31 января 2012 года (Темы: «Сгореть или закопаться», «Что делать с обидой»)
«Египетские ночи» — это сеансы литературной импровизации в формате creative writing. Цель — активизировать личный творческий ресурс, конвертировать дремлющие переживания, оперативно разобраться с драматургией короткого высказывания — что многим и удаётся в условиях жесткого регламента и легкой конкуренции.
Куратор Анна Аркатова
Темы:
Сгореть или закопаться
Что делать с обидой
Авторы текстов:
Анна Аркатова
Елена Комарова
Ольга Сульчинская
Санджар Янышев
- Сгореть или закопаться
Анна Аркатова
Memento mori? Поймать себя на мысли, как ты составишь завещание, в какой стране закончишь дни, какая эпитафия высветится на твоём памятнике. Успеешь ли ты собрать вокруг себя дорогих и близких, своевременен ли будет твой уход… То что занимает тебя в связи с этой темой гораздо важнее способа посмертного существования. Может быть обведённое траурно рамкой твоё имя в чьей-то записной книжке предметнее увековечит память о тебе, чем тяжёлый гранит или романтическое развеивание праха. Может быть, разграничить здесь сентиментальность и заботу о близких?
Наташу, которая умерла в 53 года, хоронили в шёлковом халатике. Этого никто не видел, потому что гроб едва открывали. Об этом, о халатике, знали только самые близкие – брат.невестка и сын.Так ли думала нарядиться Наташа по такому случаю? Наташа, тщательно следившая за собой всю жизнь? Нет, наверное. Думала ли на, что невестка на второй день после её смерти придёт и заберёт все лучшие Наташины платья , уложив её в могилу в её единственном в последние полгода наряде .
Редко бывают темы, которые вдохновляют меня меньше. Моё посмертное существование нисколько меня не волнует. Так мало мозгов, чтобы определиться в земной жизни, что тратить их на эту сомнительную дилемму мне кажется расточительным.
Однажды я прочла, как у супруги кандидата в президенты спросили
– А где вы будете одеваться, когда станете первой леди?
— Я думаю, — ответила она, -когда это случится, найдутся люди, которые об этом позаботятся.
Почему я говорю о нарядах? А я всегда о них говорю. Потому что бытование нашего духа так же зависит от способа погребения, как от того, в каком наряде лечь в гроб или начать править государством.
Елена Комарова
В крематорий не хочу. Я боюсь жары, обжечься. Волдыри так долго заживают. В крематории все прощаются, а гроб куда-то уезжает, и все быстро-быстро куда-то уходят. А вдруг это действительно очень больно и никто не поможет – все ушли.
Востряковское кладбище я знаю с детства. Две бабушки умерли в начале сентября и папа тоже. Всегда было тепло, сухо и нагрето летом. А листья уже были под ногами. Все кругом утешало. Когда папа умер, я больше всего боялась ямы. Но ее как будто не оказалось – он был где-то очень рядом. Солнце тихо грело и не жгло.
Меня тоже ждет, наверно, Востряковское, потому что по-другому я не знаю.
В гробу хочу быть с закрытым ртом, чтобы церковь была небольшая, но все поместились. Чтобы пели хорошо. Мне важно, чтобы все было бережно, потому что я уже не могу ничего поправить, никому не раздам свечек и бумажек, чтобы не капало на руку. Буду смотреть на всех справа или слева, я не знаю. А дорогу от ворот Востряковского знаю. И хочу, чтобы солнце.
Ольга Сульчинская
Я, конечно, вспоминаю первым делом цветаевскую “Повесть о Сонечке”: — первое, что я о ней услышала, было огонь. И последнее – огонь.
Моя мама, умершая три года назад, тоже на этот счет не имела сомнений. Всегда говорила: сжечь.
В минувшее воскресенье я со знакомой сидела в кафе, а там лампы, сделанные из книг. Посмотрела на корешки. Они складываются в текст: “Материалы ХХV съезда” – “По прочтении сжечь”. Не будут сожжены: кто же их читать-то станет?
Отсюда один шаг до “Рукописи не горят”. Горят, и преотлично: Александрийская библиотека.
Письмо, которое сжигают. Человек — письмо. По прочтении сжечь.
Строго говоря, закопаться – примерно тот же процесс (выделение энергии), но гораздо более медлительный, растянутый во времени: разложение, гниение. Разница в скорости.
Плюс к этому клаустрофобия.
Гоголевский страх (от Булгакова неизбежно той или иной дорогой к Гоголю приходим). Неприязнь воображения к тесноте, темноте, сырости.
