15 ноября 2018 года (Темы: "Фотографии всегда меня уродуют", "Спасибо, я сама")
Все тексты написаны участниками одновременно за 15 минут на только что объявленную тему. Потом по кругу прочитаны вслух. Таковы условия игры «Египетские ночи».
«Египетские ночи» — это сеансы литературной импровизации в формате creative writing. Цель — активизировать личный творческий ресурс, конвертировать дремлющие переживания, оперативно разобраться с драматургией короткого высказывания — что многим и удаётся в условиях жесткого регламента и легкой конкуренции.
Куратор Анна Аркатова
Темы:
Фотографии всегда меня уродуют
Спасибо, я сама
Авторы текстов:
Анна Аркатова — поэт, колумнист
Дмитрий Белов — историк
Григорий Каковкин — писатель, драматург
Сергей Костырко – литератор
Елена Котихина — актриса, режиссёр
Пётр Образцов — литератор, научный журналист, кандидат химических наук
Татьяна Риздвенко — поэт, прозаик, эссеист
Публикуем восемь лучших эссе.
Тексты для публикации отбирала Евгения Вежлян — литературный критик, поэт, кандидат филологических наук.
ФОТОГРАФИИ ВСЕГДА МЕНЯ УРОДУЮТ
- Григорий Каковкин
Я смотрел на свою могильную плиту — они плакали, переживали, думали о цветах, в которых я утопал. Одни думали, что их слишком много, другие, что ещё очень мало — такой я хороший… был. А я думал только о фотографии: почему не смогли подобрать что-нибудь получше!?
Была, например, фотография, сделанная в фотоателье. Когда я фотографировался, я пошутил, сказал старому еврею-фотографу, хотя, может быть, он был не еврей, чёрт его знает — я помню с ярким акцентом: «Здесь я такой серьёзный, что, или на доску почёта, или на могильную плиту». Почему они не взяли её? С доской почёта я не попал, потому что доски отменили, а на могильную плиту ещё был шанс — теперь и он упущен!
Была ещё одна фотография с моей второй женой. Если её отрезать и оставить только мою радостную счастливую морду, то можно было бы взять её… И возраст там подходящий — не молодой-не старый, средний, и в глазах есть уверенность в завтрашнем дне…
Я сильно расстроен из-за фотографии, которую выбрали они, провожающие меня в последний путь – как можно было остановиться на этой!? Тут мне уже много лет, я в морщинах, и ещё в профиль, как дурак смотрю на юную Таню, мою любовницу, естественно, они её отрезали, но я-то помню, что двадцать лет обещал ей развестись и жениться… нет, ну почему они её выбрали!?
Впрочем, фотографии всегда меня уродуют.
- Сергей Костырко
Фотография А. Степаненко
Здесь всё просто, если понять, что значит, «уродуют»?
Не «уродуют», а пытаются, но безуспешно, сделать тебя таким, каким ты хочешь себя увидеть.
И дело тут не в фотографии, а в том усилии, которое ты делаешь в тот момент, когда тебя фотографируют.
Потому как, если ж совсем честно, я, например, не очень хочу себя видеть. А фото, это как раз «видеть». Но я действительно, не хочу. Поскольку как-то ведь нужно прожить день, прожить его нормально, сделав вид, что ты не помнишь той хари, которая смотрела на тебя утром из зеркала, когда ты брился. А мог бы в принципе и не бриться. Лучше не станет.
Но даже этот вариант выглядит переносимым, по сравнению в тем, что ты видишь на фото в фб, которую подвесил тебе заботливо друг, специально пометив твоим именем перекошенное лицо лысого мужика с брезгливым выражением обвисшего лица.
Ну и всё это естественно связано с теми муками, которые испытываешь перед фотокамерой фотографа. Это когда камера смотрит на тебя большим круглым глазом объектива и палец фотографа чуть замедлен на спуске в ожидании, когда ты сделаешь на своём лице «себя». А у тебя не получается. Твоё лицо сводит судорога, потому как ты уже подумал над тем, кто это на тебя смотрит сейчас.
