированного в правлении колхоза договора с хозорганами, “лишь при наличии у этих колхозников паспортов, полученных по прежнему местожительству, и справки правления колхоза о его согласии на отход колхозника”. Проходили десятки лет, менялись инструкции и положения по паспортной работе, наркомы, а затем министры внутренних дел, диктаторы, бюрократы, но это решение — основа прикрепления крестьян к колхозным работам — сохраняло свою практическую силу ¹¹.

Хотя октябрьское, 1953 года положение о паспортах узаконивало выдачу краткосрочных паспортов “отходникам” на “срок действия договора”, колхозники хорошо понимали относительную ценность этих документов, рассматривая их как формальное разрешение на сезонные работы. Чтобы не связываться с милицией, они брали справки в правлении колхозов и сельсоветах. Но еще пять лет спустя после введения для колхозников так называемых краткосрочных паспортов МВД СССР отмечало в 1958 году многочисленные факты, “когда граждане, завербованные в сельской непаспортизированной местности на сезонные работы, не обеспечиваются краткосрочными паспортами” ¹².

По мере того как крестьяне находили мельчайшие лазейки в паспортном законодательстве и пытались использовать их для бегства из деревни, правительство ужесточало закон. Циркуляр Главного управления милиции НКВД СССР № 37 от 16 марта 1935 года, принятый в соответствии с постановлением Совнаркома СССР № 302 от 27 февраля 1935 года, предписывал: “Лица, проживающие в сельской непаспортизированной местности, вне зависимости от того, куда они едут (даже если едут в непаспортизированную сельскую местность), — обязаны получать паспорта до выезда, по месту своего жительства сроком на один год” ¹³ . Власти, конечно, понимали, что крестьяне кочуют из села в село в поисках места, откуда легче убежать в город. Например, люди узнавали, что в Челябинске строится большой тракторный завод и, следовательно, в окрестных деревнях и районах будет проводиться усиленный оргнабор. И многие устремлялись в сельскую местность ближе к этому городу, чтобы попытать счастья.

Правда, Челябинск, как и другой город этой области — Магнитогорск, — относился к числу “режимных” и у людей с “социально чуждым” советской власти происхождением почти не было шансов там прописаться. Таким следовало искать место поглуше, ехать туда, где их никто не знал, и там пытаться получить новые документы, чтобы скрыть прошлое. В любом случае переезд на постоянное жительство из одной сельской местности в другую до марта 1935 года являлся как бы “легальным” способом бегства, не запрещенным законом.

Но после принятия вышеупомянутого циркуляра местные органы власти обязаны были удалять переселенцев, не имеющих паспортов, из деревни. Циркуляр не разъяснял, куда именно следовало отправлять беспаспортных беглецов, то есть предоставлял полную свободу действий для произвола местных властей .

Представим себе психологическое состояние человека, который подлежал “удалению”. Вернуться в родное село — значит не только вновь тянуть опостылевшую колхозную лямку, но и лишить себя всяких, даже призрачных, надежд на покойную жизнь. Ведь сам факт бегства из колхоза вряд ли мог пройти не замеченным деревенским начальством. Значит, оставался один выход: бежать дальше, туда, где, как казалось, мышеловка еще не захлопнулась, где маячила хоть малейшая надежда. Поэтому истинный смысл циркуляра заключался в том, чтобы закрепить за крестьянами-беглецами, не имеющими паспортов, их “нелегальное положение” в любой точке СССР, превратить их в невольных преступников!

В деревнях и селах оставались те, кто сделал ставку на советскую власть, кто решил верно служить ей, вознамерился сделать карьеру на унижении и порабощении односельчан, захотел построить себе лучшую жизнь за счет эксплуатации рядовых колхозников. Оставались одураченные режимом и те, кто по возрасту, семейным обстоятельствам или физическому увечью не могли убежать. Наконец, оставались понявшие уже в 1935 году, что от советской власти нигде не спрячешься.

Верное неписаному правилу утаивать от народа самое существенное, правительство не опубликовало новое постановление в печати. Милицейский циркуляр предлагал “широко объявить сельскому населению” изменения в паспортном законе “через местную печать, путем объявлений, через сельсоветы, участковых инспекторов и т. д.”.

Перед крестьянами, решившими уехать из деревни с соблюдением паспортных законов, о которых они знали понаслышке, стояла трудноразрешимая задача: надо было иметь договор с предприятием — только тогда они могли получить в милиции паспорт и уехать. Если договора не было, приходилось идти на поклон к председателю колхоза и просить справку на “отход”. Но не для того создавалась колхозная система, чтобы сельским невольникам разрешалось свободно “разгуливать” по стране. Председатель колхоза хорошо понимал этот “политический момент” и свою задачу — “держать и не пущать”. Мы уже указывали, что формальные права на получение паспорта сохранялись и за жителями “непаспортизированных районов” — так определяло правительственное постановление от 28 апреля 1933 года. При чтении этого документа у нормального человека могло создаться впечатление, что получить паспорт в районном (или городском) отделении милиции проще пареной репы. Но так могли думать только неискушенные деревенские простаки. В самой же инструкции по паспортной работе, введенной в действие ¹⁴ февраля 1935 года приказом № 0069 наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды, существовала масса юридических закавык, внешне (по форме) противоречивых, но включенных в документ сознательно с тем, чтобы дать местным царькам (от председателя колхоза или сельсовета до начальника районного управления милиции) возможность для безграничного произвола в отношении рядового колхозника. Единственным могущим возникнуть “ограничением” их всевластия был тот “высший интерес”, когда индустриальный молох вновь широко отверзал свою ненасытную пасть, требуя новых жертв. Только тогда приходилось отпускать крестьян в город по так называемому “оргнабору”. И они обреченно попадали под следующий зубец машины по штамповке “советского человека” из православных русских людей.

Пункт 22-й инструкции по паспортной работе 1935 года перечислял следующие документы, необходимые для получения паспорта: 1) справку домоуправления или сельсовета с места постоянного жительства (по форме № 1); 2) справку предприятия или учреждения о работе или службе с обязательным указанием, “с какого времени и в качестве кого работает на данном предприятии (учреждении)”; 3) документ об отношении к военной службе “для всех обязанных иметь таковой по закону”; 4) любой документ, удостоверяющий место и время рождения (метрическую выпись, свидетельство загса и проч.) 14 . Пункт 24-й той же инструкции указывал, что “колхозники, крестьяне-единоличники и некооперированные кустари, проживающие в сельской местности, — никаких справок о работе не представляют”. Казалось бы, этот пункт дает колхознику право не представлять в милицию справку правления колхоза о разрешении уйти в “отход”, иначе зачем включать специальный пункт об этом в инструкцию? Но то была лукавая видимость. В статьях 46, 47 в разной форме, чтобы было понятнее, подчеркивалось, что все крестьяне (колхозники и единоличники) обязаны для выезда из деревни на срок более пяти дней иметь справку от местных органов власти, которая практически являлась главным документом для получения паспорта.

Ничего этого крестьяне не знали, ведь инструкция по паспортной работе являлась приложением к приказу НКВД СССР, который имел гриф “Сов. секретно”. Поэтому особенно цинично, когда они с ней сталкивались, звучала для людей известная юридическая норма: незнание закона не освобождает от наказания по нему.

