19 марта 2013 года (Темы: «Чердак в доме деда», «Змея в доме»)
«Египетские ночи» — это сеансы литературной импровизации в формате creative writing. Цель — активизировать личный творческий ресурс, конвертировать дремлющие переживания, оперативно разобраться с драматургией короткого высказывания — что многим и удаётся в условиях жесткого регламента и легкой конкуренции.
Куратор Анна Аркатова
Темы:
Чердак в доме деда
Змея в доме
Авторы текстов:
Анна Аркатова
Василий Костырко
Вадим Муратханов
Санджар Янышев
Чердак в доме деда
Анна Аркатова
У моего деда не было дома и соответственно не было чердака. Сам дед, правда, был, была бабушка и даже была дача, которую они снимали на лето. Сокровищ этот дом особо не обещал, но неподалеку от него на берегу моря стоял большой амбар или сарай, где хранились лодки и всякие рыбацкие снасти, потому что поселок считался рыбацким. Забравшись в этот сарай, можно было наблюдать драматические солнечные лучи, тесаками дробившие полумрак через просвет между досками. Мне показал его Алеша. Мальчик Алеша из Москвы, которого привозили сюда на лето, был на год старше и опытнее меня девятилетней. Он лучше плавал, быстрее ел и решительнее отвечал взрослым людям на вопросы типа “Леша, сколько можно ждать”. Это было первое лето, когда бабушка сшила мне настоящий раздельный купальник, даже два купальника. У моих прекрасных купальников все, что можно, было на завязочках. Буквально все детали. Чтобы удобнее было переодеваться после купания. Это долго объяснять, но бабушкино ноу-хау всем казалось бесценным в условиях отсутствия раздевалок на диком пляже рыбацкого поселка. Я к этим завязочкам быстро привыкла, хотя и подозревала, что не все в этом фасончике как у больших. Короче говоря, я давно уже не думала про эти приспособления, чего не скажешь про мальчика Алешу из Москвы. Однажды, набесившись в ледяной балтийской воде, мы забрались с Алешей в сарай и сели дрожать рядом, привалившись к нагретым доскам. Алеша потрогал мои на боку завязочки и сказал: “Завязочки”. – “Завязочки”, – согласилась я. “А знаешь, что будет, если их развязать?” – тихо спросил меня Алеша из Москвы. “Знаю”, – простодушно обрадовалась я, так как уже примерно месяц ловко меняла купальник на сухие трусики, как фокусник, никого не смущая, но в то же время не прибегая к помощи ширмы. Алешу из Москвы ответ удовлетворил, и он решительно потянул шнуровку. По обе стороны моего невинного бедрышка дружно развалились влажные скобочки плавок. И я почувствовала холодок на месте, где они были. От лопаток до щиколоток пробежал боевой отряд мурашек. Алеша не шелохнулся. Мелкий песок тут же осел на сырую ткань. “Завяжи обратно”, – тихо сказала я Алеше через минуту. Алеша молчал. “Завяжи немедленно!” — заорала я. “Не могу”, – вдруг заплакал Алеша и выбежал из сарая, свернув по дороге какой-то ржавый буек. Я беззвучно ревела, отжимая в кулаках мокрые тесемки. Они никак не вплетались в нужный узел, а главное, что ужасная стужа внизу живота не проходила до самого вечера.
Василий Костырко
На чердаке всегда было пыльно и несколько душно. На полу доски, заготовленные для будущего ремонта полов. Под ними слой опилок для тепла. Над головой бельевые веревки. У стен пара шкафов с одеждой.
Я поднимался туда исключительно летом. И не только потому, что бывал в доме деда только в это время года. Летом как бы расширяется домашнее пространство. На чердак можно было проскользнуть незаметно. Такая потребность была: в доме не было дверей между комнатами, следовательно, никакой возможности остаться одному. Здесь же уединение было гарантировано.