…но, все это написав, вспоминаю – один любимый мной человек писал о своей маме, которую – в землю опускали, хоронили – как в эти минуты: о(т)пускания, засыпания (я имею в виду сыпать, а не спать, хотя и второе как-то подходит сюда…), прощания – вдруг в самом деле: простилось, простилось все, само собой, без специального душевного усилия, без волевого движения, а так – вместе с этим движением вниз, под землю.
Спрашиваю себя: было бы так – если бы не под землю, а в стену уезжал гроб?
Идеальное сожжение, конечно, чтоб видеть пламя. А ведь нам только говорят: сожгли. Но мы не видим, как. А это важно. Глазами увидеть, удостовериться. Потому что если не видишь, то до конца не веришь. Может, не сожгли, а просто – увезли, унесли куда-то… И тогда – под землю лучше: вернее, достовернее.
И если уж спорить с собой, то можно и так сказать: а в урне не тесно разве, не темно? Не сыро разве что.
И ведь урну-то выдают такую, что ее открыть нельзя: запаяна. И потом ее все равно туда же, под землю – так положено. И так положено, чтоб ты открыть ее не мог…
Здесь еще одна тема неизбежно аукается: наши мертвые нам не принадлежат. Наши мертвые принадлежат нам гораздо меньше, чем живые. Нашими мертвыми завладевают безличные структуры, которые нам, родным, близким, тем, кто знал эти тела теплыми, живыми, осмысленными – те, кто их такими не знал, рассказывают, как мы должны с ними обращаться…
…Если же говорить о желаниях, то я хотела бы так: чтоб сожгли и прах развеяли. Все равно где. На горе, в лесу, хоть на шоссе. Хоть с десятого этажа вниз. Чтобы по ветру и без остатка, на все четыре стороны. Чтобы никто не ПРЕДПИСЫВАЛ, какую ограду, сколько земли, сколько платить.
Живым надо есть и пить, спать и греться. Мертвым не надо. Это такой шанс! Можно ветер сделать своим домом. Так что – гореть, конечно.
Это если про смерть.
Что касается жизни – история другая и другие предпочтения. Один мой друг жил несколько дней в полной темноте. Говорит, мы злоупотребляем зрением. Нам столько видеть не надо. Закопаться во тьму. Однажды я пару дней молчала. Жила как обычно, только не разговаривала. На рынок ходила. Очень там все смышленые и охотно все понимают, даже не переспрашивают. Я бы повторила. Закопаться в тишину.
Если закопаться понимать как метафору, выход из привычного круга коммуникаций, впечатлений, то это бы я попробовала. А если в буквальном смысле – то смотря во что закапываться, товарищи дорогие.
Санджар Янышев
“Хоронить будете или… кремировать?” — услышал от батюшки перед самым отпеванием.
“Хоронить”, — услышал с облегчением.
Значит, будет еще немного времени.
Значит, времени еще — до Всеобщего Воскресенья.
Полежим, поойкаем.
“Ну, все хотят в землю, будто она резиновая!”
“Нет, я, к примеру, хочу в воду: под бой барабанов — под вздернутым Андреевским крестом…”
“А есть вариант: родиться индусом.
Тогда — и сгореть, и в воду.
Можно поплавать, потом закопаться.
Или — закопаться, потом (через тыщу лет) — развеяться хамсином”.
“Выстрелите мной из пушки! Повыше, в небо.
Земля забита до отказа.
Того гляди, откажется принимать, начнет выталкивать…”
“Скормите меня тундре! Принесите меня Тенантумгину.
На высоком дереве положите. Нету дерева — так оставьте. Буду лежать, обдуваемый морем. А потом стану монялом в желудке умкы. Убейте — и съешьте”.
____________________
“Что вы молитесь ему? Это всего лишь тело! — голос батюшки сквозь снежную курпачу. — Душа его далеко”.
Живот болит.
…А вот не верю!!
- Что делать с обидой
Анна Аркатова
Мне очень легко разбираться со своей обидой. Потому что она всегда права и быстро и легко меня побеждает. Её приход ни с чем не спутаешь, потому что сразу хочется плакать . Это значит , что меня серьёзно обидели. Тут и думать не надо — а это для меня основное. Так вот. Я уже почти что плачу, и сразу начинаю планировать месть. Это, конечно, другая тема разговора, но с обидой связана морским узлом. У меня наготове прямо таки чемодан всякой мстительной арматуры. Он хорошо сохранился за многие годы, потому что я почти что никогда его не использую.