Попытаемся представить мытарства крестьянина для получения “вольной”… Договора, как правило, в руках нет, так как государство внимательно контролировало и регулировало “оргнабор” в деревне. В зависимости от положения с кадрами в той или иной отрасли, стройке, заводе, шахте оно то разрешало государственным вербовщикам набирать рабочую силу по деревням (на основе государственного плана, в котором учитывались не только отрасли, нуждающиеся в “кадрах”, но указывалось и их конкретное число для каждого ведомства или стройки, а также те сельские районы, где разрешался набор), то закрывало эту лазейку. Значит, перво-наперво крестьянину следовало идти за справкой к председателю колхоза. Тот отказывает прямо или тянет, предлагает подождать с уходом до завершения сельскохозяйственных работ. Ничего не добившись в колхозе, крестьянин пытается начать с другого конца — сначала заручиться согласием в сельсовете. Председатель сельсовета — такая же “тварь дрожащая”, как и председатель колхоза, существо зависимое, ценящее свое место “начальника” больше всего на свете. Естественно, он спрашивает крестьянина, есть ли у того справка из правления, просит ее показать. Если справки нет, разговор окончен, круг замкнулся. Остается только возможность подкупить сельских чиновников или подделать необходимую справку. Но на то и милиция, чтобы проверять все документы до точки, а при необходимости запрашивать ту инстанцию, которая выдала справку. Так создается почва для сращивания местной верхушки власти — колхозной, советской, милицейской, — верхушки, которая становится безраздельным хозяином деревни. Она грабит, развращает, унижает народ, она создана именно с этой целью, и паспортная система предоставляет тут неограниченные возможности.

О душевном состоянии русского человека, насильственно превращенного в “колхозника”, свидетельствует писатель В. Белов: “Для сельской жизни начала тридцатых годов (добавим от себя: разве только 30-х? — В. П.) очень характерно было такое понятие, как “копия” или “копия с копии”. Бумага или ее отсутствие могли отправить на Соловки, убить, уморить голодом. И мы, дети, уже знали эту суровую истину. Не зря составлять документы учили нас на уроках… В седьмом или шестом классе, помнится, мы учили наизусть стихотворение Некрасова “Размышления у парадного подъезда”: “Вот парадный подъезд. По торжественным дням, одержимый холопским недугом, целый город с каким-то испугом подъезжает к заветным дверям”. Н. А. Некрасов называл холопским недугом обычное подхалимство. Но можно ли называть холопским недугом страх беспаспортного деревенского мальчика, стоящего перед всесильным чиновником? Дважды, в сорок шестом и сорок седьмом годах, я пытался поступить учиться. В Риге, в Вологде, в Устюге. Каждый раз меня заворачивали. Я получил паспорт лишь в сорок девятом, когда сбежал из колхоза в ФЗО. Но за пределами деревенской околицы чиновников было еще больше…” ¹⁵

…Согласно инструкции по паспортной работе 1935 года, помимо паспортных книжек сроком на три года и годичных паспортов существовали временные удостоверения сроком до трех месяцев. Они выдавались “в нережимных местностях при отсутствии документов, необходимых для получения паспорта” (пункт 21-й инструкции). Другими словами, речь шла преимущественно о сельских жителях, которые выезжали в “паспортизированную местность” на временные (сезонные) работы. С помощью этой меры государство пыталось регулировать миграционные потоки и удовлетворять нужды народного хозяйства в рабочей силе, одновременно ни на минуту не упуская ни одного человека из поля зрения милиции.

Часто из деревни убегали вообще без каких-либо документов. О том, что подобные явления носили массовый характер, свидетельствует следующая выдержка из циркуляра ЦИК СССР № 563/3 от 17 марта 1934 года: “Несмотря на проведенную органами милиции разъяснительную кампанию, требование это не выполняется: наблюдается массовый приезд граждан из сельских местностей в города без паспортов, что вызывает мероприятия милиции по задержанию и удалению приезжающих” ¹⁶ . Нередки были попытки прописаться по поддельным и подложным справкам об отходничестве. Но, разумеется, эта “кустарщина” не могла всерьез противостоять механизму тоталитарной машины, паспортной удавке, накинутой на народную шею.

Правовое положение крестьянина в колхозную эпоху делало его изгоем в родной стране. И жить под таким психологическим прессом предстояло не только ему, но и его детям. По действующему примерному уставу сельхозартели (1935) членство в колхозе оформлялось подачей заявления с последующим решением о приеме на общем собрании артели. На практике правило это не соблюдалось по отношению к детям колхозников, которых по достижении ими шестнадцатилетнего возраста правление механически заносило в списки членов артели без их заявления о приеме. Получалось, что сельская молодежь не могла распоряжаться своей судьбой: не могла по собственному желанию после шестнадцати лет получить в райотделе милиции паспорт и свободно уехать в город на работу или учебу. Совершеннолетние молодые люди автоматически становились колхозниками и, следовательно, только в качестве таковых могли добиваться получения паспортов. Чем в большинстве своем кончались такие попытки, мы уже писали. Формально названная практика не была закреплена юридически в уставе сельхозартели. Фактически же колхозники становились подневольным сословием “из рода в род”.

…Бегство в города создавало видимость обретения свободы. Жизнь вытесняла сельских беглецов из собственно русских областей на окраины.

К 1939 году резко выросла (по сравнению с переписью 1926 года) доля русских в следующих национальных районах: в Чечено-Ингушской АССР с 1,2 — 2,9 до 28,8 процента, в Северо-Осетинской АССР с 6,6 до 37,2 процента, в Якутской АССР с 10,4 до 35,5 процента, в Бурят-Монгольской АССР с 52,7 до 72,1 процента, в Киргизской ССР с 11,7 до 20,8 процента ¹⁷ . В дальнейшем “индустриализация” только усиливала этот центробежный процесс.

Паспортизация населения способствовала тотальному контролю над гражданами. Негласный надзор приобрел невиданные в мировой истории масштабы. В областных управлениях милиции возникали паспортные отделы, в городских и районных управлениях (отделениях) — паспортные столы. В населенных пунктах, где проживало свыше 100 тысяч “паспортизированного населения”, создавались адресные бюро. В дополнение к ним, но с иными целями — не для прописки населения и выдачи паспортов, а для “улучшения розыска скрывшихся и бежавших преступников” — приказом НКВД СССР № 0102 от 10 сентября 1936 года во всех крупных городах страны (свыше 20 тысяч жителей) организовывались кустовые адресные бюро. В Москве действовало Центральное адресное бюро (ЦАБ). Если в 1936 году кустовые бюро существовали в 359 городах СССР, то в 1937 году — в 413 ¹⁸ . Остальные города и районы страны прикреплялись каждый к определенному кустовому адресному бюро. Таким образом, вся территория СССР была охвачена сыском. Маскировалось же это под “учет движения населения”.

