Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2021
* * *
Прогулки на рассвете поутру,
когда идешь, то под гору, то в гору
меж елей, что клонятся на ветру –
по темному пустому коридору.
Должно быть, память детства столь сильна,
что я стараюсь не наделать шума,
чтоб на меня, очнувшись ото сна,
не глянул из угла сосед угрюмо.
Чтоб люди не спросили у меня:
чего ты громыхаешь башмаками,
неужто, дурень, не хватило дня,
что ты по дому шляешься ночами.
Ступаю тихо, мягко – все равно
предательски скрипит сухая хвоя.
Сияет солнце, только здесь темно
средь елей и седого травостоя.
Река вдали блеснула, как кольцо
на безымянном пальце,
в полумраке
дверь стукнула, и скрипнуло крыльцо.
Все это, верно, символы и знаки.
* * *
Ночью темной подступает
сад под самое окно,
нас лишь только разделяет
занавески полотно.
Продуваемая ветром
легкая цветная ткань –
лишь она меж тьмой и светом
разделяющая грань.
Что для нас неодолима,
а для бабочки ночной,
странницы неутомимой,
все границы – звук пустой.
* * *
За край веранды освещенной
шагнешь и канешь без следа
в потоке Леты мутной, темной,
где ртуть течет, а не вода.
Не потому, что очень страшно
бесследно кануть, умереть,
а потому, что жизнь прекрасна
под лампой буду я сидеть.
Пить чай, пить водку, коль охота
придет, читать, писать стихи.
и наблюдать, как позолота,
ложась на сосенок верхи,
переливается, сверкает.
Бог есть, когда ты не слепой.
И мысль об этом примиряет
со смертью, с жизнью.
И с судьбой.
* * *
Древняя старуха после бани
на скамейку села, выйдя в сад
в высоченном голубом тюрбане
и в сорочке розовой до пят.
Быть не нужно Туром Хейердалом,
чтоб понять – в минувшие века
мы, одолевая вал за валом,
морем шли, летали в облака.
Несмотря на то, что у старухи
рот беззубый, вздувшийся живот,
груди ее больше не упруги,
что она гнезда давно не вьет,
говорить начнет, и раз за разом
понимаешь, что, как острый меч,
меж хребтом Уральским и Кавказом
много дней ее ковалась речь,
что она звучала на просторах
жарким солнцем выжженных степей,
а не в длинных, узких коридорах,
в свете бледных тусклых фонарей.
* * *
Потянув за струйку, можно
нам, играючи, шутя,
но при этом осторожно
намотать клубок дождя.
И тогда из нитей нежных,
как из шерсти диких коз,
что паслись в лугах безбрежных,
ты мне свяжешь на мороз
свитер тонкий и пушистый,
чтобы я надел его,
отправляясь в путь тернистый
далеко-предалеко.
Чтоб одежка невесома
и мягка была на мне,
не кололась, как солома
жарким летом на стерне.
* * *
Дождь был недолог, но его
роль представляется заглавной –
глубоко дышится, легко,
как после службы православной.
Выходишь в сад – в саду дрозды
по веткам скачут,
в темных кронах
мерцают капельки воды
камнями в царственных коронах.
Жизнь, скрытая от наших глаз,
выходит из земли наружу,
порой она волнует нас,
смущает и тревожит душу.
Её столь необычен вид.
Бог весть – кого-то он пугает,
а нас влечет к себе, манит,
интересует, увлекает.
Так земляные червяки
по узкой каменной дорожке,
как пряжи тоненькой клубки,
катаются на радость кошке.
* * *
Кругом затяжки, узелки
и непрополотые грядки,
где колосятся сорняки.
Совсем не все у нас в порядке.
Чреда унылых жарких дней.
Листва до времени желтеет.
А беленькое все черней.
А черненькое не белеет.
И лицевая сторона
неотличима от изнанки.
И вид из нашего окна
не радует, как счет в Сбербанке.
* * *
Стакан крутого кипятка,
забывши про пакетик чая,
я до последнего глотка
допил, того не замечая.
Уже потом, когда стакан
я ополаскивал под краном,
когда, с резьбы сорвавшись, кран
на кухне вдруг забил фонтаном,
подумал я, что счастья нет,
что Пушкин прав был даже в этом,
но он убит был в цвете лет
режимом царским, высшим светом,
а я все тщился проскочить
и с властью не шутить опрасно,
и заодно с народом быть,
ан нет – все тщетно, все напрасно.