Наш чердак был задуман, прежде всего, как склад запасных вещей, сохраняемых на случай, если что-то пойдет не так. Здесь хранилась старая обувь, одежда, книги (преимущественно школьные учебники, по которым училась тетка). Они-то меня и притягивали, хотя нельзя сказать, что в холодное время года меня слишком увлекала учеба.
Сейчас я понимаю, что этот склад был признаком бедности, ожиданием черного дня, но бедность эта, так сказать, данная в ощущениях, почему-то выглядела как изобилие. Вещи, которыми был забит чердак, как будто не устаревали. Это была упорядоченная альтернатива хаосу, бескрайней смрадной свалке, которая находилась где-то в пятнадцати минутах ходьбы от дверей моей московской квартиры.
В детстве и студенчестве этот дом был для меня местом силы, где воссоединялась все наша большая семья, лучшим местом, которое можно было вообразить.
Чердак продолжал меня притягивать, когда я был абитуриентом. Я читал там “Исторические портреты” Ключевского. Я не был уверен в том, что поступлю в выбранный вуз, но само сомнение это, как я сейчас пониманию, было признаком нешуточного энергетического заряда.
Мой последний культпоход на чердак относится ко времени, когда дед уже умер. Я искал на чердаке грампластинки сороковых годов для нового знакомого, коллекционера-меломана. Суетливое желание соответствовать определенно не делало меня увереннее в себе и не способствовало самоуважению. Честно говоря, мне не очень приятно вспоминать сейчас об этом эпизоде.
Однако как бы еще я понял, что уют и плодотворность моего детского и юношеского чердачного одиночества вырастали из согласия и жизнелюбия тех, кто оставался внизу?
Санджар Янышев
Это – еще одно, дополнительное, время, не участвующее в линейном поиске Участи: внутренний кармашек чужого плаща.
Дед умер легко, словно отлучился за кефиром.
Единственное, что позволил себе вступивший в наследство Внук, – это перестелить полы, стоптанные “в мышь”.
Найденная в затёмках трухлявой древесины почтовая марка 1861 года оказалась негашёной.
Пират в Таврическом с пакетом из-под водки “Алгоритм” отвалил за марку два килограмма ценных бумажек с изображением Муравьева-Амурского.
Внук бросил случайную работу в случайном офисе, выкинул из головы случайные имена.
Принялся яростно проживать, наматывать прежде казавшиеся чужими поприща.
Аргентина, Австралия, Ангола…
Приобрел несмываемый загар, манеру щуриться без уничижения.
Барселона, Брюгге, Бали…
На исходе третьего года алфавитной эскапистики вернулся Дед.
(Был срок, да истёк.)
- Змея в доме
Анна Аркатова
Когда у нас раз в месяц примерно ночевала Вера, приходилось заново заводить часы. Вера ложилась в гостиной; сначала она останавливала маятник, а в середине ночи снимала часы со стены и переносила на кухню – ей мешало тиканье.
Когда у нас примерно полгода жила Лена, то картина под названием “Часы” — та, где два грустных гидроцефала стоят перед напольными часами, – не висела над пианино как всегда, а стояла за диваном лицом к стене. Лену головастики пугали.
Когда приезжал Марк, мама всегда убирала фотографии Леонида, но однажды забыла одну сбоку от шкафа, ту, где я и Леонид на скамейке меняемся кепками. Марк недолго был в этой комнате, во всяком случае он ничего не сказал, может быть и не заглядывал за шкаф.
Когда приезжал Леонид, папа открывал блокнотик и писал себе: “Леонид”, предварительно убрав журналы с фотографиями Марка.
Когда папа все решил, он отдал мне на хранение пачку писем.
Когда мама все решила, она завела часы, выбросила старые газеты и поставила на пианино бюст полководца Суворова, который ей достался от дедушки-полковника.
Василий Костырко
Я так и не увидел эту змею. За несколько дней до моего приезда в дом, который моя московская бабушка приобрела в Краснодарском крае, змею убил сосед за вознаграждение, то есть за бутылку водки.