Положение о кустовых адресных бюро, утвержденное приказом НКВД СССР № 077 от 16 августа 1937 года, устанавливало, что “основным прописочным, учетным и справочным документом является листок прибытия, который заполняется при перепрописке всего населения и на каждого прибывающего в данный населенный пункт гражданина” ¹⁹ . Листки прибытия и убытия имели одинаковое название — “адресный листок”. Учет движения населения при этом был второстепенной задачей. Все адресные листки до помещения их в картотеку на прибывших лиц проверялись в кустовых бюро по книге розыска паспортов, ибо многие жили по чужим или поддельным паспортам. Одновременно листки прибытия сверялись с так называемыми сторожевыми листками (розыскными карточками), которые заполнялись на “разыскиваемых преступников”, объявляемых в союзном или местном розыске, и хранились в кустовых адресных бюро в специальных картотеках. При обнаружении разыскиваемого об этом немедленно сообщалось “аппарату НКВД, объявившему розыск”, но карточки продолжали храниться “как компрматериал до указания об их изъятии и уничтожении”.

С 1 января 1939 года ввели новую, более совершенную форму адресных листков, что не было случайным. 17 января должна была состояться всесоюзная перепись населения. Предшествующая перепись проводилась всего за два года до этого. Следовательно, государство не столько нуждалось в точных сведениях о численности населения, сколько в установлении местожительства каждого человека. Ведь в 1937 — 1938 годах в стране проводилась массовая чистка (“ротация”) советского чиновничьего слоя. Бывшие руководящие кадры в обстановке террора и всеобщего страха пытались сменить местожительство, любым способом получить новые документы. Люди видели в предстоящей переписи прямую угрозу своей жизни, старались заранее скрыться. Поэтому режим считал необходимым усилить контроль за “движением населения”, чтобы в нужный момент иметь возможность арестовать любого. Отдельные лица (дачники, отдыхающие в санаториях, домах отдыха, приезжающие в отпуска, на каникулы, экскурсанты, туристы, прибывающие на совещания, съезды и выбывающие обратно) прописывались временно на адресных листках без отрывных талонов. Для всех остальных прописка и выписка фиксировалась на адресных листках с отрывными талонами, а затем эти данные направлялись в управление, а оттуда в Центральное управление народнохозяйственного учета Госплана СССР (ЦУНХУ). Адресный листок оставался в милиции. В режимных местностях такие листки заполнялись в двух экземплярах: один оставался в адресном бюро, а другой в отделении милиции “для контроля за выездом прописанного в срок”. На “социально чуждый” и “уголовный элемент” заполнялись дополнительные листки прибытия (или убытия), которые направлялись для централизованного учета в кустовые адресные бюро ²⁰ . Таким образом, в стране существовал двойной учет “движения населения”. Важнейший — в милиции, второстепенный — в Госплане. Инструкция по паспортной работе 1935 года следующим образом определяла приоритет в задачах адресных бюро: “а) оказание содействия административным органам в розыске необходимых им лиц; б) выдача учреждениям и частным лицам справок о местожительстве граждан; в) ведение учета движения населения” ²¹ . Вопреки традиционным представлениям, паспортный аппарат в СССР существовал не столько для нужд населения, сколько для розыска непокорных.

Приказ НКВД СССР № 230 от 16 декабря 1938 года о работе кустовых адресных бюро прямо указывал, что они создавались для “улучшения работы милиции по розыску преступников”, а не для учета движения населения. Для решения последней задачи, говорилось в приказе, существуют адресные бюро. В кустовых бюро листки на вновь прибывших проверялись на предмет наличия в биографии человека “компрометирующих сведений”, после чего — в зависимости от характера “компромата” — об этом сообщалось руководителю предприятия по месту работы человека или “немедленно в уголовный розыск”.

Инструкция по паспортной работе 1935 года основными задачами милиции по “поддержанию паспортного режима” в СССР определяла следующие: недопущение проживания без паспорта и без прописки; недопущение приема на работу или службу без паспортов; очистка режимных местностей от “уголовных, кулацких и иных антиобщественных элементов, а также от лиц, не связанных с производством и работой”; взятие в нережимных местностях всего “кулацкого, уголовного и иного антиобщественного элемента” на особый учет” ²².

Практическая работа низового аппарата милиции по проведению “особого учета” строилась следующим образом: в справке домоуправления или сельсовета с места постоянного жительства (форма № 1), которая в обязательном порядке предъявлялась в милиции при получении паспорта, в графу “Для особых отметок органов РК милиции” заносились все “компрометирующие данные” о получателе паспорта. Начиная с 1936 года в паспортах бывших заключенных и ссыльных, лишенных избирательных прав и “перебежчиков” стали делать специальную отметку. Справки по форме № 1 хранились в общей картотеке паспортного аппарата милиции; люди, взятые на особый учет, заносились в списки по специальной форме. Ширилась “индустриализация”, завершалась “сплошная коллективизация”, росли города, фабриковались политические процессы, все свирепее становился террор, увеличивалось число “преступников”, “летунов” и иного “антиобщественного элемента”. Соответственно совершенствовался сыск, увеличивались картотеки Центрального и кустовых адресных бюро.

Для улучшения идентификации личности гражданина СССР с октября 1937 года в паспорта стали наклеивать фотографическую карточку, второй экземпляр которой хранился в милиции по месту выдачи документа. Во избежание подделок Главное управление милиции ввело спецчернила для заполнения бланков паспортов и спецмастику для печатей, штампы по креплению фотокарточек, рассылало во все отделения милиции оперативно-методические “ориентировки” о способах распознания поддельных документов. В тех случаях, когда при получении паспортов предъявлялись свидетельства о рождении из других областей и республик, милицию обязывали предварительно запрашивать пункты выдачи свидетельств, чтобы последние подтвердили подлинность документов. Для ужесточения мер по “поддержанию паспортного режима” милиция кроме собственных сил привлекала дворников, сторожей, бригадмил, “сельских исполнителей” и прочих “доверенных лиц” (как их именовали на милицейском жаргоне).

О масштабах слежки за населением свидетельствует следующий факт. По сообщению Главного управления милиции, на начало 1946 года в районах Московской области “агентурно-осведомительный аппарат” состоял из 396 резидентов (в том числе 49 платных), 1142 агентов, 24 агентов-маршрутников и 7876 осведомителей. При этом начальник управления генерал-лейтенант Леонтьев отмечал, что “агентурно-осведомительная сеть по области большая, но качественно еще слабая” ²³ . Словарь иностранных слов дает несколько толкований понятия “резидент”, но всегда речь идет о человеке, выполняющем дипломатические, разведывательные или административные функции в чужом, иностранном, государстве. Видимо, у коммунистической власти было достаточно оснований считать Россию чужой для себя страной.

…В 1940 году проводился обмен паспортов в Москве, Ленинграде, Киеве и других “режимных” городах. Как и в 1936 году, НКВД СССР требовал проводить обмен “в порядке текущей плановой работы, не придавая ему характер массовой кампании и без создания для этой цели специального аппарата”. В стране завершились мероприятия по закрепощению основной массы населения, и лишняя шумиха по этому поводу властям была не нужна. К концу 30-х годов советское руководство могло с полным правом заявить на весь мир о “построении основ социализма в СССР ” . Окончательное формирование паспортного режима служило этому самым убедительным аргументом.

