Со страниц журналов "Дружба народов", "Новый мир", "Октябрь" и др.

 

 

Поэт, переводчик. Родилась в городе Кызыл-Кия (Кыргызстан).

Окончила физфак КГУ (Казань) и ВЛК Литературного института им. А.М.Горького (Москва).

Автор поэтических книг «Другое платье» (Казань, 2006), «Холодно-горячо» (Казань, 2015), «Вересковая пустошь» (Москва, 2016).

Лауреат нескольких литературных премий. Член СП РТ.

 

 

 

 

***

Как хорошо, когда хочется говорить –

слова не то, чтобы соскакивают с языка,

но безусловно торопятся заявить:

«Мне ещё интересно – я жив пока».  

 

Как хорошо изображать из себя волшебника,

книгочея, умницу всех наук:

у меня, мол, задачи из вашего решебника

все до одной побеждены, и ответы не врут.

 

Впрочем, иногда изобразить и смущение:

ничего человеческого я не чужд,

и можете даже не покидать помещения,

пока я тут величествую и лучусь.

 

Но надоедают и эти изгибы,

и подолгу смотришь, как падает снег,

стоишь и думаешь, ах, Meine Liebe,

как так случилось, что счастья нет?

 

Всё из-за этой всепроникающей речи,

словесной шелухи, бормотания по ночам…

и чем заменить её? Выходит, что нечем.

Так и живём, то плача, то бормоча.

 

 

***

1.

Внутри квартиры городской

не различить зимы и лета,

а тянет нынче к краю света,

где Млечный путь кривой дугой

над светлячками дачных окон.

Там тысячи пахучих, жестких

плодов бессонных яблонь волжских,

перерождаясь в банки сока,

встают на полки погребов –

к соленым огурцам, варенью…

и пахнет луком и смиреньем,

и к заморозкам сад готов.

Взмывая вверх, идя в пике,

две бабочки ночные бьются,

во тьме любовники смеются,

собаки лают вдалеке…

Как мы друг другу надоели!

А всё же – можно поручиться –

все это было в самом деле,

и, может быть, ещё случится.

 

2.

Неужто снова будут холода?

Остекленеет стылая вода,

И будет гукать ночью электричка

Ни для кого – у садоводов спячка,

И только сторож, чуть согретый водкой

Воспламенит огрызок «Явы» спичкой,

И будет день его как сон короткий,

За салом будет прилетать синичка,

И ластиться – две шерстяных овчарки.

Лишь небеса – торжественны и ярки –

Приглядывать начнут за ними всеми…

 

 

***

над холмами нашими возвышается храм

говорят нарышкинское барокко 

одобрительно смотришь и думаю я

харам

закройся всевидящее око

к человеку согреться

приходит другой человек раздет

белые начали чёрные сразу же проиграли

но у меня к тебе тело которому дела нет

до вопросов нравственности и морали

 

 

***

Потягивая чай из блюдца,

беспечно дальнего любя,

легко на свете обмануться

в необходимости себя.

И вправду, кто бы мог еще

так горевать проникновенно

над неустроенной Вселенной

масштабы не приняв в расчет.

 

 

***

Словно читая книгу азбукой Брайля,

медленно водишь пальцем –

экран смартфона

слушаться не желает,

шутя-играя

шлёт сообщенье совсем не тому –

другому.

Кто из нас поумнее,

и кто постарше –

так ли уж важно?

Но видеть друг друга рады

мы –

никогда никому ни за что

не вравшие,

просто не говорящие

правды.

 

 

***   

Мне до тебя расти и расти –

наверное, в этом фокус.

Когда говоришь «Ну, прости, прости…»,

я требую новый глобус –

мне нужен маленький, золотой

с каёмочкой голубою,

ведь я же лучше вон той,

и той, и всех, кто бывал с тобою. 

А ты улыбаешься, как дурак,

родной и неповторимый,

и ты говоришь: «Ну, зачем ты так…

давай успокойся, Каримова»…

 

 

* * *

Всё бы прощать золотых стрекоз

с крыльями чистой, как дождь, слюды,

всё бы шептать тебе сквозь наркоз

координаты большой звезды,

чьё притяжение нас убьёт,

не разобрав, что свои. Свои.

Мрачных больниц нашатырь и йод

так же полезны, как яд змеи.

Невозвращенья гудит струна,

ей искушённый не внемлет слух.

Эта другая моя страна

сгинет, едва прокричит петух.

