23 апреля 2012 года (Темы: “Если бы меня звали Розой” и “Вокзал закрывается в полночь”)
«Египетские ночи» — это сеансы литературной импровизации в формате creative writing. Цель — активизировать личный творческий ресурс, конвертировать дремлющие переживания, оперативно разобраться с драматургией короткого высказывания — что многим и удаётся в условиях жесткого регламента и легкой конкуренции.
Куратор Анна Аркатова
Темы:
Вокзал закрывается в полночь
Если бы меня звали Розой
Авторы текстов:
Анна Аркатова
Лана Высоцкая
Елена Комарова
Вадим Муратханов
Петр Образцов
Ольга Сульчинская
Татьяна Тихонова
Инна Шифанова
- Вокзал закрывается в полночь
Анна Аркатова
Когда потребность в одиночестве стала преобладать над страхом остаться одной, пустынные бесстрастные вокзалы перестали казаться чудовищами.
Я замечаю, что даже если ты едешь не бог весть куда и даже может быть не по самому интересному делу, а может быть по какой-то скучной обязанности или обстоятельства так сложились , и даже если тебя никто не встречает– всё равно ты ждёшь, когда поезд прибудет на станцию. И смотришь — смотришь на часы каждые две минуты, а уж за 15 минут надеваешь пальто и мобилизуешь ручную кладь. Вокзал — место, через которое можно пройти с закрытыми глазами, зажав нос или в случае заграницы смиряя своё раздражение перед неизменным буржуазным комфортом. Встреча с вокзалом всегда неизбежна , трепетна и мимолётна.
Но когда ты в чужом городе остаёшься один на один со временем и местом – то они, будь уверен, сольются для тебя именно в вокзал. Ты подумаешь – хорошо, сейчас на вокзал, а там посмотрим. Или так: на вокзале я это точно узнаю. Или так: надо сообразить, где тут вокзал и сразу всё станет понятно. Вокзал как часть света. И вот твой вокзал закрывается. Твой город огромен, твой путь неизвестен, а твой вокзал закрыт.
Я была в одном таком городе, где абсолютно всё закрылось в полночь. Вокзал может быть даже и раньше. Потому что город был очень маленьким. Сварилась крутая ночь, и идти некуда, потому что улиц в принципе не видно. Света нет. Я приехала сюда найти своего возлюбленного, которого отослали в этот район собирать картошку вместе с другими инженерами в каком-то колхозе. Я даже не знала, как называется колхоз. У меня не было денег, а главное, паспорта. Так что в гостиницу, до которой я достучалась в темноте, меня тоже не пустили.
Меня не пугало ничего, я готова была ночевать на почте (почему-то работала почта). Только было нестерпимо жалко времени, проведённого без возлюбленного, который вот где-то тут рядом спит после полевых работ и не знает, какая у него Аня декабристка. Мне было 18 лет, и я была счастлива и бесстрашна.
Тётечка с почты рукой махнула мне в сторону колхозов. Сказала, что тут полчаса ходу мимо парка и чуть-чуть по дороге и я побежала, сняв, между прочим, свои деревянные сабо, чтобы они не громыхали в этой космической тишине. Пережидая на обочинах бесконечного шоссе звуки проезжающих (тогда очень редко) грузовиков, к утру я нашла колхоз.
Когда встало солнце , мой обалдевший мальчик поехал меня провожать (на автобусе). Мы ехали по этому шоссе , а потом мимо красивой ограды парка. Я смеялась, рассказывала, как я шлёпала здесь ночью босиком. Тут мальчик прижал меня к себе так крепко, что я перестала дышать. Посмотри сказал он. Оказалось, что это ограда кладбища.
Когда ничего не ждёшь от вокзала, кроме подножки вагона – это прекрасное место. Потому что имя ему – надежда.
Когда ждёшь, что время бесконечно, то именно вокзал предаст эту идею. Именно вокзал.
Елена Комарова
— Страшно?
— Да, мне страшно опоздать на поезд. Наверно, поэтому я делаю все, чтобы опоздать.
Проверяю свой уже уставший от этого утюг. Поливаю залитый цветок. Звоню по телефону перед самым выбегом из дома. А потом, конечно, лифт не приезжает, трамвай не подъезжает. Ужас приближается. Метро ползет.
Что страшнее – опоздать и не попасть туда, куда едешь? Или вернуться домой, так никуда и не уехав?
Квартира за это время станет пыльной и душноватой. Она ведь уже приготовилась. А ты вернулась.
А если в квартире зазвонит телефон?
— Ты что, никуда не уехала?
И ты уже не сможешь рассказать, что вокзал чуть ли не закрылся, а ты все равно вбежала и сильно ударилась ногой, а в купе так храпел толстый араб, а днем ты натерла ноги новыми босоножками. А город оказался такой “золотой”.
Наверно, поэтому я так боюсь опоздать на поезд. Но зачем поливаю залитый цветок?
Вадим Муратханов
Самое страшное время на вокзале – это когда он еще не закрылся, а последний поезд уже ушел. Потемневшая громада не сразу привыкает к собственной тишине, не сразу различает у подножия фигурку запыхавшегося человека.
0.49. Последняя электричка на Петушки. В 0.50, спотыкаясь о ступени, еще надеешься на чудо. Но видишь, как кассирша неторопливо застекляет свое окошко, – и внутри холодеет.