Ты уже подумал над тем, зачем ты, живущий в этом мире — воздухе, свете, звуках — живущий как рыба воде, — зачем ты делаешь усилие «увидеть» себя, нарисовать себя, то есть зачем ты выламываешь себя из этого от мира, в котором ты свой, в котором тебя никто не сравнивает, в котором ты хорош от начала до конца. То есть, твоё усилие при позировании перед фотокамерой, это попытка сделать себя муляжом, пусть и красиво раскрашенным, как в «Незабвенной» у Ивлина Во. Вот, кстати, кто хорошо знал, чем занимается фотограф.
- Пётр Образцов
Как-то раз неудачным днём пришёл я без звонка к приятелю, известному писателю Кузькину (псевдоним Иван Непоколебимый). Он не был мне рад, но деваться было некуда и он начал угощать меня чаем с чёрным хлебом — он всегда так делал, особенно на людях, будучи писателем-деревенщиком, хотя сам тайно происходил из хилых, но всё-таки дворян.
Я, хоть и без звонка, пришёл с водкой, так что чёрный хлеб на этот раз был к месту. Разлив для начала по 100 грамм в неизменные гранёные стаканы (Кузькин думал, что это тоже как-то по-деревенски), мы выпили. Я наконец сообщил, зачем пришел. А пришёл я изъять у него фотографию и негатив с нашего последнего заседания Союза писателей в малом зале ЦДЛ, где я нажрался внизу в ресторане и уснул прямо в Президиуме.
Кузькин усмехнулся — что брат, всыпали тебе потом? Теперь уж не отвертишься, хоть и фотку уничтожишь, всё равно все видели.
— Но всё-таки дай мне её, мне немного спокойнее будет. И негатив.
— Проснись, какие негативы! У меня, как у всех, давно цифра.
— Ну так цифру сотри! Да я и сам могу, — я увидел фотоаппарат Кузькина и схватил его, намереваясь сделать ясно что. Но Кузькин вырвал его и треснул меня своим фотоаппаратом по голове, нанеся серьёзную рану.
Фотографии всегда меня уродуют.
- Анна Аркатова
Фотографии всегда тебя уродуют — говорит мне Ада, глядя на лучшее что у меня есть — фоточку в полный рост с развевающимися волосами на фоне паруса или эвкалипта.
Что вы такое говорите, Ада? Я тут девочка совсем!
Ты тут синий чулок какой-то и нос картошкой, — не отступает Ада.
Я понимаю, что мне уже не выиграть джекпот на сайте знакомств — в жизни-то я ого-го, сплошное обаяние, тонкая кожа, нарушенный вестибулярный аппарат, вечно клонящий меня в сторону на радость спутнику, маленькая ступня, аккуратные ушки, низкий голос — всё, что может произвести впечатление, когда остальные ресурсы исчерпаны. А что фоточка? Блонд, оскал, ровные ноги — таких миллионы. С такими в разведку не пойдут, за море не увезут — там можно не различить промеж остальными.
Сейчас будем делать селфи — тридцать раз, пока не добьёмся индивидуальности. Что это у тебя? Индивидуальность — не видишь что ли? А на голове что ты накрутила? Открыла лоб.
Что? Лоб открыла. Тебе его закрывать уже пора. Давай волосы вот так, вот так…
Вот здесь ты хорошо получилась, естественно так. Взгляд такой вдумчивый как бы внутрь. Ребёнок так тебе идёт. Просто мадонна. Серьёзно? Да, суперская фоточка, это какой год? Это этот год. Этот? Да. Поздравляю. Спасибо. Жаль только, это не я.
СПАСИБО, Я САМА
- Пётр Образцов
Маша никогда не разрешала никому себе помогать — ни зарабатывать денег, ни тратить их, хотя и зарабатывала, и тратила она их нелепо, не так и не в нужном месте. Например, довольно часто она поступала совершенно неожиданным образом — подменяла собой нерадивых и ленивых, но богатых альпинистов, и за деньги лазила на высокие горы, а они потом выдавали её рекорды за свои достижения.
А потом тратила деньги так же глупо, а именно, слезая с горы, скажем, Эльбруса, она спускала их прямо под Эльбрусом в первой же забегаловке.
