Отрывок из романа. Перевод с англ. Елены Мордовиной
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2022
Перевод Елена Мордовина
Сто дней
Долорес
Не считаю ли я, что ты бросил меня, Джеймс? Возможно, моя болезнь тебя измучила? Известно ли мне о твоих возможных врагах, о ком-нибудь, у кого могла быть причина и желание нанести тебе вред? Полиция интересуется. Не думаю ли я, что ты, возможно, покончил с собой после того, как тебя разоблачили в твоем отделе и ты разочаровался в том, что твоя жена стремительно сбавила в весе? Оказывается, Джеймс, многие мужчины среднего возраста сбегают с девушками помоложе. Оказывается, ни одного тела, соответствующего описанию, не оказалось ни в морге, ни в больницах, ни в местных тюрьмах.
Долорес
Стирка рассортирована, ужин приготовлен и убран, приготовлен и убран, приготовлен. Какая-то извращенная механика моего тела заставляет меня просыпаться голодной и есть. Видишь, как легко ублажить меня теперь, когда нет тебя? Неужели ты бросаешь меня перед самым выздоровлением, Джеймс?
Сегодня я просыпаюсь в четыре утра и сижу за кухонной стойкой, но овсянка просто стынет, а в горле знакомый привкус кислоты. Как бы я того ни желала, не было ни вспышки фар в окнах, ни тревожного телефонного звонка. Я задерживаю дыхание, как будто мое тело может стать непотопляемым, как если бы я могла держать тонущую голову над поверхностью.
Двигаясь в потоке ассоциаций, я погружаюсь в ванну, позволяю воде подняться выше плеч, а затем идеально тонким шлейфом соскальзывать на пол. Я наблюдаю, как она просачивается к противоположной стене и собирается там складками. А потом выключаю воду. Как бы мне хотелось, чтобы меня это не волновало. Думаю о просачивающейся воде. Думаю о форме.
Долорес
Зайдя в винный магазин, я беру одну бутылку, затем другую.
– Могу я вам чем-то помочь? – спрашивает продавщица, деловито переставляя бутылки, которые я только что рассматривала. Полка за полкой, совершенно неразличимые. Полиция становится вежливой. Спустя буквально неделю – уже вежливой.
– Подумываю, чего бы выпить, – говорю я. – Есть что-нибудь хорошее?
Протянув руку, она выхватывает у меня из рук бутылку «Айриш Роуз» и деловито цокает к стойке. Вот так просто.
– Вот, мисс, – говорит она, кладя ключи в карман. – «Вдова Клико», – объявляет тут же, показывая мне бутылку. – Отлично пьется.
Утвердительно кивнув, я копаюсь в сумочке и вытаскиваю кредитную карту. На кассе три глянцевых журнала. Один из них возглашает: «Как жить без него!» Я кладу его рядом с шампанским и вручаю ей свою кредитку. Она проводит ее через автомат, и я ставлю свою подпись. Она кладет коробку в коричневый бумажный пакет, я обхватываю его двумя руками и выхожу за дверь.
Долорес
Прошлой ночью я проспала всю грозу, Джеймс. Местные новости сообщили, что она была самой сильной за всю весну. Слетело довольно много черепицы, и я вижу, что на потолке появились первые размывы. День выдался ясным и солнечным, и я чувствую себя сильнее, чем в последние месяцы. Тебя нет уже неделю. Моя текущая учетная запись, похоже, взломана, и я не могу понять, как получить к ней доступ. Сегодня я должна научиться чинить крышу.
В конце концов я вытащила оконную сетку, сломав при этом два гвоздя, но зазор получился красивым и чистым. Я выставил одну ногу, затем голову и плечи. Потом другую ногу. Три аккуратных движения – и я оказываюсь на крыше, пытаясь прижимать юбку, потому что она вздымается в сторону окна. Несколько месяцев назад я бы никогда не вылезла в это окно, а ты бы никогда не бросил меня.
В моей сумочке молоток, гвозди, руководство по ремонту крыш и кровельный цемент – все это я купила сегодня в местном хозяйственном магазине. Я узнала, что весна и осень – отличное время для ремонта. Летом черепица прилипает, а зимой становится такой хрупкой, что может расколоться. Представь себе мое удовлетворение, когда я узнала, что сейчас идеальное время года.