Чтобы правильно оценить характер перемен в правовом положении русского народа, коротко рассмотрим основные положения паспортной системы царской России. Основным документом был “Устав о паспортах”, изданный в 1903 году ²⁴ . По нему все, проживающие по месту постоянного жительства, не обязывались иметь паспорта. Под постоянным местом жительства понималось: для дворян, купцов, чиновников, почетных граждан и разночинцев — место, где они имели недвижимое имущество или домашнее обзаведение или были заняты на службе; для мещан и ремесленников — город или местечко, где они были причислены к мещанскому или ремесленному обществу; для крестьян — сельское общество или волость, к которой они были приписаны. На фабриках, заводах, мануфактурах и горных промыслах, на которые распространялось действие правил о надзоре за заведениями фабрично-заводской промышленности, всем рабочим предписывалось иметь паспорта, даже в случаях, когда предприятие находилось в месте постоянного жительства этих рабочих.

Не требовалось получать паспорт в тех случаях, когда люди отлучались с постоянного места жительства в пределах своего уезда или за него, но не далее чем на 50 верст и не более чем на полгода. Можно было наниматься на сельские работы без ограничения срока отлучки и без получения паспорта, если работать приходилось в соседних с уездом волостях.

В остальных случаях при перемене места постоянного жительства выдавались паспорта: бессрочные — не служащим дворянам, уволенным с государственной службы офицерам запаса, почетным гражданам, купцам и разночинцам, пятилетние — мещанам, ремесленникам и сельским обывателям. Если за последними числились недоимки по общественным, государственным, земским или мирским сборам, паспорта выдавались только с согласия обществ, к которым они были приписаны, на срок до одного года.

Лица мужского пола до семнадцатилетнего возраста, не состоявшие на государственной службе, и женского пола до 21 года могли получить индивидуальные паспорта только с согласия своих родителей и опекунов, в чьи паспорта они были внесены. Замужние женщины получали паспорта с согласия своих мужей (исключения делались для тех, чьи мужья находились в безвестном отсутствии, в местах заключения, ссылке или страдали умопомешательством).

Членам крестьянских семей, в том числе совершеннолетним, паспорта выдавались с согласия хозяина крестьянского двора. Без этого документы могли быть выданы только по распоряжению земского или крестьянского начальника либо других ответственных лиц.

Отбывшие наказание в исправительно-арестантских отделениях, тюрьмах и крепостях в соответствии с Уложением о наказаниях (в отдельных случаях по решению Особых Совещаний при министре внутренних дел) находились под особым полицейским надзором. Этим лицам паспорта выдавались только с разрешения полиции, а в них делалась отметка о судимости владельца и производилась запись, ограничивающая места проживания. Существовавший в Российской империи паспортный режим позволял даже революционерам после отбытия наказания за особо опасные преступления не только не чувствовать себя в обществе изгоями, но и жить в сносных, человеческих условиях, менять местожительство, продолжать заниматься революционными делами и дальше, выезжать за границу. Многие злоупотребления были тогда связаны именно с излишней либерализацией паспортного режима.

В 1900 году заграничный паспорт был выдан, например, В. Ульянову, брату казненного террориста, активному приверженцу свержения монархии, выступавшему с пропагандой своих идей. Даже смешно представить возможность чего-либо подобного в СССР после введения паспортной системы.

К числу схожих черт паспортных систем России и СССР, имеющих, на первый взгляд, некоторое сходство, относятся ограничения, налагаемые на сельских жителей. Однако и здесь легко увидеть различные цели, которые преследовались при введении паспортных норм. В дореволюционной России — с явным преобладанием деревенского населения над городским — “отходничество” служило не только способом сглаживания сезонности сельского труда, но и дополнительным заработком для крестьян, что позволяло им расплачиваться с налогами и недоимками. В отношении правовых ограничений даже советские историки вынуждены признать, что царский указ от 5 октября 1906 года представлял крестьянам “одинаковые в отношении государственной службы права” с другими сословиями и “свободу избрания места постоянного жительства”, без чего было невозможно проводить столыпинскую реформу.

Цель же советской паспортной системы — прикрепить людей к колхозным работам, а традиционный термин “отходничество” маскировал бегство людей от ужасов коллективизации.

До революции диктат главы крестьянского двора в отношении разрешения на выдачу паспортов членам своей семьи, во-первых, опирался на хозяйственную и религиозную традицию, выработанную веками и обусловленную способом ведения сельского хозяйства, а во-вторых, не шел ни в какое сравнение с произволом и глумлением советских органов при оформлении паспортов колхозникам.

2

Вторая мировая война продемонстрировала новые возможности паспортной тоталитарной системы. В 1939 году СССР вернул территории, бездарно проигранные в ходе военной кампании за девятнадцать лет до того. Население этих мест подверглось насильственной советизации. 21 января 1940 года вводится в действие временная инструкция по проведению паспортной системы в западных областях, которая ничем не отличалась от действующей в Советском Союзе.

…В том же году постановлением Совнаркома СССР № 1667 от 10 сентября начинает осуществляться новое положение о паспортах и новая инструкция НКВД СССР по его применению ²⁵ . Новый документ имел одно существенное отличие от декабрьского постановления 1932 года: он расширял территорию паспортизации за счет районных центров и населенных пунктов, где были расположены МТС. Заветная черта, за которой начиналась жизнь с паспортом, казалось, приблизилась. Власть как бы делала сельчанам приглашающий жест; миграция из деревень усилилась. Но, устроившись работать на новом месте на предприятия, бывшие сельские жители сразу подпадали под действие указа от 26 июня 1940 года. По нему под страхом уголовного наказания запрещался самовольный уход рабочих и служащих с предприятий. Фиктивная “либерализация” паспортной системы на деле вышла боком тем, кто на нее купился. Расширение паспортизированной территории свидетельствовало о продолжающемся наступлении города на деревню, ведь в районных центрах создавалась городская атмосфера со всеми прелестями советской резервации.

Помимо названного новшества положение о паспортах учитывало перемены, которые произошли после 1932 года. Уточнялись границы режимных местностей в связи с территориальными захватами СССР 1939 — 1940 годов; законодательно оформлялось распространение паспортной системы на жителей новых земель; определялся порядок выдачи паспортов кочующим цыганам и лицам, принятым в гражданство СССР, закреплялась на неопределенный срок практика изъятия у рабочих и служащих оборонной и угольной промышленности, железнодорожного транспорта паспортов и выдача им взамен спецудостоверений. Орденоносцы, лица, достигшие пятидесятипятилетнего возраста, инвалиды и пенсионеры отныне должны были получать бессрочные паспорта; пятилетние выдавались гражданам от 16 до 55 лет. Сохранялась практика выдачи временных удостоверений “гражданам, выезжающим из местностей, где не введена паспортная система”.