 

 

***

голубая амфора код со смыслом

у меня трава у тебя дрова

бровки домиком да любовь к ремиксам

будешь ли когда-нибудь ты права

никогда не будешь потому что плачешь

от дурных фантазий от пустых квартир

что ж ты всё время предо мной маячишь

словно обезумевший ориентир

что с тобой сделать чтобы ты устала

уезжаю видишь не трать слова

не шепчи считалочку вслед составу

не кричи

я знаю что ты права

 

 

***

Руки дрожат у пьяницы прикурить,

тётка с опухшей рожей сдаёт стекло…

Были детьми, конечно же, как не быть,

в небо к Тебе смотрели светло-светло…

 

Господи, думаю, как же ты изобрёл

эту забаву – время, – и смотришь, рад,

как старичок ковыляет цаплем, а был – орёл…

в ухе его слуховой торчит аппарат.

 

Но возвращаешь, Господи, на ветру

листьев ручных летучие корабли;

каждый, наверно, думает – не умру,

а и умру – долечу до своей земли.

 

Люди ужели Тебе не милей травы?

Как полюбить негасимый и нежный свет,

если из полной ужаса головы

телеграфирует сердце: спасенья нет?

 

Всюду загадки – «холодно-горячо».

Мрамор искусства не лечит живую плоть.

Только целуя родное во тьме плечо,

знаешь, что можно истину побороть. 

 

 

***

За стенкой не дремлет мировое зло,

переливаются баррели дешевеющей нефти,

а я всё думаю, как мне повезло —

хоть у нас тут зима, а у вас там негде.

 

В крайнем случае, презрев маету,

В себе имея, всё что необходимо,

мы можем спрятаться в вечную мерзлоту…

Снятся ли тебе сны, мамонтёнок Дима?

 

 

***

Восточный базар цветастый, разноязыкий

мне снится и снится… и стены дворцов великих,

бесстрастные муэдзины и минареты,

но вдруг просыпаюсь от мысли дурацкой: «Где ты?»

А вот уже, видишь, Венеция. Маски страшной

оскал, и томленье, и сладость, и гнев вчерашний…

 

В гортани звук зарождаясь, дрожит упруго –

какое слово расхристанное – «подруга».

«Моя» ты не скажешь – твоих в этом мире нету,

но делишь со мной аномальную зиму эту. 

Всё страсти-мордасти, всё вечные безделушки,

по встречной мчишься в жестяной своей игрушке,

куда тебя понесло-то об эту пору –

Чего ты сбегаешь, подобно лжецу и вору?

 

Зима, дорогой мой, плюс ночь – это тьма в квадрате,

Чего уж чего, а тьмы нам на свете хватит.

Поэтому круглый год я желаю лета,

Но лишь по орбите и может лететь планета.

 

 

ПЕРЕВОДЧИК

                                                    Памяти С.М.

 

Пока слово за слово прячется, как за дверь,

полосками света выглядывает снизу и сбоку,

он роется в словаре – в этом перечне всех потерь,

пытаясь поймать мелодию, смысл написать глубокий.

От языка к языку через паузу проходя,

выдумывает пары знаков, типа «река и пристань»,

но есть ещё берег, лодка, мокрая от дождя,

есть еще «слёзы-любовь», и «ныне и присно»…

Много чего мерцает, поёт, болит,

рвётся из сердца, взлетает над тополями

и небосвод разрывает, как яркий шальной болид

и никогда-никогда не вернется уже за нами.

 

 

***

Лучше всех других занятий –

крепко обниматься.

Мама, помнишь ты, конечно,

как бывает это…

В легком воздухе неспешном

плоть твоя, как платье –

снимешь и пойдёшь купаться:

берег, лето, Лета.

 

 

***

Скоро полночь – волшебное время суток,

и гражданка в поезде этом скором

покидает узнанный мельком город,

попадая временно в промежуток

между пунктом К и каким не знаю,

мне детали эти неинтересны,

но летит-гудит паровоз, как песня,

перед ним расступается муть земная:

восхитителен этот пробел стокрылый,

эта пауза – смысла в которой – бездна,

это время, ждущее бесполезно,

что всегда с разлукой меня мирило…

 

Головой, тяжелой от недосыпа,

созерцать неяркие перелески

и Луну во всем натуральном блеске,

скудный сахар в чай наконец просыпав.

 

Между двух перронов идет движенье,

в нем – свидетель только, а не участник,

существуешь с краю, как некий частный

случай общего заблужденья.