Я, должно быть, выгляжу почти как невменяемая, Джеймс. Единственное, во что я сейчас влезаю – это мое второе любимое платье, эластичное, белое с большими розовыми цветами, как бы вырывающимися из декольте, и лодочки – и это как раз то, во что я облачилась, дабы забраться на крышу нашего дома. Мне нужно встать на четвереньки, чтобы оседлать конек.
– Шевели копытами, – бормочу я, но дом не мычит не телится.
Долорес
Процесс прост, уверяет меня руководство по ремонту крыш. Используйте лом (я упоминала, что у меня лом в сумочке, Джеймс?), чтобы приподнять выступы черепицы на два ряда выше поврежденной или отсутствующей. Вытащите обнажившиеся гвозди. Повторите то же самое с рядом черепицы непосредственно над отсутствующей. Соскользните по крыше на полтора фута, обдирая при спуске колени, и навалитесь вперед всем своим весом, чтобы не сорваться с края. Несколько мгновений полежите, задыхаясь от прилива адреналина. Обблюйте стену дома. Осознайте, что ваша юбка разорвана сзади. Поднимитесь и прибейте эту херню. В завершение нанесите приличную порцию кровельного цемента. Прибейте гвоздями остальную черепицу. Переставьте дощечки. И так до бесконечности, до бесконечности.
Если вы уже находитесь на крыше, целесообразно подтянуть крепления спутниковой антенны и проверить, не забиты ли водосточные желоба. У нас нет спутниковой антенны, но при внимательном осмотре желобов можно обнаружить мертвую синицу, застрявшую в решетке. Я кладу ее в сумочку, чтобы похоронить вместе с инструментами и незаменимым руководством, затем сползаю к окну. Изнутри дом кажется темным и замкнутым после сияния асфальта и солнца.
Долорес
Сегодня у нас годовщина, Джеймс, две недели с тех пор, как ты бросил меня. Я выпила бы за твое здоровье, будь ты здесь, чтобы выпить со мной. Но поскольку никто не связывался со мной по поводу выкупа, я могу только предположить, что ты просто решили уйти.
Четырнадцать дней прошло с тех пор, как ты вышел средь бела дня в своей темно-синей пижаме. Каждый день я хожу в полицейский участок, но полицейский выглядит таким маленьким – определенно меньше меня, хотя моя спина уже и не распрямляется. Я склоняюсь над столами, как будто пытаюсь отдышаться. Что, конечно же, так и есть.
Вот некоторые из тех вероятностей, что я перебирала, допивая бутылку «Вдовы Клико», которая отлично пьется: кровопускание, удар, утопление, истощение, отравление. Но насколько я представляю твое самоубийство, ты, по идее, должен падать. Сила тяжести, ускорение, скорость падения 9,8 м/с2 – ты все это знаешь. Вот только не могу решить, на что ты упадешь. Вода? Бетон? Только воздух и еще раз воздух?
Больше всего мне нравится именно эта картина: ты падаешь, но никогда не ударяешься. Руки и ноги согнуты, грудь – навстречу воздушному потоку, ноздри хлопают, брови колышутся на ветру. Тебе даже не нужно вдыхать, воздух просто проникает в тебя; все, что тебе нужно делать – только выдыхать его обратно. Возможно, ты на какое-то время даже сворачиваешься калачиком, как броненосец. Засыпаешь и снова просыпаешься. Ты ловишь на лету букашек, решетка твоих зубов – словно китовая пасть. Возможно, время от времени ты хватаешь птицу в полете. Все равно чаще всего ты ешь сырое мясо. Нередко ты летишь вниз головой, надеясь, что это ускорит падение.
Долорес
О, Джеймс. «Вдова Клико» отлично пьется. На вкус оно было идеально золотым, но вдруг, все еще пенясь, взрезало меня, как острый нож. Меня рвало, пока не закружилась голова, пока моя грудь не сжалась так сильно, что от неожиданности меня снова вырвало. «Скорая» отвезла меня в отделение неотложной помощи, где меня уже знают по имени. Не волнуйся, моя отсутствующая любовь. Это был не сердечный приступ, а всего лишь стенокардия от стресса, вызванного быстрой потерей веса и постоянной рвотой. Прописали нитроглицерин.