Еще в мае 1940 года НКВД СССР распорядился работникам угольной промышленности вместо паспортов выдавать спецудостоверения. Паспорта хранились в отделах кадров предприятий и выдавались на руки в исключительных случаях (например, для предъявления документа в загсе при перемене фамилии, вступлении в брак или разводе). Этот порядок отменили только в мае 1948 года, возвратив паспорта на руки владельцам. Как и в угольной промышленности, подобное положение в 1940 — 1944 годах распространялось на те отрасли народного хозяйства, предприятия которых отличались особенно тяжелыми условиями труда и испытывали постоянные трудности с рабочими кадрами (главным образом неквалифицированными), — черную и цветную металлургию, химическую промышленность, тяжелую индустрию, судостроение. Выдача удостоверений взамен паспортов существовала на железнодорожном, морском и речном транспорте, в системе Главного управления трудовых резервов ²⁶.

В июне 1940 года запрещается самовольный уход рабочих и служащих с предприятий и учреждений, а в декабре 1941 года уголовная ответственность устанавливается для всех работников военной промышленности, в том числе и тех производств, которые работали на оборону “по принципу кооперации”, — самовольно ушедшие оттуда объявлялись дезертирами и подлежали суду военных трибуналов. Дополнительными указами это положение в 1942 году распространили на рабочих и служащих угольной и нефтяной промышленности, транспорта, а также на рабочих и служащих отдельных предприятий (например, Магнитостроя) ²⁷ . Так, в необходимых случаях паспортная система дополнялась изменением трудового законодательства.

Отечественная война 1941 — 1945 годов потребовала от советской милиции дополнительных усилий по поддержанию паспортного режима в стране. Секретный циркуляр НКВД СССР № 171 от 17 июля 1941 года предписывал наркомам внутренних дел республик и начальникам управлений НКВД краев и областей следующий порядок “документации граждан, прибывающих без паспорта в тыл, в связи с военными событиями” . Первоначально следовало проверить всех, кто оказывался в тылу без паспортов: подробно допросить об обстоятельствах утраты документов, установить место их получения, послать туда запрос и фотокарточку заявителя. Только после ответа, “подтверждающего выдачу паспорта и тождественность фотокарточки”, разрешалась выдача паспорта. Если из-за немецкой оккупации провести проверку было нельзя, а люди располагали другими документами, подтверждающими их личность, они получали временные удостоверения. При утрате всех документов после тщательного личного допроса, перепроверки этих данных беспаспортным выдавали справку, которая не могла служить удостоверением личности владельца, но облегчала ему временную прописку и устройство на работу ²⁸.

Этот дополнительный штрих к характеристике советской паспортной системы, на первый взгляд как будто излишний, на самом деле схватывает ее суть. Трудно представить, чтобы немецкие агенты внедрялись на нашу территорию, не имея соответствующих оперативной легенде персональных документов. Это хорошо понимали в НКВД. Без какой-либо видимой цели в условиях военного времени усилия этого огромного государственного аппарата тратились на бесконечные (и по большей части бессмысленные) проверки, допросы, перепроверки для выяснения очевидного. А именно, что имярек такой-то, спасаясь от гибели и не желая оставаться в оккупации, бежал в тыл и при этом потерял или уничтожил (под угрозой плена) свои документы. Он попал к своим, спасся от гибели, для него это радость, он вправе ожидать участия к своей судьбе. Вместо этого власти ставят его на правеж. У органов появляется зацепка, “компрометирующие данные” о пребывании человека на временно оккупированной территории. И всю последующую жизнь он обязан указывать на этот факт во всех анкетах. Этот маленький, объемом в одну машинописную страницу, циркуляр решающим образом повлиял на судьбы сотен тысяч людей и был отменен только в 1949 году.

3

Меньше всего в СССР церемонились с заключенными. 19 декабря 1933 года секретным циркуляром ОГПУ № 124 всем подведомственным органам сообщался порядок освобождения из “исправительно-трудовых лагерей ОГПУ, в связи с установлением паспортного режима”. К освобождающимся из лагерей предписывалось применять “дифференцированный подход”.

Не получали паспорта и не прописывались в режимных местностях осужденные за следующие преступления: контрреволюционную деятельность (исключения делались для лиц, “прикрепленных по постановлениям ОГПУ к определенным предприятиям для работы” и амнистированных специальными постановлениями правительства, то есть высококвалифицированных специалистов, без которых не могло работать ни одно производство), бандитизм, массовые беспорядки, уклонение от призыва на военную службу “с отягчающими признаками”, фальшивомонетчество и подделку документов, контрабанду, выезд за границу и въезд в СССР “без разрешения”, нарушение монополии внешней торговли и правил о валютных операциях, злостный неплатеж налогов и отказ от выполнения повинностей, побег арестованных, самогоноварение, сопротивление представителям власти с насилием, насилие в отношении общественников-активистов, растрату, взяточничество и взяткодательство, расхищение государственного и общественного имущества, незаконное производство абортов, растление малолетних, изнасилование, сводничество, повторные кражи , разбой, мошенничество, поджог, шпионаж ²⁹ . Из приведенного перечня видно, что в разряд преступников попали не только уголовники и политические противники режима, но и та многомиллионная масса населения, которая стала жертвой различных “экспериментов” советской власти при построении социалистического общества. Многие были осуждены без всякой вины с их стороны, так как, согласно комментарию к уголовному кодексу в редакции 1926 года, под “преступным деянием” понималось “покушение на основные завоевания пролетарской революции; следовательно, оконченный состав преступного деяния будет уже с момента покушения; фактических вредных последствий может и не быть” ³⁰.

Все, кто отбыл “срочное (на какой-либо срок. — В. П.) лишение свободы, ссылку или высылку по вступившим в силу приговорам судов и коллегии ОГПУ” за перечисленные выше преступления, включались в специальный перечень лиц, которым в режимных местностях паспорта не выдавались. Действие правительственного постановления № 43 от 14 января 1933 года, содержащее названный перечень, распространялось на всех осужденных за указанные преступления после 7 ноября 1927 года, то есть за пять лет до принятия государственного закона о паспортной системе!

…Среди отверженных советским режимом граждан на самом дне находились крестьяне. Циркуляр № 13 Главного управления милиции НКВД СССР от 3 февраля 1935 года основывался на постановлении ЦИК СССР от 25 января того же года, в котором указывалось, что “восстановление в гражданских правах высланных кулаков не дает им права выезда с места поселения”. Согласно этому циркуляру, всем высланным “кулакам, восстановленным в гражданских правах”, паспорта выдавались “исключительно по месту расположения трудпоселения” на основе списков, представленных райкомендатурами. В паспорте следовало обязательно указать, что он выдан “на основании списка такой-то комендатуры трудпоселения, такого-то района, номер и дату списка”. Пункт 3-й обязывал: “Лиц, имеющих в паспортах указанную запись, — не прописывать на проживание нигде, кроме мест поселения. При обнаружении этих лиц в других местностях задерживать их, как бежавших, и направлять этапом к месту поселения” ³¹.

С 1933 года тайно (в особых учетных формах милиции), а с 8 августа 1936 года и тайно и явно (в учетных документах МВД и в паспорте) делалась отметка о судимости человека. В паспортах бывших заключенных, “лишенцев” и “перебежчиков” (перешедших границу СССР “самовольно”) делалась запись следующего содержания: “Выдан на основании пункта 11 постановления СНК СССР за № 861 от 28 апреля 1933 г.”. После принятия в 1940 году нового положения о паспортах и инструкции по его применению запись приобрела следующий вид: “Выдан на основании ст. 38 (39) Положения о паспортах”. Эта приписка делалась и в паспортах кочующих цыган.