Так она проводила своё время на Кавказе. В городе N, где она потом жила остальное время года, она, наоборот, работала в подвале, гардеробщицей в другой забегаловке, и чаевые проедала там же, мечтая о лете на Кавказе.
Но однажды она встретила владельца подэльбрусовой столовки в своём городе N, в своём подвале. Обрадовались оба, но на предложение отметить встречу здесь же за ужином отказалась — я мол, на работе. И ем к тому же обычно одно. Сама,сама… всегда сама
- Елена Котихина
«Спасибо, сама». Вот так. Без «я».
Как впрочем, всегда без всех этих местоимений «мне», «меня», «мной», всегда… все 95 лет…
«Спасибо, сама», — сказала своим ученикам 5-ти, 10-ти и даже 50-ти летней давности, которые приехали со всех концов планеты чтобы поздравить, увидеть, услышать, прикоснуться…
— Как Миша? Как Соня? Как Тима?
Как? Почему? Зачем ОНА помнит как зовут моего мужа? Детей?
По-другому не может…
— Это моя любимая ученица, — представляет меня.
Любимая…. Студентка… Уже 25 лет как не студентка…
Все любимые? Все хорошие? А плохие есть? — спрашиваю.
Есть, — отвечает, — но сюда не ходят.
«Спасибо, сама», — а они (студенты бывшие и настоящие) несут её на руках — две ноги сломаны… две шейки бедра…
А ОНА ещё репетирует! Ещё рассказывает про Станиславского и Кнебель…
ОНА…. Потерявшая мужа, сына.. Но всегда с гордо поднятой головой, бренча браслетами на руках, взмахивая чёлкой!
ОНА!
Рива Яковлевна Левите-Дворжецкая…
- Дмитрий Белов
Остоженка — одно из мистических мест, куда хочется возвращаться снова и снова. Июльское марево, на тротуаре около храма Христа Спасителя — ни души. Неподвижный знойный воздух и одинокая женская фигура метрах в пятидесяти прямо по курсу. Смотреть ей в спину, не приближаясь, держась на расстоянии, на ходу созерцая, осознавать, что и это мгновение чуда под названием жизнь — неповторимо и уже в силу этого по-своему прекрасно. Перемещаться в пространстве без определенной цели, слиться с потоком происходящего, окунаясь в реку воспоминаний и мечтаний. Наслаждаться мыслью о том, что ни единая живая душа не знает, где ты сейчас и где будешь через десять минут. Потому что и сам этого не знаешь.
Женская фигура в лёгком летнем платье тоже, как видно, никуда не торопится, поворачивая налево, на Остоженку. Внезапная мысль: не догнать, а обойти по переулку и двинуться навстречу, чтобы, приблизившись, широко улыбнуться и произнести: «Добрый день! Давайте гулять вместе!» И услышать в ответ: «Нет, спасибо, я сама по себе привыкла тут гулять»
- Татьяна Риздвенко
— Спасибо, я сома, — она потянулась через весь стол к дымящемуся блюду.
…………….
Мужики встали в три. Стараясь не шуметь, не хрустеть даже гравием, вышли в туманную темь. Идти до причала было метров восемьсот.
Вернулись поздним утром, таинственные. Скинутые в предбаннике огромные резиновые сапоги в узорно налипшей ряске, дымились и ужасали.
Чистили добычу, скоблили, сорили рыбьим серебром в специально отведённом домике. Так, навес с раковиной. Грибников с их трофеями загоняли туда же.
Потом надолго оккупировали кухню в гостевом доме, спаренном с домом рыбака.
Нормальные мужики, чо. Из Иваново, приехали на рыбалку.
Пригласили симпатичных соседок-москвичек на ужин.
Пока сильный пол священнодействовал в кухне, девицы томно курили на террасе.
К шести стол был накрыт. По дому плыл аромат жареной рыбы. Подоспела ледяная, в холодном поту, водка.
— Леночке, что же вам положить? — склонился к ней бородач Георгий в свежей голубой рубашке. — У нас тут целое ассорти! И всё, как говорится, своё…. Линя? Жареного язька? Окуней по моему собственному рецепту?
— Спасибо, я — сома! — сказала она и потянулась в центр стола, где на блюде дымились позолоченные, белые на изломе толстые куски жареной сомятины.