Я разложила припасы. Для выздоровления я должна как можно сильнее расслабиться, поэтому никогда не выключаю телевизор. Я по очереди надеваю две ночные рубашки и ем банан с яблочным пюре при каждом приеме пищи. Я даже не стала мыть таз.
В том случае, если все это ошибка, и ты уже на пути к дому, я стараюсь, чтобы машина дышала и была накормлена. По крайней мере, какое-то время.
Долорес
Несколько вопросов к тебе, моя пропажа: куда ты поставил масло для газонокосилки? Какой пароль к твоей чертовой учетной записи? Чего хочет немое тело, когда оно заполняет руки, рот или заветную дырочку кем-то другим? Должна ли я теперь аннулировать твою кредитную карту? Когда нужно менять фильтры в кондиционере? Где ты, блядь, вообще? Меган из «Сайентифик Американ» хочет знать, как правильно пишется имя вашего сотрудника. Арнольд Мехиа или Арнальд Мехиа? Она звонила трижды, Джеймс. Я не знаю, что ей сказать.
Долорес
Проведя четырнадцать дней в постели (за это время я подобрала пароль к твоему текущему счету: DoloreXXX), сегодня утром я проснулся от зуда и лихорадки. Журнал, который я купила в винном магазине ради статьи «Шесть простых шагов к преодолению большого горя», предлагает со множеством восклицаний: «Побалуйте себя! Получите профессиональную помощь в изменении вашего внешнего вида!» Я не питаю надежды когда-нибудь забыть тебя, но, проникнувшись духом отрицания, я отправилась в торговый центр, чтобы привести себя в порядок.
Девушка указывает на высокое кожаное кресло и слегка вздрагивает, когда оно скрипит подо мной. Готовя кисти и краски, мурлыча что-то себе под нос, она роняет мне на лицо жвачку.
– Извини, – говорит она, аккуратно складывая ее в салфетку. – Что у нас за повод?
Что для нее значат двадцать восемь дней без тебя? Я прожила две жизни за время одного ее менструального цикла.
– Да никакого повода.
Она быстро улыбается мне – это больше похоже на гримасу. Так смотрят люди, когда узнают, насколько вы больны.
– У тебя красивая кожа, – говорит она. – Фарфор.
Потом она подходит ко мне с кистью. Я улыбаюсь, зажмуриваюсь по ее команде. В магазине больше никого нет, и она работает очень бережно. Ее пальцы, скользящие по моим губам, поверхностны, но очень нежны. Интересно, касается ли она так нежно собственного лица?
Долорес
– Вот, – говорит она и поднимает зеркало. Я совсем не похожа на себя, на ту женщину, которую ты бросил.
– Покажите мне, – говорю я.
Долорес
Прошло пять недель, и я снова заболела, и на этот раз все кажется таким стремительным, как будто я сливаюсь в сточное отверстие. Вес падает быстрее, чем когда-либо. Мне повезло, что свежее горе действует как рвота. И то и другое истощает. Но если я не ворочаюсь, если я не двигаю руками или ногами, не смотрю в окно и не дышу глубоко, если я удерживаю свое внимание на веселых бессмысленных вещах, они на мгновение замирают в страхе, как собаки.
Я знаю, что стою на пороге не только между болезнью и здоровьем, но и между жизнью и чем-то еще. Баланс начинает сдвигаться, старые якоря продолжают подниматься, а у меня еще нет новой прочности. Неуравновешенная, или, может быть, просто в поисках равновесия – и никакой тверди, чтобы поставить ногу. Достаточно сильна или почти, чтобы стоять, как цапля, на одной ноге, в полной неподвижности, в ожидании.
Долорес
Джеймс, я боюсь, что это падение плохо сказывается на твоей спине. У тебя мог сместиться диск, как прошлым летом, когда ты помогал мне переносить барбекю.
Ты, кстати, все еще скрипишь зубами во сне? Со скрежетом и хрустом, как будто кто-то грызет кости? В последний раз, когда ты ходил к стоматологу, тебе предложили поставить пломбу, но ты решил отложить это до следующего визита. Я хотела бы напомнить тебе о твоих обязанностях по отношению к собственным зубам, Джеймс.