 

 

***

Скажешь собрату чего, мол, струна ржавеет,

дыхание прерывается, лоб индевеет –

разве не видишь, как без твоих глаголов? –

бельма зальёшь и тащишься невесёлым

вглубь материка, вересковую пустошь,

неужто трусишь?

 

Он отвечает: трушу, сестричка, трушу –

телу не верю, а кто её видел, душу? –

руки дрожат поутру – телефон глумится

сенсорный – он такой, что не дозвониться

ни до тебя, ни до скорой, так будь умнее –

не говори ничего – это все умеют… 

 

 

***

Ну что ж, танцуй, кружись не в лад не в такт

С расслабленной улыбкою дебила –

Пространство равнодушно, это факт,

Но время нас за что-то невзлюбило.

Играть ли в бисер, бисер ли метать

Равно чужим на пире зачумлённом

Всего-то и осталось – не вникать,

Всего-то и осталось – быть влюблённым –

И ты влюблён. Чего ж тебе ещё?

Молчи, ревнуй, надейся на свиданье…

Пусть небеса потом предъявят счёт –

Пока ещё ты стоишь оправданья.

 

 

***

Ни смерти, ни любви, ни прочих дел печальных

в пустынях бытия не выйдет избежать.

Но не робей – меж тем ты сам себе начальник,

болельщик, друг, кумир и полуночный тать. 

К кому ещё прийти с своим смешным секретом –

бутылочным стеклом и книжкой записной?.. 

К себе, к себе, к себе. И нету горя в этом.

А только высший смысл. И выход запасной.

 

 

***

 

 

***

Отдать им любую – оранжевую, голубую –

Бог с нею, с модой, я не о том толкую.

Чего же нам нравится-хочется? Тили-теста?

Да мы уже выросли-выросли из контекста.

Это всё внешнее, знаешь ли, наносное,

я о другом – неизменном – зимой, весною…

 

Сможешь – продай, подари, собери проценты –

а жизнь всё равно внутри – ей нужна плацента.

Она не имеет касанья к любым режимам,

она пробежит, проскользнет через все зажимы

и спрячется снова в темень свою густую,

снова затянет песню свою простую,

будет будить тебя, будешь сидеть в постели,

думая, как же снова мы пролетели

мимо, голубчик, такая простая драма…

 

Мама для сына ещё раз помоет раму,

спи ещё рано, но рана лисицей красной

спит в животе эпохи, опять напрасно,

в игры играли…

 

Не бойся – они снаружи.

Спи, сколько можно, покамест не обнаружен.

 

 

 

 

 

Кереметь

 

Р.Б.

 

бродят в деревне мертвых

духи священной рощи –

заговоры бормочут,

ищут двоих живых.

нету загадки проще –

двое теплы на ощупь,

и не сумеют рядом

сесть, не примяв травы…

духи священной рощи

злы, но умеют слушать –

спой им такую песню,

чтобы простили нас.

духи священной рощи,

в сущности, просто души,

души людей, которых

так никто и не спас.

 

 

***

Твоей депрессии вечная мерзлота,

твоих похвал фальшивая позолота…

и каждый раз я думаю: «вот черта»,

но за чертой опять возникает что-то,

и за пределом новый встает предел –

то ли терпенья, а то ли уже эмоций.

Красивый эндшпиль не всякому удаётся.

Ты утверждаешь, что не хотел.

Хотел.

 

 

***

Все хлопали музыкантам в красивых таких рубашках

и памятник был Шаляпин за ними, как Командор,

но сценой была брусчатка, где худенькая бродяжка

плясала, изображая безудержность и задор.

 

В бездомных домашних тапках, походкою невозможной

ввергая тупых подростков в почти истеричный смех,

танцуй. На земле не нужно ни истины непреложной,

ни грёз, ни любви, ни веры – боль их заменяет всех.

 

В немыслимом одеянье, в коричневом одеяле,

без капли напрасной злости, беззубый рот приоткрыв,

кружилась легко и плавно, а мы за чертой стояли,

послушной не веря скрипке за сладкий её надрыв.