Найти приличную работу человеку, которого советская власть отнесла к “социально чуждому элементу” или сама насильственно превратила в “уголовный элемент”, было практически невозможно.

Для миллионов людей, имевших судимость, путь домой, к семьям и родным, был, по существу, закрыт навсегда. Они были обречены скитаться по родной стране, каждый день их могли уволить с работы без всякого объяснения причин. Это была жизнь под занесенным мечом, который мог пасть на их головы в любой миг. Многие бывшие заключенные и не пытались вернуться к прежней жизни, так как понимали всю тщетность своих усилий. Иные оседали вблизи лагерей, из которых вышли, или завербовывались в отдаленные районы страны. Нередко для затыкания кадровых “дыр” на предприятиях с каторжными условиями труда правительство использовало метод своеобразной “массовой вербовки”. “Во исполнение приказа МВД СССР и Генерального прокурора СССР за № 0039/3 от 13 января 1947 года, — указывалось в циркуляре МВД СССР № 155 от 19 марта того же года, — на шахты и другие предприятия министерства угольной промышленности восточных районов направляются для работы 70 000 человек, досрочно освобожденных из мест заключения и лагерей” ³² . Получается, что людей досрочно освобождали, чтоб заменить одну каторгу на другую, используя “досрочное освобождение” как приманку. Поскольку в 1947 году еще действовал порядок, по которому рабочим и служащим угольной промышленности взамен паспортов выдавались спецудостоверения, циркуляр предписывал министрам внутренних дел республик и начальникам управлений МВД в краях и областях обеспечить узаконенную паспортную норму.

Иногда в воспитательных целях советская власть проявляла “гуманизм” в отношении бывших заключенных. В 1945 году совместным приказом НКВД СССР, НКГБ СССР, Наркомюста СССР и Прокурора СССР № 0192/069/042/149 “О порядке выполнения Указа Президиума Верховного Совета СССР от 7 июля 1945 г. об амнистии, в связи с победой над гитлеровской Германией”, соответствующим органам разрешалось направление в режимные местности и прописку в этих местностях несовершеннолетних, беременных женщин и женщин, имеющих малолетних детей, стариков и инвалидов, подпадающих под амнистию, которые “следовали к прежнему месту жительства, к родным или близким родственникам” ³³ . К концу ноября 1945 года были полностью освобождены 620,8 тысячи человек, осужденных на различные сроки, и 841,1 тысячи человек, осужденных к исправительно-трудовым работам. 212,9 тысячи человек, осужденных свыше чем на три года, были сокращены остающиеся сроки наказания. Тем не менее уже с октября 1945 года — после завершения амнистии — наблюдается рост поступления осужденных в лагеря. Только за четыре месяца (октябрь 1945 — январь 1946 года) число заключенных по стране увеличилось на 110 тысяч, а ежемесячное поступление людей в лагеря превышало убыль из них на 25 — 30 тысяч человек ³⁴ . Практически амнистия являла не акт милосердия к победившему народу, а была способом замены и обновления рабочей силы лагерей.

4

…3 марта 1949 года Бюро Совмина СССР рассмотрело вопрос о введении паспорта нового образца и проект нового положения о паспортной системе в СССР. Разработка велась МВД СССР по личному указанию и инициативе заместителя председателя Совмина СССР, члена Политбюро ЦК ВКП(б) Л. П. Берии ³⁵ . Предложение мотивировалось тем, что “во время войны значительная часть бланков действующих паспортов и инструкций по применению положения о паспортах попала в руки врага и уголовно-преступного элемента, чем была в значительной мере расшифрована техника паспортной работы в СССР”. Важнейшим отличием предлагаемого проекта было то, что это положение о паспортной системе предусматривало “выдачу паспортов не только городскому, но и сельскому населению”.

Не следует рассматривать эту попытку как действительную либерализацию советского режима. Паспортизация всего населения страны в возрасте от 16 лет и старше в тех условиях означала тотальный контроль за жизнью каждого, ведь владение паспортом создавало только видимость прав человека — гражданина СССР, так как главным в определении его судьбы по-прежнему оставались бы “компрометирующие данные”, хранившиеся в Центральном и кустовых адресных бюро. Переход к сплошной паспортизации населения страны сулил немалые выгоды Министерству внутренних дел и лично его куратору Берии, ибо выросло бы значение этого министерства, появились бы дополнительные шансы в борьбе за власть. С точки зрения государственной — полный контроль за жизнью каждого члена общества, — имелись все резоны принять предложение. Но его отклонили со следующей формулировкой, не объясняющей причин отказа: “Предложено МВД доработать на основе мнений на Бюро”. Больше к вопросу о наделении паспортами всего сельского населения (включая колхозников) не возвращались до 1974 года, хотя после смерти Сталина было принято новое положение о паспортах в октябре 1953 года.

…Правда, чего Берии удалось добиться во время пика карьеры, когда в марте 1953 года он был назначен первым заместителем председателя Совмина СССР и вернул себе пост министра внутренних дел, так это успеть протолкнуть в правительство до своего ареста и расстрела проект постановления “О сокращении режимных местностей и паспортных ограничений”. Докладная на имя нового председателя Совмина СССР Маленкова за подписью Берии была отправлена 13 мая 1953 года. Соответствующие копии докладной разосланы всем членам Президиума ЦК КПСС — В . М. Молотову, К. Е. Ворошилову, Н. С. Хрущеву, Н. А. Булганину, Л. М. Кагановичу, А. И. Микояну, М. З. Сабурову, М. Г. Первухину ³⁶ . 21 мая 1953 года этот проект был утвержден в качестве постановления Совмина СССР № 1305-515. Основные изменения сводились к исключению из числа режимных около ста пятидесяти городов и местностей, всех железнодорожных узлов и станций (режимные ограничения сохранялись в Москве и в двадцати четырех районах Московской области, в Ленинграде и пяти районах Ленинградской области, во Владивостоке, Севастополе и Кронштадте); уменьшению размеров запретной пограничной полосы (за исключением полосы на границе с Турцией, Ираном, Афганистаном, на Карельском перешейке); сокращению перечня преступлений, судимость за которые влекла запрещение проживать в режимных местностях (сохранялись все “контрреволюционные преступления”, бандитизм, хулиганство, умышленное убийство, повторные кражи и разбой). Но задуманное Берией реформирование паспортной системы, как отмечалось, имело более глубокий смысл. Это подтверждают многочисленные справочные материалы (в том числе о паспортной системе Российской империи), подготовленные аппаратом МВД в апреле 1953 года.