Долорес
«Выходи и знакомься с новыми людьми», – советует журнал. Посещай церковь, стань волонтером, запишись на вечернее отделение в общественном колледже. В этот период важно не самоизолироваться. И как всегда, я отмечаю время: шестьдесят дней. Красивая круглая дата.
Несмотря на то, что я никогда не была большой поклонницей порнографии, в последние несколько дней, спустя два месяца после твоего ухода, она стала для меня источником вдохновения. Ты шокирован, Джеймс? Как раз сегодня утром я наблюдала, как женщина (на это указывали ее тонкие ребра) опускалась на член размером с мое предплечье. Мое предплечье! Я долго не сводил глаз с ее живота, ища выпуклость отростка, но ничего такого не заметила. Куда она могла его деть? Какие чудеса тела демонстрирует эта порнография!
Чего ты никогда и не надеялся бы сделать, Джеймс, с твоим отсутствующим фаллосом. Я не чувствую желания, но помню твое. Расстилаюсь ли я в твоих видениях пировальным столом, Джеймс, хотя бы иногда, в моменты ностальгии? Ты можешь пробовать других женщин, но я наверняка знаю, что никто другой тебя не удовлетворит. Ни груди этих девушек, нежные колыхающиеся конусы, едва заполняющие ладонь, ни их задницы никогда не станут якорем для маневров, которые хочешь исполнять ты.
Я не чувствую желания, но помню. Я положила бы их всех на одну ладонь, а другой бы прихлопнула, я переломала бы их, как сухие ветки, я насадила бы их на вертел к твоему вящему удовольствию, а затем полакомилась бы их плотью, а после затянула бы тебя в свою темноту. Возвращайся, Джеймс. Возвращайся домой.
Долорес
У меня к тебе вопрос, личный. Когда ты находишься в свободном падении и тебе необходимо помочиться или испражниться (Ты получаешь достаточно жидкости? Тебе действительно нужно пить), исторгнутое падает вместе с тобой, или что-то из вас падает быстрее? То есть, если ты уже движешься с максимальным ускорением, что называется, в свободном падении, вероятно, твои выделения также движутся с этой скоростью. Сам Галилей доказал, что вес не имеет ничего общего со скоростью падения, так что это явно не проясняет картину. Но используя то немногое, что я знаю, при помощи Википедии я пришла к выводу, что ключ к уравнению – это сопротивление воздуха. Ты обладаешь большой площадью поверхности, и поэтому более склонен к трению о воздух (правда, дорогой?). Так что все, что не испаряется, падет быстрее, чем ты.
Я рада, что пришла к такому выводу. До этого представляла, как ты падаешь в смрадном облаке.
Долорес
В нефе, где каждая купленная свеча светится в рубиновом стакане, словно горящая кровь, старуха роняет в ящик четвертак, зажигает принесенное по обету и выходит из церкви, вот так просто, и я остаюсь в одиночестве перед благословенной Марией. Свечи ярко-белые с узором, похожим на ромашку, вдавленную в воск. Я вытаскиваю одну из металлической оболочки – фитиль выскальзывает тоже. В ладони почти тепло. Воск клубится вокруг моих зубов, al dente, пыльный, он застревает между кончиками моих коренных. Благочестиво. У меня крутит живот. Одна молитва. Тело, позволь мне это.
Обходя колонну, чтобы лучше видеть алтарь и распятие над ним, я жую воск. Наклон головы Иисуса напоминает мне музыканта, не уверенного в том, какой аккорд он сыграл.
Только представьте: толстый железный шип вонзился, воткнулся между костями рук. Агония подвешивания, то, как шип, должно быть, разрывает руку под тяжестью тела, сводящий с ума зуд крови, медленно капающей и высыхающей на солнце, кислый привкус уксуса во рту. Его длинные худые бока мускулисты, но безволосы, что кажется женственным. Язычок свечи, зажатой в кулаке, затрепыхался в такт моим зубам.
Интересно, если правильно измерить, будут ли хлеб и вино, потребляемые соблюдающим католиком на протяжении всей жизни, равны весу женщины?
