Из стихов 21-го года
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2022
* * *
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела…
Николай Гумилёв
Время Блока стыло над Россией,
вечные совиные крыла,
мясники, кровавые мессии,
души нам меняли на тела.
С гиканьем то скифы, то матросы
гнали в архаическую новь.
Время маяковской папиросы
брошено, как первая любовь.
Страхом наполняются дороги
под свинцовым горестным дождём.
Время Мандельштама сбило ноги
на этапе в будущий подъём.
Вяжется тюремная баланда
с чёрствым хлебом слова «кореша»,
и звучит нелепое «да ладно!».
Равнодушье – мёртвая душа.
Наступает время Гумилёва,
мужество Ахматовой – свети!
Снова Слово значит больше слова,
снова одиночество в чести.
* * *
На берегах, где веет Мандельштам
в тугие паруса всегдашней речи,
где мир теней по солнечным часам
определяет образ человечий,
где в скалы бьёт конями Посейдон
и Ахиллес не ведает стесненья –
здесь и Орфей прогнозом пробуждён,
и пафос верен, как землетрясенье.
Плывите вглубь, советует поэт,
туда, где воды помнят Эвридику,
не бойтесь вулканических побед –
затянут рану плети ежевики.
Ученье стоиков растёт из-под земли,
о доказательствах уже не беспокоясь.
И паруса меняют корабли,
как алтари и прихожан – Дионис.
* * *
Ползёт к стене тень виноградного листа,
тревожимого ветром.
Не доползает – и опять пуста
картина ретро.
И резкий зной, и лист резной,
и цвет чрезмерный
не видят, что сейчас со мной.
Чужой, наверно.
Да всё чужое этой духоте,
жаре и спячке!
У хлорофилла в запасном листе
свои заначки.
Повтор былого – это о другом,
об урожае,
но не о том, что жжёт меня огнём,
что угрожает
день потерять и нить забыть
в безделье лета.
Созреют гроздья, может быть,
к концу куплета.
Но нет, не результат крестьянского труда
опять меня тревожит:
весь мир, всё в мареве, как горная гряда,
незыблемо. Но рухнуть может.
* * *
День грозы – громыхнула, не брызнула,
так и время мимо пройдёт.
Человек по первичному признаку –
ожидающий жизнь идиот.
В этой вере многое выросло
или высохло, прогорев.
Начинались невинными вымыслы,
а сошли, как сель по горе.
Мимо глядя, не под ноги, под руки,
не на небо, а в зеркала,
ты стоишь – и не тянет на подвиги, –
как обритая селем скала.
Грохот пуст над твоею вершиною,
как без Зевса двугорбый Олимп.
Рядом ливни несокрушимые,
над лесами пламенный нимб.
Самольстиво воображение,
прогнозируй, а не шамань.
Ожидает опустошение
бессердечную дряблую ткань.
Повторение – мать ожидания.
Зазеркалье далёких зарниц.
Полыхает гроза мироздания,
лес в Олимпии падает ниц.
* * *
Пустыня дня вдали переливалась
бесплотным телевизорным огнём,
там поджидали жертву сериалы,
подмигивая смерти: «Подмогнём!»
Жизнь опрокинулась, секунды разлетелись,
песочные часы – обманная модель:
на голову не встанешь в дряхлом теле,
горизонтальна смятая постель.
Бессмысленны барханы одиночке,
не видящему линии ветров.
Минуты растворяются в песочке,
часы текут, неразличим покров.
Зато просторно демонам в пустыне,
горячее дыханье неудач
доносится из прошлого доныне,
мираж побед неверен и незряч.
Песок в ушах шуршит неугомонно,
однообразной злобой распалён…
Последний собеседник без смартфона,
пожизненный надёжный пенсион.