Я далек от того, чтобы как-то оценивать его поступок.
Змеи в этих краях были обычным явлением, но не показывались до поры. Я встретил их лишь однажды, подходя к пруду, точнее, к пляжу, где бывал каждый день. Одна метнулась с прибрежного песка в камыши. Другая – поплыла прочь по воде.
Где они пребывали все остальное время и чем занимались? Успешно избегая встречи с нами, они, безусловно, уделяли нам гораздо больше внимания, чем мы им, но при этом не причиняли нам никакого беспокойства. Каково им с нами? Боятся ли они нас? Испытывают ли по отношению к нам отвращение?
Не то чтобы я совсем не боялся змей, но они никогда не навязывали мне своего общества так, чтобы я мог опасаться физического контакта.
Змея в доме – это изнанка обыденности, на которую можно всю жизнь не обращать внимания.
В изобилии змей, которые сыплются на голову Индианы Джонса в одноименном фильме, есть что-то порнографическое, какой-то конфуз. На месте всех этих змей из массовки я ощущал бы некоторую неловкость при всем своем благоговении перед процессом творчества.
В тайном присутствии домашней змеи есть что-то от чуда обыденной жизни. Нам не дано увидеть всего многообразия тех сил, которые угрожают существующему порядку вещей, или, напротив, стоят на страже нашего бездумного покоя.
Вадим Муратханов
Мы гостили в Юсупхане у однокурсника Фархада. Хозяин поил нас вином и тереливо слушал нестройное пение, смех и малоприличные шутки. И только когда Сергей принес в беседку найденную на склоне горы змею, а потом выпустил ее в огород, Фархад грустно спросил: “Что, Сергей, теперь эта змея будет жить у меня?”
Змеи заводятся только в старых, живых домах с темными, пыльными чуланами и обилием мебели. Трудно представить себе змею в квартире с евроремонтом.
Ту, принесенную Сергеем в дом Фархада, мы нашли на следующий день мертвой. Но я помню ее тело, извивающееся между кустиками райхона, и для меня она сейчас живей, чем некоторые раскрасневшиеся лица вокруг деревянного, открытого ветру столика.
Если покидаешь дом, разве не уезжают вместе с тобой твои змеи…
Санджар Янышев
История рассказана – расскажу-ка другую. Про другое.
У моего друга Димы (которого вообще-то именовали Никодим) была Тайна. Стало быть, и у меня. У меня тоже была его Тайна. Теперь уже “секрет выболтан попугаю”. Поэтому – слушайте.
Сима (которую вообще-то звали Серафимой) никак не могла забеременеть во второй раз. В первый-то раз всё прошло хорошо. Чудесная девочка росла у Симы; и уже входила в какой-то возраст. Можно бы дальше рожать.
Но что-то не заладилось – то ли у Симы, то ли у ее мужа, которого мы именовать не будем во избежание путаницы.
Не беременела Сима – хоть любовника заводи.
Просто так завести любовника Сима не могла. Пришлось влюбиться. Конечно же, в друга моего Диму, у которого с той поры появилась Тайна. Тайной Димы была Сима. Тайной Симы был мой друг Дима.
Влюбленность прошла. Свое дело она сделала – Сима счастливо забеременела. Точно ли, что от Димы? – появилась интрига. Ибо Сима продолжала жить со своим мужем.
Ситуация слегка осложнялась тем, что безымянный муж был кореец. Корейская кровь считается очень сильной; дети рождаются характерные: корейские.
Тайна, между тем, оставалась Тайной; интрига тоже сохранялась.
Спустя положенный срок Сима родила. Еще одну типично корейскую девочку.
…Вот почему она не могла забеременеть, не прибегая к помощи моего друга Димы? Эта загадка жива по сию пору.
P.S. Сима живет в Оклахоме со своим безымянным англосаксонским супругом и воспитывает третью дочь.