Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2022
* * *
Если в воздухе что-то масштабней весенней статики;
за окном – средний век на границе чумной Европы,
на безлюдных улицах, точно в старой фантастике,
вместо птиц галдят эцилопы;
если сводки по всем каналам копируют речь тирана,
а за облаком спутники – точно следят херувимы,
и твое лицо еще смотрит на свой аватар с экрана,
но они уже неразличимы;
если чувствуешь горечь во рту, а в груди – бездушье,
повседневную память терзают все те же строфы,
и субъект настоящего, став объектом грядущего,
обернется все-таки катастрофой;
то закрой на замок все границы комфорта, не бойся
стать молчуном, мизантропом, скитальцем в хате, –
внутренним Робинзоном и сверхбольшим Лебовским, –
встречая новый рассвет в халате.
* * *
Этой ранней весной повсюду цитируют новости,
не посеять их, не вспахать на полях бумаги;
в нынешний век скорость текста быстрее скорости
не-вероятностной тяги.
Стоит выйти из комнаты и ощутить, чем было –
свойство письменной речи, оно проникает в нутро;
но при взгляде в окно смартфона, забыв чернила,
из пальцев выскальзывает перо.
С каждым днем все чаще ломает уста ухмылка,
ибо суть «бытия» и «ничто» – как есть тождество:
от человека всегда останется гиперссылка –
ссылка себя самого.
В квадратуре квартиры – вдали от всего живого
взгляд застревает в хештегах, что древо в толще земли,
и уже за шторой вовне нету как такового
мира. Одни нули.
* * *
Снова приходят заморозки. Листва
шелестит, что нордические слова.
И за горной щелью морской сквозняк
надвигается, как на ладье варяг.
Ввечеру не услышать за шумом бегущих волн,
что летит с другой стороны дракон
над костлявой рощей, накрыв крылом
полумесяц, облако, старый дом.
И тогда застывает мир, а за ним всё то
в первобытной тьме в ноябре плато,
где вода, разбивая литой валун,
оставляет на оном изломы рун.
И врастая в вязаной вещи крой
на ветру, словно древо с тугой корой,
ты стоишь, и слеза на углу скулы
застывает тверже смолы.
* * *
Так декабрьской ночью доступный взору
южный ландшафт, где гора подпирает гору,
за волной тумана сбросив листву платана,
точно доспехи с плеча титана,
не беспокоит ни ветер восточный, ни дождь, ни
космический вихорь, глас и проклятья божьи.
И такой хронотоп остается в конце рассказа,
и твой голос теряется где-то в лесах Кавказа.
А вокруг – это всё, что когда-то росло и было
частью другого мира. Раковина светила
в вертикальном море вселенной над белым мысом
хребта отделяет слова от мысли.
В чистом воздухе время, увы, не подвластно счёту,
если горит светильник; ладонь, упираясь в щёку,
порождает молчание, выдох пустой на стуле
и строку, когда все давно уснули.
ХЬЮ
субботним утром пока магистраль пуста
и очередью кипарисы бредут на юг
машина петляет вдоль серой цепочки хребта
навстречу морю едет в машине Хью
слоистое облако складка сплошной синевы
в окне проносится ранчо вдали – ветряк
рогатые пылесосы зеленый ковер травы
Хью едет и видит как
вокруг меняется мир привычный ему вполне
он был совершенно другим если б не ехал Хью
по абсолютному полю на вероятной волне
вероятному бытию
но где-то в новой реальности почти в миллиметре от
иже его двойник – Хью номер ноль-ноль-два
плыл в абсолютном море в точности наоборот
и всюду была вода
вверху проплывали рыбы дно бороздил моллюск
где-то галдела чайка по волнам бежало светило
вокруг мироздание было почти идеальным плюс
неопределенным было
задумаешься об этом: как превращается всё
и вещи меняют порядок событий в своем строю
пока догоняет дорогу машинное колесо
или дорога – Хью