 

 

 

***

это не я ли в печали на почте бумажек ворох

счёт за квартиру, за свет, за тепло и за разговоры

сапиенс бедный как есть подотчетен скромен

весь на ладони шуток дурацких кроме…

свет и тепло – я должна за них несомненно

а так же за то что не буду бежать из плена

ох и ещё мне предъявят потом в итоге

счет за любовь за то что любила многих

ну и фигня что мотив этот пережеван –

плакала зная нельзя приручать чужого

вот он чужой по утрам у меня в постели

да неужели чужой он и в самом деле

так не бывает твердила и вправду теперь свой угол

пятый как водится но мы довольны вполне друг другом

если ты встретишь меня в магазине в метро в аптеке

это не я – я  в другом невозможном веке 

 

 

***

Не сват, не брат, а просто спутник мой…

А просто путник… дай мне надышаться

бесспорной неудачей, ловлей шанса,

молением о глупости смешной –

о нежности к бездомному калеке –

мир уместился в школьный глобус –

весь…

Душа, душа, зачем ты снова здесь,

чего ещё ты ищешь в человеке?

 

Вот он – прохожий… у него внутри

печёнка, сердце, лёгкие…

постой…

Не друг, не враг,

и имя – звук пустой,

но он – родной –

 люби его, замри.

 

На цыпочках, едва дыша в затылок,

иди за ним в глухой проем метро,

ещё на свете плакать не старо,

среди цветов, осколков, слов, бутылок…

 

А жизнь нельзя по-новой подарить,

но мы за приручённого в ответе –

неслышная

в пространстве междометий,

ещё любовь над вечностью парит…

 

 

 

 

***

В небесные дали ушел минарет.

Пушистые, царские светятся вербы.

Российская греет весна на дворе.

Куда тебя клонит, мой век двадцать первый?

Всё спешка и шум в переходах метро,

шикарные розы в пластмассовых вазах.

Сограждане, будемте делать добро –

вот здесь и сейчас, непосредственно, сразу.

Заморской едой безо всяких проблем

давайте накормим бомжа и пиита.

Сограждане, эта округлая «м»

и в Африке символ теперь общепита.

В пространстве Вселенной, пустом и кривом,

героем в поношенных джинсах с дырою,

забавно себя ощущать в мировом

контексте, ища, как пропавшую Трою,

свой правильный город, и свой огород,

в котором уж некуда складывать камни,

но есть чем дышать, и такой кислород

нигде окромя не найти никогда мне.

 

 

***

сложно любить людей а некоторых особо

и не то чтобы вид у них или характер не тот

но придет однажды к тебе просветлённейшая особа

и стесняясь расскажет какой ты вообще урод

и не то чтоб ты сам-то себя выставлял святошей

но обидно ей Богу и думаешь ну и ну

а хотелось со всеми дружить и вообще хорошим

быть хотелось… ну ладно…

а письма я все верну…

 

 

***

сколько ни приноси решетом водицы

а не наполнится ею моё корыто

сколько небес ни проси невзначай влюбиться

нету любви есть лишь то что во тьме сокрыто

может быть до поры но скорей навеки

как написал бы какой записной романтик

но ничего дурного о человеке

не говорит застающий врасплох романчик

это лишь жажда куда-то глядит на выпас

стрелкой стремится магнитной дрожа и плача

вот потому обнимаешь меня подвыпив

и говоришь удача пришла удача

 

 

 

 

***

я тебя лю и ты думай давай о счастье

как оно трепыхается пойманной рыбой

той, золотой, или серой с зубами щукой

 

а трава зелена и над нами солнце

смотрит прямо из космоса дай погадаю

на говорю протягиваю ладони

солнце водит по ним своими лучами

 

хмурится и качается свет небесный

он от тебя уедет я знаю знаю

 

вот сижу на бревне смотрю как ты там рыбачишь

перебираешь крючки: побольше-поменьше

 

 

p>***

Отменить – предлагает действие – сохранить? 

Напрягает свой искусственный интеллект, 

и опять впадаешь в прострацию быть-не быть, 

вспоминаешь, уже не виделись сколько лет. 

и зачем теперь эти фотки у всех морей, 

пальмы в кадках, яхты, собачьи глаза окОн. 

нажимаешь «Да», удалить, удалить скорей, 

энтропия растет – во вселенной такой закон. 

И в отдельно взятом пятом твоем углу 

вырубается на секунду экран – постой:

вынь сначала из сердца, сломай пополам иглу, 

а потом и ходи ничей, свободный, пустой.

 

 

***

1.

Не прощай. Мне прощенье твоё ни к чему, 

если я выбираю прощанье. 

Как заречься нельзя про суму и тюрьму,

так и этими тоже вещами 

не играют, не шутят. И если за грош 

ты подержанной купишь свободы, 

это вовсе не ты её в руки берёшь, 

это свыше тебе от природы. 

Может быть не талант, а сродни ремеслу, 

но красивая выйдет поделка, 

если я  низачем этот цвет соберу —

хочешь, думай, что это подделка. 