Изданный в развитие правительственного постановления приказ Министерства внутренних дел № 00375 от 16 июня 1953 года за подписью Берии, которым упразднялись паспортные ограничения, дышит прямо-таки отеческой заботой о нуждах бывших заключенных и их семей: “При существующем положении граждане, отбывшие наказание в местах заключения или ссылки и искупившие тем самым свою вину перед обществом, продолжают испытывать лишения… Наличие в стране широких паспортных ограничений создает трудности в устройстве не только для граждан, отбывших наказание, но и для членов их семей, которые также, в связи с этим, оказываются в затруднительном положении” ³⁷ . Далее отмечалось, что “режим и паспортные ограничения, введенные в этих районах (режимной зоне, которая простирается на сотни километров в глубь страны. — В. П.), тормозят их экономическое развитие”. Имея в своих руках самые полные источники информации, Берия первым из коммунистических вождей понял, что система ГУЛАГа в послевоенное время уже нерентабельна и не отвечает необходимым условиям технократического и хозяйственного развития тоталитарного общества.

Однако своего главного врага — русского крестьянина — советская власть продолжала держать на паспортном “крючке”. И по положению о паспортах от 21 октября 1953 года жители сельских местностей (за исключением режимных) продолжали жить без паспортов. Если же они привлекались временно — сроком не более чем на один месяц — на сельхозработы, лесозаготовки, торфоразработки в пределах своей области, края, республики, им выдавалась справка сельсовета, удостоверяющая их личность и цель выезда. Такой же порядок сохранялся для деревенских жителей непаспортизированных местностей, если они выезжали в дома отдыха, на совещания, в командировки. Если же они отправлялись за пределы своего района в другие местности страны на срок свыше тридцати дней, то обязаны были прежде всего получить паспорт в органах милиции по месту жительства, что было малореально.

…После смерти Сталина крестьянину жить стало как будто полегче: в 1953 году изменили порядок обложения крестьянских хозяйств сельхозналогом, с 1958 года отменили обязательные поставки всех сельхозпродуктов с хозяйств колхозников; мартовская (1953 года) амнистия прекращала исполнение всех без исключения приговоров, по которым колхозники осуждались к исправительно-трудовым работам за невыполнение обязательного минимума трудодней ³⁸ . Для тех, кто постоянно работал в колхозе, амнистия значительно облегчила жизнь. Люди, ушедшие в “отход” без разрешения правлений колхозов, в связи с амнистией почувствовали себя свободными. Но это был самообман, так как в правовом положении колхозника существенных перемен не произошло: продолжал действовать примерный устав сельхозартели и в годовом отчете колхоза “отходники” продолжали учитываться государством как рабочая сила, числящаяся за колхозами. Следовательно, всех, кто самовольно ушел в “отход”, правительство в любой момент могло принудительно вернуть в колхозы. Меч по-прежнему был занесен над головами, его только как бы “забыли” опустить. Ограничения в паспортных правах сельчан продолжали сохраняться властями сознательно. Так, в секретном циркуляре № 4 2 от 27 февраля 1958 года министра внутренних дел СССР Н. П. Дудорова, адресованном руководителям этого ведомства в союзных республиках, указывалось: “Не допускать направления граждан из сельской непаспортизированной местности за пределы области, края, республики (не имеющей областного деления) на сезонные работы по справкам сельских Советов или колхозов, обеспечивая выдачу этой категории граждан краткосрочных паспортов на срок действия заключенных ими договоров” ³⁹ . Таким образом, юридически паспортные ограничения для колхозников 50-х годов мало чем отличались от таковых же в 30-е годы.

Приказ МВД СССР № 0300 от 31 октября 1953 года, объявляющий для руководства и исполнения упоминавшееся выше правительственное постановление № 2666-1124 от 21 октября 1953 года и новое положение о паспортах, устанавливал: “Не выдавать паспортов лицам, освобождаемым из мест заключения и следующим к прежнему месту жительства в сельские местности, постоянные жители которых, в соответствии с пунктом “г” статьи 2 и статьей 3 положения о паспортах, паспортов иметь не обязаны” ⁴⁰.

Получается, что в главном — отношении к русскому крестьянству — это законодательство эпохи “оттепели” стало даже изощренней, чем прежде. Такой специальный пункт отсутствовал в ягодинской инструкции о паспортной работе 1935 года и бериевском положении о паспортах 1940 года. В их времена все заключенные после освобождения получали справку (или удостоверение), а по прибытии к месту постоянного жительства в нережимную местность — паспорт. Мало того, приказ наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды № 84 от 14 апреля 1935 года порицал те органы милиции, которые отказывали бывшим заключенным и ссыльным в выдаче паспортов. “Такое бездушное чиновническое отношение к лицам, отбывшим установленную для них меру соцзащиты, — говорилось в приказе, — толкает их обратно на преступную дорогу” ⁴¹ . Приказ обязывал органы милиции всем бывшим заключенным и ссыльным “паспорта в нережимных местностях выдавать безоговорочно, по предъявлении справки ИТУ (исправительно-трудовое учреждение. — В. П.) об отбытии меры соцзащиты”.

Безусловно, Ягода фарисействовал, но насколько же циничнее приказ МВД 1953 года! В деревню после лагерей и тюрем возвращались в массе своей отнюдь не профессиональные воры, рецидивисты, а крестьяне, которые, уцелев после всех советских “экспериментов” по построению социалистического общества, ехали домой доживать свой век. Именно они — осужденные за “колоски” и подобные же “хищения государственного и общественного имущества” в голодные предвоенные, военные и послевоенные времена — составляли основную массу заключенных. Милицейский приказ четко обозначил их место в пирамиде советского общества: ниже освобожденных профессиональных воров, возвращающихся в города, вровень с заключенными и спецпоселенцами. Особенно по-издевательски должен был восприниматься этот пункт в период массовой реабилитации бывших “государственных деятелей” (советских чиновников всех рангов), которые своей политикой загнали крестьян в лагеря.

…В сентябре 1956 года объявлялась амнистия советским воинам, осужденным за сдачу “в плен врагу в период Отечественной войны”. Органам милиции предписывалось “обменять ранее выданные паспорта (с ограничениями) гражданам, с которых на основании объявленного постановления (постановление Президиума Верховного Совета СССР от 20 сентября 1956 года. — В. П.) снимается судимость и поражение в правах” ⁴² . Это означало, что отныне эти люди могли ехать на постоянное жительство в любой район страны, включая привилегированный режимный. В январе 1957 года было разрешено проживание и прописка калмыкам, балкарцам, карачаевцам, чеченцам, ингушам и членам их семей в местностях, из которых их ранее выселили ⁴³ . Реабилитационная кампания набирала обороты.

И только русские крестьяне продолжали оставаться изгоями в своей стране. По действующему положению осужденные по статьям 2 и 4 указа от 4 июня 1947 года “Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества” не могли вернуться домой на прежнее местожительство, если их село или деревня находились в режимной местности. За один только 1950 год в РСФСР по статьям 2 и 4 названного указа было осуждено 82,3 тысячи человек (четвертую часть их составляли женщины) ⁴⁴ . Этот указ был введен правительством тогда, когда многим сельским жителям, чтобы не умереть от голода, приходилось красть зерно с колхозных полей и токов.

…С октября 1953 года паспорта выдавались: бессрочные — лицам, достигшим сорокалетнего возраста, десятилетние — лицам в возрасте от 20 до 40 лет, пятилетние — лицам в возрасте от 16 до 20 лет. Выдавался еще одни тип паспорта — краткосрочный (на срок не более шести месяцев) — в случаях, когда люди не могли представить все необходимые для получения паспорта документы, при утрате паспортов, а также выбывающим из сельской местности на сезонные работы (в “отход”). Последние, как уже отмечалось, получали краткосрочные паспорта “на срок действия договоров” и могли обменять их “лишь в случае перезаключения ими договоров” ⁴⁵.