Я запихиваю доллар в коробку и вываливаюсь на солнце.
Долорес
А вот и темная ночь, в которой меня никто и ничто не защищает. Сегодня вечером, когда я представляю, как ты падаешь, твое лицо исполнено блаженства. Сегодня вечером мне трудно представить это «ты» на другом конце нашего живого разговора. Я чувствую форму отсутствия, которую ты оставил. Это мое тело.
Долорес
На девяносто восьмой день снова еду в больницу. Ботинки медбрата скрипят по белому кафельному полу, когда он идет позади меня.
– Госпожа Рейес? – спрашивает он, трогая меня за локоть. – Чем я могу вам помочь?
Так серьезно.
– Боже! У вас очки, – он кивает, немного неуверенно, и жестом указывает мне на кабинет медицинской сортировки.
– На самом деле я не совсем понимаю, зачем я здесь. Я пришла за рецептом и зашла поздороваться. Но теперь, раз уж я тут, вы можете мне сказать, я умираю?
Отстранившись, я почувствовала себя неловко оттого, что шокировала парня, его губы, такие большие и мягкие на бледном лице, теперь дебильно приоткры.
– Прошу прощения, миссис Рейес. Я не могу вам ничего посоветовать. Но могу помочь вам обратиться к врачу, если у вас возникнут какие-либо особые опасения.
Но я уже встаю, срываясь со стула и натягивая куртку так быстро, что слышу, как рвутся швы.
– Госпожа Рейес! – говорит он, следуя за мной из кабинета семенящей, как у маленького мальчика, походкой. И прикасается ко мне.
– Если вам что-нибудь понадобится… – говорит он.
Его член толще, но обрезан, и он теплее во рту, чем когда-либо был твой. Когда он кончает, он говорит: «О, Боже», а не «Бля». У него подстрижены ногти на ногах, и я почти уверена, что ногти на руках он полирует. Или они настолько гладкие от природы, словно керамические. В любом случае, он не оставил следов.
На самом деле, я не могу быть полностью уверена в том, что это произошло.
* * *
Джеймс
1
Последние три месяца были упражнением в заблуждении и отрицании.
2
Когда я ушел от нее, я думал, что утрата – то, что я сделал, что сделала болезнь, осознание того, что в Долорес поселилась смерть – безвозвратна. Перед лицом этой неумолимой утраты каждый день был попыткой вычеркнуть либо себя, либо память о Долорес. Я размышлял о своем пистолете, как трус, отмечал, что прописанные бутылочки выстроились вдоль раковины, как солдаты, а затем ворочался на кровати в мотеле. Я пытался сделать вдох и сосредоточиться на этом дыхании, очистить свой ум и позволить форме моего пустого ума стать медитацией. Но формой моего пустого ума была Долорес.
3
Все напоминало Долорес: девушки из кафе, напыщенные раздувшиеся голуби, похотливо кружащие по городу, рекламные дельфины страховой компании, веселые и голодные. Все, кроме Долорес, за которой я наблюдал из взятой напрокат машины. Долорес больше не была похожа на Долорес. Поначалу, принимая это во внимание, я думал, что не могу вернуться к чему-то меньшему. Но теперь я безучастен.
4
Лучше поздно, чем никогда. Лучше тень, чем отсутствие. Лучше Долорес, чем что-либо еще.
Джеймс
Ключ очень плавно поворачивается в замке – так хорошо смазаны кулачки засова. Дверь такая свежевыкрашенная, луковицы вдоль бордюров прорастают такими четкими рядами. И в доме пахнет тобой, и, как ни странно, шпаклевкой, и соседская собака все так же воет в соседнем доме.
Ты выходишь из прачечной с высокой стопкой полотенец на руке. Сколько полотенец! Какой первозданно-белый цвет! Возлюбленная вернулась ко мне, такая стройная, Долорес. Тем не менее, если бы существовал момент, воспоминание о котором можно было бы поместить, как джинна, в бутылку, это был бы он: и солнечный свет, в который ты только что ступила, и предчувствие этого…
– Долорес.
И полотенца падают на пол.
Перевод с английского Елены Мордовиной