Например, первое , что я хочу сделать – это уйти и сделать так, чтобы этот человек меня никогда не увидел. Важно ещё , чтобы он исстрадался по этому поводу. Он будет меня разыскивать , спрашивать мои телефоны(которые я тут же выкину и заменю) у наших знакомых. А они в ответ будут только разводить руками и качать головой – мол, как же ты смог (смогла) такое допустить, человека так обидеть и какого! Сейчас он знаешь как поживает? Все ему завидуют (зависть – это следующая за местью тема). Итак, как можно догадаться, ни разу я никуда не исчезала. Даже с общей с обидчиками территории.
Далее, есть второй лот. На обиду можно ответить ещё более изощрённой обидой. Сказать в ответ что-нибудь обидное, например: “Ты меня разочаровываешь.(пауза)И чем дальше тем больше.(пауза) Это последнее, что мы делали вместе.”. Таким образом начать манипулировать его, обидчика, воспалённым сознанием.
Но когда это скажешь – важно не дожидаться ответа, а вспомнить пункт первый и воспользоваться им. То есть уйти и не вернуться.
Второй пункт, как и первый, так же ни разу не был воплощён в действительности.
Есть совсем нехитрый способ как-то изжить обиду – сказать буквально следующее : “ Ты меня обидел(а) И всё”. Но нужно постоять минуты две, глядя в окно и перебирая пальцами виноград на тарелке. То есть всем видом показать, что ты ничего менять не собираешься. Внешне. А вот внутри что-то уже безвозвратно надломилось и живи теперь с этим как хочешь. Это способ – самый лёгкий, но и он ни разу мной не приводился в действие.
Есть ещё проблема – кому про свою обиду рассказать. Вот тут непаханое поле. Во-первых, ни в коем случае не рассказывать пронеё обидчику, а то он может почувствовать себя виноватым, и ты сразу же начнёшь переживать, что сделала его виноватым. Виноватый человек жалкое зрелище. Зачем нам жалкие зрелища в нашем возрасте? Отчасти это противоречит предыдущему пункту, но, с другой стороны, – кто сказал, что в таких тонких вопросах мы должны быть последовательными? Поэтому так. Про обиду надо рассказать людям, которые однозначно на твоей стороне. В случае, когда тебя обидели их будет предостаточно. Потому что в основном людям нравится когда кого-то кроме них обижают, и они готовы сочувствовать тебе очень искренне. Некоторые будут давать советы. На это не следует обращать внимание.Ты и сама знаешь что делать. А именно: продолжать взасос целоваться со своей обидой, пока можно дышать.
Таким образом, как сказал А. Тарковский, отец А. Тарковского, : “как скрипку я держу свою обиду”. То есть гордо и молчаливо. Дня три. Потом я про неё забываю, радуюсь, что не лишилась квартиры, кредитной карточки, и возможности думать, наконец, о прекрасном. Это что качается мужчин. Если обиду нанесла женщина, то нужно просто увести у неё мужчину. Это гениальный беспроигрышный способ мести ,памятник тому, кто его изобрёл. Но и этим способом я тоже ни разу не воспользовалась.
С обидой очень приятно жить, потому что нанесённая обида тут же предоставляет тебе право чистосердечно обижать в ответ. И что немаловажно – теперь ты знаешь кого и как. А знание – сила.
Елена Комарова
I
Обида это большая удача – есть чем заняться. Позвонить подруге и рассказать, что тебя обидели – внимание обеспечено. Можно долго ходить по квартире – ты же обижен. Лицо тоже, наверно, особое – обиженное, грустное. (Можно добавить закадровой музыки.)
II
В детстве, если меня обижали, я сразу смотрела на наш зеленый балкон. Можно позвать и мама или брат сразу выйдут.
III
Что делать с обидой!
Первое. Ее можно растить и кормить, как кролика. Кролик растет и толстеет – обида наливается, становится важной.
Второе. Ее можно запить водой, как таблетку аспирина. Правда, немного может поцарапать горло.
Третье. Ее можно засмотреть телевизором и заесть орешками из белой пиалочки.
Четвертое. Ею можно рассмешить – рассказать об этом весело. Но, как правило, никому не весело. Это редко помогает.
Пятое. Можно накричать на ребенка, почему он так долго делает математику и не заполнил дневник. От этого потом становится неприятно.
Шестое. Иногда с обидой можно “переходить” и заплакать вдруг на чьем-нибудь дне рождения или на родительском собрании.
Седьмое. Ее можно закопать – я только тебе расскажу, а ты никому-никому.
А вчера вдруг просто расхотелось стараться обижаться.
Взяла и раздумала.
Ольга Сульчинская
Это архисложный вопрос, товарищи.
Я рада случаю поговорить об этом.