Широко бытует мнение, что паспорта стали выдаваться всем гражданам СССР, достигшим шестнадцатилетнего возраста, еще в годы правления Н. С. Хрущева. Даже те, кто уехал из деревни в 50-е годы, полагают, что среди прочих реформ Хрущеву удалось провести и паспортную. Так велика сила общественного заблуждения, замешенная на “оттепельных” предрассудках и незнании фактов новейшей отечественной истории. Имеется и психологический подтекст: для тех, кому удалось убежать из деревни в город в хрущевскую пору и получить паспорт, этот вопрос потерял остроту и перестал восприниматься как один из основных в сельской жизни.

В действительности же только 28 августа 1974 года постановлением ЦК КПСС и Совмина СССР “О мерах по дальнейшему совершенствованию паспортной системы в СССР” принимается решение о введении с 1976 года паспорта гражданина СССР нового образца ⁴⁶ . Это положение о паспортной системе устанавливало, что “паспорт гражданина СССР обязаны иметь все советские граждане, достигшие 16-летнего возраста”. Выдача и обмен новых документов должны были проводиться с 1976 по 1981 год.

Почему крестьян уравняли в правах с остальными гражданами страны более сорока лет спустя после введения в СССР паспортной системы? Потому что такой срок понадобился для переделки русского народа в советский. Этот исторический факт и был зафиксирован в преамбуле Конституции СССР (принята 7 октября 1977 года): “В СССР построено развитое социалистическое общество… Это — общество зрелых социалистических общественных отношений, в котором на основе сближения всех классов и социальных слоев, юридического и фактического равенства всех наций и народностей, их братского сотрудничества сложилась новая историческая общность — советский народ” ⁴⁷.

В то время как деревни и села России уничтожались, города пухли и индустриализировались без всякого учета их культурных традиций и сбережения экологии. Советская идеология сформировала воистину нового человека, лишенного исторических национальных корней. У него отняли Бога и вложили в руки “кодекс строителя коммунизма”.

¹ “Известия ЦИК СССР и ВЦИК”, 1932, № 358, 28 декабря.

² С 1918 года документом, удостоверяющим личность гражданина РСФСР, начали считаться трудовые книжки. С 1924 года стали выдаваться удостоверения личности сроком на три года. С 1927 года юридическая сила подобных документов распространилась на метрические выписки о рождении или браке, справки домоуправлений и сельсоветов о проживании, служебные удостоверения, профсоюзные, военные, студенческие билеты и т. д. (см.: Шумилин Б. Молоткастый, серпастый… М. 1979).

³ Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 54 — 138.

⁴ ГАРФ, д. 137, л. 59 — 60. По данным милицейских сводок, к 20 апреля 1933 года в Москве и еще десяти крупных городах страны было выдано 6,6 миллиона паспортов и отказано в выдаче документов 265 тысячам человек. Среди отверженных милиция установила 67   тысяч “сбежавших кулаков и раскулаченных”, 21,9 тысячи “лишенцев”, 34,8 тысячи “не занятых общественно-полезным трудом” (см.: ГАРФ, ф. 5446, оп. 14а, д. 740, л. 71 — 81).

⁵ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 3, б/н.

⁶ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 10 — 41.

⁷ Там же, д. 233, т. 1, л. 369 — 372.

⁸ ГАРФ, ф. 5446, оп. 31, д. 2289, л. 1 — 5.

⁹ ГАРФ, ф. 5446, оп. 31, д. 2289, л. 6.

¹⁰ “Собрание законов и распоряжений Рабоче-Крестьянского правительства СССР”, март 1933, № 21, ст. 116.

¹¹ ГАРФ, ф. 5446, оп. 1, д. 91, л. 149.

¹² ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 2, б/н.

¹³ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 237 — 237 об.

¹⁴ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 80 — 81.

¹⁵ Белов В. Раздумья на Родине. М. 1989, стр. 190 — 191.

¹⁶ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 63.

¹⁷ “Всесоюзная перепись населения 1939 года. Основные итоги”. М. 1992, стр. 59 — 79.

¹⁸ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 160 — 164, 179 — 186.

¹⁹ Там же, д. 137, л. 181.

²⁰ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 1, л. 466 — 470.

²¹ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 98.

²² Там же, д. 137, л. 88.

²³ ГАРФ, ф. 9415, оп. 3, д. 33, л. 347 об.

²⁴ Фактический материал взят из “Краткой справки о паспортной системе, действовавшей в царской России”, которая была подготовлена начальником паспортно-регистрационного отдела ГУМ МВД СССР Подузовым 20 апреля 1953 года (ГАРФ, ф. 9401, оп. 1, д. 4155, л. 214 — 222).

²⁵ “Постановления Совнаркома СССР за сентябрь 1940 года”; ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 1, л. 3 — 15.

²⁶ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 1, л. 252 — 261.

²⁷ ГАРФ, ф. 7523, оп. 12, д. 78, л. 1 — 11.

²⁸ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 1, л. 194.

²⁹ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 60 — 61.

³⁰ “Уголовный Кодекс РСФСР. Научно-популярный комментарий с дополнениями и изменениями по 15 августа 1927 г.”. М. 1 927.

³¹ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 236. Только в 1955 году по постановлению Совмина СССР № 449-272 от 10 марта спецпоселенцы, “проживающие в городах, районных центрах, поселках городского типа, а также в местностях, постоянные жители которых обязаны иметь паспорта”, их наконец получили (см.: ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 2, б/н). По данным В. Земскова, на 1 января 1953 года в СССР числилось 2 753 356 спецпоселенцев; с июля 1954 года по июль 1957 года из спецпоселения и ссылки было освобождено 2 554 639 человек (см. в кн.: “Население России в 1920 — 1950-е гг. Численность, потери, миграции”. М. 1994, стр. 145 — 194).

³² ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 2, л. 193 — 194; 202 — 203.

³³ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 2, л. 245 — 246 об.

³⁴ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1, д. 1246, л. 163 — 202.

³⁵ ГАРФ, ф. 5446, оп. 53, д. 5020, л. 1 — 28.

³⁶ ГАРФ, ф. 9401, оп. 1, д. 4155, л. 170 — 181.

³⁷ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 3, б/н.

³⁸ ГАРФ, ф. 9492, оп. 1, д. 284, л. 5.

³⁹ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 2, б/н.

⁴⁰ Там же, д. 233, т. 3, б/н.

⁴¹ Там же, д. 137, л. 51.

⁴² Там же, д. 233, т. 2, б/н.

⁴³ Там же, д. 233, т. 2, б/н.

⁴⁴ ГАРФ, ф. 9492, оп. 3, д. 85, л. 2 — 2 об., 19 — 19 об.

⁴⁵ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 3, б/н.

⁴⁶ “Собрание постановлений Правительства СССР”, 1974, № 19, ст. 109.

⁴⁷ Кукушкин Ю., Чистяков О. Очерк истории Советской конституции. М. 1987, стр. 316.