Наступает час морлоков, и ты в их полном распоряжении. Ты можешь войти в круглосуточную забегаловку и прикинуться одним из них. Познакомиться с кем-то, с кем никогда не пересекся бы при свете дня. Или предпочесть одиночество – прогулку по необитаемому городу, населенному твоими страхами.
Время, которое ты убиваешь между делом изо дня в день, начинает мстить за себя. Ночь не кончается. Постепенно раздражение уступает место унынию. Летняя рубашка перестает тебя согревать, и ты уже не понимаешь, от чего трясешься – от холода или от страха.
Я боюсь закрытых ночных вокзалов, но втайне мечтаю о встрече с ними. О встрече, которая что-то изменит. Позволит понять, что иногда важнее опоздать, чем успеть.
- Если бы меня звали розой…
Анна Аркатова
Кроме забавы подсовывать под халат подушку и ходить по квартире с выдающимся животом изображая беременных, не было в моей детской жизни более увлекательного занятия, чем примерять на себя чужие имена. Своё мне, ясное дело, не нравилось никогда. Слишком короткое. И от того слишком скучное. Вот взять хотя бы мою одноклассницу Викторию Викторовну Викторенко. У неё вообще никаких проблем никогда не было. Две Ларисы со мной учились , три Наташи поживали довольно весело. Назови меня мама как ни будь так, жизнь бы опомнилась и заиграла бы, наконец, всеми красками из истории про “Цветик-семицветик”.
Двух своих немецких кукол я назвала соответственно Габи и Марта. Ну, скажу я вам, я и помыслить не могла, что лично мне могут достаться такие хрустальные имена. Даже применительно к своим будущим детям я не могла приспособить эту идею – то ли куклы были так немыслимо прекрасны, то ли звуки запредельно сказочны.
Чуть повзрослев, границы этой нереальности не сузились, как можно было бы ожидать, а стали неумолимо расширяться. Обнаружилась мамина невестка по имени Дора. Дедушкина вторая жена Фрида, соседская дочка Мая, тётина подруга Генриетта – все они , естественно, жили в лунном зазеркалье без горя и обид и делали мне оттуда ручкой.
Помню, как я говорила себе на ночь – спи, дорогая Изабелла. И счастье выстраивалось на глазах как многоквартирный дом с лампочкой в каждом окне.
Я , однако, очень удивилась, узнав что одни знакомые назвали девочку Розочкой. То есть теперь уже, когда все давно ходили Настями и Кристинами. Я увидела Розочку на фотографии в розовом шёлковом платьице и почему-то в короне. Наверное, с детского маскарада – но в короне же!
Елена Комарова
К бабушке в гости иногда приходила одна старушка. С очень большими усами и в черной кофточке.
Я ей завидовала. Ее звали Розой.
После того как тетя Роза уходила, я начинала ныть маме. Ну почему вы не назвали меня Розой?
— Мы назвали тебя очень красиво – “Елена Константиновна”. Два царских имени сразу! Мне в детстве это так нравилось…
И мама начинала сразу рассказывать про какую-то свою Елену Константиновну.
А у нас в классе было семь Лен. Нас даже “Ленами” не называли, только по фамилиям.
Наверно, поэтому я ходила в школу в немыслимых полосатых гетрах, накалывала на фартук брошку. В общем, выпендривалась.
А если бы я была Роза – урок бы без меня не начинался, я бы не бегала так часто в туалет, а плавно ходила бы по коридору, иногда чуть-чуть кого-нибудь подхваливая. У меня были бы туфли на каблуках, а не мокасины с шерстяными носками.
А главное, меня бы звали Розой.
Инна Шифанова
Я помню себя с далеких 50-х. Война еще не перешла в разряд далеких воспоминаний, поэтому ценились суровые, волевые качества и в мужчинах и в женщинах.
Подрастало, тем временем, послевоенное поколение, для которого война была прежде всего “суровой романтикой”.
Выходили “героические фильмы” о войне и великих стройках. Молодой красивый артист Ширвиндт обычно играл рафинированных интеллигентов, галантных, умеющих дарить цветы, целовать ручки и говорить комплименты. Однако киношные героини быстро распознавали в нем лживость и эгоизм ненашести.
Девушки экрана предпочитали суровых рабочих, с мозолистыми руками и пролетарской простотой слов и ухаживаний.
Еще не ушло время, когда новорожденных называли Мая, в честь Праздника Труда и Нинель – “Ленин” наоборот, не говоря о совсем непроизносимых именах.
И в это время суровой романтики и патриотизма в нашем дворе поселилась девочка Роза. Самое странное – она была простой деревенской девочкой… Это было шоком, но вовсе не от деревенского происхождения девочки с именем Роза, тогда большинство москвичей были деревенского происхождения. Это подрывало основы исторического момента и противоречило “правде жизни”. Нам было лет 10-11, но мы были уверены, что правда жизни в кино и по радио, а вовсе не во дворе.
Ее имя Роза было из какой-то другой жизни, которую мы никогда не видели, но которая почему-то жила в глубине нашего бессознательного.
Мы с придыханием произносили ее имя и никаких прозвищ ей не придумывали.
И у меня закрадывались смутные сомнения, что эти буржуйские привычки с конфетами, букетами и комплиментами не так уж плохи. Я только входила в переходный возраст, оценить и понять эти чувства было сложно, а поделиться мыслями казалось неприемлемо.
Ах, если б меня звали Розой! О таком счастье я не мечтала.