Потому что о том, что делать со своей обидой, много уже сказано. Вот некоторые считают, что обида – невыраженный гнев. Ну, и вывод, понимаете ли, напрашивается. Гнев этот надо выразить. Сказать ближнему, мол, так-то и так-то. Или дать ему крепкого пинка. Или, вот еще вариант, особенно если он сильнее, ему ничего такого – а зато всем другим рассказать, какая он сволочь. А если всем другим не получается, совесть не велит или они слушают невнимательно, то рассказать какому-нибудь отдельно взятому психотерапевту. А тот поможет. Или вот еще можно сделать куклу вуду и проколоть ей иглой. Что-нибудь. Печень. Или, если про печень неясно, где ее искать, то живот. Или шины. Это я уже не про куклу, понятное дело. Короче, масса вариантов. Да. Можно усы нарисовать на фотографии. Можно зеленые, если сильно обидели.
Лучше всего, все-таки, конечно, самому этому человеку сказать, что ж ты, гад, обидел меня.
Я вот сегодня обижалась на нашего товарища. Взял и бросил нас всех. Четверых. Обещал и не пришел. Сначала думала надолго зло затаить. Потом вспомнила заветы психологов – написала ему смс. Осыпала упреками. Мол, два месяца собирались. Я, мол, отменила три свидания ради этого дела. Одно, причем, коллективное. То есть про это я не писала, в уме держала. Как три. Которое “два пишем, три в уме”. Ну, неважно. А он мне ответил. Прямо вот так сразу. Мол, собирался, сам не думал, что так получится. И все. Обида истаяла. Ушла, исчезла, бесследно растворилась. Не знаю, почему.
Но вот чего я категорически не знаю, это что делать, когда на меня обижаются. Причем хорошо еще, если я виновата. Тогда можно прощения попросить. А если нет?
…Тут я написала три истории – все стерла. Потому что о прошлых обидах говорить трудно – не помнишь, в чем суть вопроса. Прощено – значит, забыто. А что не прощено и не забыто, про то говорить невозможно совершенно.
Попробую рассказать старинную историю.
Была у меня подружка с третьего этажа. Звали ее, допустим, Вика. Лет нам было по-дошкольному. И была у меня коробка фломастеров. Красивых. Тут надо вспомнить время – советское. У кого было пять фломастеров, тот был король. А у меня их было двадцать! Они были не просто синий-желтый-зеленый. А васильковый-голубой-фиолетовый-оранжевый-лимонный-ромашковый-салатовый-морской волны… и так далее. Я ими не рисовала, конечно. Я на них любовалась только. Достану, полюбуюсь, попробую и назад уберу. И вот однажды Вика с третьего этажа попросила их у меня. Ну, как просят игрушки поиграть. И я дала, конечно. Мы же друзья. И она мне их вернула. Через неделю. И еще принесла альбом раскрасок. Такие, знаете, с черным контуром. Довольно дурацких. Принцессы там всякие. Совершенно мне такие не нравились. И вот моими драгоценными фломастерами она их раскрасила. Понимаете ли вы, о чем я говорю? Она ими – закрашивала – целые поля! Но больше всего меня расстроило то, что она этот альбом мне подарила. Если бы она в свое удовольствие что-нибудь там рисовала, то и ладно. Но она это мне принесла. И я до сих пор это помню. Мне было ужасно грустно. Мне было обидно. Мне было мучительно горько. И я, конечно, сказала спасибо. И больше ничего не сказала.
Я тогда слова “профанация” не знала, но если бы знала, я бы, наверно, так и сформулировала – это была полная профанация. Эти драгоценные цвета были использованы для раскрашивания какой-то дрянной попсы. Да еще и не нужной этой девочке, она же ее даже оставить себе не захотела!
Но самое-то удивительное, что не я на Вику обиделась, а она на меня, что мне ее раскраска не понравилась.
И с этим сделать уже было ничего нельзя. Потому что она мне и правда не нравилась.
И вот тут уж наша дружба расстроилась окончательно.
И я до сих пор думаю, что раскрашенная раскраска никому кроме автора раскрашивания понравиться не может.
Вывод отсюда грустный. Есть обиды, которые разлучают людей. И все, что можно с этим сделать, это оплакать эту потерю.
А с фломастерами знаете, что было? Они засохли. Но еще долго хранились – бесполезные, но слишком красивые, чтобы решиться их выбросить. Потом затерялись, конечно, в каких-то переездах. А я до сих пор в магазинах когда вижу эти роскошные фломастеры всех цветов – вспоминаю те. Только вот рисовать больше люблю карандашами.