Будет в рамочке где-то сиять на стене

то, что было молчаньем и ссорой. 

Но не будет, не будет, не будет во мне

этой невыразимой которой…

 

2.

прощение похоже на прощание

пульсирующей нити прерывание

 

внезапный свет среди комфортной тьмы

сощурь глаза и молча обними

и повернись к источнику спиной

освобожден для участи иной

когда зима перешагнет порог

куда ни плюнь в ней каждый одинок

 

 

***

                                                                      Н.Г.

 

«Привечай меня! — говорит золотая муза, —

я тебе воздам анапестом и хореем»,

а во мне распускаются лепестки аруза,

да иная речь истомленное сердце греет —

это солнце Азии колет в глазу соринкой,

поднимается войлочной юрты тяжёлый полог.

Там, где время движется медленно, по старинке,

там, где ночь холодна, а день непривычно долог,

пусть закат торжествует, горит, отворяет вены,

но все дальше — навылет — в степи, уходя от жажды,

совершается жизнь законно и откровенно.

Расскажи мне про город, где я родилась однажды.

 

 

***

ничего не случилось и свет дневной не померк

и плавает сом в аквариуме как сон в голове

ты улыбаешься так же завтра опять четверг

я так же скучаю по зеленой траве

мама наверно сказала бы весна авитаминоз

папа наверное обнял бы промолчал

я и сама не верю что это у нас всерьез

нашла от кого отсчитывать начало начал

вырежи мне на память кораблик как старший брат

пойду его попускаю благо текут ручьи

в речку а речка в море а море течет в закат

а на закате что… песни вино соловьи

 

 

***

Опускается небо низко —

ну, какие ему высоты? —

расширяется область риска,

зябнут мокнущие высотки.

В ноябре лишь глинтвейн и книга —

друга два, и прекрасно спится.

Не врубаясь, в чем там интрига,

пере-пере-листнуть страницу.

 

Никаких приращённых смыслов,

никакого жонглёрства, правда.

За стеной только дождь, неистов,

холодеет на грани града.

Все на свете темно и зыбко,

и капризничать неприлично;

засыпай, моя крошка, рыбка,

хочешь — котик, а хочешь — птичка.

 

 

***

четыре строфы

и пройти чтоб тебя не поймали

по лезвию смысла

и выдохнуть только в финале

 

не плачь по своим волосам

за какие коврижки

тебя полюбить

этим вяложивущим созданьям

приходит любимый

приносит красивые книжки

ты их расставляешь

по всем этажам мирозданья

 

о главном молчок –

это после на нитку нанижут

расскажут запостят

расчислят кто дальше кто ближе

а ты сохраняй подобающее выраженье

а ты совершай бесконечное это скольженье…

 

так сладкого хочется

горького съем шоколада

никто не поймает конечно

кому это надо

 

 

***

сладко ль тебе молиться на ничьём языке

дерево у дороги приданое в сундуке

возьми меня за околицу прогуляться

обещаю не плакать и не смеяться

буду стоять ходить ни на кого не смотреть

буду послушной впредь

бабушка отвечает с ума сошла

где это видано делай свои дела

не забудь про цветы сажай их да поливай

а тоска замучит крестиком вышивай

 

 

***

это всё про волка и красную шапочку

пёс ученый приносит хозяину тапочки

человек человеку текст рассыпается на цитаты

мы же не виноваты

 

где ты где ты невидимая волна

за струной струна

выстраиваются вселенные

нет в них твоей нетленной

единственной твоей души

пляши

 

никто никто её не поймал

никто никто её не узнал

никто никто в ней не поселился…

вот ты и слился

 

 

***

Жалость имеет голос, имеет имя…

жалость – почти любовь и почти обида.

Не выбирай меня, путай меня с другими,

не подавай ни руки, ни пальто, ни вида.

 

Все мы устали, и воздух густой, как пенье,

тянет последние силы. Дрожит аорта.

Ну, уходи, улетай, убегай мгновенье –

ты не прекрасно, таких у меня до чорта.

 

 

***

Раз в две тысячи лет примерно

случается

искривленье пространства,

и точка А

совмещается с точкой Б.

Не может быть это любовью,

но

с маниакальным упрямством

я продолжаю

думать о тебе.

А надо бы

починить ботинки,

выбросить мусор,

разобрать бумаги

и сходить в магазин за едой,

но

чтобы выйти

в город шумящий

надо ещё

набраться отваги,

и научиться

смешиваться со средой.